Страница:
чтобы это дошло до милорда. Вы потеряете тогда лучшего друга, какого только
можно себе представить. Более того, я забочусь о нем самом: воображаю, как
он, бедняга, огорчился бы, а ведь я должна, я не могу не испытывать уважения
к такому великодушному человеку, уважения, какого, клянусь этой бесценной
рукой, - прибавила Амели, взяв руку Бута и поцеловав ее, - ни один мужчина в
мире не добьется, вздумав волочиться за мной.
Тут Бут привлек ее к себе и нежно обнял. Это означало их полное
примирение, и Бут, размышляя о выпавшем ему счастье, выкинул из головы свои
подозрения.
в которой содержится немало поучительного
На следующее утро Бут как обычно отправился прогуляться, Амелия же
спустилась вниз к миссис Эллисон. Там ее приняли довольно любезно, однако
она убедилась, что эта дама отнюдь не в восторге от поведения мистера Бута;
судя по кое-каким намекам, которые та обронила во время их разговора, Амелия
очень ясно почувствовала, что миссис Эллисон слишком хорошо понятна истинная
причина обеспокоенности ее мужа. Нимало не обинуясь, хозяйка объявила, что
вполне удостоверилась, каков из себя мистер Бут.
- К вам, сударыня, - продолжала она, - я питаю глубокое почтение, я,
однако же, считаю своим долгом не вводить милорда в заблуждение: ведь он,
как мне прекрасно известно, стал особенно благоволить к капитану именно
после того, как я сказала ему, что лучшего мужа на свете не сыскать.
Опасения Амелии только усилились, - и тотчас по возвращении мужа она
поделилась с ним своими тревогами. Волей-неволей ей пришлось вернуться к
предмету их вчерашнего разговора, и тут Амелия не смогла удержаться и не
упрекнуть слегка Бута за подозрения, которые, по ее словам, могут оказаться
для них губительными и станут причиной утраты расположения к ним милорда.
Слова жены до крайности взволновали Бута, тем более, что как раз перед
тем он получил записку от полковника Джеймса. Полковник уведомлял его о том,
что стало известно об открывшейся вакансии ротного командира в том самом
полку, о котором у них шла речь. Полковник встречался по этому поводу с
милордом, и тот обещал употребить все свое влияние, чтобы выхлопотать эту
должность для Бута.
Несчастный горько сожалел о своем вчерашнем поведении и, признав, что
не иначе как сам дьявол в него тогда вселился, в заключение воскликнул:
"Любимая моя, я, видно, рожден для того, чтобы вас мучить".
Видя, как страдает ее муж, Амелия ни словом больше не обмолвилась о
том, что могло бы лишь усугубить его отчаяние; напротив, она по мере сил
старалась утешить его.
- Дорогой мой, - сказала она, - если вы позволите мне дать вам совет,
то мне кажется, все еще можно уладить. Вы, я думаю, слишком хорошо меня
знаете и не заподозрите, будто мое предложение вызвано жаждой развлечений;
так вот, уповая на ваше благоразумие, я прошу вас позволить мне принять
предложение милорда и поехать с миссис Эллисон в маскарад. Какая разница,
сколько я там пробуду: если хотите, я разлучусь с вами не более, чем на час.
Ведь я могу придумать сотню предлогов, чтобы возвратиться домой, или сказать
просто правду - сослаться, например, на усталость. Стоит мне только там
появиться - и все уладится.
Не успела Амелия договорить, как Бут тотчас одобрил ее совет и с
готовностью согласился на это предложение, однако, не удержавшись, прибавил:
- Чем меньше времени вы там проведете, тем мне будет приятней; ведь вы
знаете, моя дорогая, что по своей воле я бы ни на минуту с вами не
расставался.
Днем Амелия послала служанку пригласить миссис Эллисон на чашку чая, а
Бут обещал жене, что постарается обратить все происшедшее накануне в шутку:
веселый нрав хозяйки позволял ему питать немалые надежды на успех своей
попытки.
Случилось так, что как раз в это время к ним пришла с визитом миссис
Беннет и до появления миссис Эллисон провела с Бутом и Амелией почти целый
час.
Бут до сих пор не питал особого расположения к этой молодой женщине и
удивлялся, когда Амелия уверяла его, что общество их новой знакомой
доставляет ей удовольствие. Однако в этот день он переменил свое мнение и
почувствовал к ней едва ли не такую же симпатию, как и его жена. Правда, их
гостья была на этот раз оживленной обычного и на щеках у нее проступил
румянец, подчеркнувший красоту ее черт и скрывший обычную мертвенную
бледность лица.
Но если Буту общество миссис Беннет было на сей раз приятно, то Амелии
с ней было приятней, чем когда бы то ни было. Когда среди прочего речь зашла
о любви, Амелия обнаружила, что суждение ее приятельницы по этому поводу
полностью совпадают с ее собственными. Бут намекнул миссис Беннет, что
желает ей хорошего мужа, и тут обе дамы с одинаковым пылом возражали против
второго брака.
Благодаря этому разговору Бут и его жена открыли у своей гостьи
достоинство, о котором прежде и не подозревали, - оно привело их обоих в
восхищение. Миссис Беннет оказалась весьма образованной и в этом отношении,
несомненно, превосходила бедняжку Амелию, чтение которой ограничивалось лишь
английскими пьесами и стихами, помимо которых ей, я думаю, были знакомы
только богословские труды великого и ученнейшего доктора Барроу {14} и
исторические сочинения высокочтимого епископа Барнета {15}.
Свое мнение относительно второго замужества Амелия высказала с немалым
красноречием и изрядной долей здравого смысла, но когда наступил черед
миссис Беннет, она начала так:
- Я не стану входить в обсуждение вопроса относительно законности
двубрачия. Наши законы безусловно допускают его, и точно такого же мнения, я
думаю, придерживается наша религия. Мы говорим сейчас лишь о том, насколько
это пристойно, и тут, признаюсь, я такая же горячая противница второго
брака, какой была бы любая римская матрона во времена республики, когда это
считалось позорным {16}. Моя собственная точка зрения, возможно, покажется
довольно странной, но я, тем не менее, решительно настаиваю на том, что не
вижу особой разницы между тем, имеет женщина двух мужей одновременно или в
разное время; во всяком случае я твердо убеждена: сила любви к первому мужу,
которая удерживала ее от измены, не позволит ей еще раз выйти замуж. У меня
есть еще один довод, но мне трудно высказать его при вас, сударь; впрочем...
Если у женщины не было детей в первом браке, то с ее стороны, по-моему,
непростительно обрекать на бесплодие и свою вторую семью. И наоборот, если у
нее есть дети от первого мужа, то давать им нового отца еще более
непростительно.
- А предположим, сударыня, - прервал ее Бут с улыбкой, у нее были дети
от первого брака, но она их потеряла?
- Это такой случай, - ответила та со вздохом, - который бы мне не
хотелось рассматривать, хотя должна признаться, что при подобном
обстоятельстве вступление во второй брак заслуживает наиболее
снисходительного отношения. Однако Священное Писание, как заметил Петрарка
{17}, скорее допускает второй брак, нежели одобряет его, а святой Иероним
{18} говорит о нем с крайней горечью.
- Мне вспоминается, - воскликнул Бут (то ли из желания блеснуть
собственной ученостью, то ли чтобы предоставить такую возможность своей
собеседнице) очень мудрый закон Каронды {19}, прославленного правителя
Фурий, согласно которому мужчину, женившегося вторично, смещали с любых
общественных должностей: ведь едва ли разумно было предполагать, что тот,
кто оказался таким глупцом в делах семейных, проявит мудрость на поприще
общественном. И хотя у римлян вступать в брак вторично не возбранялось,
однако в то же время и не поощрялось, и овдовевшие римлянки, отвечавшие
претендентам на их руку отказом, снискивали себе тем большое уважение: их
удостаивали за это, как пишет Валерий Максим {20}, Corona Pudicitae {короной
целомудрия (лат.).}. А в знатной семье Камиллов {21} за много веков не было
ни одного случая подобного, как называет это Марциал {22}, прелюбодеяния:
Que toties nubit, non nubit; adultera lege est {*}...
{* Замуж идти столько раз не брак, а блуд по закону (лат.).}
- Вы правы, сударь, - отозвалась миссис Беннет, - да и Вергилий тоже
называет это осквернением целомудрия и заставляет Дидону {23} говорить об
этом с крайним отвращением:
Sed mihi vel Tellus optem prius ima dehiscat
Vel Pater omnipotens adigat me fulmine ad umbras
Pallentes umbras Erebi, noctemque profundam,
Ante, pudor, quam te violo, aut tua jura resolvo.
Ille meos, primum qui me sibi junxit, amores,
Ille habeat semper secum, servetque Sepulchre {*}.
{* Пусть, однако, земля подо мной разверзнется прежде,
Пусть всемогущий отец к теням меня молнией свергнет,
К бледным Эреба теням, в глубокую ночь преисподней,
Чем тебя оскорблю и нарушу закон твой, Стыдливость!
Тот любовь мою взял, кто первым со мной сочетался, -
Пусть он ее сохранит и владеет за гробом! (лат.) {24}.}
Она произнесла эти строки наизусть с таким страстным напряжением, что
не на шутку переполошила Амелию, а Бута, который и сам довольно неплохо знал
древних авторов, повергла в немалое изумление. Он не преминул выразить
гостье свое восхищение ее образованностью, на что та ответила, что в этом,
собственно, и заключалось все приданое, полученное ею от отца, и все вдовье
наследство, оставленное ей мужем.
- И все-таки, - добавила она, - я склонна подчас думать, что получаю от
этого больше радости, нежели если бы они одарили меня всем тем, что свет
почитает обычно куда более ценным.
Воспользовавшись тем, как изумлен был Бут непринужденностью, с которой
она процитировала наизусть латинские стихи, миссис Беннет затем весьма
нелестно отозвалась о величайшей нелепости (это было ее слово) лишать женщин
доступа к образованию; ведь одарены они ничуть не менее мужчин и многие из
них достигли выдающихся успехов, в доказательство чего она привела мадам
Дасье {25} и многих других.
И Бут, и Амелия с виду весьма сочувственно выслушали все ее
рассуждения, однако позволительно все же усомниться, было ли их согласие
продиктовано действительным сходством во мнениях, а не привычной
деликатностью.
повествующая о необъяснимом поведении миссис Эллисон
Миссис Эллисон появилась под конец приведенного выше разговора.
Поначалу она держалась необычайно чопорно, но как только Амелия сказала ей,
что готова принять полученное ею любезное приглашение, строгая мина на ее
лице стала постепенно смягчаться и вскоре она настроилась на тот же
насмешливый лад, который избрал на сей раз и Бут, желая сгладить свою
вчерашнюю выходку.
Беседа оживилась, и Бут сообщил миссис Эллисон о состоявшемся до ее
прихода обмене мнениями, причем с чрезвычайной похвалой отозвался о взглядах
миссис Беннет на брак. В ответ миссии Эллисон, оказавшаяся рьяной
сторонницей противоположной точки зрения, усердно принялась потешаться над
бедняжкой, объявив, что ее слова вернее всего свидетельствуют о намерении в
самое ближайшее время вновь выйти замуж.
- Что касается женщин замужних, - воскликнула она, - то они, я полагаю,
бывают иногда искренни в подобных заверениях, хотя чаще желают только
польстить своим мужьям, но уж когда против вторых браков громко вопиют
вдовы, то я готова побиться об заклад: если день свадьбы еще и не назначен,
то уж будущий муж наверняка выбран.
На эти насмешки миссис Беннет почти никак не отозвалась. И то сказать,
с момента появления в комнате миссис Эллисон она едва ли проронила несколько
слов, и при упоминании о маскараде лицо ее помрачнело. Амелия приписывала
это тому, что миссис Беннет не была приглашена вместе с нею (подобные удары
нередко бывают чувствительны для человеческого самолюбия), и шепотом
спросила миссис Эллисон, нельзя ли достать третий билет, но натолкнулась на
решительный отказ.
Миссис Беннет пробыла у Бутов еще более часа, однако сохраняла полное
молчание, и вид у нее был самый несчастный. Амелия испытывала крайнюю
неловкость, прийдя к заключению, что угадала истинную причину неудовольствия
гостьи. Она еще более утвердилась в этом своем мнении, наблюдая за миссис
Беннет: та время от времени бросала на миссис Эллисон явно недружелюбные
взгляды, и всякий раз, когда речь заходила о маскараде, на ее лице
выражалось особенное беспокойство. Маскарад же, как на грех, служил главным
предметом их беседы, потому что миссис Эллисон принялась самым подробнейшим
образом описывать красоты зала и изысканность развлечения.
Как только миссис Беннет откланялась, Амелия вновь не смогла удержаться
и стала просить миссис Эллисон достать еще один билет, выразив уверенность,
что миссис Беннет весьма непрочь туда пойти, однако миссис Эллисон и на этот
раз наотрез отказалась попросить об этом милорда.
- Знаете, сударыня, - заявила она, - если бы даже я и согласилась
появиться там в обществе миссис Беннет, чего, должна вам признаться, отнюдь
не намерена делать, поскольку она человек, совершенно никому неизвестный, то
я очень сильно сомневаюсь, захотела ли бы она сама туда пойти, - ведь она
довольно странная особа. Единственное ее удовольствие - это книги, а что
касается всяких публичных развлечений, так мне нередко доводилось слышать,
как она всячески их порицала.
- Отчего же в таком случае она сделалась так печальна, стоило нам
заговорить о маскараде?
- Ну, тут уж не угадаешь, - ответила миссис Эллисон. - Ведь вы и прежде
всегда видели ее такой же печальной. После смерти мужа на нее находят по
временам приступы уныния.
- Несчастная, - воскликнула Амелия, - мне от души ее жаль! Подумать
только, как она должна страдать! Признаюсь, у меня к ней какое-то странное
влечение.
- Возможно, она нравилась бы вам намного меньше, если бы вы ее получше
знали, - ответила миссис Эллисон. - Она, вообще-то говоря, довольно-таки
капризная особа, и если вы прислушаетесь к моему мнению, то не станете
поддерживать с ней слишком близкие отношения. Я знаю, вы никогда не
передадите ей моих слов, так вот, она напоминает те картины, которые больше
нравятся на расстоянии.
Амелия, похоже, не согласилась с собеседницей и продолжала добиваться,
чтобы миссис Эллисон высказалась на сей счет с большей определенностью, но
все было тщетно: та только отделывалась разного рода туманными намеками -к
невыгоде миссис Беннет, а если у нее время от времени срывалась с языка
излишняя резкость, то она тут же, сама себе противореча, бросала на другую
чашу весов какую-нибудь незначительную похвалу. Поведение миссис Эллисон
представлялось Амелии в высшей степени странным, и в итоге она никак не
могла взять в толк, как же все-таки миссис Эллисон относится к миссис Беннет
- дружески или враждебно.
Бут не присутствовал при этом разговоре: его как раз в это время
позвали вниз, где его дожидался сержант Аткинсон, явившийся сообщить
кое-какие новости. Он только что встретился с Мерфи, и тот заверил сержанта,
что если Аткинсон намерен вернуть деньги, якобы одолженные им Буту, то у
него очень скоро появится такая возможность, поскольку накануне предстоящей
сессии в суд будет подан иск о взыскании долгов. Деньги, по словам
стряпчего, будут возвращены сполна, ибо ему доподлинно известно, что у
капитана Бута есть кое-какие очень ценные вещи и даже дети его носят золотые
часы.
Чрезвычайно обеспокоенный этим сообщением, Бут встревожился еще больше,
когда сержант пересказал ему слова Мерфи, уверявшего, что наличие у Бута
столь ценных вещей было подтверждено не далее как вчера. Теперь Бут больше
не сомневался, что ворвавшийся к ним в дом мнимый сумасшедший был либо сам
Мерфи, либо кто-то из его подручных; только теперь он вполне уяснил себе
смысл происшествия: вне сомнения, целью этого визита было желание осмотреть
его пожитки, дабы удостовериться, стоит ли кредиторам прибегать к помощи
закона, чтобы обобрать его.
Вернувшись затем наверх, он поделился услышанным с Амелией и миссис
Эллисон и не утаил возникших у него опасений относительно тайных умыслов его
врагов; миссис Эллисон попыталась, однако, насмешками рассеять его страхи,
назвала малодушным и заверила, что он может вполне положиться на ее
адвоката:
- Коль скоро он ни о чем вас не предупредил, - сказала она, - можете
совершенно успокоиться; даю вам слово, что при любой угрозе он бы непременно
дал знать вам заранее. А что касается наглеца, посмевшего ворваться в вашу
комнату, то, если его в самом деле послали с таким поручением, как вы
предполагаете, мне остается лишь от души сожалеть о том, что меня в это
время не было дома; уж я бы его, голубчика, не упустила и в целости и
сохранности препроводила под охраной констебля прямехонько к судье Трэшеру.
Судья, насколько мне известно, терпеть не может стряпчих: у него с ними свои
счеты.
После этой ободряющей речи Бут несколько воспрянул духом, да и Амелия
немного утешилась, однако на душе у них было в этот вечер слишком тревожно,
чтобы искать общества. Заметив это, миссис Эллисон вскоре удалилась,
предоставив несчастной паре искать облегчения во сне, этом могущественном
друге обездоленных, хотя подобно другим могущественным друзьям он не всегда
приходит на помощь именно тем, кто более всего в нем нуждается.
рассказывающая о чрезвычайно странном происшествии
Оставшись наедине, супруги вновь принялись обсуждать принесенные
сержантом новости; Амелия всячески старалась скрыть охватившую ее тревогу и
по возможности успокоить своего мужа. В конце концов ей все же удалось
перевести разговор на другую тему, вновь обратись к бедной миссис Беннет.
- Мне было бы горько узнать, - призналась Амелия, - что я привязалась
душой к недостойной женщине, и все же я начинаю опасаться, что миссис
Эллисон знает о ней больше, нежели говорит; иначе по какой причине она так
избегала бы появляться с миссис Беннет на людях? Кроме того, миссис Эллисон
очень не хотела знакомить меня с ней и никогда не приводила ее к нам, хотя я
не раз ее об этом просила. Более того, она частенько давала мне понять, что
мне не следует поддерживать это знакомство. Что вы думаете по этому поводу,
дорогой? Я буду очень раскаиваться, если окажется, что я свела знакомство с
дурной женщиной.
- Но, дорогая моя, - воскликнул Бут, - ведь я знаю о ней ничуть не
больше вашего, а вернее сказать, гораздо меньше. Однако, как бы там ни было,
я полагаю, что если миссис Эллисон известны какие-то причины, по которым ей
не следовало бы знакомить миссис Беннет с вами, то она поступила весьма
дурно, познакомив вас.
За такого рода беседой супруги и скоротали оставшуюся часть вечера. На
следующее утро Бут проснулся рано, спустился вниз, - и там малышка Бетти
вручила ему запечатанную записку, в которой содержались следующие строки:
Берегись, берегись, берегись,
В ловушку гнусную, смотри, не попадись,
Для добродетели расставленную ловко,
Под видом дружбы негодяем со сноровкой.
Бут тотчас же стал допытываться у девочки, кто принес эту записку, и
услышал в ответ, что ее передал носильщик портшеза, который сразу удалился,
не сказав ни слова.
Содержание записки привело Бута в крайнее замешательство, и в первую
минуту он соотнес заключавшийся в ней совет с предостережением Аткинсона,
однако по более серьезном размышлении не мог сколько-нибудь убедительно
согласовать последние две строки этого, если его можно так назвать,
поэтического послания с какой-либо угрозой со стороны закона, которой он
имел основание опасаться. Никак нельзя было сказать, будто Мерфи и его шайка
покушаются на его невинность или добродетель, и точно так же они не
собирались причинить ему вред под какой бы то ни было видимостью
расположения или дружбы.
После долгих раздумий ему в голову закралось довольно-таки странное
подозрение: он решил, что его предала миссис Эллисон. С некоторых пор у Бута
сложилось не слишком высокое мнение об этой почтенной особе, и теперь он
начал подозревать, что ее подкупили. Ничем иным, ему казалось, нельзя
объяснить столь странное вторжение в их комнаты мнимого сумасшедшего. И
стоило только этой догадке возникнуть, как она тотчас стала подкрепляться
все новыми доводами. Так, например, ему вспомнилось вчерашнее игривое
поведение миссис Эллисон и то как она подтрунивала над его тревогой,
вызванной новостями, которые принес сержант.
Все подозрения Бута были, конечно, нелепыми и не только не
подтверждались поведением миссис Эллисон, но даже не согласовывались с ее
нравом; однако же это было единственное объяснение, пришедшее ему тогда на
ум. Мысль эта, безусловно, заслуживала порицания, однако в том, что он с
такой готовностью ухватился за нее, не было, конечно же, ничего
противоестественного: ведь постоянная тревога настолько мучительна, что
разум всегда ищет способа избавиться от бремени путем предположений, путь
даже самого сомнительного свойства, и в таких случаях неприязнь или
ненависть чаще всего направляют наши подозрения.
Когда Амелия встала к завтраку, Бут дал ей прочесть полученную им
записку, сказав при этом:
- Дорогая моя, вы так часто упрекали меня за скрытность, и все мои
попытки что-нибудь утаить от вас были настолько безуспешны, что я решил
навсегда от них отказаться.
Амелия торопливо прочла записку, которая явно ее встревожила; оборотясь
затем к Буту с расстроенным видом, она сказала:
- Судьбе, видимо, доставляет удовольствие пугать нас. Что все это
значит? Затем, еще раз внимательно перечитав записку, она стала так
сосредоточенно ее изучать, что Бут в конце концов воскликнул:
- Эмили, как вы можете так терпеливо перечитывать эту чушь? Таких
скверных стихов, по-моему, еще никто не сочинял.
- Дорогой мой, - ответила она, - я пытаюсь вспомнить, чей это почерк;
готова поклясться, что я его уже где-то видела и притом совсем недавно. - И
тут же она в большом волнении воскликнула:
- Я вспомнила! Да ведь это почерк миссис Беннет! Два дня тому назад
миссис Эллисон показывала мне ее письмо. Это очень необычный почерк, и я
уверена, что никак не могу ошибиться.
- Но если так, - воскликнул Бут, - что же она хочет сказать последними
двумя строками своего предостережения? Ведь миссис Эллисон наверняка не
собирается предавать нас.
- Не знаю, что она здесь имеет в виду, - ответила Амелия. - Но я
намерена выяснить это немедленно, потому что записка от нее, я в этом
уверена. На наше счастье она как раз вчера сообщила мне свой адрес и
чрезвычайно настойчиво упрашивала меня навестить ее. Она живет совсем рядом,
и я отправлюсь к ней немедля.
Бут не предпринял ни малейшей попытки отговорить жену; оно и
неудивительно: ведь его любопытство было возбуждено ничуть не меньше, и он с
равным нетерпением жаждал удовлетворить его, однако умолчал об этом - и,
видимо, напрасно.
Не теряя времени, Амелия оделась для прогулки и, препоручив детей
заботам мужа, поспешила к дому миссис Беннет.
Ей пришлось прождать у входа почти пять минут, прежде чем кто-либо
отозвался на ее стук; в конце концов в дверях появилась служанка, которая на
вопрос, дома ли миссис Беннет, ответила с некоторым смущением, что не знает;
"однако, сударыня, - продолжала она, - если вы скажете, как о вас доложить,
я пойду и узнаю". Амелия назвала свое имя и, возвратясь после довольно
длительного отсутствия, служанка уведомила ее, что миссис Беннет дома. Затем
она провела Амелию в гостиную и сказала ей, что леди сейчас придет.
В этой гостиной Амелия протомилась не менее четверти часа. Она словно
очутилась на это время в унизительном положении одного из тех несчастных,
которые являются по утрам с визитом к знатным господам с просьбой о
покровительстве или, возможно, об отсрочке уплаты долга; с теми и с другими
обходятся обычно, как с нищими, но последних считают еще более докучливыми
попрошайками.
Пока длилось ожидание, Амелия заметила, что ее визит вызвал в доме
совершеннейший переполох: этажом выше происходила какая-то суматоха, и
служанка то и дело проносилась вверх или вниз по лестнице.
Но вот в гостиной появилась наконец сама миссис Беннет. Она была в
явном замешательстве, и одежда была, как выражаются женщины, накинута на нее
наспех, поскольку приход Амелии застал ее, по правде говоря, в постели.
Миссис Беннет сама призналась в этом своей гостье в качестве единственного
оправдания того, что так долго заставила себя ждать.
Амелия с готовностью приняла это оправдание и лишь спросила с улыбкой,
всегда ли она проводит таким образом свои утренние часы? При этом вопросе
лицо миссис Беннет сделалось пунцовым и она сказала:
- Конечно же, нет, дорогая моя. Я встаю обычно очень рано, но вчера
вечером как-то случайно слишком поздно засиделась. Поверьте, я никак не
ожидала, что вы окажете мне такую честь сегодня утром.
Пристально взглянув на нее, Амелия сказала:
- Возможно ли, сударыня, чтобы вы думали, будто такая записка не
вызовет у меня никакого любопытства?
С этими словами она протянула листок миссис Беннет и спросила, знаком
ли ей этот почерк.
Лицо миссис Беннет свидетельствовало в эту минуту о крайнем изумлении и
смятении. Если бы Амелия питала прежде даже самые слабые сомнения
относительно автора записки, то поведение миссис Беннет могло бы служить
достаточным доказательством справедливости ее догадки. Не дожидаясь поэтому
ответа, с которым ее собеседница явно не торопилась, Амелия самым
можно себе представить. Более того, я забочусь о нем самом: воображаю, как
он, бедняга, огорчился бы, а ведь я должна, я не могу не испытывать уважения
к такому великодушному человеку, уважения, какого, клянусь этой бесценной
рукой, - прибавила Амели, взяв руку Бута и поцеловав ее, - ни один мужчина в
мире не добьется, вздумав волочиться за мной.
Тут Бут привлек ее к себе и нежно обнял. Это означало их полное
примирение, и Бут, размышляя о выпавшем ему счастье, выкинул из головы свои
подозрения.
в которой содержится немало поучительного
На следующее утро Бут как обычно отправился прогуляться, Амелия же
спустилась вниз к миссис Эллисон. Там ее приняли довольно любезно, однако
она убедилась, что эта дама отнюдь не в восторге от поведения мистера Бута;
судя по кое-каким намекам, которые та обронила во время их разговора, Амелия
очень ясно почувствовала, что миссис Эллисон слишком хорошо понятна истинная
причина обеспокоенности ее мужа. Нимало не обинуясь, хозяйка объявила, что
вполне удостоверилась, каков из себя мистер Бут.
- К вам, сударыня, - продолжала она, - я питаю глубокое почтение, я,
однако же, считаю своим долгом не вводить милорда в заблуждение: ведь он,
как мне прекрасно известно, стал особенно благоволить к капитану именно
после того, как я сказала ему, что лучшего мужа на свете не сыскать.
Опасения Амелии только усилились, - и тотчас по возвращении мужа она
поделилась с ним своими тревогами. Волей-неволей ей пришлось вернуться к
предмету их вчерашнего разговора, и тут Амелия не смогла удержаться и не
упрекнуть слегка Бута за подозрения, которые, по ее словам, могут оказаться
для них губительными и станут причиной утраты расположения к ним милорда.
Слова жены до крайности взволновали Бута, тем более, что как раз перед
тем он получил записку от полковника Джеймса. Полковник уведомлял его о том,
что стало известно об открывшейся вакансии ротного командира в том самом
полку, о котором у них шла речь. Полковник встречался по этому поводу с
милордом, и тот обещал употребить все свое влияние, чтобы выхлопотать эту
должность для Бута.
Несчастный горько сожалел о своем вчерашнем поведении и, признав, что
не иначе как сам дьявол в него тогда вселился, в заключение воскликнул:
"Любимая моя, я, видно, рожден для того, чтобы вас мучить".
Видя, как страдает ее муж, Амелия ни словом больше не обмолвилась о
том, что могло бы лишь усугубить его отчаяние; напротив, она по мере сил
старалась утешить его.
- Дорогой мой, - сказала она, - если вы позволите мне дать вам совет,
то мне кажется, все еще можно уладить. Вы, я думаю, слишком хорошо меня
знаете и не заподозрите, будто мое предложение вызвано жаждой развлечений;
так вот, уповая на ваше благоразумие, я прошу вас позволить мне принять
предложение милорда и поехать с миссис Эллисон в маскарад. Какая разница,
сколько я там пробуду: если хотите, я разлучусь с вами не более, чем на час.
Ведь я могу придумать сотню предлогов, чтобы возвратиться домой, или сказать
просто правду - сослаться, например, на усталость. Стоит мне только там
появиться - и все уладится.
Не успела Амелия договорить, как Бут тотчас одобрил ее совет и с
готовностью согласился на это предложение, однако, не удержавшись, прибавил:
- Чем меньше времени вы там проведете, тем мне будет приятней; ведь вы
знаете, моя дорогая, что по своей воле я бы ни на минуту с вами не
расставался.
Днем Амелия послала служанку пригласить миссис Эллисон на чашку чая, а
Бут обещал жене, что постарается обратить все происшедшее накануне в шутку:
веселый нрав хозяйки позволял ему питать немалые надежды на успех своей
попытки.
Случилось так, что как раз в это время к ним пришла с визитом миссис
Беннет и до появления миссис Эллисон провела с Бутом и Амелией почти целый
час.
Бут до сих пор не питал особого расположения к этой молодой женщине и
удивлялся, когда Амелия уверяла его, что общество их новой знакомой
доставляет ей удовольствие. Однако в этот день он переменил свое мнение и
почувствовал к ней едва ли не такую же симпатию, как и его жена. Правда, их
гостья была на этот раз оживленной обычного и на щеках у нее проступил
румянец, подчеркнувший красоту ее черт и скрывший обычную мертвенную
бледность лица.
Но если Буту общество миссис Беннет было на сей раз приятно, то Амелии
с ней было приятней, чем когда бы то ни было. Когда среди прочего речь зашла
о любви, Амелия обнаружила, что суждение ее приятельницы по этому поводу
полностью совпадают с ее собственными. Бут намекнул миссис Беннет, что
желает ей хорошего мужа, и тут обе дамы с одинаковым пылом возражали против
второго брака.
Благодаря этому разговору Бут и его жена открыли у своей гостьи
достоинство, о котором прежде и не подозревали, - оно привело их обоих в
восхищение. Миссис Беннет оказалась весьма образованной и в этом отношении,
несомненно, превосходила бедняжку Амелию, чтение которой ограничивалось лишь
английскими пьесами и стихами, помимо которых ей, я думаю, были знакомы
только богословские труды великого и ученнейшего доктора Барроу {14} и
исторические сочинения высокочтимого епископа Барнета {15}.
Свое мнение относительно второго замужества Амелия высказала с немалым
красноречием и изрядной долей здравого смысла, но когда наступил черед
миссис Беннет, она начала так:
- Я не стану входить в обсуждение вопроса относительно законности
двубрачия. Наши законы безусловно допускают его, и точно такого же мнения, я
думаю, придерживается наша религия. Мы говорим сейчас лишь о том, насколько
это пристойно, и тут, признаюсь, я такая же горячая противница второго
брака, какой была бы любая римская матрона во времена республики, когда это
считалось позорным {16}. Моя собственная точка зрения, возможно, покажется
довольно странной, но я, тем не менее, решительно настаиваю на том, что не
вижу особой разницы между тем, имеет женщина двух мужей одновременно или в
разное время; во всяком случае я твердо убеждена: сила любви к первому мужу,
которая удерживала ее от измены, не позволит ей еще раз выйти замуж. У меня
есть еще один довод, но мне трудно высказать его при вас, сударь; впрочем...
Если у женщины не было детей в первом браке, то с ее стороны, по-моему,
непростительно обрекать на бесплодие и свою вторую семью. И наоборот, если у
нее есть дети от первого мужа, то давать им нового отца еще более
непростительно.
- А предположим, сударыня, - прервал ее Бут с улыбкой, у нее были дети
от первого брака, но она их потеряла?
- Это такой случай, - ответила та со вздохом, - который бы мне не
хотелось рассматривать, хотя должна признаться, что при подобном
обстоятельстве вступление во второй брак заслуживает наиболее
снисходительного отношения. Однако Священное Писание, как заметил Петрарка
{17}, скорее допускает второй брак, нежели одобряет его, а святой Иероним
{18} говорит о нем с крайней горечью.
- Мне вспоминается, - воскликнул Бут (то ли из желания блеснуть
собственной ученостью, то ли чтобы предоставить такую возможность своей
собеседнице) очень мудрый закон Каронды {19}, прославленного правителя
Фурий, согласно которому мужчину, женившегося вторично, смещали с любых
общественных должностей: ведь едва ли разумно было предполагать, что тот,
кто оказался таким глупцом в делах семейных, проявит мудрость на поприще
общественном. И хотя у римлян вступать в брак вторично не возбранялось,
однако в то же время и не поощрялось, и овдовевшие римлянки, отвечавшие
претендентам на их руку отказом, снискивали себе тем большое уважение: их
удостаивали за это, как пишет Валерий Максим {20}, Corona Pudicitae {короной
целомудрия (лат.).}. А в знатной семье Камиллов {21} за много веков не было
ни одного случая подобного, как называет это Марциал {22}, прелюбодеяния:
Que toties nubit, non nubit; adultera lege est {*}...
{* Замуж идти столько раз не брак, а блуд по закону (лат.).}
- Вы правы, сударь, - отозвалась миссис Беннет, - да и Вергилий тоже
называет это осквернением целомудрия и заставляет Дидону {23} говорить об
этом с крайним отвращением:
Sed mihi vel Tellus optem prius ima dehiscat
Vel Pater omnipotens adigat me fulmine ad umbras
Pallentes umbras Erebi, noctemque profundam,
Ante, pudor, quam te violo, aut tua jura resolvo.
Ille meos, primum qui me sibi junxit, amores,
Ille habeat semper secum, servetque Sepulchre {*}.
{* Пусть, однако, земля подо мной разверзнется прежде,
Пусть всемогущий отец к теням меня молнией свергнет,
К бледным Эреба теням, в глубокую ночь преисподней,
Чем тебя оскорблю и нарушу закон твой, Стыдливость!
Тот любовь мою взял, кто первым со мной сочетался, -
Пусть он ее сохранит и владеет за гробом! (лат.) {24}.}
Она произнесла эти строки наизусть с таким страстным напряжением, что
не на шутку переполошила Амелию, а Бута, который и сам довольно неплохо знал
древних авторов, повергла в немалое изумление. Он не преминул выразить
гостье свое восхищение ее образованностью, на что та ответила, что в этом,
собственно, и заключалось все приданое, полученное ею от отца, и все вдовье
наследство, оставленное ей мужем.
- И все-таки, - добавила она, - я склонна подчас думать, что получаю от
этого больше радости, нежели если бы они одарили меня всем тем, что свет
почитает обычно куда более ценным.
Воспользовавшись тем, как изумлен был Бут непринужденностью, с которой
она процитировала наизусть латинские стихи, миссис Беннет затем весьма
нелестно отозвалась о величайшей нелепости (это было ее слово) лишать женщин
доступа к образованию; ведь одарены они ничуть не менее мужчин и многие из
них достигли выдающихся успехов, в доказательство чего она привела мадам
Дасье {25} и многих других.
И Бут, и Амелия с виду весьма сочувственно выслушали все ее
рассуждения, однако позволительно все же усомниться, было ли их согласие
продиктовано действительным сходством во мнениях, а не привычной
деликатностью.
повествующая о необъяснимом поведении миссис Эллисон
Миссис Эллисон появилась под конец приведенного выше разговора.
Поначалу она держалась необычайно чопорно, но как только Амелия сказала ей,
что готова принять полученное ею любезное приглашение, строгая мина на ее
лице стала постепенно смягчаться и вскоре она настроилась на тот же
насмешливый лад, который избрал на сей раз и Бут, желая сгладить свою
вчерашнюю выходку.
Беседа оживилась, и Бут сообщил миссис Эллисон о состоявшемся до ее
прихода обмене мнениями, причем с чрезвычайной похвалой отозвался о взглядах
миссис Беннет на брак. В ответ миссии Эллисон, оказавшаяся рьяной
сторонницей противоположной точки зрения, усердно принялась потешаться над
бедняжкой, объявив, что ее слова вернее всего свидетельствуют о намерении в
самое ближайшее время вновь выйти замуж.
- Что касается женщин замужних, - воскликнула она, - то они, я полагаю,
бывают иногда искренни в подобных заверениях, хотя чаще желают только
польстить своим мужьям, но уж когда против вторых браков громко вопиют
вдовы, то я готова побиться об заклад: если день свадьбы еще и не назначен,
то уж будущий муж наверняка выбран.
На эти насмешки миссис Беннет почти никак не отозвалась. И то сказать,
с момента появления в комнате миссис Эллисон она едва ли проронила несколько
слов, и при упоминании о маскараде лицо ее помрачнело. Амелия приписывала
это тому, что миссис Беннет не была приглашена вместе с нею (подобные удары
нередко бывают чувствительны для человеческого самолюбия), и шепотом
спросила миссис Эллисон, нельзя ли достать третий билет, но натолкнулась на
решительный отказ.
Миссис Беннет пробыла у Бутов еще более часа, однако сохраняла полное
молчание, и вид у нее был самый несчастный. Амелия испытывала крайнюю
неловкость, прийдя к заключению, что угадала истинную причину неудовольствия
гостьи. Она еще более утвердилась в этом своем мнении, наблюдая за миссис
Беннет: та время от времени бросала на миссис Эллисон явно недружелюбные
взгляды, и всякий раз, когда речь заходила о маскараде, на ее лице
выражалось особенное беспокойство. Маскарад же, как на грех, служил главным
предметом их беседы, потому что миссис Эллисон принялась самым подробнейшим
образом описывать красоты зала и изысканность развлечения.
Как только миссис Беннет откланялась, Амелия вновь не смогла удержаться
и стала просить миссис Эллисон достать еще один билет, выразив уверенность,
что миссис Беннет весьма непрочь туда пойти, однако миссис Эллисон и на этот
раз наотрез отказалась попросить об этом милорда.
- Знаете, сударыня, - заявила она, - если бы даже я и согласилась
появиться там в обществе миссис Беннет, чего, должна вам признаться, отнюдь
не намерена делать, поскольку она человек, совершенно никому неизвестный, то
я очень сильно сомневаюсь, захотела ли бы она сама туда пойти, - ведь она
довольно странная особа. Единственное ее удовольствие - это книги, а что
касается всяких публичных развлечений, так мне нередко доводилось слышать,
как она всячески их порицала.
- Отчего же в таком случае она сделалась так печальна, стоило нам
заговорить о маскараде?
- Ну, тут уж не угадаешь, - ответила миссис Эллисон. - Ведь вы и прежде
всегда видели ее такой же печальной. После смерти мужа на нее находят по
временам приступы уныния.
- Несчастная, - воскликнула Амелия, - мне от души ее жаль! Подумать
только, как она должна страдать! Признаюсь, у меня к ней какое-то странное
влечение.
- Возможно, она нравилась бы вам намного меньше, если бы вы ее получше
знали, - ответила миссис Эллисон. - Она, вообще-то говоря, довольно-таки
капризная особа, и если вы прислушаетесь к моему мнению, то не станете
поддерживать с ней слишком близкие отношения. Я знаю, вы никогда не
передадите ей моих слов, так вот, она напоминает те картины, которые больше
нравятся на расстоянии.
Амелия, похоже, не согласилась с собеседницей и продолжала добиваться,
чтобы миссис Эллисон высказалась на сей счет с большей определенностью, но
все было тщетно: та только отделывалась разного рода туманными намеками -к
невыгоде миссис Беннет, а если у нее время от времени срывалась с языка
излишняя резкость, то она тут же, сама себе противореча, бросала на другую
чашу весов какую-нибудь незначительную похвалу. Поведение миссис Эллисон
представлялось Амелии в высшей степени странным, и в итоге она никак не
могла взять в толк, как же все-таки миссис Эллисон относится к миссис Беннет
- дружески или враждебно.
Бут не присутствовал при этом разговоре: его как раз в это время
позвали вниз, где его дожидался сержант Аткинсон, явившийся сообщить
кое-какие новости. Он только что встретился с Мерфи, и тот заверил сержанта,
что если Аткинсон намерен вернуть деньги, якобы одолженные им Буту, то у
него очень скоро появится такая возможность, поскольку накануне предстоящей
сессии в суд будет подан иск о взыскании долгов. Деньги, по словам
стряпчего, будут возвращены сполна, ибо ему доподлинно известно, что у
капитана Бута есть кое-какие очень ценные вещи и даже дети его носят золотые
часы.
Чрезвычайно обеспокоенный этим сообщением, Бут встревожился еще больше,
когда сержант пересказал ему слова Мерфи, уверявшего, что наличие у Бута
столь ценных вещей было подтверждено не далее как вчера. Теперь Бут больше
не сомневался, что ворвавшийся к ним в дом мнимый сумасшедший был либо сам
Мерфи, либо кто-то из его подручных; только теперь он вполне уяснил себе
смысл происшествия: вне сомнения, целью этого визита было желание осмотреть
его пожитки, дабы удостовериться, стоит ли кредиторам прибегать к помощи
закона, чтобы обобрать его.
Вернувшись затем наверх, он поделился услышанным с Амелией и миссис
Эллисон и не утаил возникших у него опасений относительно тайных умыслов его
врагов; миссис Эллисон попыталась, однако, насмешками рассеять его страхи,
назвала малодушным и заверила, что он может вполне положиться на ее
адвоката:
- Коль скоро он ни о чем вас не предупредил, - сказала она, - можете
совершенно успокоиться; даю вам слово, что при любой угрозе он бы непременно
дал знать вам заранее. А что касается наглеца, посмевшего ворваться в вашу
комнату, то, если его в самом деле послали с таким поручением, как вы
предполагаете, мне остается лишь от души сожалеть о том, что меня в это
время не было дома; уж я бы его, голубчика, не упустила и в целости и
сохранности препроводила под охраной констебля прямехонько к судье Трэшеру.
Судья, насколько мне известно, терпеть не может стряпчих: у него с ними свои
счеты.
После этой ободряющей речи Бут несколько воспрянул духом, да и Амелия
немного утешилась, однако на душе у них было в этот вечер слишком тревожно,
чтобы искать общества. Заметив это, миссис Эллисон вскоре удалилась,
предоставив несчастной паре искать облегчения во сне, этом могущественном
друге обездоленных, хотя подобно другим могущественным друзьям он не всегда
приходит на помощь именно тем, кто более всего в нем нуждается.
рассказывающая о чрезвычайно странном происшествии
Оставшись наедине, супруги вновь принялись обсуждать принесенные
сержантом новости; Амелия всячески старалась скрыть охватившую ее тревогу и
по возможности успокоить своего мужа. В конце концов ей все же удалось
перевести разговор на другую тему, вновь обратись к бедной миссис Беннет.
- Мне было бы горько узнать, - призналась Амелия, - что я привязалась
душой к недостойной женщине, и все же я начинаю опасаться, что миссис
Эллисон знает о ней больше, нежели говорит; иначе по какой причине она так
избегала бы появляться с миссис Беннет на людях? Кроме того, миссис Эллисон
очень не хотела знакомить меня с ней и никогда не приводила ее к нам, хотя я
не раз ее об этом просила. Более того, она частенько давала мне понять, что
мне не следует поддерживать это знакомство. Что вы думаете по этому поводу,
дорогой? Я буду очень раскаиваться, если окажется, что я свела знакомство с
дурной женщиной.
- Но, дорогая моя, - воскликнул Бут, - ведь я знаю о ней ничуть не
больше вашего, а вернее сказать, гораздо меньше. Однако, как бы там ни было,
я полагаю, что если миссис Эллисон известны какие-то причины, по которым ей
не следовало бы знакомить миссис Беннет с вами, то она поступила весьма
дурно, познакомив вас.
За такого рода беседой супруги и скоротали оставшуюся часть вечера. На
следующее утро Бут проснулся рано, спустился вниз, - и там малышка Бетти
вручила ему запечатанную записку, в которой содержались следующие строки:
Берегись, берегись, берегись,
В ловушку гнусную, смотри, не попадись,
Для добродетели расставленную ловко,
Под видом дружбы негодяем со сноровкой.
Бут тотчас же стал допытываться у девочки, кто принес эту записку, и
услышал в ответ, что ее передал носильщик портшеза, который сразу удалился,
не сказав ни слова.
Содержание записки привело Бута в крайнее замешательство, и в первую
минуту он соотнес заключавшийся в ней совет с предостережением Аткинсона,
однако по более серьезном размышлении не мог сколько-нибудь убедительно
согласовать последние две строки этого, если его можно так назвать,
поэтического послания с какой-либо угрозой со стороны закона, которой он
имел основание опасаться. Никак нельзя было сказать, будто Мерфи и его шайка
покушаются на его невинность или добродетель, и точно так же они не
собирались причинить ему вред под какой бы то ни было видимостью
расположения или дружбы.
После долгих раздумий ему в голову закралось довольно-таки странное
подозрение: он решил, что его предала миссис Эллисон. С некоторых пор у Бута
сложилось не слишком высокое мнение об этой почтенной особе, и теперь он
начал подозревать, что ее подкупили. Ничем иным, ему казалось, нельзя
объяснить столь странное вторжение в их комнаты мнимого сумасшедшего. И
стоило только этой догадке возникнуть, как она тотчас стала подкрепляться
все новыми доводами. Так, например, ему вспомнилось вчерашнее игривое
поведение миссис Эллисон и то как она подтрунивала над его тревогой,
вызванной новостями, которые принес сержант.
Все подозрения Бута были, конечно, нелепыми и не только не
подтверждались поведением миссис Эллисон, но даже не согласовывались с ее
нравом; однако же это было единственное объяснение, пришедшее ему тогда на
ум. Мысль эта, безусловно, заслуживала порицания, однако в том, что он с
такой готовностью ухватился за нее, не было, конечно же, ничего
противоестественного: ведь постоянная тревога настолько мучительна, что
разум всегда ищет способа избавиться от бремени путем предположений, путь
даже самого сомнительного свойства, и в таких случаях неприязнь или
ненависть чаще всего направляют наши подозрения.
Когда Амелия встала к завтраку, Бут дал ей прочесть полученную им
записку, сказав при этом:
- Дорогая моя, вы так часто упрекали меня за скрытность, и все мои
попытки что-нибудь утаить от вас были настолько безуспешны, что я решил
навсегда от них отказаться.
Амелия торопливо прочла записку, которая явно ее встревожила; оборотясь
затем к Буту с расстроенным видом, она сказала:
- Судьбе, видимо, доставляет удовольствие пугать нас. Что все это
значит? Затем, еще раз внимательно перечитав записку, она стала так
сосредоточенно ее изучать, что Бут в конце концов воскликнул:
- Эмили, как вы можете так терпеливо перечитывать эту чушь? Таких
скверных стихов, по-моему, еще никто не сочинял.
- Дорогой мой, - ответила она, - я пытаюсь вспомнить, чей это почерк;
готова поклясться, что я его уже где-то видела и притом совсем недавно. - И
тут же она в большом волнении воскликнула:
- Я вспомнила! Да ведь это почерк миссис Беннет! Два дня тому назад
миссис Эллисон показывала мне ее письмо. Это очень необычный почерк, и я
уверена, что никак не могу ошибиться.
- Но если так, - воскликнул Бут, - что же она хочет сказать последними
двумя строками своего предостережения? Ведь миссис Эллисон наверняка не
собирается предавать нас.
- Не знаю, что она здесь имеет в виду, - ответила Амелия. - Но я
намерена выяснить это немедленно, потому что записка от нее, я в этом
уверена. На наше счастье она как раз вчера сообщила мне свой адрес и
чрезвычайно настойчиво упрашивала меня навестить ее. Она живет совсем рядом,
и я отправлюсь к ней немедля.
Бут не предпринял ни малейшей попытки отговорить жену; оно и
неудивительно: ведь его любопытство было возбуждено ничуть не меньше, и он с
равным нетерпением жаждал удовлетворить его, однако умолчал об этом - и,
видимо, напрасно.
Не теряя времени, Амелия оделась для прогулки и, препоручив детей
заботам мужа, поспешила к дому миссис Беннет.
Ей пришлось прождать у входа почти пять минут, прежде чем кто-либо
отозвался на ее стук; в конце концов в дверях появилась служанка, которая на
вопрос, дома ли миссис Беннет, ответила с некоторым смущением, что не знает;
"однако, сударыня, - продолжала она, - если вы скажете, как о вас доложить,
я пойду и узнаю". Амелия назвала свое имя и, возвратясь после довольно
длительного отсутствия, служанка уведомила ее, что миссис Беннет дома. Затем
она провела Амелию в гостиную и сказала ей, что леди сейчас придет.
В этой гостиной Амелия протомилась не менее четверти часа. Она словно
очутилась на это время в унизительном положении одного из тех несчастных,
которые являются по утрам с визитом к знатным господам с просьбой о
покровительстве или, возможно, об отсрочке уплаты долга; с теми и с другими
обходятся обычно, как с нищими, но последних считают еще более докучливыми
попрошайками.
Пока длилось ожидание, Амелия заметила, что ее визит вызвал в доме
совершеннейший переполох: этажом выше происходила какая-то суматоха, и
служанка то и дело проносилась вверх или вниз по лестнице.
Но вот в гостиной появилась наконец сама миссис Беннет. Она была в
явном замешательстве, и одежда была, как выражаются женщины, накинута на нее
наспех, поскольку приход Амелии застал ее, по правде говоря, в постели.
Миссис Беннет сама призналась в этом своей гостье в качестве единственного
оправдания того, что так долго заставила себя ждать.
Амелия с готовностью приняла это оправдание и лишь спросила с улыбкой,
всегда ли она проводит таким образом свои утренние часы? При этом вопросе
лицо миссис Беннет сделалось пунцовым и она сказала:
- Конечно же, нет, дорогая моя. Я встаю обычно очень рано, но вчера
вечером как-то случайно слишком поздно засиделась. Поверьте, я никак не
ожидала, что вы окажете мне такую честь сегодня утром.
Пристально взглянув на нее, Амелия сказала:
- Возможно ли, сударыня, чтобы вы думали, будто такая записка не
вызовет у меня никакого любопытства?
С этими словами она протянула листок миссис Беннет и спросила, знаком
ли ей этот почерк.
Лицо миссис Беннет свидетельствовало в эту минуту о крайнем изумлении и
смятении. Если бы Амелия питала прежде даже самые слабые сомнения
относительно автора записки, то поведение миссис Беннет могло бы служить
достаточным доказательством справедливости ее догадки. Не дожидаясь поэтому
ответа, с которым ее собеседница явно не торопилась, Амелия самым