Страница:
ссылалась.
А вслед за тем мне представилась возможность убедиться и в том, что
новая жена отца прекрасно осведомлена, какого я о ней мнения. Об этом
свидетельствовали не только перемена в ее обхождении со мной, но и то, что в
разговоре она нередко с победным видом роняла вполне определенные намеки.
Помню, как однажды она бросила отцу, когда он упомянул о своем возрасте:
"Дорогой мой, надеюсь, вы проживете еще очень много лет, если, разумеется, я
из жестокости не разобью вам сердце". Она произнесла эту фразу, глядя мне
прямо в лицо и с усмешкой, в которой под тонким прикрытием притворной
шутливости отчетливо проступала лютая злоба.
Впрочем, не стану занимать вас, сударыня, подробностями столь избитой
темы, как жестокое обращение мачехи; обойду молчанием и то, что ранило меня
намного больнее: мне трудно было смириться с суровым обращением отца,
подпавшего под ее влияние. Достаточно будет сказать, что я с горечью
наблюдала, как отец день ото дня становился ко мне все холоднее. Его улыбки
сменились выражением угрюмого недовольства; вместо ласковых слов - "дитя",
"дорогая" я слышала теперь просто "Молли", "эта девица", "эта особа", а
иногда и более грубые выражения. Сначала меня разом превратили в
ничтожество, а со временем недвусмысленно стали считать обузой, источником
неприятностей.
Вот так переродился человек, о высоких нравственных качествах которого
я вам рассказывала в начале моей истории; но, увы, он был теперь не волен
следовать своей доброй натуре: теперь он во всем уступал и подчинялся
прихотям мачехи. И в самом деле, при большой разнице в возрасте между мужем
и женой младший из супругов неизбежно становится полновластным повелителем
того, кто старше; ведь даже идолопоклонство и то не является столь прочной
опорой неограниченной власти, нежели слепая страсть.
Хотя мачехе и удалось настолько подавить волю отца, чтобы заставить его
плохо со мной обращаться, она была не в силах до конца подчинить себе его
рассудок: он прекрасно отдавал себе отчет в том, что обращается со мной
несправедливо, и сознание своей неправоты преисполнило его ненавистью ко
мне. Раздраженность по отношению ко мне он проявлял поминутно, и, клянусь
вам, ни единого повода, кроме только что названного, у него не было, - но,
как я убедилась на собственном опыте, причина в таких случаях соразмерна
следствию.
Я находилась в самом ужасном положении: жестокость отца надрывала мне
сердце; он вбежал однажды ко мне в комнату с искаженным от гнева лицом -
таким я еще никогда его не видела - и, обрушив на меня град упреков за
непочтительность по отношению к нему и его достойной супруге, велел мне
уложить вещи и без промедления покинуть его дом; при этом отец вручил мне
письмо, из которого, по его словам, я должна была узнать, где мне найти
пристанище; далее он прибавил, что приглашение, он уверен, вовсе не явится
для меня неожиданностью - я сама того добивалась. Уходя, он заявил, что не
намерен больше терпеть в своем доме соглядатаев.
Письмо было от родной сестры отца; прежде чем ознакомить вас с его
содержанием, я коротко обрисую вам характер этой женщины, отличавшейся
некоторыми странностями. Ее внешность нельзя было счесть особенно
привлекательной: тетушка моя была очень высокая, очень худая и очень
некрасивая. Не заблуждаясь, по-видимому, насчет собственной наружности, она
сделала предметом тщеславного поклонения свой ум, где, как известно, нет
зеркала, и, следовательно, мы можем тешить свое самолюбие, обнаруживая у
себя какие угодно красоты. Это, конечно, весьма ободряющее обстоятельство,
но все же, согласно моим наблюдениям, дорогая миссис Бут, лишь очень
немногие женщины ищут подобного утешения внутри и не прежде, чем их вынудит
к этом окончательная утрата надежды отыскать какую-либо пищу для своего
тщеславия снаружи. Да что там говорить, любая представительница нашего пола,
я убеждена в этом, хочет прежде всего быть красивой.
Тут обе дамы с улыбкой поглядели в зеркало.
- Однако моя тетка, - продолжала миссис Беннет, - отчаявшись снискать
восхищение по поводу своей наружности, решила сосредоточить все усилия на
совершенствовании своих умственных достоинств и преуспела в этом настолько,
что в свои пятьдесят лет, а она к тому времени достигла как раз этого
возраста, от души презирала большую часть людей обоего пола: женщин - за то,
что все они идиотки, а мужчин - за то, что они без ума от этих идиоток. Это
словечко, да еще словечко "бестолочь" буквально не сходили с ее языка, и
она, не скупясь, награждала им всех своих знакомых подряд.
За два года нашей жизни на новом месте тетушка провела в доме моего
отца всего один день - примерно за месяц до его второй женитьбы. Перед самым
отъездом она, улучив подходящий момент, шепнула мне на ухо несколько
нелестных слов о вдове, которую назвала смазливой идиоткой и выразила
удивление, как это ее братец может находиться под одной крышей с такой
особой; о том, что вскорости воспоследовало, обе мы даже и не подозревали.
Тетушка впервые со дня свадьбы удостоила отца письмом, и написано оно
было в таком тоне, что с моей стороны было бы несправедливо винить отца за
то, что он почувствовал себя оскорбленным: слова "идиот" и "бестолочь"
обильно расточались в этом письме как по адресу отца, так и по адресу его
жены. Но, вероятно, более всего задела отца та часть письма, где речь шла
обо мне: всячески расхвалив мою ученость и заявив, что он недостоин такой
дочери, тетушка рассматривала его брак как поступок не только в высшей
степени неблагоразумный для него самого, но как и явную несправедливость по
отношению ко мне. Особенно мне запомнилась в этом письме одна фраза: "Ваша
дочь, - писала тетушка, - оказалась по вашей милости под началом у женщины,
которая по своему разумению, единственному ценному дару природы, принадлежит
к самому низшему разряду среди всей породы смазливых идиоток". Наговорив еще
немало другого в том же духе, тетушка в заключение предлагала мне поселиться
у нее.
Могу чистосердечно вам признаться, что по прочтении письма я полностью
простила отцу все его подозрения насчет того, что я жаловалась тетке на его
дурное обращение со мной; мне это и в голову не приходило, но у отца было
достаточно оснований подозревать обратное.
Хотя я никогда не питала к тетушке особой привязанности, да и она,
конечно же, даже не пыталась меня к себе расположить, я прямо-таки
обрадовалась ее неожиданному приглашению. Сказать по правде, я чувствовала
себя в отцовском доме до того несчастной, что для меня любая перемена могла
быть только к лучшему.
Однако я никак не могла примириться с мыслью, что отец сохранит
предубеждение против меня, тогда как я ни в коей мере этого не заслуживала.
Я пробовала рассеять его подозрения относительно моих предполагаемых жалоб
тетке, клятвенно заверяя его, что ни в чем неповинна, но мои слезы, клятвы,
мольбы - все было тщетно. Мачеха, разумеется, не преминула выступить в роли
моей защитницы, однако ее лицемерие было слишком очевидно; она, собственно,
и не думала притворяться, будто искренне желает удачи в моих просьбах;
напротив, она не в силах была скрыть испытываемую ею безмерную радость.
Делать было нечего, сударыня, и на следующий день я покинула отцовский
дом; после долгого путешествия в сорок миль, во время которого мне ни разу
не пришлось отдохнуть или перекусить: ведь горе утоляет голод не хуже
обычной пищи, а горя у меня было с избытком, так что мысль об еде мне и в
голову не приходила. Утомительная дорога, душевные муки и голод сделали свое
дело, я была так разбита и подавлена, что, когда мне помогли слезть с
лошади, я тотчас упала без чувств в объятья человека, снявшего меня с седла.
Тетушка была до крайности удивлена, увидев меня в столь плачевном состоянии,
с глазами, опухшими от непрерывных слез, однако письмо отца, которое я
передала ей, едва только пришла в себя, вполне, мне кажется, все ей
разъяснило.
При чтении его на ее лице то и дело появлялась презрительная или
негодующая улыбка; она не преминула тут же объявить брата бестолочью, после
чего, обратясь ко мне со всей приветливостью, на какую только была способна
(поскольку не слишком-то отличалась этим свойством), объявила: "Молли,
дорогая моя, успокойтесь, пожалуйста, ведь вы находитесь теперь в доме
друга... в доме человека, у которого достаточно ума, чтобы догадаться, кто
причиной ваших несчастий, и можете не сомневаться, что я очень скоро
заставлю кое-кого устыдиться своей глупости". Столь ласковый прием несколько
меня ободрил, тем более что тетушка обещала всенепременно доказать отцу,
насколько он был несправедлив, обвиняя меня в кляузничестве. С этого момента
между ними началась настоящая эпистолярная война, следствием которой явилась
не только их непримиримая ненависть друг к другу, но и еще более
укрепившееся предубеждение отца против меня. Это в конце концов сослужило
мне плохую службу и в глазах тетушки: она, как и отец, стала видеть во мне
причину их распри, хотя в действительности разлад был делом рук моей мачехи,
которая фазу же догадалась, какие чувства испытывает к ней ее золовка, и еще
задолго до моего отъезда настроила против нее моего отца; что же касается
чувств, питаемых тетушкой к моему отцу, то они уже давно год от года
становились все более прохладными, ибо он, по ее мнению, не отдавал должного
ее уму.
Я прожила у тетушки уже с полгода, когда мы узнали, что моя мачеха
родила мальчика и что отец не может этому нарадоваться; однако ему недолго
довелось наслаждаться родительским счастьем; месяц спустя до нас дошла весть
о его кончине.
Как ни был отец несправедлив ко мне в конце жизни, я от всей души
горевала о своей утрате. Его любовь и доброта ко мне в дни моего детства и
отрочества невольно приходили на память: множество нахлынувших сладких и
печальных воспоминаний бесследно смыли недавние обиды, которым я находила
теперь всевозможные объяснения и извиняющие обстоятельства.
Быть может, вам это покажется удивительным, но и тетушка стала вскоре
отзываться о моем отце с большим сочувствием. Она говорила, что прежде он
был довольно неглупым человеком, хотя его страсть к низкой женщине в
значительной мере помрачила его рассудок, а как-то однажды, будучи чем-то
раздражена против меня, имела жестокость заметить мимоходом, что, если бы не
я, она бы никогда не поссорилась с братом.
До последнего своего дня отец посылал весьма значительную сумму на мое
содержание: щедрость слишком укоренилась в его натуре, - и новая супруга не
в силах была подавить в нем это чувство, однако в одном ей все-таки удалось
преуспеть, ибо, хотя отец оставил после смерти более двух тысяч фунтов, мне
он выделил из них только сто, с тем чтобы, как он выразился в своем
завещании, я могла приискать себе какое-нибудь занятие, если мне угодно
будет за таковое приняться.
До сего времени тетушка ко мне благоволила, однако теперь ее отношение
ко мне стало меняться. Воспользовавшись вскоре случаем, она дала мне понять,
что ей не по средствам содержать меня, и поскольку прокормиться на проценты
от оставленных мне отцом денег я не могу, то мне уже давно пора подумать о
том, чтобы начать самостоятельную жизнь. При этом она добавила, что ничего
глупее пожелания, чтобы я приискала себе какое-нибудь занятие, ее братец не
мог и придумать: ведь я совершенно ни к чему не приучена, да и оставленная
мне сумма слишком ничтожна, чтобы с ее помощью я могла найти себе
сколько-нибудь приличное занятие; в итоге она выразила желание поскорее
отправить меня к кому-нибудь в услужение и притом безотлагательно.
Совет тетушки был, возможно, вполне справедлив, и я ответила ей, что
готова поступить так, как она мне велит, но что сейчас я очень скверно себя
чувствую и прошу поэтому позволить мне остаться у нее до тех пор, пока я не
получу причитающуюся мне долю наследства, а мне должны были выплатить ее
только через год после смерти отца; я пообещала сразу же возместить все
расходы на мое содержание, - на это предложение тетушка с готовностью
согласилась.
А теперь, сударыня, - сказал миссис Беннет со вздохом, - мне предстоит
рассказать вам о событиях, непосредственно приведших к тому ужасному
несчастью в моей жизни, по причине которого я и осмелилась побеспокоить вас,
- и вот сейчас так долго испытываю ваше терпение.
Как ни хотелось Амелии поскорее узнать суть дела, она любезно поспешила
успокоить миссис Беннет, и та продолжала свой рассказ, как об этом
повествуется в следующей главе.
Продолжение истории миссис Беннет
Обязанности викария в приходе, где жила моя тетка, исполнял молодой
человек лет двадцати четырех. Еще ребенком он остался сиротой без всяких
средств к существованию, однако его дядя, добрейшей души человек, взял на
себя расходы по его обучению в школе и университете. Поскольку
предполагалось, что молодой человек примет впоследствии духовный сан, дядя,
имевший двух дочерей и не слишком большое состояние, заранее уплатил
необходимую сумму, чтобы приход, приносивший около двухсот фунтов в год,
достался впоследствии племяннику {3}. Священнику этого прихода не
исполнилось тогда и шестидесяти, и он, казалось, отличался крепким
здоровьем, но неожиданно умер как раз после уплаты названных денег и задолго
до того как его будущий преемник мог принять духовный сан {4}, так что
приход, сужденный племяннику, дяде пришлось до времени передать другому
священнику.
Не успев еще достичь того возраста, когда он мог быть рукоположен в
священники, молодой человек потерял, к несчастью, своего дядю и
единственного друга, который, считая, что он уже достаточно позаботился о
своем племяннике, заплатив за приход, не видел необходимости выделить ему
что-нибудь по завещанию; посему дядюшка распорядился разделить все свое
состояние поровну между обеими дочерьми, которых, впрочем, будучи уже на
смертном одре, просил помогать кузену деньгами, дабы тот в состоянии был
продолжать обучение в университете до принятия им духовного сана.
Но, поскольку в завещании эта просьба никак не оговаривалась, обе
девицы, получившие по две тысячи каждая, сочли возможным пренебречь
последней волей отца; обе они очень цепко держались за свои деньги и к тому
же ненавидели своего кузена за проявленную к нему отцом щедрость, а посему
дали ему понять, что он уже и без того достаточно их ограбил.
Бедный молодой человек оказался в чрезвычайно затруднительном
положении; ведь ему предстояло еще более года проучиться в университете, а
между тем у него не было решительно никаких средств, чтобы как-то
просуществовать это время.
В эти бедственные для него дни он встретил приятеля, по доброте
сердечной одолжившего ему двадцать фунтов и взявшего взамен только долговую
расписку на сумму в сорок фунтов, которые тот должен был выплатить в течение
года после получения прихода - точнее, в течение года после принятия
духовного сана.
И вот с этой-то крохотной суммой, добытой с таким трудом, бедняга
ухитрился преодолеть все препятствия, пока не достиг надлежащего возраста,
чтобы принять сан дьякона. Он обратился тогда к священнику, которому его
дядя временно передал приход на упоминавшихся выше условиях, с просьбой
подтвердить его право быть рукоположенным {5}, но, к крайнему его изумлению
и унижению, тот ответил решительным отказом.
Юноша был, однако, подавлен не столько постигшим его в первые минуты
разочарованием, сколько тем выводом, который он неизбежно должен был
сделать: он не мог теперь надеяться на то, что человек, проявивший сугубое
жестокосердие и отказавшийся подтвердить его право, соблаговолит вернуть ему
выгодное место; и действительно, в самом скором времени сей достойный
пастырь сказал ему без обиняков, что он слишком высоко ценит благодеяния,
оказанные ему дядей молодого человека, чтобы поступиться ими ради кого бы то
ни было; мало того, он еще прикинулся, будто испытывает угрызения совести, и
сказал, что если он и давал какие-нибудь необдуманные обещания, которые сам
теперь уже и не помнит, то они были безнравственные и не имеют теперь
никакой силы; он же рассматривает себя как человека, связанного с этим
приходом словно узами брака, расторгнуть которые было бы с его стороны таким
же грехом, как бросить жену.
Бедному молодому человеку не оставалось ничего иного, как пуститься в
поиски другого места, где он мог бы быть рукоположен, и в конце концов ему
предоставил такую возможность священник прихода, в котором жила моя тетка.
Очень скоро между ними завязалось довольно близкое знакомство,
поскольку тетушка моя весьма благосклонно относилась к духовным лицам и
нередко повторяла, что в сельской глуши только с этими людьми можно о
чем-нибудь побеседовать.
Впервые они встретились на крестинах, где тетушка была крестной
матерью. Она тут же не преминула выставить напоказ все свои скудные
познания, чтобы пленить ими мистера Беннета (вы, я думаю, сударыня, уже
успели догадаться, что его звали именно так), и, прощаясь с ним,
настоятельно приглашала его к себе в гости.
Во время крестин мы с мистером Беннетом не перемолвились ни единым
словом, однако наши глаза отнюдь не оставались праздными. Вот тогда-то,
сударыня, я впервые почувствовала приятное смущение, которое, право, не
знаю, как и описать. Мной овладело какое-то беспокойство, от которого,
впрочем, не хотелось избавиться. Я жаждала остаться наедине с собой и все же
страшилась предстоящей разлуки. Я не в силах была отвести глаз от человека,
приводившего меня в смятение, внушавшего мне одновременно и страх, и любовь.
Впрочем, стоит ли мне пытаться описать свое состояние женщине, которая, я
уверена, и сама испытала некогда то же самое?
Амелия улыбнулась, и миссис Беннет продолжала:
- Ах, миссис Бут, если бы вы только могли увидеть того, о ком я сейчас
вам рассказываю, вы бы не осуждали мою столь внезапно вспыхнувшую любовь!
Нет, я, конечно, встречала его и раньше, но тогда я впервые услышала музыку
его голоса. Поверьте, ничего пленительнее на свете я не слышала.
Мистер Беннет навестил тетушку на следующий же день. Она разумеется,
приписала эту почтительную поспешность могущественным чарам своего ума и
решила не упустить не единой возможности, дабы укрепить его в том лестном
мнении о ней, которое было лишь плодом ее воображения. Эти старания делали
из нее сущее посмешище, поскольку она несла какую-то невероятную галиматью.
Мистер Беннет, как я впоследствии убедилась, воспринимал изрекаемый
тетушкой вздор точно так же, как и я, но, будучи человеком чрезвычайно
разумным и благовоспитанным, он так ловко скрывал свое истинное мнение от
нас обеих, что я почти готова была на него рассердиться; однако моя тетка
была от него в полном восторге и объявила, что очарована его умом, хотя на
самом-то деле он говорил очень мало; восхищение тетушки он снискал
участливым вниманием, а мою любовь - пристальными взглядами.
В продолжение первых двух визитов мистера Беннета я не проронила ни
единого слова; однако в третий раз, когда между ним и тетушкой возник
какой-то спор, мистер Беннет пожелал услышать по этому поводу мое мнение. Я
приняла его сторону, как и должна была сделать по справедливости, и в
подтверждение привела латинскую цитату. Моя тетка сделалась при этом
пунцовой и, не скрывая крайнего презрения к моим словам, объявила, что
весьма удивлена, как такой образованный человек, как мистер Беннет, находит
возможным справляться о мнении какой-то глупой девчонки. "Может ли она, -
негодующе вопрошала тетушка, - быть судьей между нами?" В ответ мистер
Беннет весьма благосклонно отозвался о высказанном мной суждении, что
привело мою тетку прямо-таки в ярость: она уже не могла удержаться от прямых
оскорблений по моему адресу и, назвав меня самоуверенной идиоткой,
разбранила моего отца за преподанные им мне уроки латыни, вследствие которых
я возомнила о себе невесть что и решила, будто умнее тех, кто во сто крат
образованнее меня. Затем она принялась поносить древние языки, объявив их
совершенно бесполезными, и под конец изрекла, что ею прочитано все
заслуживающее быть прочитанным, хотя она, слава Богу, и не знает никаких
языков, кроме своего родного.
К концу визита мистеру Беннету удалось вполне, и притом без особого
труда, восстановить свои прежние отношения с моей теткой, однако с того дня
она прониклась ко мне злобной ненавистью, которую мне с тех пор так и не
удалось смягчить.
С самых первых дней моего пребывания в ее доме моя образованность
вызывала у тетки крайнее неодобрение. Сказать по правде, она мне просто в
этом завидовала. Я давно почувствовала эту зависть и делала все от меня
зависящее, чтобы умерить ее, тщательно избегая произносить в ее присутствии
хотя бы одно латинское слово, и никогда ей ни в чем не перечила; просто я
считала ее слишком невежественной, чтобы снисходить до спора с ней. Таким
поведением мне удалось добиться мира, и мы довольно сносно уживались друг с
другом, однако, когда мистер Беннет одобрительно отозвался о моем суждении,
она, так тщеславившаяся своей ученостью, была настолько оскорблена, что не в
силах была мне простить. Вечером того же дня тетушка жестоко меня отчитала и
напомнила, что мне давно пора пойти к кому-нибудь в услужение; это было
сказано таким суровым тоном, что выглядело почти равносильно намерению
выставить меня за дверь; при этом она язвительно советовала держать свою
латынь при себе, - ибо что может быть бесполезней и никчемней подобных
познаний, а тем более для той, кому уготована участь служанки: ведь это
только людей смешить.
Во время следующего визита мистера Беннета мне не дозволено было
присутствовать при их беседе. Этот визит длился намного меньше всех
предшествующих: откланявшись, наш гость оставил мою тетку в таком скверном
настроении, в каком мне еще не доводилось ее видеть. Она не преминула тут же
выместить всю свою досаду на мне, попрекая меня ученостью, зазнайством и
бедностью, напоминая, скольким я ей обязана, и настаивая на том, чтобы я
немедленно приискала себе какое-нибудь место. Все ее попреки вызывали у меня
только радость: ведь они служили подтверждением того, что мистер Беннет
благоприятно отзывался обо мне, а я готова была заплатить за его доброе
слово едва ли не любую цену.
Впрочем, я едва ли отважилась бы на столь рискованные заключения, не
будь у меня кое-каких оснований считать, что на мою долю не выпало несчастье
любить без ответа; хотя мистер Беннет очень редко когда обращался ко мне
прямо (просто не имея такой возможности), однако его глаза все же открыли
моим кое-какие тайны, и они отнюдь не были мне неприятны.
И все же почти месяц меня не покидало чувство тревоги: я то утешала
себя мыслью, что душа мистера Беннета охвачена таким же чувством, как и моя,
то страшилась, что мои желания внушают мне ложные надежды; кроме того, я не
испытывала ни малейшего сомнения в том, что моя тетка является моей
соперницей; разве может хоть одна женщина, думалось мне, устоять перед
чарами, покорившими меня. Мистер Беннет и в самом деле был очаровательный
молодой человек, миссис Бут. Я должна... должна отдать дань его памяти. О,
милосердный Боже, зачем, зачем я его встретила? За что мне суждены были
такие несчастья?
Тут рассказчица разразилась рыданиями и какое-то время не в силах была
говорить; Амелия же пыталась по мере сил утешить ее и выразила живейшее
сочувствие сердечному горю приятельницы.
Совладав в конце концов с собой, миссис Беннет продолжала свое
повествование, как оно изложено в следующей главе.
Продолжение истории миссис Беннет
- Не могу припомнить, на чем я остановилась... Ах, да, я, кажется,
говорила вам о том, что считала тетушку своей соперницей; я испытывала к ней
отвращение, сильнее которого едва ли возможно себе представить, и хотя это
покажется вам странным, но она теперь с каждым днем держалась со мной все
более и более любезно, однако, несмотря на это, моя ненависть к ней все
усиливалась, поскольку я приписывала ее любезность сознанию одержанной надо
мной победы; мне казалось, она уверена в том, что сердце, по которому я так
пламенно томилась, всецело в ее власти.
Представьте же мое удивление, когда в один прекрасный день тетушка со
всей возможной для нее обходительностью (поскольку ее лицо нельзя было
счесть особенно приятным) осведомилась, нравится ли мне мистер Беннет? Ее
вопрос, как вы догадываетесь, сударыня, поверг меня в немалое смущение,
тотчас замеченное тетушкой, - и, не дожидаясь моего ответа, она заявила, что
вполне уже удовлетворена, поскольку даже без особой проницательности мои
мысли можно прочесть у меня на лице. "Что ж, дитя мое, я уже давно это
подозревала и, полагаю, вам приятно будет узнать, что ваш возлюбленный, как
я вчера убедилась, также питает к вам нежные чувства". Подобная новость,
должна вам признаться, оказалась свыше моих сил, и я просила тетушку не
добавлять больше ни слова. "Отчего же, дитя мое? - отозвалась тетушка. - Я
обязана выложить вам все, как есть, в противном случае я не исполнила бы
свой дружеский долг. Мистер Беннет, не сомневаюсь, питает к вам страсть,
А вслед за тем мне представилась возможность убедиться и в том, что
новая жена отца прекрасно осведомлена, какого я о ней мнения. Об этом
свидетельствовали не только перемена в ее обхождении со мной, но и то, что в
разговоре она нередко с победным видом роняла вполне определенные намеки.
Помню, как однажды она бросила отцу, когда он упомянул о своем возрасте:
"Дорогой мой, надеюсь, вы проживете еще очень много лет, если, разумеется, я
из жестокости не разобью вам сердце". Она произнесла эту фразу, глядя мне
прямо в лицо и с усмешкой, в которой под тонким прикрытием притворной
шутливости отчетливо проступала лютая злоба.
Впрочем, не стану занимать вас, сударыня, подробностями столь избитой
темы, как жестокое обращение мачехи; обойду молчанием и то, что ранило меня
намного больнее: мне трудно было смириться с суровым обращением отца,
подпавшего под ее влияние. Достаточно будет сказать, что я с горечью
наблюдала, как отец день ото дня становился ко мне все холоднее. Его улыбки
сменились выражением угрюмого недовольства; вместо ласковых слов - "дитя",
"дорогая" я слышала теперь просто "Молли", "эта девица", "эта особа", а
иногда и более грубые выражения. Сначала меня разом превратили в
ничтожество, а со временем недвусмысленно стали считать обузой, источником
неприятностей.
Вот так переродился человек, о высоких нравственных качествах которого
я вам рассказывала в начале моей истории; но, увы, он был теперь не волен
следовать своей доброй натуре: теперь он во всем уступал и подчинялся
прихотям мачехи. И в самом деле, при большой разнице в возрасте между мужем
и женой младший из супругов неизбежно становится полновластным повелителем
того, кто старше; ведь даже идолопоклонство и то не является столь прочной
опорой неограниченной власти, нежели слепая страсть.
Хотя мачехе и удалось настолько подавить волю отца, чтобы заставить его
плохо со мной обращаться, она была не в силах до конца подчинить себе его
рассудок: он прекрасно отдавал себе отчет в том, что обращается со мной
несправедливо, и сознание своей неправоты преисполнило его ненавистью ко
мне. Раздраженность по отношению ко мне он проявлял поминутно, и, клянусь
вам, ни единого повода, кроме только что названного, у него не было, - но,
как я убедилась на собственном опыте, причина в таких случаях соразмерна
следствию.
Я находилась в самом ужасном положении: жестокость отца надрывала мне
сердце; он вбежал однажды ко мне в комнату с искаженным от гнева лицом -
таким я еще никогда его не видела - и, обрушив на меня град упреков за
непочтительность по отношению к нему и его достойной супруге, велел мне
уложить вещи и без промедления покинуть его дом; при этом отец вручил мне
письмо, из которого, по его словам, я должна была узнать, где мне найти
пристанище; далее он прибавил, что приглашение, он уверен, вовсе не явится
для меня неожиданностью - я сама того добивалась. Уходя, он заявил, что не
намерен больше терпеть в своем доме соглядатаев.
Письмо было от родной сестры отца; прежде чем ознакомить вас с его
содержанием, я коротко обрисую вам характер этой женщины, отличавшейся
некоторыми странностями. Ее внешность нельзя было счесть особенно
привлекательной: тетушка моя была очень высокая, очень худая и очень
некрасивая. Не заблуждаясь, по-видимому, насчет собственной наружности, она
сделала предметом тщеславного поклонения свой ум, где, как известно, нет
зеркала, и, следовательно, мы можем тешить свое самолюбие, обнаруживая у
себя какие угодно красоты. Это, конечно, весьма ободряющее обстоятельство,
но все же, согласно моим наблюдениям, дорогая миссис Бут, лишь очень
немногие женщины ищут подобного утешения внутри и не прежде, чем их вынудит
к этом окончательная утрата надежды отыскать какую-либо пищу для своего
тщеславия снаружи. Да что там говорить, любая представительница нашего пола,
я убеждена в этом, хочет прежде всего быть красивой.
Тут обе дамы с улыбкой поглядели в зеркало.
- Однако моя тетка, - продолжала миссис Беннет, - отчаявшись снискать
восхищение по поводу своей наружности, решила сосредоточить все усилия на
совершенствовании своих умственных достоинств и преуспела в этом настолько,
что в свои пятьдесят лет, а она к тому времени достигла как раз этого
возраста, от души презирала большую часть людей обоего пола: женщин - за то,
что все они идиотки, а мужчин - за то, что они без ума от этих идиоток. Это
словечко, да еще словечко "бестолочь" буквально не сходили с ее языка, и
она, не скупясь, награждала им всех своих знакомых подряд.
За два года нашей жизни на новом месте тетушка провела в доме моего
отца всего один день - примерно за месяц до его второй женитьбы. Перед самым
отъездом она, улучив подходящий момент, шепнула мне на ухо несколько
нелестных слов о вдове, которую назвала смазливой идиоткой и выразила
удивление, как это ее братец может находиться под одной крышей с такой
особой; о том, что вскорости воспоследовало, обе мы даже и не подозревали.
Тетушка впервые со дня свадьбы удостоила отца письмом, и написано оно
было в таком тоне, что с моей стороны было бы несправедливо винить отца за
то, что он почувствовал себя оскорбленным: слова "идиот" и "бестолочь"
обильно расточались в этом письме как по адресу отца, так и по адресу его
жены. Но, вероятно, более всего задела отца та часть письма, где речь шла
обо мне: всячески расхвалив мою ученость и заявив, что он недостоин такой
дочери, тетушка рассматривала его брак как поступок не только в высшей
степени неблагоразумный для него самого, но как и явную несправедливость по
отношению ко мне. Особенно мне запомнилась в этом письме одна фраза: "Ваша
дочь, - писала тетушка, - оказалась по вашей милости под началом у женщины,
которая по своему разумению, единственному ценному дару природы, принадлежит
к самому низшему разряду среди всей породы смазливых идиоток". Наговорив еще
немало другого в том же духе, тетушка в заключение предлагала мне поселиться
у нее.
Могу чистосердечно вам признаться, что по прочтении письма я полностью
простила отцу все его подозрения насчет того, что я жаловалась тетке на его
дурное обращение со мной; мне это и в голову не приходило, но у отца было
достаточно оснований подозревать обратное.
Хотя я никогда не питала к тетушке особой привязанности, да и она,
конечно же, даже не пыталась меня к себе расположить, я прямо-таки
обрадовалась ее неожиданному приглашению. Сказать по правде, я чувствовала
себя в отцовском доме до того несчастной, что для меня любая перемена могла
быть только к лучшему.
Однако я никак не могла примириться с мыслью, что отец сохранит
предубеждение против меня, тогда как я ни в коей мере этого не заслуживала.
Я пробовала рассеять его подозрения относительно моих предполагаемых жалоб
тетке, клятвенно заверяя его, что ни в чем неповинна, но мои слезы, клятвы,
мольбы - все было тщетно. Мачеха, разумеется, не преминула выступить в роли
моей защитницы, однако ее лицемерие было слишком очевидно; она, собственно,
и не думала притворяться, будто искренне желает удачи в моих просьбах;
напротив, она не в силах была скрыть испытываемую ею безмерную радость.
Делать было нечего, сударыня, и на следующий день я покинула отцовский
дом; после долгого путешествия в сорок миль, во время которого мне ни разу
не пришлось отдохнуть или перекусить: ведь горе утоляет голод не хуже
обычной пищи, а горя у меня было с избытком, так что мысль об еде мне и в
голову не приходила. Утомительная дорога, душевные муки и голод сделали свое
дело, я была так разбита и подавлена, что, когда мне помогли слезть с
лошади, я тотчас упала без чувств в объятья человека, снявшего меня с седла.
Тетушка была до крайности удивлена, увидев меня в столь плачевном состоянии,
с глазами, опухшими от непрерывных слез, однако письмо отца, которое я
передала ей, едва только пришла в себя, вполне, мне кажется, все ей
разъяснило.
При чтении его на ее лице то и дело появлялась презрительная или
негодующая улыбка; она не преминула тут же объявить брата бестолочью, после
чего, обратясь ко мне со всей приветливостью, на какую только была способна
(поскольку не слишком-то отличалась этим свойством), объявила: "Молли,
дорогая моя, успокойтесь, пожалуйста, ведь вы находитесь теперь в доме
друга... в доме человека, у которого достаточно ума, чтобы догадаться, кто
причиной ваших несчастий, и можете не сомневаться, что я очень скоро
заставлю кое-кого устыдиться своей глупости". Столь ласковый прием несколько
меня ободрил, тем более что тетушка обещала всенепременно доказать отцу,
насколько он был несправедлив, обвиняя меня в кляузничестве. С этого момента
между ними началась настоящая эпистолярная война, следствием которой явилась
не только их непримиримая ненависть друг к другу, но и еще более
укрепившееся предубеждение отца против меня. Это в конце концов сослужило
мне плохую службу и в глазах тетушки: она, как и отец, стала видеть во мне
причину их распри, хотя в действительности разлад был делом рук моей мачехи,
которая фазу же догадалась, какие чувства испытывает к ней ее золовка, и еще
задолго до моего отъезда настроила против нее моего отца; что же касается
чувств, питаемых тетушкой к моему отцу, то они уже давно год от года
становились все более прохладными, ибо он, по ее мнению, не отдавал должного
ее уму.
Я прожила у тетушки уже с полгода, когда мы узнали, что моя мачеха
родила мальчика и что отец не может этому нарадоваться; однако ему недолго
довелось наслаждаться родительским счастьем; месяц спустя до нас дошла весть
о его кончине.
Как ни был отец несправедлив ко мне в конце жизни, я от всей души
горевала о своей утрате. Его любовь и доброта ко мне в дни моего детства и
отрочества невольно приходили на память: множество нахлынувших сладких и
печальных воспоминаний бесследно смыли недавние обиды, которым я находила
теперь всевозможные объяснения и извиняющие обстоятельства.
Быть может, вам это покажется удивительным, но и тетушка стала вскоре
отзываться о моем отце с большим сочувствием. Она говорила, что прежде он
был довольно неглупым человеком, хотя его страсть к низкой женщине в
значительной мере помрачила его рассудок, а как-то однажды, будучи чем-то
раздражена против меня, имела жестокость заметить мимоходом, что, если бы не
я, она бы никогда не поссорилась с братом.
До последнего своего дня отец посылал весьма значительную сумму на мое
содержание: щедрость слишком укоренилась в его натуре, - и новая супруга не
в силах была подавить в нем это чувство, однако в одном ей все-таки удалось
преуспеть, ибо, хотя отец оставил после смерти более двух тысяч фунтов, мне
он выделил из них только сто, с тем чтобы, как он выразился в своем
завещании, я могла приискать себе какое-нибудь занятие, если мне угодно
будет за таковое приняться.
До сего времени тетушка ко мне благоволила, однако теперь ее отношение
ко мне стало меняться. Воспользовавшись вскоре случаем, она дала мне понять,
что ей не по средствам содержать меня, и поскольку прокормиться на проценты
от оставленных мне отцом денег я не могу, то мне уже давно пора подумать о
том, чтобы начать самостоятельную жизнь. При этом она добавила, что ничего
глупее пожелания, чтобы я приискала себе какое-нибудь занятие, ее братец не
мог и придумать: ведь я совершенно ни к чему не приучена, да и оставленная
мне сумма слишком ничтожна, чтобы с ее помощью я могла найти себе
сколько-нибудь приличное занятие; в итоге она выразила желание поскорее
отправить меня к кому-нибудь в услужение и притом безотлагательно.
Совет тетушки был, возможно, вполне справедлив, и я ответила ей, что
готова поступить так, как она мне велит, но что сейчас я очень скверно себя
чувствую и прошу поэтому позволить мне остаться у нее до тех пор, пока я не
получу причитающуюся мне долю наследства, а мне должны были выплатить ее
только через год после смерти отца; я пообещала сразу же возместить все
расходы на мое содержание, - на это предложение тетушка с готовностью
согласилась.
А теперь, сударыня, - сказал миссис Беннет со вздохом, - мне предстоит
рассказать вам о событиях, непосредственно приведших к тому ужасному
несчастью в моей жизни, по причине которого я и осмелилась побеспокоить вас,
- и вот сейчас так долго испытываю ваше терпение.
Как ни хотелось Амелии поскорее узнать суть дела, она любезно поспешила
успокоить миссис Беннет, и та продолжала свой рассказ, как об этом
повествуется в следующей главе.
Продолжение истории миссис Беннет
Обязанности викария в приходе, где жила моя тетка, исполнял молодой
человек лет двадцати четырех. Еще ребенком он остался сиротой без всяких
средств к существованию, однако его дядя, добрейшей души человек, взял на
себя расходы по его обучению в школе и университете. Поскольку
предполагалось, что молодой человек примет впоследствии духовный сан, дядя,
имевший двух дочерей и не слишком большое состояние, заранее уплатил
необходимую сумму, чтобы приход, приносивший около двухсот фунтов в год,
достался впоследствии племяннику {3}. Священнику этого прихода не
исполнилось тогда и шестидесяти, и он, казалось, отличался крепким
здоровьем, но неожиданно умер как раз после уплаты названных денег и задолго
до того как его будущий преемник мог принять духовный сан {4}, так что
приход, сужденный племяннику, дяде пришлось до времени передать другому
священнику.
Не успев еще достичь того возраста, когда он мог быть рукоположен в
священники, молодой человек потерял, к несчастью, своего дядю и
единственного друга, который, считая, что он уже достаточно позаботился о
своем племяннике, заплатив за приход, не видел необходимости выделить ему
что-нибудь по завещанию; посему дядюшка распорядился разделить все свое
состояние поровну между обеими дочерьми, которых, впрочем, будучи уже на
смертном одре, просил помогать кузену деньгами, дабы тот в состоянии был
продолжать обучение в университете до принятия им духовного сана.
Но, поскольку в завещании эта просьба никак не оговаривалась, обе
девицы, получившие по две тысячи каждая, сочли возможным пренебречь
последней волей отца; обе они очень цепко держались за свои деньги и к тому
же ненавидели своего кузена за проявленную к нему отцом щедрость, а посему
дали ему понять, что он уже и без того достаточно их ограбил.
Бедный молодой человек оказался в чрезвычайно затруднительном
положении; ведь ему предстояло еще более года проучиться в университете, а
между тем у него не было решительно никаких средств, чтобы как-то
просуществовать это время.
В эти бедственные для него дни он встретил приятеля, по доброте
сердечной одолжившего ему двадцать фунтов и взявшего взамен только долговую
расписку на сумму в сорок фунтов, которые тот должен был выплатить в течение
года после получения прихода - точнее, в течение года после принятия
духовного сана.
И вот с этой-то крохотной суммой, добытой с таким трудом, бедняга
ухитрился преодолеть все препятствия, пока не достиг надлежащего возраста,
чтобы принять сан дьякона. Он обратился тогда к священнику, которому его
дядя временно передал приход на упоминавшихся выше условиях, с просьбой
подтвердить его право быть рукоположенным {5}, но, к крайнему его изумлению
и унижению, тот ответил решительным отказом.
Юноша был, однако, подавлен не столько постигшим его в первые минуты
разочарованием, сколько тем выводом, который он неизбежно должен был
сделать: он не мог теперь надеяться на то, что человек, проявивший сугубое
жестокосердие и отказавшийся подтвердить его право, соблаговолит вернуть ему
выгодное место; и действительно, в самом скором времени сей достойный
пастырь сказал ему без обиняков, что он слишком высоко ценит благодеяния,
оказанные ему дядей молодого человека, чтобы поступиться ими ради кого бы то
ни было; мало того, он еще прикинулся, будто испытывает угрызения совести, и
сказал, что если он и давал какие-нибудь необдуманные обещания, которые сам
теперь уже и не помнит, то они были безнравственные и не имеют теперь
никакой силы; он же рассматривает себя как человека, связанного с этим
приходом словно узами брака, расторгнуть которые было бы с его стороны таким
же грехом, как бросить жену.
Бедному молодому человеку не оставалось ничего иного, как пуститься в
поиски другого места, где он мог бы быть рукоположен, и в конце концов ему
предоставил такую возможность священник прихода, в котором жила моя тетка.
Очень скоро между ними завязалось довольно близкое знакомство,
поскольку тетушка моя весьма благосклонно относилась к духовным лицам и
нередко повторяла, что в сельской глуши только с этими людьми можно о
чем-нибудь побеседовать.
Впервые они встретились на крестинах, где тетушка была крестной
матерью. Она тут же не преминула выставить напоказ все свои скудные
познания, чтобы пленить ими мистера Беннета (вы, я думаю, сударыня, уже
успели догадаться, что его звали именно так), и, прощаясь с ним,
настоятельно приглашала его к себе в гости.
Во время крестин мы с мистером Беннетом не перемолвились ни единым
словом, однако наши глаза отнюдь не оставались праздными. Вот тогда-то,
сударыня, я впервые почувствовала приятное смущение, которое, право, не
знаю, как и описать. Мной овладело какое-то беспокойство, от которого,
впрочем, не хотелось избавиться. Я жаждала остаться наедине с собой и все же
страшилась предстоящей разлуки. Я не в силах была отвести глаз от человека,
приводившего меня в смятение, внушавшего мне одновременно и страх, и любовь.
Впрочем, стоит ли мне пытаться описать свое состояние женщине, которая, я
уверена, и сама испытала некогда то же самое?
Амелия улыбнулась, и миссис Беннет продолжала:
- Ах, миссис Бут, если бы вы только могли увидеть того, о ком я сейчас
вам рассказываю, вы бы не осуждали мою столь внезапно вспыхнувшую любовь!
Нет, я, конечно, встречала его и раньше, но тогда я впервые услышала музыку
его голоса. Поверьте, ничего пленительнее на свете я не слышала.
Мистер Беннет навестил тетушку на следующий же день. Она разумеется,
приписала эту почтительную поспешность могущественным чарам своего ума и
решила не упустить не единой возможности, дабы укрепить его в том лестном
мнении о ней, которое было лишь плодом ее воображения. Эти старания делали
из нее сущее посмешище, поскольку она несла какую-то невероятную галиматью.
Мистер Беннет, как я впоследствии убедилась, воспринимал изрекаемый
тетушкой вздор точно так же, как и я, но, будучи человеком чрезвычайно
разумным и благовоспитанным, он так ловко скрывал свое истинное мнение от
нас обеих, что я почти готова была на него рассердиться; однако моя тетка
была от него в полном восторге и объявила, что очарована его умом, хотя на
самом-то деле он говорил очень мало; восхищение тетушки он снискал
участливым вниманием, а мою любовь - пристальными взглядами.
В продолжение первых двух визитов мистера Беннета я не проронила ни
единого слова; однако в третий раз, когда между ним и тетушкой возник
какой-то спор, мистер Беннет пожелал услышать по этому поводу мое мнение. Я
приняла его сторону, как и должна была сделать по справедливости, и в
подтверждение привела латинскую цитату. Моя тетка сделалась при этом
пунцовой и, не скрывая крайнего презрения к моим словам, объявила, что
весьма удивлена, как такой образованный человек, как мистер Беннет, находит
возможным справляться о мнении какой-то глупой девчонки. "Может ли она, -
негодующе вопрошала тетушка, - быть судьей между нами?" В ответ мистер
Беннет весьма благосклонно отозвался о высказанном мной суждении, что
привело мою тетку прямо-таки в ярость: она уже не могла удержаться от прямых
оскорблений по моему адресу и, назвав меня самоуверенной идиоткой,
разбранила моего отца за преподанные им мне уроки латыни, вследствие которых
я возомнила о себе невесть что и решила, будто умнее тех, кто во сто крат
образованнее меня. Затем она принялась поносить древние языки, объявив их
совершенно бесполезными, и под конец изрекла, что ею прочитано все
заслуживающее быть прочитанным, хотя она, слава Богу, и не знает никаких
языков, кроме своего родного.
К концу визита мистеру Беннету удалось вполне, и притом без особого
труда, восстановить свои прежние отношения с моей теткой, однако с того дня
она прониклась ко мне злобной ненавистью, которую мне с тех пор так и не
удалось смягчить.
С самых первых дней моего пребывания в ее доме моя образованность
вызывала у тетки крайнее неодобрение. Сказать по правде, она мне просто в
этом завидовала. Я давно почувствовала эту зависть и делала все от меня
зависящее, чтобы умерить ее, тщательно избегая произносить в ее присутствии
хотя бы одно латинское слово, и никогда ей ни в чем не перечила; просто я
считала ее слишком невежественной, чтобы снисходить до спора с ней. Таким
поведением мне удалось добиться мира, и мы довольно сносно уживались друг с
другом, однако, когда мистер Беннет одобрительно отозвался о моем суждении,
она, так тщеславившаяся своей ученостью, была настолько оскорблена, что не в
силах была мне простить. Вечером того же дня тетушка жестоко меня отчитала и
напомнила, что мне давно пора пойти к кому-нибудь в услужение; это было
сказано таким суровым тоном, что выглядело почти равносильно намерению
выставить меня за дверь; при этом она язвительно советовала держать свою
латынь при себе, - ибо что может быть бесполезней и никчемней подобных
познаний, а тем более для той, кому уготована участь служанки: ведь это
только людей смешить.
Во время следующего визита мистера Беннета мне не дозволено было
присутствовать при их беседе. Этот визит длился намного меньше всех
предшествующих: откланявшись, наш гость оставил мою тетку в таком скверном
настроении, в каком мне еще не доводилось ее видеть. Она не преминула тут же
выместить всю свою досаду на мне, попрекая меня ученостью, зазнайством и
бедностью, напоминая, скольким я ей обязана, и настаивая на том, чтобы я
немедленно приискала себе какое-нибудь место. Все ее попреки вызывали у меня
только радость: ведь они служили подтверждением того, что мистер Беннет
благоприятно отзывался обо мне, а я готова была заплатить за его доброе
слово едва ли не любую цену.
Впрочем, я едва ли отважилась бы на столь рискованные заключения, не
будь у меня кое-каких оснований считать, что на мою долю не выпало несчастье
любить без ответа; хотя мистер Беннет очень редко когда обращался ко мне
прямо (просто не имея такой возможности), однако его глаза все же открыли
моим кое-какие тайны, и они отнюдь не были мне неприятны.
И все же почти месяц меня не покидало чувство тревоги: я то утешала
себя мыслью, что душа мистера Беннета охвачена таким же чувством, как и моя,
то страшилась, что мои желания внушают мне ложные надежды; кроме того, я не
испытывала ни малейшего сомнения в том, что моя тетка является моей
соперницей; разве может хоть одна женщина, думалось мне, устоять перед
чарами, покорившими меня. Мистер Беннет и в самом деле был очаровательный
молодой человек, миссис Бут. Я должна... должна отдать дань его памяти. О,
милосердный Боже, зачем, зачем я его встретила? За что мне суждены были
такие несчастья?
Тут рассказчица разразилась рыданиями и какое-то время не в силах была
говорить; Амелия же пыталась по мере сил утешить ее и выразила живейшее
сочувствие сердечному горю приятельницы.
Совладав в конце концов с собой, миссис Беннет продолжала свое
повествование, как оно изложено в следующей главе.
Продолжение истории миссис Беннет
- Не могу припомнить, на чем я остановилась... Ах, да, я, кажется,
говорила вам о том, что считала тетушку своей соперницей; я испытывала к ней
отвращение, сильнее которого едва ли возможно себе представить, и хотя это
покажется вам странным, но она теперь с каждым днем держалась со мной все
более и более любезно, однако, несмотря на это, моя ненависть к ней все
усиливалась, поскольку я приписывала ее любезность сознанию одержанной надо
мной победы; мне казалось, она уверена в том, что сердце, по которому я так
пламенно томилась, всецело в ее власти.
Представьте же мое удивление, когда в один прекрасный день тетушка со
всей возможной для нее обходительностью (поскольку ее лицо нельзя было
счесть особенно приятным) осведомилась, нравится ли мне мистер Беннет? Ее
вопрос, как вы догадываетесь, сударыня, поверг меня в немалое смущение,
тотчас замеченное тетушкой, - и, не дожидаясь моего ответа, она заявила, что
вполне уже удовлетворена, поскольку даже без особой проницательности мои
мысли можно прочесть у меня на лице. "Что ж, дитя мое, я уже давно это
подозревала и, полагаю, вам приятно будет узнать, что ваш возлюбленный, как
я вчера убедилась, также питает к вам нежные чувства". Подобная новость,
должна вам признаться, оказалась свыше моих сил, и я просила тетушку не
добавлять больше ни слова. "Отчего же, дитя мое? - отозвалась тетушка. - Я
обязана выложить вам все, как есть, в противном случае я не исполнила бы
свой дружеский долг. Мистер Беннет, не сомневаюсь, питает к вам страсть,