Страница:
При этом замечании Бут, как ни был он растроган кое-какими перипетиями
истории, едва удержался от смеха, но, по счастью, его собеседница не
заметила этого и без помех продолжала свой рассказ.
- Я подошла теперь к той части моего повествования, в которой не
обойтись без некоторых подробностей, хотя они и могут показаться докучными:
ведь беседы влюбленных, я думаю, все на один лад и любая произнесенная ими
фраза уже повторялась бессчетное количество раз.
Впрочем, на одно обстоятельство, крепко мне тогда запомнившееся, я все
же обращу ваше внимание. В разговоре со мной, и пылая восторгом, и
сокрушаясь отсрочке блаженства, он почти не упоминал слово "женитьба" и ни
разу не попросил назначить день свадьбы. Предостерегать женщин против такого
рода поклонников - дело, разумеется, бесполезное, хотя я и наслышана о
добродетели, способной противостоять любому искушению, однако большинство из
женщин, боюсь, оказывается целиком во власти того, кому они признались в
своем чувстве. Верная стезя, как обычно ее именуют, на самом деле
представляет собой рискованную тропу, и о женщине, давшей согласие на брак,
едва ли можно сказать, что она в безопасности, пока ее не обвенчали.
А теперь, сударь, я приближаюсь к моменту моей гибели. В нашей семье
сыграли свадьбу: моя музыкальная сестра вышла замуж за молодого человека,
такого же меломана, как и она. Подобное событие, как вы понимаете, наряду с
прочими торжествами непременно следует отметить еще и балом. Ах, мистер Бут!
Должна ли скромность удержать меня от рассказа о том, что в тот день
произошло? Впрочем, зачем я говорю о скромности, мне ли притязать на нее? В
ход были пущены и самые вольные речи, и всевозможные ухищрения - словно
целью празднества было воспламенить рассудок каждой из присутствовавших
женщин. Такое же воздействие, признаюсь вам откровенно, оно оказало и на
меня. Музыка, танцы, вино и в высшей степени нескромные разговоры, в которых
по простоте души участвовал и мой бедный дорогой отец, возбудили во мне
мысли, заслуживающие только того, чтобы вечно в них раскаиваться; и (к чему
лукавить?) я завидовала сестре: в тот день мне самой хотелось быть невестой.
Негодяй Гебберс весь вечер танцевал со мной и не упускал ни единой
возможности, чтобы добиться своего. Одним словом, этот вечер оказался для
меня роковым. Отец, чего с ним никогда не случалось, совершенно вдруг
опьянел, да и большинство мужчин немногим ему уступали; и даже я выпила
больше обычного; вино привело меня в сильное возбуждение, хотя и не до
потери рассудка. Впервые я очутилась в постели одна, без сестры, и... об
остальном, я думаю, вы можете догадаться сами... негодяй ухитрился
пробраться в мою комнату, и я была погублена.
Два месяца длилась эта постыдная связь, но даже тогда я покупала мои
преступные, вкушаемые украдкой наслаждения слишком дорогой ценой,
преследуемая неотступным страхом; и как я расплачивалась за это
впоследствии, как расплачиваюсь теперь, мистер Бут? О, пусть моя судьба
послужит предостережением каждой женщине, побудит ее хранить свою
невинность, противиться любому искушению, потому что она неминуемо раскается
в своей безрассудной сделке. Пусть мое падение научит ее держаться с
мужчинами настороже, бежать при малейшей угрозе бесчестья и не полагаться
необдуманно ни на мужское слово, ни на собственные силы, когда столь многое
поставлено на карту; пусть она помнит, что ходит по краю пропасти и что
стоит ей только поскользнуться, более того, сделать хоть один неверный шаг,
и эта бездна поглотит ее.
Простите меня, мистер Бут; эти увещевания, возможно, сейчас неуместны:
ведь ни одна женщина меня не слышит, но вас не должно удивлять мое волнение.
Бут признался в ответ, что куда больше удивлен ее способностью
сохранять самообладание во время рассказа.
- О, сэр, - отвечала мисс Мэтьюз, - в конце концов я примирилась со
своей участью и могу теперь с радостью умереть, ибо умру отомщенной. Ведь я
не из тех ничтожных созданий, которые способны лишь сидеть и оплакивать свои
несчастья. Если я когда-нибудь и проливала слезы, то лишь слезы негодования.
Однако я продолжу.
Мне суждено теперь было добиваться, чтобы Гебберс женился на мне, и я
не преминула настаивать на этом самым решительным образом. Поначалу он
всячески тянул время: объявлял, что вот-вот переговорит с моим отцом, а
потом винился в собственной нерешительности. Дальше он прибегнул к новой
уловке, в надежде добиться более продолжительной отсрочки. Он отговорился
тем, что его будто бы должны через несколько недель назначить командиром
эскадрона, а уж тогда, по его словам, он сумеет с большей уверенностью
просить моей руки.
Гебберсу удалось убедить меня в необходимости примириться с отсрочкой,
и я отнеслась к этому достаточно спокойно: ведь я нисколько еще не
сомневалась в том, что он человек чести; но какими словами передать мое
состояние, когда однажды, войдя в мою комнату с выражением крайнего уныния
на лице и бросив на стол распечатанное письмо, он сказал: "В этом письме,
сударыня, содержится новость, которую я не в силах сообщить вам устно, и
новость эта едва ли опечалит вас больше, чем она печалит меня".
В письме старший офицер эскадрона уведомлял его о полученном приказе
выступить через два дня. Именно этого, как я теперь понимаю, он и дожидался,
а вовсе не повышения по службе, под предлогом которого откладывалась наша
свадьба.
Невыразимое потрясение, которое я испытала при чтении этого письма,
было, конечно, вызвано прежде всего мыслью об отъезде негодяя, мной
обожаемого. И все же я сумела обрести достаточную твердость духа, чтобы
вспомнить о главном, и, не желая слушать никаких доводов, потребовала
немедленно заключить брак, какие бы последствия это за собой не повлекло.
Мое предложение, судя по всему, повергло Гебберса в замешательство;
никаких уверток у него в запасе больше уже не оставалось, а я была слишком
нетерпелива, чтобы дожидаться ответа, и с жаром воскликнула: "Конечно же,
вам нельзя более ни минуты колебаться - дело не терпит отлагательства!"
"Колебаться, сударыня! - отозвался он. - Но то, что вы требуете, невозможно.
Уместно ли мне сейчас заговаривать о подобном с вашим отцом?" И тут у меня
мгновенно открылись глаза... мной овладела ярость, близкая к умопомрачению.
"Я не желаю больше слышать ни слова о том, что это невозможно, неуместно,
несвоевременно. Не смейте ссылаться на моего отца: моя честь, моя репутация
- все поставлено на карту. Я не хочу слышать никаких оправданий и никаких
отговорок... женитесь на мне сейчас же, не то я перед все светом объявлю вас
самым отъявленным негодяем". "О чем вы объявите, сударыня? - переспросил он
с усмешкой. - Чью честь вы этим опозорите?" Я попыталась было ответить, но
язык меня не слушался, рассудок мой помутился, и я потеряла сознание. Что
происходило со мной потом, пока я не очнулась в объятьях моего несчастного
перепуганного отца, - я решительно не помню.
О мистер Бут, в каком я очутилась тогда положении! Я и теперь
содрогаюсь при одном воспоминании об этом. Простите, но я должна на минуту
прерваться, нет сил говорить...
Бут приложил все старания, чтобы ее успокоить, и, обретя вскоре
присутствие духа, мисс Мэтьюз продолжала свою повесть.
в которой мисс Мэтьюз завершает свой рассказ
- Еще не придя в сознание, я уже достаточно выдала себя перед отцом,
этим достойнейшим из людей, который вместо упреков или сурового осуждения
пытался по мере сил меня утешить, уверяя, что все благополучно уладится.
Потрясенная его добротой и не в силах высказать переполнявшие меня чувства,
я простерлась у ног отца и, заливаясь слезами, обнимала и целовала его
колени, испытывая к нему непередаваемую нежность. Однако я докучаю вам
слишком подробными описаниями.
Увидев, что я в обмороке, Гебберс тотчас ретировался и оставил меня на
попечение горничной. Он покинул наш дом, как вор, не попрощавшись с моим
отцом, не обмолвившись ни словом благодарности за радушие и гостеприимство.
Не заезжая туда, где квартировал его эскадрон, он прямиком отправился в
Лондон, страшась, видимо, гнева моего отца или брата, ибо я убеждена, что он
трус. Опасения Гебберса насчет моего брата были совершенно беспочвенными:
брат мой, я полагаю, был бы скорее благодарен любому человеку, который бы
меня погубил, а я, признаться, ничуть не оставалась перед ним в долгу, желая
ему того же.
Однако же враждебность ко мне со стороны брата не имела ни малейшего
влияния на отца, по крайней мере в то время: хотя этот добрейший человек,
случалось, и корил меня за совершенный проступок, брату не удавалось
склонить его отречься от меня. Вскоре с Гебберсом повели переговоры о браке,
причем отец сам предложил ему мою руку, посулив дать за мной большее
приданое, нежели он выделил моей сестре; и как ни противился этому мой брат,
называвший такое решение величайшей несправедливостью, все было напрасно.
Представьте, Гебберс, хотя и без особого воодушевления, все же вступил
в переговоры. Мало того, у него даже хватило наглости ставить отцу
дополнительные условия, которые, тем не менее, были приняты; все было
улажено, после чего для этого негодяя вновь открылись двери нашего дома.
Вскоре ему удалось добиться моего прощения, и он, конечно же, убедил меня -
ведь женская любовь так безрассудно слепа - что нисколько не заслуживает
моего порицания.
Когда уже были завершены все приготовления к нашей свадьбе и оставалось
только назначить день венчания, когда я находилась на вершине счастья,
пришло письмо от неизвестного мне лица, в котором сообщалось (вообразите
себе, мистер Бут, каким это было для меня ударом), что мистер Гебберс уже
женат на женщине, проживающей в отдаленной части королевства.
Не стану утомлять вас описанием всего того, что произошло при нашей
следующей с ним встрече. Я показала Гебберсу письмо, и после недолгих
колебаний он признался, что в самом деле женат; и не только признался, но и
ловко обратил разоблачение к собственной выгоде, сославшись на этот брак как
на причину своих прежних проволочек, чем, сказать по правде, я была не
слишком огорчена; мне легче было объяснить его увертки какой угодно
низостью, нежели приписать их отсутствию сколько-нибудь сильного чувства; и
хотя крушение всех моих надежд как раз тогда, когда они вот-вот должны были
осуществиться, повергло меня в крайнее смятение, Гебберсу, тем не менее,
едва я пришла в себя, удалось без особого труда убедить меня в том, что он
по отношению ко мне руководствовался во всех случаях одной только самой
пылкой и неукротимой страстью. На свете нет, мне кажется, такого
преступления, которого женщина не простила бы при условии, что оно
проистекает из этого источника. Одним словом, я простила ему все, и мне
хочется верить, что я не слабее остальных представительниц моего пола. Что и
говорить, мистер Бут, его речь завораживала, а перед его обходительными
манерами ни одна женщина не могла устоять. И все же, уверяю вас,
привлекательная наружность Гебберса была самым незначительным из его
достоинств, по крайней мере в моих глазах.
Бут не мог при этих словах не улыбнуться, но мисс Мэтьюз, к счастью, не
заметила этого.
- А между тем, - продолжала она, - теперь возникло новое затруднение.
Ведь необходимо было как-то объяснить причину отсрочки нашей свадьбы отцу,
который каждый день упорно нас поторапливал. Его настойчивость вызывала у
меня такое беспокойство, что я в конце концов поддалась на уговоры Гебберса;
ах, если бы в пору моей невинности или даже за неделю до рокового дня
кто-нибудь предположил, будто я способна решиться на такое, подобная догадка
преисполнила бы меня крайним негодованием; да что там, мысль о происшедшем и
сейчас повергает меня скорее в изумление, нежели в ужас. Короче говоря, я
согласилась бежать с Гебберсом - бросить отца, пожертвовать добрым именем,
всем, чем я дорожила или должна была дорожить, - и стала любовницей этого
негодяя, коль скоро не могла стать его женой.
Возможна ли более великодушная и нежная жертва, и разве не было у меня
оснований ожидать в ответ всего, что только во власти человека, которому я
ее принесла?
О последующем я не буду долго распространяться: найдется ли в жизни
женщины что-либо достойное упоминания после всего мною рассказанного?
Больше года прожила я с этим человеком в одном из уединенных лондонских
переулков и родила от него ребенка, которого Господу, за что я не устаю
благодарить небеса, угодно было взять к себе.
На протяжении многих месяцев Гебберс относился ко мне с подчеркнутой
заботой и даже нежностью, но, увы, сколь ничтожна была моя радость в
сравнении с тем, какой она могла бы быть при иных обстоятельствах. В его
обществе моя жизнь была более или менее сносной, когда же он отсутствовал, я
испытывала ни с чем не сравнимые муки. Я проводила долгие часы почти в
полном одиночестве, поскольку никто, кроме людей, вызывавших у меня
презрение, не стал бы поддерживать со мной отношения. Я почти не выходила из
дома, чтобы не встретить ненароком кого-нибудь из моих прежних знакомых,
ведь при одном их виде мне в душу вонзилась бы тысяча кинжалов. Единственным
моим развлечением было крайне редкое посещение театра; обычно я сидела,
притаившись где-нибудь на галерее, с дочерью моей квартирной хозяйки. Спору
нет, она была девушка рассудительная и обладала многими достоинствами, но
каким это было для меня падением - стать подругой столь низкого по своему
положению существа! Боже мой, когда я видела женщин моего круга,
красовавшихся в боковых ложах, как надрывали мне душу мысли о моей
утраченной чести!
- Простите меня, дорогая моя, - воскликнул Бут, - за то, что я вас
прерываю, но мне не терпится узнать, что сталось с вашим несчастным отцом,
которого я так почитаю и который, я убежден, должен был так горевать,
утратив вас?
- О, мистер Бут, - ответила мисс Мэтьюз, - я ни на минуту не
переставала о нем думать. Его дорогой образ неотступно меня преследовал и,
верно, сердце мое разбилось бы от горя, не прибегни я к довольно-таки
сумасбродному способу умерить свою тоску. Я со стыдом признаюсь вам в этом,
но другого выхода у меня не было. Вы сочтете подобный пустяк не стоящим
внимания - конечно, так оно и есть, и в любом другом случае я тотчас
выкинула бы его из головы. Вам уже известно, что мой брат всегда ненавидел
меня столь же сильно, как любил сестру. Однажды он упросил отца разрешить
сестре прокатиться с ним в карете, лишив меня тем самым возможности поехать
на бал, хотя я уже было на это настроилась. Поверьте, я была тогда крайне
этим огорчена, но потом долгое время и не вспоминала об этом случае. Да и
какой скверной душой надо было бы обладать, если бы дело обстояло иначе:
ведь если когда-то отец и доставил мне огорчение так только в тот,
один-единственный раз. Однако теперь я воскресила в памяти происшедшее и
всяческими способами раздула обиду до столь ужасных размеров, что, поверите
ли, находила в ней немалое утешение. Стоило только какому-нибудь нежному
воспоминанию закрасться мне в душу, как я немедля оживляла в воображении
призрак нанесенной мне обиды, и это заметно притупляло муки скорби, которые
я должна была бы испытывать, потеряв любящего отца: он скончался спустя
несколько месяцев после моего бегства из дома.
А теперь, сэр, остается добавить лишь несколько слов. Однажды вечером,
сидя на галерее театра Друри-Лейн {53}, я увидела в боковой ложе,
расположенной ниже меня (в свое время эта особа всегда была ниже меня), ту
самую вдову, о которой я уже вам говорила. Я еще не успела ее как следует
разглядеть, как была потрясена зрелищем, от которого едва не лишилась
чувств; как раз в эту минуту в ложу вошел Гебберс и сел позади нее.
Гебберс уже почти месяц как не был у меня, и я полагала, что он
находится в расположении своего эскадрона в Йоркшире {54}. Представьте себе,
что я испытала, увидя его чрезвычайно фамильярно беседующим с этой бесстыжей
особой. Зрелище показалось мне нестерпимым, и я под предлогом внезапной
болезни покинула театр вместе со своей спутницей в конце второго действия.
Всю ночь я промучилась без сна, а наутро меня удостоила своим посещением
хозяйка квартиры, которая после очень краткого предисловия осведомилась,
давно ли я имела известия от капитана и когда надеюсь увидеть его? Мне
недостало душевных сил собраться с ответом, и она продолжала: "Вот уж не
думала, что капитан позволит себе подобное обращение со мной. Ведь мой муж
был тоже, как и он, армейским офицером; и если человек занимает в обществе
несколько более скромное положение, то это еще не значит, что людям
дозволено его оскорблять. Да хоть кого угодно спросите, совершила ли я хоть
раз в жизни недостойный поступок?" "Скажите, ради всего святого, сударыня,
что вы имеете в виду?" "Что я имею в виду - вскричала она. - Да если бы я не
считала вас супругой капитана Гебберса... его законной супругой... я бы вас
на порог дома не пустила. Я желала бы довести до сведения капитана Гебберса,
что хотя я и принуждена сдавать комнаты, я оказывала гостеприимство только
людям порядочным". Она наговорила мне, сэр, еще много оскорбительных вещей в
таком же роде, которые не стоит повторять, пока гнев не взял верх не только
над моим терпением, но и над моим горем, и я не вытолкала ее из комнаты.
Не успела она удалиться, как явилась ее дочь и после многочисленных
изъявлений жалости и участия уведомила меня, что, как ее матушка только что
выведала у слуги Гебберса, тот женат на другой, и, "если вы об этом не знали
прежде, прибавила она, - то я очень сожалею, что мне довелось сообщить вам
такую скверную новость".
- Вообразите, мистер Бут, что я испытала, видя себя столь униженной - и
перед кем?.. перед дочерью женщины, сдающей комнаты внаем! Однако,
собравшись немного с мыслями, я пришла к выводу, что любые опровержения
тщетны, и в расчете на редкостную доброту этой рассудительнейшей девушки
решила ничего не скрывать и в дальнейшем тоже довериться ей. Я ответила со
всей твердостью, что ей не в чем раскаиваться, поскольку обстоятельство это
было мне хорошо известно еще до того, как я поселилась в их доме.
"Простите меня, сударыня, - ответила девушка, - но вы никак не могли
знать об этом так давно, ведь только неделя, как он женился, и прошлым
вечером в театре впервые появился на людях со своей женой. Я, конечно, сразу
догадалась, отчего вы так обеспокоились тогда, но не стала об этом
заговаривать..."
"Со своей женой в театре? - переспросила я в нетерпении. - Какой женой?
О ком ты говоришь?"
"Да о вдове, миссис Кэри, сударыня, - пояснила она, - на которой
капитан несколько дней тому назад женился. Его слуга приходил сюда вчера
заплатить за вашу комнату и рассказал об этом моей матушке".
- Уж не помню, что я ей ответила, и произнесла ли вообще что-нибудь. Я
тотчас упала замертво на пол, и бедняжке стоило немалых усилий привести меня
в чувство, потому что ни ее мать, ни их служанка не пожелали оказать мне
помощь, считая, видимо, меня чудовищем, а не женщиной.
Едва я пришла в себя, как мне принесли письмо: негодяй признавался, что
не решился на встречу со мной, и весьма участливо советовал мне попробовать
помириться с родными, а в заключение, на случай, если мне это не удастся,
изъявлял готовность платить мне двадцать фунтов в год на проживание в
какой-нибудь отдаленной части королевства.
Стоит ли говорить, какой гнев вызвали во мне эти предложения. Вне себя
от ярости я отправилась в портшезе к ненавистному дому, где меня
беспрепятственно провели к негодяю, которого я приговорила к смерти, и, как
только он оказался лицом к лицу со мной, я, не раздумывая, вонзила
перочинный ножик, который с этой целью держала наготове в кармане, прямо ему
в сердце. Меня немедленно схватили и вскоре доставили сюда, но за этот
проступок я готова умереть и с радостью приму приговор суда.
Вот и вся моя печальная история - и, если я злоупотребила вашим
терпением, чересчур подробно останавливаясь на событиях, заставивших меня
особенно страдать, прошу вас простить меня.
Сказав все, что в таких случаях принято говорить, и присовокупив, сколь
сильно он обеспокоен ее нынешним положением, Бут в заключение выразил
надежду, что приговор все же окажется легче ожидаемого.
Слова Бута вызвали такой взрыв ожесточения и ярости, что мы не считаем
уместным подробно на этом останавливаться; излив свои чувства, мисс Мэтьюз
вдруг совершенно успокоилась и с крайне любезным выражением лица сказала:
- Ну, что ж, мистер Бут, полагаю, и у меня есть теперь право услышать
ваш рассказ; поверьте, это не совсем праздное любопытство: ведь я была в
какой-то мере склонна интересоваться всем, что касается вас; впрочем, это не
имеет значения, те дни (прибавила она, вздохнув) теперь миновали.
Будучи человеком крайне добросердечным и благовоспитанным, Бут ответил,
что ей нет надобности просить его дважды о том, что в его власти. Попросив,
как водится в подобных случаях, о снисходительности, он уже собирался
приступить к рассказу, когда в камеру вошел смотритель тюрьмы; известив
даму, что обед готов, он прибавил: "Полагаю, сударыня, что поскольку
джентльмен - ваш знакомый, он также должен пообедать с нами".
Мисс Мэтьюз ответила, что ей необходимо перемолвиться с джентльменом
только одним словом наедине, после чего они оба последуют к столу. Вынув
затем из кармана свой кошелек, в котором было более двадцати гиней,
оставшихся после продажи золотых часов с репетицией, подарка отца, и еще
кое-каких безделушек, она попросила мистера Бута взять сколько ему
понадобится, сказав: "Вы же знаете, дорогой Уилл, я никогда не дорожила
деньгами, а теперь, я уверена, мне они вряд ли сослужат большую службу". Бут
неохотно согласился взять две гинеи, и они отправились обедать.
Застольная беседа в тюрьме, содержащая забавные рассуждения
За столом смотрителя сих мест (отнюдь не облыжно прозванных адскими)
собрались: его помощник, именуемый обычно старшим надзирателем, мисс Мэтьюз,
мистер Бут, мистер Робинсон, шулер, еще несколько арестантов обоего пола и
некто Мерфи, стряпчий.
Смотритель тюрьмы, как только представилась возможность, завел разговор
о деле мисс Мэтьюз и сказал, обратившись к Мерфи:
- Какая удача, что среди нас случайно оказался сегодня этот джентльмен.
Уж поверьте, сударыня, более надежных рук для вашего дела и желать нечего.
Лучшего защитника, я полагаю, не сыскать во всей Англии; ведь он, я знаю,
часто выигрывал дело вопреки самым очевидным свидетельствам.
- Оставьте, сэр, - ответствовал Мерфи, - вы ведь знаете, я не выношу
лести; впрочем, если леди доверит мне защиту, я сделаю все, что в моих
силах. Ну, полно, сударыня, не падайте духом; непреднамеренное убийство и,
стало быть, холодное железо {55}, вот и все, что, я надеюсь, будет в самом
худшем случае, а может, нам удастся отделаться таким пустяком, как
несчастный случай при самообороне или se defendendo {самозащита (лат.).}.
- Я, сэр, ничего не смыслю в законах! - воскликнула дама.
- Разумеется, мадам, - поддакнул Мерфи, - об этом и речи нет. Даже
среди нашего брата, юристов, и то очень немного сыщется знатоков, да таковых
и не требуется. Ведь в законодательстве немало бесполезной чепухи,
касательно обвинительных заключений и отмены судебного иска, и отводов, и
изъятия имущества, и присвоения чужой собственности и прочих материй, коими
люди без всякой пользы забивают себе голову. Статья об уликах - вот главное,
вот наш якорь спасения, вот тот руль, который невредимым направит судно in
portum {в гавань (лат.).}. Улики - это все, это summa totidis {средоточие
всего (лат.).}, поскольку de non apparentibus et non insistentibus eandem
est ratio {то, что не очевидно, следует рассматривать, как несуществующее
(лат.).} {56}.
- Если вы, сударь, говорите все это мне, - сказала дама, - то поверьте,
такая ученость выше моего разумения.
- Tace {помалкивайте (лат.).}, мадам; это слово означает по-латыни -
свеча {57}; весьма одобряю вашу осмотрительность. О подробностях дела я
расспрошу вас, когда мы останемся наедине.
- Надеюсь, мадам не питает подозрений ни к кому из присутствующих
здесь? - осведомился Робинсон. - Надеюсь каждый сидящий за этим столом -
человек чести?
- Лопни мои глаза, - ответила нарядно одетая особа, - если я не
поручусь за себя и за остальных присутствующих дам. Хотя я никогда раньше
эту даму не встречала, ей вовсе незачем нас сторониться, лопни мои глаза. Я
не таковская, чтобы наклепать {жаргонное слово, означающее ложное показание
под присягой, лжесвидетельство (примеч. Г. Филдинга).} на приличную даму.
- Провалиться мне на этом самом месте! - вскричала другая особа. - Да я
без ума от вашего поступка, сударыня; я и сама, если хотите знать, пырнула
как-то ножом одного простофилю... так что я готова вам услужить и от души
желаю вам выкрутиться с помощью этого самого se deffindendo {искаженное se
deffendendo.}.
- Послушайте, милочка, - сказала мисс Мэтьюз, - вы бы поговорили лучше
о чем-нибудь другом и не беспокоились о моих делах.
- Вы же видите, сударыни, - вмешался Мерфи, - что эта дама не
расположена говорить о своем деле при посторонних, так что уж, пожалуйста,
не принуждайте ее.
- Ишь ты, да я так же набиваюсь ей в знакомые, как она мне! -
воскликнула особа, заговорившая первой. - Да я, почитай, всякий день
истории, едва удержался от смеха, но, по счастью, его собеседница не
заметила этого и без помех продолжала свой рассказ.
- Я подошла теперь к той части моего повествования, в которой не
обойтись без некоторых подробностей, хотя они и могут показаться докучными:
ведь беседы влюбленных, я думаю, все на один лад и любая произнесенная ими
фраза уже повторялась бессчетное количество раз.
Впрочем, на одно обстоятельство, крепко мне тогда запомнившееся, я все
же обращу ваше внимание. В разговоре со мной, и пылая восторгом, и
сокрушаясь отсрочке блаженства, он почти не упоминал слово "женитьба" и ни
разу не попросил назначить день свадьбы. Предостерегать женщин против такого
рода поклонников - дело, разумеется, бесполезное, хотя я и наслышана о
добродетели, способной противостоять любому искушению, однако большинство из
женщин, боюсь, оказывается целиком во власти того, кому они признались в
своем чувстве. Верная стезя, как обычно ее именуют, на самом деле
представляет собой рискованную тропу, и о женщине, давшей согласие на брак,
едва ли можно сказать, что она в безопасности, пока ее не обвенчали.
А теперь, сударь, я приближаюсь к моменту моей гибели. В нашей семье
сыграли свадьбу: моя музыкальная сестра вышла замуж за молодого человека,
такого же меломана, как и она. Подобное событие, как вы понимаете, наряду с
прочими торжествами непременно следует отметить еще и балом. Ах, мистер Бут!
Должна ли скромность удержать меня от рассказа о том, что в тот день
произошло? Впрочем, зачем я говорю о скромности, мне ли притязать на нее? В
ход были пущены и самые вольные речи, и всевозможные ухищрения - словно
целью празднества было воспламенить рассудок каждой из присутствовавших
женщин. Такое же воздействие, признаюсь вам откровенно, оно оказало и на
меня. Музыка, танцы, вино и в высшей степени нескромные разговоры, в которых
по простоте души участвовал и мой бедный дорогой отец, возбудили во мне
мысли, заслуживающие только того, чтобы вечно в них раскаиваться; и (к чему
лукавить?) я завидовала сестре: в тот день мне самой хотелось быть невестой.
Негодяй Гебберс весь вечер танцевал со мной и не упускал ни единой
возможности, чтобы добиться своего. Одним словом, этот вечер оказался для
меня роковым. Отец, чего с ним никогда не случалось, совершенно вдруг
опьянел, да и большинство мужчин немногим ему уступали; и даже я выпила
больше обычного; вино привело меня в сильное возбуждение, хотя и не до
потери рассудка. Впервые я очутилась в постели одна, без сестры, и... об
остальном, я думаю, вы можете догадаться сами... негодяй ухитрился
пробраться в мою комнату, и я была погублена.
Два месяца длилась эта постыдная связь, но даже тогда я покупала мои
преступные, вкушаемые украдкой наслаждения слишком дорогой ценой,
преследуемая неотступным страхом; и как я расплачивалась за это
впоследствии, как расплачиваюсь теперь, мистер Бут? О, пусть моя судьба
послужит предостережением каждой женщине, побудит ее хранить свою
невинность, противиться любому искушению, потому что она неминуемо раскается
в своей безрассудной сделке. Пусть мое падение научит ее держаться с
мужчинами настороже, бежать при малейшей угрозе бесчестья и не полагаться
необдуманно ни на мужское слово, ни на собственные силы, когда столь многое
поставлено на карту; пусть она помнит, что ходит по краю пропасти и что
стоит ей только поскользнуться, более того, сделать хоть один неверный шаг,
и эта бездна поглотит ее.
Простите меня, мистер Бут; эти увещевания, возможно, сейчас неуместны:
ведь ни одна женщина меня не слышит, но вас не должно удивлять мое волнение.
Бут признался в ответ, что куда больше удивлен ее способностью
сохранять самообладание во время рассказа.
- О, сэр, - отвечала мисс Мэтьюз, - в конце концов я примирилась со
своей участью и могу теперь с радостью умереть, ибо умру отомщенной. Ведь я
не из тех ничтожных созданий, которые способны лишь сидеть и оплакивать свои
несчастья. Если я когда-нибудь и проливала слезы, то лишь слезы негодования.
Однако я продолжу.
Мне суждено теперь было добиваться, чтобы Гебберс женился на мне, и я
не преминула настаивать на этом самым решительным образом. Поначалу он
всячески тянул время: объявлял, что вот-вот переговорит с моим отцом, а
потом винился в собственной нерешительности. Дальше он прибегнул к новой
уловке, в надежде добиться более продолжительной отсрочки. Он отговорился
тем, что его будто бы должны через несколько недель назначить командиром
эскадрона, а уж тогда, по его словам, он сумеет с большей уверенностью
просить моей руки.
Гебберсу удалось убедить меня в необходимости примириться с отсрочкой,
и я отнеслась к этому достаточно спокойно: ведь я нисколько еще не
сомневалась в том, что он человек чести; но какими словами передать мое
состояние, когда однажды, войдя в мою комнату с выражением крайнего уныния
на лице и бросив на стол распечатанное письмо, он сказал: "В этом письме,
сударыня, содержится новость, которую я не в силах сообщить вам устно, и
новость эта едва ли опечалит вас больше, чем она печалит меня".
В письме старший офицер эскадрона уведомлял его о полученном приказе
выступить через два дня. Именно этого, как я теперь понимаю, он и дожидался,
а вовсе не повышения по службе, под предлогом которого откладывалась наша
свадьба.
Невыразимое потрясение, которое я испытала при чтении этого письма,
было, конечно, вызвано прежде всего мыслью об отъезде негодяя, мной
обожаемого. И все же я сумела обрести достаточную твердость духа, чтобы
вспомнить о главном, и, не желая слушать никаких доводов, потребовала
немедленно заключить брак, какие бы последствия это за собой не повлекло.
Мое предложение, судя по всему, повергло Гебберса в замешательство;
никаких уверток у него в запасе больше уже не оставалось, а я была слишком
нетерпелива, чтобы дожидаться ответа, и с жаром воскликнула: "Конечно же,
вам нельзя более ни минуты колебаться - дело не терпит отлагательства!"
"Колебаться, сударыня! - отозвался он. - Но то, что вы требуете, невозможно.
Уместно ли мне сейчас заговаривать о подобном с вашим отцом?" И тут у меня
мгновенно открылись глаза... мной овладела ярость, близкая к умопомрачению.
"Я не желаю больше слышать ни слова о том, что это невозможно, неуместно,
несвоевременно. Не смейте ссылаться на моего отца: моя честь, моя репутация
- все поставлено на карту. Я не хочу слышать никаких оправданий и никаких
отговорок... женитесь на мне сейчас же, не то я перед все светом объявлю вас
самым отъявленным негодяем". "О чем вы объявите, сударыня? - переспросил он
с усмешкой. - Чью честь вы этим опозорите?" Я попыталась было ответить, но
язык меня не слушался, рассудок мой помутился, и я потеряла сознание. Что
происходило со мной потом, пока я не очнулась в объятьях моего несчастного
перепуганного отца, - я решительно не помню.
О мистер Бут, в каком я очутилась тогда положении! Я и теперь
содрогаюсь при одном воспоминании об этом. Простите, но я должна на минуту
прерваться, нет сил говорить...
Бут приложил все старания, чтобы ее успокоить, и, обретя вскоре
присутствие духа, мисс Мэтьюз продолжала свою повесть.
в которой мисс Мэтьюз завершает свой рассказ
- Еще не придя в сознание, я уже достаточно выдала себя перед отцом,
этим достойнейшим из людей, который вместо упреков или сурового осуждения
пытался по мере сил меня утешить, уверяя, что все благополучно уладится.
Потрясенная его добротой и не в силах высказать переполнявшие меня чувства,
я простерлась у ног отца и, заливаясь слезами, обнимала и целовала его
колени, испытывая к нему непередаваемую нежность. Однако я докучаю вам
слишком подробными описаниями.
Увидев, что я в обмороке, Гебберс тотчас ретировался и оставил меня на
попечение горничной. Он покинул наш дом, как вор, не попрощавшись с моим
отцом, не обмолвившись ни словом благодарности за радушие и гостеприимство.
Не заезжая туда, где квартировал его эскадрон, он прямиком отправился в
Лондон, страшась, видимо, гнева моего отца или брата, ибо я убеждена, что он
трус. Опасения Гебберса насчет моего брата были совершенно беспочвенными:
брат мой, я полагаю, был бы скорее благодарен любому человеку, который бы
меня погубил, а я, признаться, ничуть не оставалась перед ним в долгу, желая
ему того же.
Однако же враждебность ко мне со стороны брата не имела ни малейшего
влияния на отца, по крайней мере в то время: хотя этот добрейший человек,
случалось, и корил меня за совершенный проступок, брату не удавалось
склонить его отречься от меня. Вскоре с Гебберсом повели переговоры о браке,
причем отец сам предложил ему мою руку, посулив дать за мной большее
приданое, нежели он выделил моей сестре; и как ни противился этому мой брат,
называвший такое решение величайшей несправедливостью, все было напрасно.
Представьте, Гебберс, хотя и без особого воодушевления, все же вступил
в переговоры. Мало того, у него даже хватило наглости ставить отцу
дополнительные условия, которые, тем не менее, были приняты; все было
улажено, после чего для этого негодяя вновь открылись двери нашего дома.
Вскоре ему удалось добиться моего прощения, и он, конечно же, убедил меня -
ведь женская любовь так безрассудно слепа - что нисколько не заслуживает
моего порицания.
Когда уже были завершены все приготовления к нашей свадьбе и оставалось
только назначить день венчания, когда я находилась на вершине счастья,
пришло письмо от неизвестного мне лица, в котором сообщалось (вообразите
себе, мистер Бут, каким это было для меня ударом), что мистер Гебберс уже
женат на женщине, проживающей в отдаленной части королевства.
Не стану утомлять вас описанием всего того, что произошло при нашей
следующей с ним встрече. Я показала Гебберсу письмо, и после недолгих
колебаний он признался, что в самом деле женат; и не только признался, но и
ловко обратил разоблачение к собственной выгоде, сославшись на этот брак как
на причину своих прежних проволочек, чем, сказать по правде, я была не
слишком огорчена; мне легче было объяснить его увертки какой угодно
низостью, нежели приписать их отсутствию сколько-нибудь сильного чувства; и
хотя крушение всех моих надежд как раз тогда, когда они вот-вот должны были
осуществиться, повергло меня в крайнее смятение, Гебберсу, тем не менее,
едва я пришла в себя, удалось без особого труда убедить меня в том, что он
по отношению ко мне руководствовался во всех случаях одной только самой
пылкой и неукротимой страстью. На свете нет, мне кажется, такого
преступления, которого женщина не простила бы при условии, что оно
проистекает из этого источника. Одним словом, я простила ему все, и мне
хочется верить, что я не слабее остальных представительниц моего пола. Что и
говорить, мистер Бут, его речь завораживала, а перед его обходительными
манерами ни одна женщина не могла устоять. И все же, уверяю вас,
привлекательная наружность Гебберса была самым незначительным из его
достоинств, по крайней мере в моих глазах.
Бут не мог при этих словах не улыбнуться, но мисс Мэтьюз, к счастью, не
заметила этого.
- А между тем, - продолжала она, - теперь возникло новое затруднение.
Ведь необходимо было как-то объяснить причину отсрочки нашей свадьбы отцу,
который каждый день упорно нас поторапливал. Его настойчивость вызывала у
меня такое беспокойство, что я в конце концов поддалась на уговоры Гебберса;
ах, если бы в пору моей невинности или даже за неделю до рокового дня
кто-нибудь предположил, будто я способна решиться на такое, подобная догадка
преисполнила бы меня крайним негодованием; да что там, мысль о происшедшем и
сейчас повергает меня скорее в изумление, нежели в ужас. Короче говоря, я
согласилась бежать с Гебберсом - бросить отца, пожертвовать добрым именем,
всем, чем я дорожила или должна была дорожить, - и стала любовницей этого
негодяя, коль скоро не могла стать его женой.
Возможна ли более великодушная и нежная жертва, и разве не было у меня
оснований ожидать в ответ всего, что только во власти человека, которому я
ее принесла?
О последующем я не буду долго распространяться: найдется ли в жизни
женщины что-либо достойное упоминания после всего мною рассказанного?
Больше года прожила я с этим человеком в одном из уединенных лондонских
переулков и родила от него ребенка, которого Господу, за что я не устаю
благодарить небеса, угодно было взять к себе.
На протяжении многих месяцев Гебберс относился ко мне с подчеркнутой
заботой и даже нежностью, но, увы, сколь ничтожна была моя радость в
сравнении с тем, какой она могла бы быть при иных обстоятельствах. В его
обществе моя жизнь была более или менее сносной, когда же он отсутствовал, я
испытывала ни с чем не сравнимые муки. Я проводила долгие часы почти в
полном одиночестве, поскольку никто, кроме людей, вызывавших у меня
презрение, не стал бы поддерживать со мной отношения. Я почти не выходила из
дома, чтобы не встретить ненароком кого-нибудь из моих прежних знакомых,
ведь при одном их виде мне в душу вонзилась бы тысяча кинжалов. Единственным
моим развлечением было крайне редкое посещение театра; обычно я сидела,
притаившись где-нибудь на галерее, с дочерью моей квартирной хозяйки. Спору
нет, она была девушка рассудительная и обладала многими достоинствами, но
каким это было для меня падением - стать подругой столь низкого по своему
положению существа! Боже мой, когда я видела женщин моего круга,
красовавшихся в боковых ложах, как надрывали мне душу мысли о моей
утраченной чести!
- Простите меня, дорогая моя, - воскликнул Бут, - за то, что я вас
прерываю, но мне не терпится узнать, что сталось с вашим несчастным отцом,
которого я так почитаю и который, я убежден, должен был так горевать,
утратив вас?
- О, мистер Бут, - ответила мисс Мэтьюз, - я ни на минуту не
переставала о нем думать. Его дорогой образ неотступно меня преследовал и,
верно, сердце мое разбилось бы от горя, не прибегни я к довольно-таки
сумасбродному способу умерить свою тоску. Я со стыдом признаюсь вам в этом,
но другого выхода у меня не было. Вы сочтете подобный пустяк не стоящим
внимания - конечно, так оно и есть, и в любом другом случае я тотчас
выкинула бы его из головы. Вам уже известно, что мой брат всегда ненавидел
меня столь же сильно, как любил сестру. Однажды он упросил отца разрешить
сестре прокатиться с ним в карете, лишив меня тем самым возможности поехать
на бал, хотя я уже было на это настроилась. Поверьте, я была тогда крайне
этим огорчена, но потом долгое время и не вспоминала об этом случае. Да и
какой скверной душой надо было бы обладать, если бы дело обстояло иначе:
ведь если когда-то отец и доставил мне огорчение так только в тот,
один-единственный раз. Однако теперь я воскресила в памяти происшедшее и
всяческими способами раздула обиду до столь ужасных размеров, что, поверите
ли, находила в ней немалое утешение. Стоило только какому-нибудь нежному
воспоминанию закрасться мне в душу, как я немедля оживляла в воображении
призрак нанесенной мне обиды, и это заметно притупляло муки скорби, которые
я должна была бы испытывать, потеряв любящего отца: он скончался спустя
несколько месяцев после моего бегства из дома.
А теперь, сэр, остается добавить лишь несколько слов. Однажды вечером,
сидя на галерее театра Друри-Лейн {53}, я увидела в боковой ложе,
расположенной ниже меня (в свое время эта особа всегда была ниже меня), ту
самую вдову, о которой я уже вам говорила. Я еще не успела ее как следует
разглядеть, как была потрясена зрелищем, от которого едва не лишилась
чувств; как раз в эту минуту в ложу вошел Гебберс и сел позади нее.
Гебберс уже почти месяц как не был у меня, и я полагала, что он
находится в расположении своего эскадрона в Йоркшире {54}. Представьте себе,
что я испытала, увидя его чрезвычайно фамильярно беседующим с этой бесстыжей
особой. Зрелище показалось мне нестерпимым, и я под предлогом внезапной
болезни покинула театр вместе со своей спутницей в конце второго действия.
Всю ночь я промучилась без сна, а наутро меня удостоила своим посещением
хозяйка квартиры, которая после очень краткого предисловия осведомилась,
давно ли я имела известия от капитана и когда надеюсь увидеть его? Мне
недостало душевных сил собраться с ответом, и она продолжала: "Вот уж не
думала, что капитан позволит себе подобное обращение со мной. Ведь мой муж
был тоже, как и он, армейским офицером; и если человек занимает в обществе
несколько более скромное положение, то это еще не значит, что людям
дозволено его оскорблять. Да хоть кого угодно спросите, совершила ли я хоть
раз в жизни недостойный поступок?" "Скажите, ради всего святого, сударыня,
что вы имеете в виду?" "Что я имею в виду - вскричала она. - Да если бы я не
считала вас супругой капитана Гебберса... его законной супругой... я бы вас
на порог дома не пустила. Я желала бы довести до сведения капитана Гебберса,
что хотя я и принуждена сдавать комнаты, я оказывала гостеприимство только
людям порядочным". Она наговорила мне, сэр, еще много оскорбительных вещей в
таком же роде, которые не стоит повторять, пока гнев не взял верх не только
над моим терпением, но и над моим горем, и я не вытолкала ее из комнаты.
Не успела она удалиться, как явилась ее дочь и после многочисленных
изъявлений жалости и участия уведомила меня, что, как ее матушка только что
выведала у слуги Гебберса, тот женат на другой, и, "если вы об этом не знали
прежде, прибавила она, - то я очень сожалею, что мне довелось сообщить вам
такую скверную новость".
- Вообразите, мистер Бут, что я испытала, видя себя столь униженной - и
перед кем?.. перед дочерью женщины, сдающей комнаты внаем! Однако,
собравшись немного с мыслями, я пришла к выводу, что любые опровержения
тщетны, и в расчете на редкостную доброту этой рассудительнейшей девушки
решила ничего не скрывать и в дальнейшем тоже довериться ей. Я ответила со
всей твердостью, что ей не в чем раскаиваться, поскольку обстоятельство это
было мне хорошо известно еще до того, как я поселилась в их доме.
"Простите меня, сударыня, - ответила девушка, - но вы никак не могли
знать об этом так давно, ведь только неделя, как он женился, и прошлым
вечером в театре впервые появился на людях со своей женой. Я, конечно, сразу
догадалась, отчего вы так обеспокоились тогда, но не стала об этом
заговаривать..."
"Со своей женой в театре? - переспросила я в нетерпении. - Какой женой?
О ком ты говоришь?"
"Да о вдове, миссис Кэри, сударыня, - пояснила она, - на которой
капитан несколько дней тому назад женился. Его слуга приходил сюда вчера
заплатить за вашу комнату и рассказал об этом моей матушке".
- Уж не помню, что я ей ответила, и произнесла ли вообще что-нибудь. Я
тотчас упала замертво на пол, и бедняжке стоило немалых усилий привести меня
в чувство, потому что ни ее мать, ни их служанка не пожелали оказать мне
помощь, считая, видимо, меня чудовищем, а не женщиной.
Едва я пришла в себя, как мне принесли письмо: негодяй признавался, что
не решился на встречу со мной, и весьма участливо советовал мне попробовать
помириться с родными, а в заключение, на случай, если мне это не удастся,
изъявлял готовность платить мне двадцать фунтов в год на проживание в
какой-нибудь отдаленной части королевства.
Стоит ли говорить, какой гнев вызвали во мне эти предложения. Вне себя
от ярости я отправилась в портшезе к ненавистному дому, где меня
беспрепятственно провели к негодяю, которого я приговорила к смерти, и, как
только он оказался лицом к лицу со мной, я, не раздумывая, вонзила
перочинный ножик, который с этой целью держала наготове в кармане, прямо ему
в сердце. Меня немедленно схватили и вскоре доставили сюда, но за этот
проступок я готова умереть и с радостью приму приговор суда.
Вот и вся моя печальная история - и, если я злоупотребила вашим
терпением, чересчур подробно останавливаясь на событиях, заставивших меня
особенно страдать, прошу вас простить меня.
Сказав все, что в таких случаях принято говорить, и присовокупив, сколь
сильно он обеспокоен ее нынешним положением, Бут в заключение выразил
надежду, что приговор все же окажется легче ожидаемого.
Слова Бута вызвали такой взрыв ожесточения и ярости, что мы не считаем
уместным подробно на этом останавливаться; излив свои чувства, мисс Мэтьюз
вдруг совершенно успокоилась и с крайне любезным выражением лица сказала:
- Ну, что ж, мистер Бут, полагаю, и у меня есть теперь право услышать
ваш рассказ; поверьте, это не совсем праздное любопытство: ведь я была в
какой-то мере склонна интересоваться всем, что касается вас; впрочем, это не
имеет значения, те дни (прибавила она, вздохнув) теперь миновали.
Будучи человеком крайне добросердечным и благовоспитанным, Бут ответил,
что ей нет надобности просить его дважды о том, что в его власти. Попросив,
как водится в подобных случаях, о снисходительности, он уже собирался
приступить к рассказу, когда в камеру вошел смотритель тюрьмы; известив
даму, что обед готов, он прибавил: "Полагаю, сударыня, что поскольку
джентльмен - ваш знакомый, он также должен пообедать с нами".
Мисс Мэтьюз ответила, что ей необходимо перемолвиться с джентльменом
только одним словом наедине, после чего они оба последуют к столу. Вынув
затем из кармана свой кошелек, в котором было более двадцати гиней,
оставшихся после продажи золотых часов с репетицией, подарка отца, и еще
кое-каких безделушек, она попросила мистера Бута взять сколько ему
понадобится, сказав: "Вы же знаете, дорогой Уилл, я никогда не дорожила
деньгами, а теперь, я уверена, мне они вряд ли сослужат большую службу". Бут
неохотно согласился взять две гинеи, и они отправились обедать.
Застольная беседа в тюрьме, содержащая забавные рассуждения
За столом смотрителя сих мест (отнюдь не облыжно прозванных адскими)
собрались: его помощник, именуемый обычно старшим надзирателем, мисс Мэтьюз,
мистер Бут, мистер Робинсон, шулер, еще несколько арестантов обоего пола и
некто Мерфи, стряпчий.
Смотритель тюрьмы, как только представилась возможность, завел разговор
о деле мисс Мэтьюз и сказал, обратившись к Мерфи:
- Какая удача, что среди нас случайно оказался сегодня этот джентльмен.
Уж поверьте, сударыня, более надежных рук для вашего дела и желать нечего.
Лучшего защитника, я полагаю, не сыскать во всей Англии; ведь он, я знаю,
часто выигрывал дело вопреки самым очевидным свидетельствам.
- Оставьте, сэр, - ответствовал Мерфи, - вы ведь знаете, я не выношу
лести; впрочем, если леди доверит мне защиту, я сделаю все, что в моих
силах. Ну, полно, сударыня, не падайте духом; непреднамеренное убийство и,
стало быть, холодное железо {55}, вот и все, что, я надеюсь, будет в самом
худшем случае, а может, нам удастся отделаться таким пустяком, как
несчастный случай при самообороне или se defendendo {самозащита (лат.).}.
- Я, сэр, ничего не смыслю в законах! - воскликнула дама.
- Разумеется, мадам, - поддакнул Мерфи, - об этом и речи нет. Даже
среди нашего брата, юристов, и то очень немного сыщется знатоков, да таковых
и не требуется. Ведь в законодательстве немало бесполезной чепухи,
касательно обвинительных заключений и отмены судебного иска, и отводов, и
изъятия имущества, и присвоения чужой собственности и прочих материй, коими
люди без всякой пользы забивают себе голову. Статья об уликах - вот главное,
вот наш якорь спасения, вот тот руль, который невредимым направит судно in
portum {в гавань (лат.).}. Улики - это все, это summa totidis {средоточие
всего (лат.).}, поскольку de non apparentibus et non insistentibus eandem
est ratio {то, что не очевидно, следует рассматривать, как несуществующее
(лат.).} {56}.
- Если вы, сударь, говорите все это мне, - сказала дама, - то поверьте,
такая ученость выше моего разумения.
- Tace {помалкивайте (лат.).}, мадам; это слово означает по-латыни -
свеча {57}; весьма одобряю вашу осмотрительность. О подробностях дела я
расспрошу вас, когда мы останемся наедине.
- Надеюсь, мадам не питает подозрений ни к кому из присутствующих
здесь? - осведомился Робинсон. - Надеюсь каждый сидящий за этим столом -
человек чести?
- Лопни мои глаза, - ответила нарядно одетая особа, - если я не
поручусь за себя и за остальных присутствующих дам. Хотя я никогда раньше
эту даму не встречала, ей вовсе незачем нас сторониться, лопни мои глаза. Я
не таковская, чтобы наклепать {жаргонное слово, означающее ложное показание
под присягой, лжесвидетельство (примеч. Г. Филдинга).} на приличную даму.
- Провалиться мне на этом самом месте! - вскричала другая особа. - Да я
без ума от вашего поступка, сударыня; я и сама, если хотите знать, пырнула
как-то ножом одного простофилю... так что я готова вам услужить и от души
желаю вам выкрутиться с помощью этого самого se deffindendo {искаженное se
deffendendo.}.
- Послушайте, милочка, - сказала мисс Мэтьюз, - вы бы поговорили лучше
о чем-нибудь другом и не беспокоились о моих делах.
- Вы же видите, сударыни, - вмешался Мерфи, - что эта дама не
расположена говорить о своем деле при посторонних, так что уж, пожалуйста,
не принуждайте ее.
- Ишь ты, да я так же набиваюсь ей в знакомые, как она мне! -
воскликнула особа, заговорившая первой. - Да я, почитай, всякий день