Филдинг Г. Амелия

этой целью письмо завершалось комплиментом Амелии. В целом же полковник
рассудил, что, если письмо распечатает сам Бут, он несомненно явится завтра
утром к назначенному времени, если же случится так, что письмо еще до
возвращения Бута домой откроет его жена, оно произведет на нее именно
указанное выше впечатление; что же касается предстоящего поединка с Бутом,
то Амелия все равно не в силах будет ему помешать.
Случилось однако так, что сводник, предупредивший полковника, услуживал
не только ему одному. Среди прочих его клиентов был и достойный мистер
Трент, для которого он тоже частенько выполнял поручения того же свойства.
Нанимали его для подобных услуг и самому милорду, под началом вышеназванного
Трента; именно этот лазутчик помог вышеназванному Тренту выследить Бута и
его жену, когда они отправились в оперу на маскарад.
Вот этот-то подначальный сводник, явившись накануне утром к Тренту,
застал у него судебного пристава, которого Трент вызвал с тем, чтобы
поручить ему арестовать Бута; пристав ответствовал, что дело это очень
непростое, так как, насколько ему известно, едва ли во всей Англии сыщется
другой такой пугливый петушок. Тут сводник рассказал Тренту о полученном им
от полковника Джеймса поручении, и Трент велел своднику, как только тот
выследит Бута, ни минуты не медля, сообщить о его местонахождении приставу;
шпион ответил согласием и, как видим, свое обещание выполнил.
Получив соответствующее уведомление, пристав незамедлительно отправился
в пивную, где и занял наблюдательный пункт на расстоянии трех домов от
квартиры мисс Мэтьюз; к несчастью для бедняги Бута пристав подоспел туда
буквально за несколько минут до того, как Бут вышел от этой дамы, чтобы
возвратиться домой.
Вот, пожалуй, и все те обстоятельства, которые мы считали необходимым
пояснить нашему читателю не только потому, что это в немалой степени будет
способствовать лучшему пониманию нашей истории, но также и потому, что для
сметливого читателя нет задачи более увлекательной, нежели следить за
мелкими и почти неприметными звеньями в любой цепи событий, ибо именно они
влекут за собой все далеко идущие последствия в этом мире. А теперь
продолжим нашу историю в следующей главе.

ГЛАВА 2,

в которой Амелия навещает своего мужа

После долгих тревожных раздумий, тешась по временам мыслью, что ее муж
не так уж и виноват, как ей показалось вначале, и что он сумеет привести
веские доводы в свое оправдание (ибо сама она не столько могла, сколько
хотела подыскать их), Амелия решилась все же отправиться в крепость
судебного пристава. Поручив своих детей неусыпному надзору участливой
хозяйки дома, она послала за наемной каретой и велела отвезти ее в Грейз-Инн
Лейн.
Когда Амелия подъехала к дому пристава, она попросила провести ее к
капитану, на что подошедшая к дверям жена пристава, которую необычайная
красота просительницы и небрежность ее одежды навели на мысль, что перед ней
не иначе как особа легкого поведения, грубо ответила: "Какой там еще
капитан? Не знаю я здесь никаких капитанов". Дело в том, что эта любезная
особа подобно леди Пурганте у Прайора1 была ярым врагом всех шлюх, а тем
более смазливых, поскольку кое-кто из их числа, как она подозревала, делил с
ней некую собственность, право на которую согласно закону принадлежало ей
одной.
Амелия ответила, что ей достоверно известно: капитан Бут находится
именно здесь. "Ну, если он здесь, - буркнула супруга пристава, - можете,
если желаете, пройти на кухню: ему передадут, чтобы он туда к вам спустился,
коли уж он вам зачем-то понадобился". Тут она не слишком внятно пробормотала
что-то себе под нос, а в заключение более отчетливо сказала, что не содержит
известного рода заведение.
Амелия, по невинности своей даже и не догадывавшаяся об истинной
причине столь неприязненного отношения к ней со стороны этой любезной особы,
испугалась и стала бояться, сама не зная чего. В конце концов, сделав над
собой усилие, она, едва держусь на ногах, стала спускаться в кухню, когда
хозяйка осведомилась у нее.
- Так как же, сударыня, прикажете доложить о вас капитану?
- Прошу прощения, сударыня, - воскликнула Амелия, - я очень расстроена
и забыла, что вы меня совсем не знаете... передайте, пожалуйста, капитану,
что к нему пришла жена.
- А вы и в самом деле его жена? - вскричала миссис Пристав, заметно
смягчаясь.
- Конечно, клянусь честью, - подтвердила Амелия.
- Ну, в таком случае вы можете, если вам угодно, подняться наверх, -
объявила домоправительница. - Сохрани Господь, чтобы я разлучала мужа с
женой! И сдается мне, сколько бы они не находились вместе - всегда будет
мало. Но я ни за что не потерплю у себя в доме никакого непотребства и не
допущу, чтобы уличные девки навещали здесь джентльменов.
Амелия ответила, что тем лучшего теперь о ней мнения; и действительно -
в нынешнем своем душевном состоянии она так же пылко возмущалась порочными
женщинами, как и добродетельная супруга пристава или же любая другая
высоконравственная женщина.
Супруга пристава проводила Амелию наверх и, отперев дверь, за которой
находился арестант, позвала: "Капитан, тут ваша жена пришла вас навестить".
При этих словах Бут вскочил со стула, с восторгом привлек Амелию к себе и
так долго не выпускал ее из своих объятий, что жена пристава, явившаяся
невольной свидетельницей столь пламенной любви, начала сомневаться в
правдивости слов Амелии. Однако она все же испытывала некоторое почтение к
капитану, а посему, боясь допустить какую-нибудь оплошность, не стала
вмешиваться, прикрыла за собой дверь и заперла ее на ключ.
Оставшись наедине с женой, Бут, усмиривший свой первый неистовый порыв
восторга объятиями и поцелуями, воскликнул:
- Возможно ли, Амелия, возможно ли, что вы по доброте своей не
погнушались навестить такого горемыку, как я, да еще в таком месте... или же
вы пришли попрекнуть меня моей виной и бросить меня на погибель, которую я
по всей справедливости заслужил?
- Неужели я так склонна донимать вас упреками? - спросила она кротко. -
И давала ли я вам когда-нибудь повод думать, будто я способна бросить вас на
погибель?
- Я далек от такой мысли, любимая моя, - промолвил Бут. - И все же
простите чрезмерные опасения мучимого раскаянием грешника. Ваша доброта мне,
конечно, известна, но вина моя так велика...
- Увы, мистер Бут. - возразила Амелия, - в чем состоит ваша вина, о
которой вы сейчас говорите и о которой писали мне вчера вечером? Столь часто
упоминая о ней, вы, без сомнения, хотите сказать мне больше... признаться во
всем, чтобы у меня в душе не оставалось никаких подозрений, которые,
возможно, в десять раз хуже правды.
- Согласны ли вы терпеливо меня выслушать?
- Конечно, - мгновенно откликнулась Амелия, - скажу вам больше - я
приготовилась выслушать самое худшее; и, быть может, даже худшее не
сравнится с мучающими меня опасениями.
Тогда Бут после новых просьб о прощении рассказал жене обо всем, что
произошло между ним и мисс Мэтьюз с момента их первой встречи в тюрьме и
кончая расставанием накануне вечером. Поскольку читателю все это уже
известно, было бы скучно и непростительно вновь повторять это в его
изложении. Бут рассказал также, как он старался скрыть от нее свой проступок
и сколько ради этого претерпел. Именно с целью прекратить тяготившие его
отношения, уверял Бут, он и отправился к мисс Мэтьюз вчера вечером,
следствием чего был, как он самым торжественным образом заверил жену,
решительный разрыв с этой особой.
По окончании рассказа Амелия, помолчав немного, сказала:
- Я верю каждому вашему слову, но не могу простить вам вину, в которой
вы сейчас сознались, по одной-единственной причине: ведь я давно уже вам ее
простила. И вот, дорогой мой, доказательство того, что я тоже умею хранить
тайны.
С этими словами Амелия передала мужу письмо, полученное ею некоторое
время тому назад от мисс Мэтьюз, то самое, которое ввиду неосведомленности о
нем Бута мисс Мэтьюз сочла потерянным, поскольку отправила его с
пенни-почтой. В этом письме, подписанном вымышленным именем, она уведомляла
Амелию о неверности супруга и отзывалась о нем в самых оскорбительных
выражениях, ставя ему, среди прочего, в вину вероломство и пренебрежительные
отзывы о своей жене.
Никогда еще Амелия не представала перед Бутом в столь привлекательном и
благородном свете, а его собственное недостойное поведение не выглядело в
его глазах столь низким и жалким, как в эту минуту. Тем не менее, ознакомясь
с содержанием письма, он с жаром стал уверять Амелию, что все сказанное о
ней чистейшая ложь.
- Я и сама в этом убеждена, - сказала Амелия, - и ни за что на свете не
заподозрила бы вас в чем-либо подобном. Поверьте, я почти и думать забыла об
этом письме и только события вчерашнего вечера напомнили мне о нем; ведь я
прекрасно поняла от кого оно, поскольку речь шла о том, сколь многим вы
обязаны ей, а об этом вы и сами не раз говорили мне; я вполне отдавала себе
отчет, в каком положении вы были, и не сердилась на вас; к тому же письмо и
многие другие обстоятельства убедили меня в том, что вся эта история уже в
прошлом.
Тут Бут разразился самыми безудержными изъявлениями обожания и
восторга, какие только могло подсказать ему сердце, сопровождая их пылкими
объятиями, на что Амелия отвечала с не меньшей нежностью, и глаза обоих были
полны слез любви и радости. Их души были так переполнены счастьем, что оба
на время и думать забыли, как ужасно их положение.
Однако это забвение длилось недолго. Амелия вновь вспомнила, что хотя
сама она и вольна покинуть этот дом, когда ей заблагорассудится, однако не
может увести с собой отсюда любимого мужа. Эта мысль больно пронзила ей
нежное сердце, и она не в силах была удержаться от горестных восклицаний по
поводу выпавшей им участи; однако заметив, какое впечатление ее слова
произвели на Бута, она подавила горестные чувства, заставила себя улыбнуться
и, собрав все свои душевные силы, выразила надежду на то, что их невзгодам
вскоре наступит конец. Затем она спросила мужа, что ей следует предпринять и
к кому обратиться, чтобы его вызволить?
- Вы, конечно, знаете, дорогая, - воскликнул Бут, - что доктор Гаррисон
должен сегодня возвратиться в Лондон; все надежды на скорейшее освобождение
я возлагаю только на него; если же это произойдет, тогда я нисколько не
сомневаюсь в успехе моего дела, которое теперь в руках джентльмена, очень
обнадежившего меня своим обещанием; я вполне уверен, что в его власти
оказать мне такую услугу.
Вот так бедняга цеплялся за свои надежды, уповая на билет, который он
столь дорогой ценой приобрел у человека, притворившегося, будто именно он
крутит колеса в большой государственной лотерее распределения должностей
{2}. Лотерее, в пользу которой можно, разумеется, сказать только одно:
многие обездоленные тешат себя надеждой на выигрыш и до конца дней не знают,
что билет, который они вытащили, - пустой.
Амелия, отличавшаяся довольно жизнерадостным нравом и ничего не
смыслившая в таких делах, с той же легкостью склонна была предаваться
надеждам, как и ее супруг, и в данную минуту она, в сущности, не заглядывала
так далеко: все ее мысли были поглощены единственным желанием - добиться его
освобождения.
Как раз в то время, когда они говорили об этом, в доме раздался
невероятный грохот и тотчас же мимо их дверей прошло несколько человек,
поднявшихся в помещение, расположенное над их головой. Это чрезвычайно
встревожило впечатлительную душу Амелии, и она воскликнула:
- Боже милосердный, неужели, дорогой, я должна оставить вас в этом
ужасном месте? Стоит мне только об этом подумать и меня одолевают тысячи
опасений.
Бут пытался успокоить ее, говоря, что он решительно не видит для себя
никакой угрозы, а кроме того, с ним вскоре, он уверен, будет доктор
Гаррисон.
- Но постойте, дорогая моя, - вскричал он, - мне только что пришло в
голову, а почему бы вам не обратиться к моему старому приятелю Джеймсу; ведь
теперь вы, я полагаю, достаточно удостоверились в том, что ваши опасения на
его счет были беспочвенными. У меня нет ни малейших причин сомневаться в
том, что он и сейчас будет так же готов помочь мне, как и прежде.
При имени Джеймса лицо Амелии сделалось мертвенно бледным; вместо
прямого ответа, крепко обняв мужа, она промолвила:
- Дорогой мой, я прошу вас об одном одолжении, но только обещайте мне
непременно исполнить мою просьбу.
Бут с готовностью поклялся, что ни в чем ей не откажет.
- Я прошу вас, дорогой мой, - взмолилась Амелия, - только об одном:
если этот ненавистный полковник явится сюда, - не встречайтесь с ним. Пусть
ему скажут, что вас здесь нет.
- Так ведь он и не подозревает, что я здесь, - возразил Бут. - Но
почему же я должен отказываться от встречи с ним, если он будет настолько
любезен, что придет сюда меня проведать? Право же, моя Амелия, вы прониклись
неприязнью к этому человеку без достаточных оснований.
- Я прошу вас совсем не по этой причине, - воскликнула Амелия, - а
потому, что прошлой ночью вы мне оба приснились. Вы, возможно, посмеетесь
над моей глупостью, но, прошу вас, уступите мне. Более того, я настаиваю на
этом: ведь вы только что обещали ни в чем мне не отказывать.
- Какой еще сон, милая! - ото знался Бут. - Что вам могло присниться о
нас обоих?
- Сон слишком ужасный, чтобы его пересказывать, г ответила она. - Я и
сейчас не могу вспомнить о нем без ужаса, и пока вы не обещаете мне не
видеться с полковником до моего возвращения, я ни за что отсюда не уйду.
- Признаюсь, Амелия, я никогда прежде не замечал за вами подобного
безрассудства. Возможно ли, чтобы женщина с вашим умом ссылалась на какие-то
сны?
- Позвольте мне по крайней мере хоть раз проявить безрассудство, -
настаивала Амелия, - коль скоро вы так великодушно признали, что со мной это
бывает нечасто. Примите в соображение, сколько я за последнее время
перенесла и в каком я сейчас подавленном состоянии.
Бут собрался было ей ответить, но в эту минуту пристав без всяких
церемоний вошел в комнату со словами:
- Надеюсь, сударыня, вы не в обиде; моя жена, похоже, не узнала вас.
Она решила, что капитану вздумалось пока суд за дело полакомиться немного
клубничкой. Но я ее на сей счет успокоил: ведь я вас прекрасно знаю и много
раз видел это славное личико, когда в прошлый раз имел честь присматривать
за капитаном; надеюсь, сударыня, вы не в обиде. Да будь моя жена так хороша
собой, как вы, мне не было бы нужды искать товар на стороне.
Нельзя сказать, что эта речь пришлась Буту по вкусу, однако он счел
возможным ограничиться одним "тьфу" и затем спросил у пристава, что означал
тот грохот, который они только что слышали.
- А я так никакого грохота не слыхал, - ответствовал пристав. - Разве
только что мои люди волокли наверх мешок с дерьмом: жалкий мошенник вздумал
сопротивляться закону и правосудию, вот я и угостил его разок-другой своим
тесаком; если это окажется смертельным, пусть пеняет на себя; коль скоро
человек не желает вести себя с должностным лицом как подобает джентльмену,
он должен расхлебывать последствия, но что касается вас, капитан, считаю
своим долгом заметить, вы вели себя как истинный джентльмен, а посему я
всегда буду соответственно обращаться с вами; от души желаю вам как можно
скорее найти за себя поручителей. Нынешний ваш долг в сравнении с прошлым -
сущий пустяк, и можете мне поверить, что ничего другого против вас в суде
нет.
Последние слова пристава в какой-то мере успокоили Амелию, напуганную
было началом его речи, и вскоре после этого она рассталась с мужем, чтобы
отправиться на поиски доктора, приезд которого, как она узнала нынешним
утром, ожидали сегодня же, то есть несколько раньше срока, назначенного им
при отъезде.
Однако перед тем как уйти, Амелия обратилась с настоятельной просьбой к
приставу, чрезвычайно любезно проводившему ее вниз до самых дверей, в случае
если сюда явится некий полковник Джеймс и станет справляться насчет ее мужа,
отвечать, что капитана здесь нет.
Как только Амелия уехала, пристав тотчас же строго-настрого наказал
жене, служанке и своим подручным, что, если некий полковник Джеймс или
кто-нибудь от него станет справляться насчет капитана, они должны отвечать,
что капитан находится здесь наверху; пристав нимало не сомневался в том, что
полковник не иначе как один из кредиторов Бута, а посему надеялся стребовать
и с него сумму залога.

ГЛАВА 3,

содержащая материи весьма для этой истории существенные

По пути к доктору Гаррисону Амелия решила заехать к себе домой, хотя
это было немного в стороне, чтобы наскоро проведать детей.
Это оказалось весьма кстати: если бы она наведалась сначала к доктору,
то ничего бы о нем не узнала и была бы этим встревожена и огорчена; между
тем священник сразу же велел отвезти его к дому миссис Аткинсон, где ему
указали новый адрес Амелии; туда он и отправился, не заезжая к себе, и здесь
Амелия застала его играющим с ее малышами.
Доктор был несколько удивлен, не найдя Амелию дома и не получив от
хозяйки сколько-нибудь внятного объяснения. Теперь же он был еще более
удивлен жалкой одеждой Амелии и расстроенным выражением ее бледного
печального лица. Начать разговор она явно не спешила - и посему он обратился
к ней первый:
- Дорогое дитя, что случилось? Где ваш муж? Боюсь, что в мое отсутствие
с ним опять стряслась какая-то беда.
- Ах, дорогой доктор, - ответила Амелия, - не иначе как милосердный
ангел послал вас сюда. Мой несчастный Уилл опять заключен под стражу. Я
только что оставила его в самом горестном положении в том же самом арестном
доме, откуда вы его по доброте своей уже однажды вызволили.
- Опять арестовали! - воскликнул доктор. - Но в таком случае это,
должно быть, какое-нибудь совершенно пустячное дело.
- Хорошо бы, если так! Речь идет о сумме не меньше чем пятьдесят
фунтов.
- В таком случае он был со мной неискренен, - заметил доктор. - Ведь он
заверял меня, что у него не наберется теперь и десяти фунтов долга, которые
с него могли бы взыскать по суду.
- Не знаю, что и сказать вам, - воскликнула Амелия. - Признаться, я не
решаюсь сказать вам правду.
- То есть, как это, дитя? - изумился доктор. - Надеюсь, вы никогда не
станете скрывать правду от кого бы то ни было, а тем более от меня. Если вы
хоть в чем-то покривите душой, даю вам слово, что вы навсегда утратите мою
дружбу.
- Хорошо, я ничего от вас не утаю и полностью полагаюсь на вашу
доброту.
И тут она рассказала, как Бут проигрался в карты, не упустив ни одной
важной подробности и особенно подчеркнув обещание мужа никогда больше не
притрагиваться к картам.
Выслушав ее рассказ, священник глубоко вздохнул и проговорил:
- Я глубоко сожалею, дитя мое, о том, что вам приходится так
расплачиваться за поступки вашего мужа, но что касается его самого - он, я
считаю, не заслуживает сострадания. Вы говорите, он обещал никогда больше не
притрагиваться к картам, но я должен сказать вам, что он уже давал мне такое
обещание и, как видите, нарушил его; ведь я слыхал, что он и прежде
предавался этому пороку, и всячески его предостерегал. Не забывайте, дитя,
что я и так уже взял на себя немалые обязательства за него - и понимаю, что
каждый фартинг придется уплатить мне. Вы знаете, что я был бы готов дойти до
крайних пределов, допускаемых благоразумием, только бы помочь вам, но я не
могу не считаться со своими возможностями, а они не так уж велики; кроме
того, на моем попечении находится несколько семей, впавших в нищету
единственно по несчастью. Поверьте, я не могу поручиться за названную вами
сумму, не расстраивая собственное состояние.
- Тогда да смилуется над всеми нами Господь - вскричала Амелия, -
потому что никаких иных друзей у нас на свете нет; мой муж разорен, и мои
несчастные малютки обречены на голод!
Бросив взгляд на детей, доктор продолжил:
- Надеюсь, до этого все же не дойдет. Я сказал вам, что в случае уплаты
вашего долга я расстрою свое состояние, однако на сей раз я расстрою его
исключительно ради вас и ради этих бедных деток. Но подобное положение вещей
решительно не может дольше продолжаться. Вам придется принять героическое
решение. Я найму для вас на завтрашнее утро карету, которая отвезет вас всех
в мой приходский дом. Там вы будете под моей защитой до тех пор, пока можно
будет что-нибудь сделать для вашего мужа, хотя, говоря откровенно, я не
питаю сейчас на этот счет особых надежд.
В порыве благодарности Амелия упала на колени перед доктором, который
тотчас поднял ее и усадил в кресло. Затем, успокоившись немного, она
сказала:
- Ах, благородный друг мой, мне необходимо сказать вам еще об одном
обстоятельстве, требующем вашего совета и помощи. Мне стыдно, что я
доставляю вам столько хлопот, но ведь мне не к кому больше обратиться; кто
же еще способен помочь мне в таких условиях, как не вы?
Доктор выразил готовность выслушать ее; и голос, и лицо его были
исполнены живейшего участия. Тогда Амелия сказала:
- Ах, сударь, этот гнусный полковник, о котором я уже вам прежде
рассказывала, нашел какой-то повод для ссоры с мужем (упомянуть истинную
причину ссоры она не сочла уместным) и прислал вызов на дуэль. Письмо
вручили мне вчера вечером уже после ареста мужа, поэтому я распечатала и
прочла его.
- Покажите мне его, дитя, - сказал доктор.
Амелия чистосердечно призналась, что бросила его в огонь.
- Но я помню, что полковник назначал мужу встречу сегодня утром в
Гайд-Парке, чтобы драться на шпагах и пистолетах.
- Успокойтесь, дорогое дитя, - воскликнул доктор, - я позабочусь о том,
чтобы не допустить беды.
- Но, дорогой сударь, примите в соображение, что дело это очень
деликатное. Ведь необходимо оберечь не только жизнь моего мужа, но и его
честь.
- А также еще и его душу, которую следует ценить более всего другого, -
перебил доктор. - Честь! Какая нелепость! Разве может честь предписать
человеку, чтобы он ослушался непреложных велений своего Создателя в угоду
обычаю, установленному кучкой тупиц, - обычаю, который основан на ложно
понимаемых принципах добродетели, полностью противоречит ясным и безусловным
предписаниям религии и очевиднейшим образом предназначен открыто оправдать
убийц и защитить их на путях наглости и злодейства.
- Все, что вы сейчас сказали, совершенно справедливо, - воскликнула
Амелия, - но ведь вам известно, доктор, каково на сей счет мнение общества.
- Вы говорите глупости, дитя мое, - возразил доктор. - Чего стоит
мнение общества, коль скоро оно противостоит религии и добродетели? Но вы
неправы и в другом, потому что это вовсе не мнение общества, а мнение
бездельников, невежд и распутников. Не может быть, чтобы подобное мнение
разделял хоть один здравомыслящий человек, серьезно придерживающийся
заповедей нашей веры. Это ложное мнение находило преимущественно поддержку у
сумасбродных женщин, которые, то ли по причине крайней своей трусости и
желания заручиться защитой, то ли, как считает господин Бейль {3}, по
причине крайнего своего тщеславия, всегда склонны были поощрять всякого рода
фанфаронов и убийц и презирать всех скромных и здравомыслящих мужчин, хотя
именно они оказываются нередко по натуре своей не только людьми более
достойными, но и более храбрыми.
- Доктор, - сказала Амелия, - я никогда, как вы знаете, не осмеливалась
спорить с вами; ваше мнение всегда было для меня источником мудрости, а
слово - законом.
- Разумеется, дитя мое, - подхватил доктор, - я знаю, вы достойная
женщина, но все же должен вам заметить, что именно это желание тешить свое
тщеславие геройскими подвигами мужа старик Гомер сделал отличительным
качеством скверной и безнравственной женщины. Он рассказывает, как Елена
упрекает своего возлюбленного, который оставил поле боя и уступил победу
Менелаю, и, похоже, сожалеет о том, что покинула супруга, оказавшегося во
время поединка лучшим дуэлянтом из двух {4}; но насколько же в ином свете
представляет Гомер нежную и целомудренную любовь Андромахи к благородному
Гектору! Андромаха умоляет Гектора не подвергать себя опасности даже в
справедливом деле {5}. Это, конечно, слабость, но столь подкупающая! - она
подобает истинно женскому характеру; однако женщина, которая из героического
тщеславия (да-да, именно так) способна рисковать не только жизнью, но и
душой своего мужа на дуэли, - это чудовище, и изображать ее следует не
иначе, как в облике фурии.
- Поверьте, доктор, - воскликнула Амелия, - этот обычай никогда не
представлялся мне прежде в столь отталкивающем свете, в каком вы справедливо
его обрисовали. Я стыжусь того, что наговорила вам сейчас по этому поводу. И
все-таки пока в обществе придерживаются на этот счет именно такого мнения,
человек будет склонен приноравливаться к нему, тем более, что мой муж -
офицер. Поэтому, если вопрос можно как-нибудь разрешить без ущерба для его
чести...
- Опять честь! - вскричал доктор. - Я не потерплю, чтобы этим
благородным словом столь гнусно и варварски злоупотребляли. Я знавал
кое-кого из этих людей чести, как они себя называют, и это были самые
отъявленные негодяи на свете.
- Хорошо, простите меня, - проговорила Амелия, - в таком случае пусть
это называется репутацией, если вам угодно, или каким-нибудь другим словом,