Страница:
высказал опасение, что в порыве ярости, видимо, надорвал свои внутренности.
Что касается скверной заразы (мне непереносимо даже вспоминать об этом), то
после искусного врачевания от нее вскоре не осталось и следа, однако недуг,
точивший мужа изнутри, не поддавался никаким лекарствам, становился все
более мучительным и ни на минуту его не отпускал, пока не свел в могилу.
Ах, миссис Бут, знай я наверняка, что я тому причиной, пусть без
всякого с моей стороны умысла, я бы этого никогда не пережила; однако
хирург, проведший вскрытие, уверял меня, что мистер Беннет умер от
образовавшегося в сердце полипа {9}, а то, что случилось со мной, ни в коей
мере не могло послужить причиной его смерти.
Как бы там ни было, я рассказала вам сущую правду. Впервые мистер
Беннет пожаловался мне, что чувствует в груди какую-то боль, дня два спустя
после нашего переезда и не переставал жаловаться на нее до самого последнего
дня; вероятно, это и могло навести мужа на мысль, что он умирает вследствие
какой-то другой причины, однако хирург, человек известный необычайной
ученостью, всегда без малейших колебаний заверял меня в противоположном, и
его мнение - единственное, что служило мне утешением.
- Я стала вдовой месяца через три после нашего переезда от миссис
Эллисон, о которой я была тогда совсем другого мнения, нежели теперь, и
оказалась в положении, ужаснее которого вообразить невозможно. Впрочем, ведь
вам, сударыня, это известно из моего письма, которое она вам показала. Что и
говорить, миссис Эллисон сделала тогда для меня столько, сколько я могла
ожидать лишь от самых верных друзей. Она помогла мне деньгами и тем самым
уберегла от беды, которой в противном случае мне бы не миновать.
Доброта миссис Эллисон в ту бедственную для меня пору побудила меня
вновь переехать к ней. Да и, собственно, с какой стати я должна была
отказаться от великодушного предложения, которое сулило мне столько удобств?
Здесь я и провела со своим крошкой почти в полном уединении целых три
месяца, не видясь ни с кем, кроме самой миссис Эллисон. Наконец, она
принесла мне от милорда документ, из которого явствовало, что он назначает
мне сто пятьдесят фунтов в год на прожитие; по словам миссис Эллисон это
было сделано по ее настоянию, и я верю, что это так и было. Вот тогда,
насколько мне помнится, я впервые со времени моего возвращения к ней,
услышала от нее это ненавистное мне имя. И тогда же она уговорила меня
(уверяю вас, что не без труда) позволить ему скрепить эту запись печатью в
моем присутствии.
Не стану описывать нашу встречу... Это выше моих сил: я нередко потом
удивлялась, как у меня хватило решимости ее выдержать. О самом милорде скажу
лишь, что если он на самом деле и не испытывал угрызений совести, тогда едва
ли кто другой сумел бы изобразить раскаяние лучше, чем он.
Помимо негодования у меня была еще одна причина противиться встрече с
ним, а именно - страх. Я опасалась (и, разумеется, не без оснований), что
деньги, которые он мне назначил, были скорее взяткой, нежели возмещением
ущерба, и что за этим последуют новые посягательства на мою невинность;
однако мои опасения на сей счет оказались, к счастью, напрасными; ни тогда,
ни впоследствии я больше ни разу не подвергалась ни малейшим домогательствам
подобного свойства. У меня действительно не было больше поводов заподозрить,
что милорд еще не оставил таких намерений.
Боже милосердный! Что же тогда такое эти мужчины? И что эта за страсть,
если ее возбуждает лишь новизна и подстрекает сопротивление и если она
остывает в то самое мгновение, когда нас уже не требуется завоевывать?
- Благодарю вас, сударыня, - воскликнула Амелия, - за то, что вы меня
успокоили; я трепетала от страха, думая о последствиях вашей второй встречи
с таким человеком и при таких обстоятельствах.
- Поверьте, сударыня, мне ничто не угрожало, - возразила миссис Беннет.
- Я вполне могла, как считаю, положиться на собственную твердость, а кроме
того, к тому времени я узнала в Сент Эдмундсбери от джентльмена, хорошо
знавшего милорда и находившегося в полном неведении относительно моей беды,
что характер этого вельможи отличается крайним непостоянством и что редкая
из его бесчисленных возлюбленных удостаивалась повторной милости.
- Теперь, сударыня, рассказ мой подошел к концу, я не стану больше
испытывать ваше терпение; следует только добавить, что я долго недомогала и
лишь недавно, благодарение Богу, поправилась; но как забыть о самом тяжком
из выпавших на мою долю несчастий - утрате моего бедного Чарли.
Голос миссис Беннет дрогнул и она разрыдалась.
Амелия некоторое время безмолвствовала, предоставив собеседнице
возможность облегчить свои чувства, а затем излила не нее щедрую
благодарность за поведанную историю, за повод, ее к тому побудивший и,
прежде всего, за исполненное доброжелательности предупреждение, полученное
от нее утром.
- Да, сударыня, - воскликнула миссис Беннет, - недавние мои наблюдения
привели меня к выводу, что вас обрекли в жертву порочным прихотям милорда и
что миссис Эллисон, содействовавшая (в чем я теперь нисколько не сомневаюсь)
моей гибели, точно таким же образом намеревалась предать и вас. Как только я
увидели милорда в вашей комнате, у меня тотчас возникли определенные
подозрения, и я высказала их миссис Эллисон прямо в лицо, и чем настойчивей
она меня разубеждала, тем более ее поведение укрепило уверенность в моей
правоте; я не раз собиралась переговорить с вами, но не решалась, однако,
когда вчера вечером речь зашла о маскараде, я поняла, что медлить больше
нельзя. Вот почему я и послала вам сегодня утром свою записку и рада тому,
что вам удалось разгадать, кто ее написал: ведь беседа с вами позволила мне
облегчить душу и ясно показать, насколько я недостойна вашей дружбы, столь
для меня драгоценной.
завершающая седьмую книгу
Амелия не преминула откликнуться на последнее признание миссис Беннет
уверениями, что и сама питает к ней те же чувства. Она призналась, что с
первой же минуты их знакомства испытывала сильнейшее желание подружиться с
ней и что теперь, выслушав ее рассказ, прониклась к ней еще большей
симпатией.
- Полноте, сударыня, вы чересчур сурово себя казните; - убеждала
подругу Амелия. - По моему мнению, те, кто посмеет вас осудить, попросту
лицемеры. В моих же глазах, уверяю вас, вы достойны глубочайшего
сострадания, и я всегда буду считать вас безвинной несчастной жертвой.
Амелия собиралась уже удалиться, но миссис Беннет так настойчиво
уговаривала ее остаться позавтракать с ней, что гостья в конце концов
уступила; она так долго в этот день постилась, ее нежной отзывчивой душе
пришлось пережить за это время столько разнообразнейших чувств, что голос
природы побудил ее уступить и принять предложение миссис Беннет.
Пока служанка накрывала на стол, Амелия не без доли лукавства
осведомилась у миссис Беннет, не квартирует ли по соседству с ней сержант
Аткинсон? При этом вопрос ее приятельница залилась густой краской,
растерянно переспросила имя сержанта и пришла в такое замешательство, что
Амелии не требовалось дальнейшего подтверждения своих догадок. Она, однако
же, не стала делиться ими вслух, а пустилась вместо того в рассуждения
относительно достоинств сержанта; она не преминула отметить, что тот был
сегодня до крайности встревожен, когда стал свидетелем случившегося с миссис
Беннет припадка, а в завершение выразила уверенность, что сержант был бы
самым лучшим мужем на свете, ибо отличается такой сердечной добротой и
учтивостью, какие нечасто можно встретить среди мужчин, а у людей его звания
и того реже.
- А почему бы и не среди людей его звания? - возразила миссис Беннет. -
Выходит, миссис Бут, что мы почему-то отказываемся воздать должное людям
более низкого звания. Я, конечно, не отрицаю значения и преимуществ
образования, но если мы поразмыслим над тем, насколько нелепо то
образование, которое в большинстве своем получают люди, занимающие высокое
положение в обществе, и как мало их наставляют на путь добродетели, то тогда
мы вряд ли сохраним надежду встретить сердце, облагороженное образованием. А
в какой ничтожной мере так называемое благородное воспитание содействует
совершенствованию разума! Мне самой, например, доводилось подмечать у людей
простых доброту и проницательность, какие далеко не всегда свойственны
знатным особам. А теперь давайте сравним вашего сержанта и лорда, о котором
сегодня шла речь, - на чью сторону склонит чашу весов беспристрастный судья?
- Сколь чудовищно поэтому, - подхватила Амелия, - мнение тех, кто
рассматривает брак с человеком, стоящим ниже на общественной лестнице, как
нечто позорное!
- Самый что ни на есть вздорный и несуразный взгляд, - с горячностью
откликнулась миссис Беннет, - противоречащий справедливости, здравому смыслу
и человечности, - но особенно несовместимый с религией, которая учит нас не
ведать никаких различий между людьми и считать всех ближних своими братьями!
Из всех видов человеческой гордыни нет ничего более чуждого христианству,
нежели гордость своим положением, и, в сущности, нет ничего более
презренного. Воистину, таким людям следует обратить свое презрение против
самих себя; для меня презреннее всех те, кто презирает других.
- Поверьте, - подхватила Амелия, - вы высказываете мои собственные
мысли. Даю вам слово, что я не устыдилась бы стать женой честного человека,
каково бы ни было его положение в обществе. Да если бы я принадлежала к куда
более высокому кругу, то и тогда не считала бы унизительным назвать нашего
честного сержанта своим мужем.
- Что ж, после такого признания, - воскликнула миссис Беннет, - вы,
несомненно, не будете оскорблены одной тайной, которую я собираюсь вам
поверить.
- Конечно, дорогая моя, - ответила с улыбкой Амелия, - я признаться,
удивлена тем, что вы так долго ее от меня скрывали, особенно после стольких
с моей стороны намеков.
- Право же, сударыня, простите, - продолжала миссис Беннет, - но я
что-то не припомню ничего подобного; да, вы, возможно, даже не
догадываетесь, что именно я собираюсь вам сообщить. Тайна эта состоит в том,
что ни одну женщину никто не любил так искренно и так пылко, как вы были
любимы сержантом.
- Я любима сержантом... Я? - воскликнула в изумлении Амелия.
- Наберитесь терпения, моя дорогая, и я все вам объясню. Хотя это для
вас, как я вижу, неожиданность, но я, тем не менее, говорю вам сущую правду;
конечно, вы вряд ли могли ожидать, что скажу вам об этом именно я, тем более
с таким добрым к вам чувством, но я хочу откровенно признаться вам в том,
что... Впрочем, есть ли необходимость признаваться... ведь вы, я знаю, и без
того уже догадываетесь, в чем дело? Скажите мне откровенно, неужто вы не
догадываетесь?
- Конечно, догадываюсь, - ответила Амелия, - и надеюсь, что догадка моя
верна: мистер Аткинсон - ваш супруг.
- Да, он в самом деле мой супруг, - воскликнула миссис Беннет, - и ваше
одобрение безмерно меня радует. Впрочем, говоря по совести, вы непременно
должны были одобрить мой выбор, поскольку именно вы во всех отношениях
содействовали тому, что я решилась на этот шаг. То, что вы о нем
рассказывали, чрезвычайно расположило меня в его пользу, однако еще более
сержант покорил меня тем, как он говорил о вас. Одним словом, я убедилась,
что он всегда питал к вам такую преданную, искреннюю, благородную и
возвышенную любовь, на которую, как я заключила, способен лишь тот, кто и
сам обладает истинным благородством, добротой, скромностью, отвагой,
нежностью, - одним словом, лучшими человеческими достоинствами. Простите
меня, дорогая, но я не знала покоя, пока сама не стала предметом такого
чувства.
- Неужели вы в самом деле думаете, - заметила с улыбкой Амелия, - что я
когда-нибудь прощу вам, что вы отняли у меня такого поклонника? Ну, а если
предположить, что за вашей шуткой скрывается истина, то неужели вы в самом
деле полагаете, будто вам удалось подавить такое чувство?
- О, нет, милейшая миссис Бут, - возразила миссис Беннет. - Я лишь
надеюсь, что мне удалось направить его в другое русло: поверьте, нет более
распространенного заблуждения, нежели считать, будто мужчина, влюбленный в
одну женщину, не в силах полюбить другую. Напротив, мужчина, способный
любить женщину на расстоянии, полюбит еще пламенней ту, которая с ним рядом.
Правда, я слыхала, как один из самых преданных на свете мужей признался в
присутствии жены, что всегда пылко преклонялся перед некоей принцессой. Но
ведь такого рода чувства обитают лишь в очень влюбчивых и утонченных душах и
пищей им служат собственные утонченные переживания, а более существенная
пища, с достаточной долей всяких тонкостей впридачу, остается все-таки жене.
Тут подали чай, и миссис Беннет, или, если вам угодно, миссис Аткинсон,
предложила пригласить хозяина дома, чему Амелия, однако же, воспротивилась.
Она сказала, что будет рада повидаться с ним в любое другое время, но
сейчас; слишком торопится, поскольку уже три часа разлучена с теми, кто ей
дороже всего на свете. Не успев, однако, допить чашку чая, Амелия переменила
свое решение и пожелала увидеться с мистером Аткинсоном, заметив, что ей не
хотелось бы разлучать мужа с женой.
Служанка ответила, что хозяина сейчас нет дома, но не успела она
договорить, как раздался сильный стук в дверь и сержант опрометью вбежал в
комнату, бледный и запыхавшийся. Обратись к Амелии, он вскричал:
- Очень сожалею, дорогая госпожа, что должен сообщить вам дурную весть,
но капитан Бут...
- Что! Капитан Бут! - воскликнула Амелия, выронив из рук чашку. - С ним
что-то случилось?
- Не пугайтесь, дорогая моя госпожа, - заторопился сержант. - Он, слава
Богу, в добром здравии; но случилось несчастье...
- С моими детьми! Что с ними? Они здоровы?
- Да нет же, и они в добром здравии, - ответил сержант. - Прошу вас,
сударыня, не пугайтесь. Я надеюсь, что все обойдется... мистера Бута
арестовали, но я надеюсь, что сумею вскорости вызволить его из их проклятых
лап.
- Где же он? - воскликнула Амелия. - Я сейчас же пойду к нему.
- Он просил вас не приходить, - возразил сержант. - Я уже послал к нему
его стряпчего и тотчас сам к нему пойду вместе с миссис Эллисон; но только
прошу вашу милость ради него и ради самих себя не ходить к нему сейчас.
- Миссис Эллисон! А причем тут миссис Эллисон? - воскликнула Амелия. -
Нет, в таком случае я должна там быть и непременно отправлюсь сию же минуту.
Но тут в разговор вмешалась миссис Аткинсон и стала просить Амелию не
волноваться так сильно, но успокоиться и пойти домой к детям и вызвалась
сама ее проводить. В утешение она попыталась внушить Амелии, что никакая
непосредственная опасность капитану сейчас не угрожает и что она сможет
навестить мужа, когда пожелает; она попросила Амелию позволить сержанту
возвратиться к мистеру Бету вместе с миссис Эллисон, сказав, что та может
оказаться небесполезной, и присовокупив, что при некоторых обстоятельствах
весьма мудро и нисколько не зазорно пользоваться услугами даже
безнравственных особ.
- Но кто же, - воскликнула Амелия, собравшись немного с мыслями, -
совершил этот злодейский поступок?
- Мне стыдно назвать имя этого человека, - замялся сержант. - Ведь я
всегда был о нем совсем иного мнения; если бы мои собственные глаза и уши не
были тому свидетелями, я никогда не смог бы этому поверить. Человека,
который все это натворил, зовут доктор Гаррисон.
- Доктор Гаррисон! - воскликнула Амелия. - Что ж, в таком случае на
земле больше не осталось доброты. Отныне я никому на свете не смогу
довериться.
Сержант напомнил ей, что он должен, не мешкая, бежать к капитану, и
если миссис Бут намерена возвратиться домой, то он охотно ее проводит. Но
Амелии отнюдь не хотелось встречаться в такую минуту с миссис Эллисон, - и
после некоторого размышления она решила остаться на месте, а миссис Аткинсон
изъявила согласие пойти за детьми и привести их сюда, тем более что жили они
совсем рядом.
На том и порешили, после чего сержант тотчас исчез; Амелия же пребывала
в таком смятении, что совершенно забыла поздравить его с женитьбой.
которой начинается эта восьмая книга
Нам придется теперь возвратиться вспять к тем обстоятельствам, которые
привели к несчастью, упоминавшемуся в конце предыдущей книги.
Отправясь утром с визитом, Амелия оставила детей на попечение мужа.
Исполнением этих приятных обязанностей он и был занят примерно около часа; и
вот когда он лежал, растянувшись на полу, а его малыши ползали и играли тут
же возле него, кто-то изо всей силы стал колотить в дверь, и вбежавший лакей
сообщил Буту, что его жена неожиданно почувствовала себя дурно и что ее
отнесли в лавку детских игрушек миссис Ченивикс {1}.
Услышав тревожную весть, Бут тотчас вскочил на ноги и, оставя детей,
поднявших при известии о болезни их матери отчаянный рев, под присмотром
служанки, со всех ног бросился к указанному месту - вернее сказать в
указанном направлении, поскольку на половине пути какой-то джентльмен,
преградив ему дорогу, осведомился:
- Куда это вы так спешите, капитан?
- Кто бы вы ни были, приятель, не задавайте мне сейчас никаких
вопросов.
- Вы уж меня извините, капитан, - ответствовал джентльмен, - но только
у меня есть к вашей милости небольшое дело... одним словом, капитан, у меня
в кармане лежит предписание взять вашу милость под стражу на основании иска,
вчиненного неким доктором Гаррисоном.
- Так вы, стало быть, судебный пристав? - спросил Бут.
- Судебный исполнитель {2}, с вашего позволения, - ответил тот.
- Что ж, сударь, в таком случае пререкаться с вами бесполезно, -
воскликнул Бут, - но, прошу вас, позвольте мне только зайти на минуту в
лавку миссис Ченивикс... Клянусь честью, я последую за вами потом, куда вам
будет угодно; видите ли, там находится моя жена... с ней случился какой-то
ужасный приступ.
- Ну, если дело только в этом, - ответствовал судебный пристав, - то
вам решительно не о чем беспокоиться. Ваша жена, я надеюсь, пребывает в
добром здравии: уверяю вас, здесь ее нет. Вы уж простите меня, капитан, но
это только небольшая военная хитрость. Bolus and virtus, quis in a hostess
equirit {Хитрость и храбрость // Равны в битве с врагом (лат.) {3}.}.
- Сударь, - воскликнул Бут, - я в восхищении от вашей учености и готов
чуть не расцеловать вас за то, что вы только что мне сообщили. Ну, куда же
прикажете мне теперь с вами идти?
- А куда хотите, сударь, куда вашей милости заблагорассудится, -
отозвался судебный пристав.
- Что ж, в таком случае отправимся, пожалуй, в кофейню Брауна, -
предложил арестованный.
- Нет, - возразил судебный пристав, - вот это уж не пойдет; ведь она
расположена в пределах вольностей королевского двора.
- Ну, в таком случае в ближайшую таверну, - предложил Бут.
- Нет-нет, только не в таверну, - упорствовал блюститель закона, - это
место ненадежное, а уж кому как не вам, капитан, знать, что ваша милость -
петушок осторожный; я за вами вот уже три месяца как охочусь. Так что,
сударь, уж не обессудьте, придется вам отправиться ко мне домой.
- Со всем моим удовольствием, - ответил Бут, - если только это
где-нибудь поблизости.
- Нет, это не совсем рядом, - пояснил пристав, - мой дом находится, к
сожалению, в Грейз-инн-Лейн {4}, но там уж, что называется, рукой подать.
С этими словами он крикнул карету и попросил арестованного сесть в нее.
Бут безропотно подчинился; впрочем, если бы он даже и вздумал
сопротивляться, то ему пришлось бы тотчас убедиться в тщетности таких
попыток, поскольку у пристава, как оказалось, было под рукой несколько
помощников, двое из них уселись в карете вместе со своим начальником. Будучи
человеком благожелательным и в какой-то мере философом, Бут держался в
высшей степени дружелюбно по отношению к своим спутникам, которые тоже вели
себя, по их разумению, весьма любезно, то есть не награждали ни
зуботычинами, ни плевками.
Но как ни старался Бут настроить себя на шутливый лад, он на самом деле
завидовал каждому поденщику, проходившему мимо по улице. Прелести свободы
помимо воли завладели его воображением, и он не в силах был отогнать мысль о
том, насколько самый несчастный бедняк, который может безвозбранно вернуться
к своем скромному очагу и семье, счастливее его, насильственно, хотя и на
законном основании, разлученного со своей женой и детьми. При мысли о том,
каково им теперь, в особенности его Амелии, у Бута мучительно и горько
стеснялось сердце.
В конце концов они подъехали к дому пристава, и Бута ввели в комнату,
где уже находилось несколько человек. Он попросил поместить его отдельно, и
тогда пристав препроводил его наверх в помещение, окна которого были надежно
забраны решеткой, однако всяких других украшений комната была лишена, так
что выражение "голые стены" представлялось здесь как нельзя более уместным:
кирпичи были едва замазаны тонким слоем штукатурки, во многих местах
отвалившейся.
Пристав тут же потребовал, чтобы Бут оплатил проезд в наемной карете,
за который, согласно подсчету пристава, с него будто бы причиталось два
шиллинга - то есть вдвое больше обычной стоимости. Затем пристав
осведомился, не желает ли Бут выпить пунша, и, получив на это отрицательный
ответ, заметил:
- Нет, так нет, как вам угодно, сударь. Я вовсе не собираюсь заставлять
вас пить, если у вас нет желания; но вам, конечно, известно, какой у нас
порядок: тут полным-полно арестантов, и я не могу предоставить джентльмену
отдельную комнату задаром.
Бут тотчас понял его намек - надобно признать, весьма откровенный - и
сказал приставу, что готов уплатить положенную сумму, но дело в том, что
если он и позволяет себе когда-нибудь выпить, то не иначе как за едой.
- Ну, что касается еды, сударь, - воскликнул пристав, - тут уж как
вашей милости будет угодно. Я никогда не позволю себе принуждать к чему-либо
джентльмена, попавшего в беду; напротив того, я желаю вам благополучно
выбраться из нее. Вашей милости не за что на меня обижаться: я не только
выполняю свой долг, такая уж у меня обязанность; и если у вас в самом деле
нет желания выпить рюмочку, скажите тогда, что вам угодно скушать на обед.
Делать было нечего, и Бут уступил, попросив приготовить ему
какое-нибудь мясное блюдо, присовокупив, что он был бы непрочь распить с
приставом после обеда бутылку вина. Он добавил также, что будет весьма
признателен, если его снабдят пером, чернилами, бумагой и дадут посыльного;
все это было тотчас ему предоставлено и сопровождалось уверениями пристава,
что посыльного можно отрядить куда угодно. На прощание пристав вновь
повторил, что несчастья Бута чрезвычайно его огорчают и он от души желает
ему от них избавиться.
Не успел посыльный уйти с письмом, как к Буту явился посетитель, и кто
это мог быть еще, как не верный Аткинсон? Солдат-гвардеец из его же роты,
знавший Бута еще с тех пор, как тот служил в Гибралтаре, оказался случайным
свидетелем его ареста и услыхал адрес, по которому пристав велел кучеру
ехать. Этот солдат, по счастью, тут же встретил Аткинсона и рассказал ему о
случившемся.
При появлении сержанта лицо Бута тотчас озарилось выражением радости.
Едва ли надобно описывать сердечность их встречи. Как читатель уже знает со
слов самого Аткинсона, его вскоре послали к стряпчему и миссис Эллинсон.
Бут был чрезвычайно опечален тем, что уже успел отправить письмо жене.
Он считал, что было бы куда лучше, если бы она узнала обо всем от сержанта.
Бут попросил его сделать все от него зависящее, чтобы успокоить Амелию,
убедить ее, что он чувствует себя превосходно и надеется на лучшее, а также
всячески умерить тревогу, которую она, несомненно, испытает, читая его
письмо.
Однако, как уже известно читателю, Амелия именно от Аткинсона впервые
узнала об аресте мужа. Посыльный же явился с письмом только час спустя. И не
медлительность посыльного была тому причиной, а множество других поручений,
которые ему надлежало выполнить еще до вручения письма: как ни уверял Бута
пристав, будто он от души желает ему избавиться от всех его затруднений, но
велел, однако же, посыльному, находившемуся у него в услужении, наведаться
прежде еще к двум или трем судебным приставам и еще к такому же числу
стряпчих, чтобы узнать, нет ли и у них каких-нибудь судебных исков, которые
можно было бы предъявить его арестанту.
Читатель, вероятно, сделает отсюда вывод, что пристав лишь притворялся
доброжелателем бедняги Бута, а на самом деле желал ему зла, но в
действительности это было не так; он хотел лишь собрать воедино все долговые
обязательства, если таковые отыщутся, ибо слыл в своем деле человеком вполне
добропорядочным и исполнительным; он испытывал к узникам не больше злобы,
чем мясник к своим жертвам, и так же как этот последний, взяв в руки нож,
озабочен лишь тем, как бы ловчее нарезать тушу кусками, так и пристав,
передавая посыльному свои поручения, помышлял лишь о том, чтобы не упустить
случая вырезать из своей жертвы кусок посолиднев за освобождение под залог.
Соображения о жизни или свободе человека ни тому, ни другому и в голову не
приходят.
повествующая о товарищах Бута по несчастью
Прежде чем возвратиться к Амелии, читателю придется провести еще
Что касается скверной заразы (мне непереносимо даже вспоминать об этом), то
после искусного врачевания от нее вскоре не осталось и следа, однако недуг,
точивший мужа изнутри, не поддавался никаким лекарствам, становился все
более мучительным и ни на минуту его не отпускал, пока не свел в могилу.
Ах, миссис Бут, знай я наверняка, что я тому причиной, пусть без
всякого с моей стороны умысла, я бы этого никогда не пережила; однако
хирург, проведший вскрытие, уверял меня, что мистер Беннет умер от
образовавшегося в сердце полипа {9}, а то, что случилось со мной, ни в коей
мере не могло послужить причиной его смерти.
Как бы там ни было, я рассказала вам сущую правду. Впервые мистер
Беннет пожаловался мне, что чувствует в груди какую-то боль, дня два спустя
после нашего переезда и не переставал жаловаться на нее до самого последнего
дня; вероятно, это и могло навести мужа на мысль, что он умирает вследствие
какой-то другой причины, однако хирург, человек известный необычайной
ученостью, всегда без малейших колебаний заверял меня в противоположном, и
его мнение - единственное, что служило мне утешением.
- Я стала вдовой месяца через три после нашего переезда от миссис
Эллисон, о которой я была тогда совсем другого мнения, нежели теперь, и
оказалась в положении, ужаснее которого вообразить невозможно. Впрочем, ведь
вам, сударыня, это известно из моего письма, которое она вам показала. Что и
говорить, миссис Эллисон сделала тогда для меня столько, сколько я могла
ожидать лишь от самых верных друзей. Она помогла мне деньгами и тем самым
уберегла от беды, которой в противном случае мне бы не миновать.
Доброта миссис Эллисон в ту бедственную для меня пору побудила меня
вновь переехать к ней. Да и, собственно, с какой стати я должна была
отказаться от великодушного предложения, которое сулило мне столько удобств?
Здесь я и провела со своим крошкой почти в полном уединении целых три
месяца, не видясь ни с кем, кроме самой миссис Эллисон. Наконец, она
принесла мне от милорда документ, из которого явствовало, что он назначает
мне сто пятьдесят фунтов в год на прожитие; по словам миссис Эллисон это
было сделано по ее настоянию, и я верю, что это так и было. Вот тогда,
насколько мне помнится, я впервые со времени моего возвращения к ней,
услышала от нее это ненавистное мне имя. И тогда же она уговорила меня
(уверяю вас, что не без труда) позволить ему скрепить эту запись печатью в
моем присутствии.
Не стану описывать нашу встречу... Это выше моих сил: я нередко потом
удивлялась, как у меня хватило решимости ее выдержать. О самом милорде скажу
лишь, что если он на самом деле и не испытывал угрызений совести, тогда едва
ли кто другой сумел бы изобразить раскаяние лучше, чем он.
Помимо негодования у меня была еще одна причина противиться встрече с
ним, а именно - страх. Я опасалась (и, разумеется, не без оснований), что
деньги, которые он мне назначил, были скорее взяткой, нежели возмещением
ущерба, и что за этим последуют новые посягательства на мою невинность;
однако мои опасения на сей счет оказались, к счастью, напрасными; ни тогда,
ни впоследствии я больше ни разу не подвергалась ни малейшим домогательствам
подобного свойства. У меня действительно не было больше поводов заподозрить,
что милорд еще не оставил таких намерений.
Боже милосердный! Что же тогда такое эти мужчины? И что эта за страсть,
если ее возбуждает лишь новизна и подстрекает сопротивление и если она
остывает в то самое мгновение, когда нас уже не требуется завоевывать?
- Благодарю вас, сударыня, - воскликнула Амелия, - за то, что вы меня
успокоили; я трепетала от страха, думая о последствиях вашей второй встречи
с таким человеком и при таких обстоятельствах.
- Поверьте, сударыня, мне ничто не угрожало, - возразила миссис Беннет.
- Я вполне могла, как считаю, положиться на собственную твердость, а кроме
того, к тому времени я узнала в Сент Эдмундсбери от джентльмена, хорошо
знавшего милорда и находившегося в полном неведении относительно моей беды,
что характер этого вельможи отличается крайним непостоянством и что редкая
из его бесчисленных возлюбленных удостаивалась повторной милости.
- Теперь, сударыня, рассказ мой подошел к концу, я не стану больше
испытывать ваше терпение; следует только добавить, что я долго недомогала и
лишь недавно, благодарение Богу, поправилась; но как забыть о самом тяжком
из выпавших на мою долю несчастий - утрате моего бедного Чарли.
Голос миссис Беннет дрогнул и она разрыдалась.
Амелия некоторое время безмолвствовала, предоставив собеседнице
возможность облегчить свои чувства, а затем излила не нее щедрую
благодарность за поведанную историю, за повод, ее к тому побудивший и,
прежде всего, за исполненное доброжелательности предупреждение, полученное
от нее утром.
- Да, сударыня, - воскликнула миссис Беннет, - недавние мои наблюдения
привели меня к выводу, что вас обрекли в жертву порочным прихотям милорда и
что миссис Эллисон, содействовавшая (в чем я теперь нисколько не сомневаюсь)
моей гибели, точно таким же образом намеревалась предать и вас. Как только я
увидели милорда в вашей комнате, у меня тотчас возникли определенные
подозрения, и я высказала их миссис Эллисон прямо в лицо, и чем настойчивей
она меня разубеждала, тем более ее поведение укрепило уверенность в моей
правоте; я не раз собиралась переговорить с вами, но не решалась, однако,
когда вчера вечером речь зашла о маскараде, я поняла, что медлить больше
нельзя. Вот почему я и послала вам сегодня утром свою записку и рада тому,
что вам удалось разгадать, кто ее написал: ведь беседа с вами позволила мне
облегчить душу и ясно показать, насколько я недостойна вашей дружбы, столь
для меня драгоценной.
завершающая седьмую книгу
Амелия не преминула откликнуться на последнее признание миссис Беннет
уверениями, что и сама питает к ней те же чувства. Она призналась, что с
первой же минуты их знакомства испытывала сильнейшее желание подружиться с
ней и что теперь, выслушав ее рассказ, прониклась к ней еще большей
симпатией.
- Полноте, сударыня, вы чересчур сурово себя казните; - убеждала
подругу Амелия. - По моему мнению, те, кто посмеет вас осудить, попросту
лицемеры. В моих же глазах, уверяю вас, вы достойны глубочайшего
сострадания, и я всегда буду считать вас безвинной несчастной жертвой.
Амелия собиралась уже удалиться, но миссис Беннет так настойчиво
уговаривала ее остаться позавтракать с ней, что гостья в конце концов
уступила; она так долго в этот день постилась, ее нежной отзывчивой душе
пришлось пережить за это время столько разнообразнейших чувств, что голос
природы побудил ее уступить и принять предложение миссис Беннет.
Пока служанка накрывала на стол, Амелия не без доли лукавства
осведомилась у миссис Беннет, не квартирует ли по соседству с ней сержант
Аткинсон? При этом вопрос ее приятельница залилась густой краской,
растерянно переспросила имя сержанта и пришла в такое замешательство, что
Амелии не требовалось дальнейшего подтверждения своих догадок. Она, однако
же, не стала делиться ими вслух, а пустилась вместо того в рассуждения
относительно достоинств сержанта; она не преминула отметить, что тот был
сегодня до крайности встревожен, когда стал свидетелем случившегося с миссис
Беннет припадка, а в завершение выразила уверенность, что сержант был бы
самым лучшим мужем на свете, ибо отличается такой сердечной добротой и
учтивостью, какие нечасто можно встретить среди мужчин, а у людей его звания
и того реже.
- А почему бы и не среди людей его звания? - возразила миссис Беннет. -
Выходит, миссис Бут, что мы почему-то отказываемся воздать должное людям
более низкого звания. Я, конечно, не отрицаю значения и преимуществ
образования, но если мы поразмыслим над тем, насколько нелепо то
образование, которое в большинстве своем получают люди, занимающие высокое
положение в обществе, и как мало их наставляют на путь добродетели, то тогда
мы вряд ли сохраним надежду встретить сердце, облагороженное образованием. А
в какой ничтожной мере так называемое благородное воспитание содействует
совершенствованию разума! Мне самой, например, доводилось подмечать у людей
простых доброту и проницательность, какие далеко не всегда свойственны
знатным особам. А теперь давайте сравним вашего сержанта и лорда, о котором
сегодня шла речь, - на чью сторону склонит чашу весов беспристрастный судья?
- Сколь чудовищно поэтому, - подхватила Амелия, - мнение тех, кто
рассматривает брак с человеком, стоящим ниже на общественной лестнице, как
нечто позорное!
- Самый что ни на есть вздорный и несуразный взгляд, - с горячностью
откликнулась миссис Беннет, - противоречащий справедливости, здравому смыслу
и человечности, - но особенно несовместимый с религией, которая учит нас не
ведать никаких различий между людьми и считать всех ближних своими братьями!
Из всех видов человеческой гордыни нет ничего более чуждого христианству,
нежели гордость своим положением, и, в сущности, нет ничего более
презренного. Воистину, таким людям следует обратить свое презрение против
самих себя; для меня презреннее всех те, кто презирает других.
- Поверьте, - подхватила Амелия, - вы высказываете мои собственные
мысли. Даю вам слово, что я не устыдилась бы стать женой честного человека,
каково бы ни было его положение в обществе. Да если бы я принадлежала к куда
более высокому кругу, то и тогда не считала бы унизительным назвать нашего
честного сержанта своим мужем.
- Что ж, после такого признания, - воскликнула миссис Беннет, - вы,
несомненно, не будете оскорблены одной тайной, которую я собираюсь вам
поверить.
- Конечно, дорогая моя, - ответила с улыбкой Амелия, - я признаться,
удивлена тем, что вы так долго ее от меня скрывали, особенно после стольких
с моей стороны намеков.
- Право же, сударыня, простите, - продолжала миссис Беннет, - но я
что-то не припомню ничего подобного; да, вы, возможно, даже не
догадываетесь, что именно я собираюсь вам сообщить. Тайна эта состоит в том,
что ни одну женщину никто не любил так искренно и так пылко, как вы были
любимы сержантом.
- Я любима сержантом... Я? - воскликнула в изумлении Амелия.
- Наберитесь терпения, моя дорогая, и я все вам объясню. Хотя это для
вас, как я вижу, неожиданность, но я, тем не менее, говорю вам сущую правду;
конечно, вы вряд ли могли ожидать, что скажу вам об этом именно я, тем более
с таким добрым к вам чувством, но я хочу откровенно признаться вам в том,
что... Впрочем, есть ли необходимость признаваться... ведь вы, я знаю, и без
того уже догадываетесь, в чем дело? Скажите мне откровенно, неужто вы не
догадываетесь?
- Конечно, догадываюсь, - ответила Амелия, - и надеюсь, что догадка моя
верна: мистер Аткинсон - ваш супруг.
- Да, он в самом деле мой супруг, - воскликнула миссис Беннет, - и ваше
одобрение безмерно меня радует. Впрочем, говоря по совести, вы непременно
должны были одобрить мой выбор, поскольку именно вы во всех отношениях
содействовали тому, что я решилась на этот шаг. То, что вы о нем
рассказывали, чрезвычайно расположило меня в его пользу, однако еще более
сержант покорил меня тем, как он говорил о вас. Одним словом, я убедилась,
что он всегда питал к вам такую преданную, искреннюю, благородную и
возвышенную любовь, на которую, как я заключила, способен лишь тот, кто и
сам обладает истинным благородством, добротой, скромностью, отвагой,
нежностью, - одним словом, лучшими человеческими достоинствами. Простите
меня, дорогая, но я не знала покоя, пока сама не стала предметом такого
чувства.
- Неужели вы в самом деле думаете, - заметила с улыбкой Амелия, - что я
когда-нибудь прощу вам, что вы отняли у меня такого поклонника? Ну, а если
предположить, что за вашей шуткой скрывается истина, то неужели вы в самом
деле полагаете, будто вам удалось подавить такое чувство?
- О, нет, милейшая миссис Бут, - возразила миссис Беннет. - Я лишь
надеюсь, что мне удалось направить его в другое русло: поверьте, нет более
распространенного заблуждения, нежели считать, будто мужчина, влюбленный в
одну женщину, не в силах полюбить другую. Напротив, мужчина, способный
любить женщину на расстоянии, полюбит еще пламенней ту, которая с ним рядом.
Правда, я слыхала, как один из самых преданных на свете мужей признался в
присутствии жены, что всегда пылко преклонялся перед некоей принцессой. Но
ведь такого рода чувства обитают лишь в очень влюбчивых и утонченных душах и
пищей им служат собственные утонченные переживания, а более существенная
пища, с достаточной долей всяких тонкостей впридачу, остается все-таки жене.
Тут подали чай, и миссис Беннет, или, если вам угодно, миссис Аткинсон,
предложила пригласить хозяина дома, чему Амелия, однако же, воспротивилась.
Она сказала, что будет рада повидаться с ним в любое другое время, но
сейчас; слишком торопится, поскольку уже три часа разлучена с теми, кто ей
дороже всего на свете. Не успев, однако, допить чашку чая, Амелия переменила
свое решение и пожелала увидеться с мистером Аткинсоном, заметив, что ей не
хотелось бы разлучать мужа с женой.
Служанка ответила, что хозяина сейчас нет дома, но не успела она
договорить, как раздался сильный стук в дверь и сержант опрометью вбежал в
комнату, бледный и запыхавшийся. Обратись к Амелии, он вскричал:
- Очень сожалею, дорогая госпожа, что должен сообщить вам дурную весть,
но капитан Бут...
- Что! Капитан Бут! - воскликнула Амелия, выронив из рук чашку. - С ним
что-то случилось?
- Не пугайтесь, дорогая моя госпожа, - заторопился сержант. - Он, слава
Богу, в добром здравии; но случилось несчастье...
- С моими детьми! Что с ними? Они здоровы?
- Да нет же, и они в добром здравии, - ответил сержант. - Прошу вас,
сударыня, не пугайтесь. Я надеюсь, что все обойдется... мистера Бута
арестовали, но я надеюсь, что сумею вскорости вызволить его из их проклятых
лап.
- Где же он? - воскликнула Амелия. - Я сейчас же пойду к нему.
- Он просил вас не приходить, - возразил сержант. - Я уже послал к нему
его стряпчего и тотчас сам к нему пойду вместе с миссис Эллисон; но только
прошу вашу милость ради него и ради самих себя не ходить к нему сейчас.
- Миссис Эллисон! А причем тут миссис Эллисон? - воскликнула Амелия. -
Нет, в таком случае я должна там быть и непременно отправлюсь сию же минуту.
Но тут в разговор вмешалась миссис Аткинсон и стала просить Амелию не
волноваться так сильно, но успокоиться и пойти домой к детям и вызвалась
сама ее проводить. В утешение она попыталась внушить Амелии, что никакая
непосредственная опасность капитану сейчас не угрожает и что она сможет
навестить мужа, когда пожелает; она попросила Амелию позволить сержанту
возвратиться к мистеру Бету вместе с миссис Эллисон, сказав, что та может
оказаться небесполезной, и присовокупив, что при некоторых обстоятельствах
весьма мудро и нисколько не зазорно пользоваться услугами даже
безнравственных особ.
- Но кто же, - воскликнула Амелия, собравшись немного с мыслями, -
совершил этот злодейский поступок?
- Мне стыдно назвать имя этого человека, - замялся сержант. - Ведь я
всегда был о нем совсем иного мнения; если бы мои собственные глаза и уши не
были тому свидетелями, я никогда не смог бы этому поверить. Человека,
который все это натворил, зовут доктор Гаррисон.
- Доктор Гаррисон! - воскликнула Амелия. - Что ж, в таком случае на
земле больше не осталось доброты. Отныне я никому на свете не смогу
довериться.
Сержант напомнил ей, что он должен, не мешкая, бежать к капитану, и
если миссис Бут намерена возвратиться домой, то он охотно ее проводит. Но
Амелии отнюдь не хотелось встречаться в такую минуту с миссис Эллисон, - и
после некоторого размышления она решила остаться на месте, а миссис Аткинсон
изъявила согласие пойти за детьми и привести их сюда, тем более что жили они
совсем рядом.
На том и порешили, после чего сержант тотчас исчез; Амелия же пребывала
в таком смятении, что совершенно забыла поздравить его с женитьбой.
которой начинается эта восьмая книга
Нам придется теперь возвратиться вспять к тем обстоятельствам, которые
привели к несчастью, упоминавшемуся в конце предыдущей книги.
Отправясь утром с визитом, Амелия оставила детей на попечение мужа.
Исполнением этих приятных обязанностей он и был занят примерно около часа; и
вот когда он лежал, растянувшись на полу, а его малыши ползали и играли тут
же возле него, кто-то изо всей силы стал колотить в дверь, и вбежавший лакей
сообщил Буту, что его жена неожиданно почувствовала себя дурно и что ее
отнесли в лавку детских игрушек миссис Ченивикс {1}.
Услышав тревожную весть, Бут тотчас вскочил на ноги и, оставя детей,
поднявших при известии о болезни их матери отчаянный рев, под присмотром
служанки, со всех ног бросился к указанному месту - вернее сказать в
указанном направлении, поскольку на половине пути какой-то джентльмен,
преградив ему дорогу, осведомился:
- Куда это вы так спешите, капитан?
- Кто бы вы ни были, приятель, не задавайте мне сейчас никаких
вопросов.
- Вы уж меня извините, капитан, - ответствовал джентльмен, - но только
у меня есть к вашей милости небольшое дело... одним словом, капитан, у меня
в кармане лежит предписание взять вашу милость под стражу на основании иска,
вчиненного неким доктором Гаррисоном.
- Так вы, стало быть, судебный пристав? - спросил Бут.
- Судебный исполнитель {2}, с вашего позволения, - ответил тот.
- Что ж, сударь, в таком случае пререкаться с вами бесполезно, -
воскликнул Бут, - но, прошу вас, позвольте мне только зайти на минуту в
лавку миссис Ченивикс... Клянусь честью, я последую за вами потом, куда вам
будет угодно; видите ли, там находится моя жена... с ней случился какой-то
ужасный приступ.
- Ну, если дело только в этом, - ответствовал судебный пристав, - то
вам решительно не о чем беспокоиться. Ваша жена, я надеюсь, пребывает в
добром здравии: уверяю вас, здесь ее нет. Вы уж простите меня, капитан, но
это только небольшая военная хитрость. Bolus and virtus, quis in a hostess
equirit {Хитрость и храбрость // Равны в битве с врагом (лат.) {3}.}.
- Сударь, - воскликнул Бут, - я в восхищении от вашей учености и готов
чуть не расцеловать вас за то, что вы только что мне сообщили. Ну, куда же
прикажете мне теперь с вами идти?
- А куда хотите, сударь, куда вашей милости заблагорассудится, -
отозвался судебный пристав.
- Что ж, в таком случае отправимся, пожалуй, в кофейню Брауна, -
предложил арестованный.
- Нет, - возразил судебный пристав, - вот это уж не пойдет; ведь она
расположена в пределах вольностей королевского двора.
- Ну, в таком случае в ближайшую таверну, - предложил Бут.
- Нет-нет, только не в таверну, - упорствовал блюститель закона, - это
место ненадежное, а уж кому как не вам, капитан, знать, что ваша милость -
петушок осторожный; я за вами вот уже три месяца как охочусь. Так что,
сударь, уж не обессудьте, придется вам отправиться ко мне домой.
- Со всем моим удовольствием, - ответил Бут, - если только это
где-нибудь поблизости.
- Нет, это не совсем рядом, - пояснил пристав, - мой дом находится, к
сожалению, в Грейз-инн-Лейн {4}, но там уж, что называется, рукой подать.
С этими словами он крикнул карету и попросил арестованного сесть в нее.
Бут безропотно подчинился; впрочем, если бы он даже и вздумал
сопротивляться, то ему пришлось бы тотчас убедиться в тщетности таких
попыток, поскольку у пристава, как оказалось, было под рукой несколько
помощников, двое из них уселись в карете вместе со своим начальником. Будучи
человеком благожелательным и в какой-то мере философом, Бут держался в
высшей степени дружелюбно по отношению к своим спутникам, которые тоже вели
себя, по их разумению, весьма любезно, то есть не награждали ни
зуботычинами, ни плевками.
Но как ни старался Бут настроить себя на шутливый лад, он на самом деле
завидовал каждому поденщику, проходившему мимо по улице. Прелести свободы
помимо воли завладели его воображением, и он не в силах был отогнать мысль о
том, насколько самый несчастный бедняк, который может безвозбранно вернуться
к своем скромному очагу и семье, счастливее его, насильственно, хотя и на
законном основании, разлученного со своей женой и детьми. При мысли о том,
каково им теперь, в особенности его Амелии, у Бута мучительно и горько
стеснялось сердце.
В конце концов они подъехали к дому пристава, и Бута ввели в комнату,
где уже находилось несколько человек. Он попросил поместить его отдельно, и
тогда пристав препроводил его наверх в помещение, окна которого были надежно
забраны решеткой, однако всяких других украшений комната была лишена, так
что выражение "голые стены" представлялось здесь как нельзя более уместным:
кирпичи были едва замазаны тонким слоем штукатурки, во многих местах
отвалившейся.
Пристав тут же потребовал, чтобы Бут оплатил проезд в наемной карете,
за который, согласно подсчету пристава, с него будто бы причиталось два
шиллинга - то есть вдвое больше обычной стоимости. Затем пристав
осведомился, не желает ли Бут выпить пунша, и, получив на это отрицательный
ответ, заметил:
- Нет, так нет, как вам угодно, сударь. Я вовсе не собираюсь заставлять
вас пить, если у вас нет желания; но вам, конечно, известно, какой у нас
порядок: тут полным-полно арестантов, и я не могу предоставить джентльмену
отдельную комнату задаром.
Бут тотчас понял его намек - надобно признать, весьма откровенный - и
сказал приставу, что готов уплатить положенную сумму, но дело в том, что
если он и позволяет себе когда-нибудь выпить, то не иначе как за едой.
- Ну, что касается еды, сударь, - воскликнул пристав, - тут уж как
вашей милости будет угодно. Я никогда не позволю себе принуждать к чему-либо
джентльмена, попавшего в беду; напротив того, я желаю вам благополучно
выбраться из нее. Вашей милости не за что на меня обижаться: я не только
выполняю свой долг, такая уж у меня обязанность; и если у вас в самом деле
нет желания выпить рюмочку, скажите тогда, что вам угодно скушать на обед.
Делать было нечего, и Бут уступил, попросив приготовить ему
какое-нибудь мясное блюдо, присовокупив, что он был бы непрочь распить с
приставом после обеда бутылку вина. Он добавил также, что будет весьма
признателен, если его снабдят пером, чернилами, бумагой и дадут посыльного;
все это было тотчас ему предоставлено и сопровождалось уверениями пристава,
что посыльного можно отрядить куда угодно. На прощание пристав вновь
повторил, что несчастья Бута чрезвычайно его огорчают и он от души желает
ему от них избавиться.
Не успел посыльный уйти с письмом, как к Буту явился посетитель, и кто
это мог быть еще, как не верный Аткинсон? Солдат-гвардеец из его же роты,
знавший Бута еще с тех пор, как тот служил в Гибралтаре, оказался случайным
свидетелем его ареста и услыхал адрес, по которому пристав велел кучеру
ехать. Этот солдат, по счастью, тут же встретил Аткинсона и рассказал ему о
случившемся.
При появлении сержанта лицо Бута тотчас озарилось выражением радости.
Едва ли надобно описывать сердечность их встречи. Как читатель уже знает со
слов самого Аткинсона, его вскоре послали к стряпчему и миссис Эллинсон.
Бут был чрезвычайно опечален тем, что уже успел отправить письмо жене.
Он считал, что было бы куда лучше, если бы она узнала обо всем от сержанта.
Бут попросил его сделать все от него зависящее, чтобы успокоить Амелию,
убедить ее, что он чувствует себя превосходно и надеется на лучшее, а также
всячески умерить тревогу, которую она, несомненно, испытает, читая его
письмо.
Однако, как уже известно читателю, Амелия именно от Аткинсона впервые
узнала об аресте мужа. Посыльный же явился с письмом только час спустя. И не
медлительность посыльного была тому причиной, а множество других поручений,
которые ему надлежало выполнить еще до вручения письма: как ни уверял Бута
пристав, будто он от души желает ему избавиться от всех его затруднений, но
велел, однако же, посыльному, находившемуся у него в услужении, наведаться
прежде еще к двум или трем судебным приставам и еще к такому же числу
стряпчих, чтобы узнать, нет ли и у них каких-нибудь судебных исков, которые
можно было бы предъявить его арестанту.
Читатель, вероятно, сделает отсюда вывод, что пристав лишь притворялся
доброжелателем бедняги Бута, а на самом деле желал ему зла, но в
действительности это было не так; он хотел лишь собрать воедино все долговые
обязательства, если таковые отыщутся, ибо слыл в своем деле человеком вполне
добропорядочным и исполнительным; он испытывал к узникам не больше злобы,
чем мясник к своим жертвам, и так же как этот последний, взяв в руки нож,
озабочен лишь тем, как бы ловчее нарезать тушу кусками, так и пристав,
передавая посыльному свои поручения, помышлял лишь о том, чтобы не упустить
случая вырезать из своей жертвы кусок посолиднев за освобождение под залог.
Соображения о жизни или свободе человека ни тому, ни другому и в голову не
приходят.
повествующая о товарищах Бута по несчастью
Прежде чем возвратиться к Амелии, читателю придется провести еще