Филдинг Г. Амелия

я достаточно состоятельный человек, чтобы поручиться и за значительно
большую сумму, нежели вы намерены взыскать с этого джентльмена, но если по
вашим правилам требуются два поручителя, то этим вторым будет сержант.
- А я, сударь, не имею чести знать ни вас, ни сержанта, - отрезал
Бондем, - так что если вам угодно поручиться за этого джентльмена, то я
должен сначала навести о вас справку.
- Что ж, для того, чтобы разузнать обо мне, вам не понадобится слишком
много времени, - сказал полковник, - я могу хоть сейчас послать за
несколькими судейскими, которые, полагаю, вам известны, и они рассеют ваши
сомнения; примите, однако же, во внимание, что час уже поздний.
- Вот именно, сударь, - ответил Бондем, - сейчас уже слишком поздно,
чтобы взять капитана на поруки.
- Что вы имеете в виду, говоря "слишком поздно"? - вскричал полковник.
- Я имею в виду, сударь, что должен прежде справиться на сей счет в
канцелярии шерифа, которая сейчас закрыта, потому что, если даже за вашего
капитана поручится сам лорд-мэр и все олдермены, я и тогда не выпущу его,
пока не справлюсь в канцелярии шерифа.
- То есть, как это, сударь! - воскликнул полковник. - Выходит,
английский закон так мало заботится о свободе подданного, что позволяет
таким молодчикам, как вы, держать человека под стражей за долги, даже когда
он может представить бесспорное поручительство?
- Только попрошу вас без молодчиков, - ответил пристав. - Я такой же
молодчик, как и вы, хотя вы и прицепили к своей шляпе эту ленту.
- Да знаете ли вы, с кем разговариваете? - вмешался сержант. - Известно
ли вам, что вы разговариваете с полковником?
- А что мне полковник? - воскликнул пристав. - Да у меня совсем недавно
сидел здесь один такой полковник.
- И он тоже был член парламента? - воскликнул сержант.
- А что, разве этот джентльмен - член парламента? Ну, а если даже и
так, то что же я ему такого плохого сказал? Я ничего плохого не хотел ему
сказать, так что если их милость чем-нибудь обижена, прошу прощения; уж кому
другому, а их милости должно быть известно, что все судебные предписания об
аресте, сколько бы их там ни было, даются лишь с ведома шерифа, а я держу
ответ перед ним. Капитан, я думаю, не может сказать, что я был с ним хоть
сколько-нибудь неучтив. Надеюсь, и вы, достойнейший джентльмен, - воскликнул
он, обращаясь к полковнику, - не истолковали моих слов превратно и не
подумали, будто это какая-нибудь дерзость с моей стороны или что-нибудь в
этом роде. Я ведь и в самом деле, как справедливо изволил заметить этот
джентльмен, понятия не имел, с кем говорю; однако, насколько я понимаю,
ничего неучтивого я не сказал и, надеюсь, ничем не оскорбил вас.
Полковник, против всякого ожидания, тут же сменил гнев на милость и
сказал приставу, что коль скоро освобождение Бута нынче вечером противоречит
судебным правилам, то он вынужден с этим согласиться. Обратясь после этого к
своему приятелю, он стал внушать ему, что необходимо быть спокойным,
терпеливым, примириться с мыслью провести одну ночь под этим кровом, и
обещал завтра же утром опять его навестить.
Бут ответил, что если бы речь шла только о нем, то его мало бы
заботило, где ему придется заночевать.
- Ведь нам с вами, дорогой друг, случалось проводить ночь в куда худших
обстоятельствах, нежели мне предстоит сейчас. Меня мучает только мысль о
моей бедной Амелии; ведь она, я знаю, будет страдать из-за моего отсутствия,
и я испытываю от этого невыразимую боль. Если бы я только был уверен, что у
нее хоть сколько-нибудь спокойно на душе, я безропотно снес бы даже оковы и
темницу.
- Ну, а вот о ней вам вовсе незачем тревожиться, - сказал полковник. -
Я сам сейчас ее навещу, хотя и зван в совсем другое место, и убежден, что
мне удастся рассеять все ее опасения.
Бут обнял своего друга, заливаясь слезами, свидетельствовавшими о его
признательности полковнику за его доброту. Выразить владевшие им чувства
словами он был сейчас не в силах: благодарность в сочетании с другими
охватившими его переживаниями привели Бута в такое состояние, что он
задыхался от слез и не мог произнести ни единого звука.
После непродолжительного прощания, во время которого не произошло
ничего особо примечательного, полковник пожелал своему другу спокойной ночи
и, оставя с ним сержанта, поспешил обратно к Амелии.

ГЛАВА 7,

заслуживающая очень внимательного прочтения

Полковник застал Амелию в большом унынии; с нею сидела миссис Аткинсон.
Он вошел в комнату с сияющим лицом и заверил Амелию, что ее муж чувствует
себя превосходно и, как он надеется, завтра снова будет с ней.
При этом известии Амелия несколько воспрянула духом и осыпала
полковника всевозможными изъявлениями благодарности за его, как ей угодно
было выразиться, беспримерную дружбу. Однако она все же не могла удержаться
от вздоха при мысли о томящемся в заточении муже и призналась, что эта ночь
покажется ей самой длинной за всю ее жизнь.
- Присутствующая здесь дама, сударыня, - воскликнул полковник, - должна
попытаться сделать ее короче. А я, если вы только позволите, присоединюсь к
ее усилиям.
Произнеся в утешение еще несколько ободряющих слов, полковник
предпринял попытку повернуть разговор в более веселое русло.
- Мне предстояло провести этот вечер в Рэнла в обществе людей, которые
мне не по душе, так что ничего приятного меня сегодня не ожидало. Я
бесконечно признателен вам, дорогая миссис Бут, за то, что благодаря вам
проведу его с бесконечно большим для себя удовольствием!
- В самом деле, полковник, - отозвалась Амелия, - я убеждена, что
человеку, придерживающемуся столь достойного образа мыслей, как вы,
исполнение благороднейших дружеских обязанностей должно доставлять гораздо
большую отраду, нежели удовольствия, которые можно испытать в любом из самых
веселых мест развлечения.
- Клянусь честью, сударыня, - сказал полковник, - вы сейчас более чем
справедливы ко мне. Я теперь, да и всегда, был в высшей степени равнодушен к
таким удовольствиям. Они, на мой взгляд, едва ли заслуживают подобного
названия, или во всяком случае чрезвычайно мало заслуживают. По мне,
благороднейшая дружба - вот неизменный источник благороднейших удовольствий.
Тут и Амелия пустилась в пространные рассуждения о дружбе, в ходе
которых она несколько раз откровенно дала понять, что именно полковник
является героем ее повести.
Полковник находил все ее суждения в высшей степени справедливыми; когда
же становилось слишком очевидно, что ее комплименты относятся к нему самому,
он принимал их с почтительным поклоном. Потом и он в свой черед попробовал
свои силы в такого же рода рассуждениях и при этом нашел способ расплатиться
с Амелией за все ее похвалы той же самой монетой. И хотя он делал это с
наивозможной деликатностью, а все же проницательный наблюдатель имел бы
основания заподозрить, что полковник отказался от вечера в маскараде главным
образом ради Амелии.
Весь вечер они провели, рассуждая об этих материях, и, хотя время было
уже позднее, полковник ни разу даже не предпринял попытки покинуть свое
кресло, и только когда пробил час ночи, он, похоже, понял, что, следуя
правилам приличия, ему давно пора откланяться.
Как только он ушел, миссис Аткинсон сказала миссис Бут:
- Если не ошибаюсь, сударыня, вы говорили мне нынче утром, что
полковник женат.
Амелия подтвердила ее слова.
- И, помнится, вы еще сказали, сударыня, - продолжала миссис Аткинсон,
- что вы знакомы с его женой.
Амелия ответила, что познакомилась с миссис Джеймс за границей и была
тогда очень с ней дружна.
- Молода ли она и хороша ли собой? - спросила миссис Аткинсон. - Одним
словом, прошу вас, скажите, это брак по любви или по расчету?
Амелия ответила, что со стороны полковника это был, по-видимому, брак
по любви, потому что у его жены то ли вовсе не было никакого приданого, то
ли очень скромное.
- Очень приятно это слышать, - сказала миссис Аткинсон, - потому что
полковник, я в этом уверена, кое в кого влюблен. Мне никогда еще, пожалуй,
не доводилось созерцать более прельстительное изображение любви, нежели то,
которое ему угодно было представить нам под видом дружбы. Я, конечно, читала
об Оресте и Пиладе {24}, Дамоне и Финтии {25} и других великих примерах
дружбы в древности; более того, я иногда льщу себя мыслью, что и сама
способна на верную дружбу, но что касается того прекрасного, нежного,
сердечного, деликатного чувства, которое полковнику угодно было описать, то
на такой картине, я убеждена, должны быть изображены он и она.
- Дорогая моя, клянусь, вы заблуждаетесь! - воскликнула Амелия. -
Никакие описания не могут превзойти те дружеские чувства, которые полковник
и мой муж всегда испытывали друг к другу. Да разве то, как он вел себя
сегодня, не убеждает вас?
- Разумеется, его сегодняшнее поведение характеризует его с самой
лучшей стороны, - сказала миссис Аткинсон, - и все же, судя по тому, что он
говорил здесь весь вечер... Дорогая сударыня, вы уж простите меня: быть
может, я захожу чересчур далеко в своих наблюдениях и, возможно, покажусь
вам даже дерзкой...
- Полноте извиняться, - воскликнула Амелия, - как вы можете говорить со
мной так? Неужто вы думаете, что я ожидаю от вас церемонной вежливости?
Прошу вас, говорите мне все, что вы думаете, без всякого смущения.
- Так вот, разве вы не заметили, что он не раз повторял слова "самая
прекрасная женщина на свете"? И разве он не прибегал к выражениям, уместным
разве что лишь в устах самого Орундата {26}? Если не ошибаюсь, он выразился
примерно в том духе, что будь он Александром Македонским, то почел бы для
себя более славным подвигом утереть слезу с прекрасных глаз Статиры {27},
нежели завоевать пятьдесят городов.
- Неужели он так сказал? - воскликнула Амелия. - Я помню, что он
действительно говорил нечто подобное, но мои мысли были настолько заняты
мужем, что я как-то не обратила на это внимания. Но что он, по-вашему,
подразумевал, говоря это? Надеюсь, вы не считаете, что он в меня влюблен?
- Я надеюсь, что он и сам так не считает, - ответила миссис Аткинсон, -
хотя когда он упомянул о прекрасных глазах Статиры, то устремил при этом
взгляд прямо на вас с таким печально-нежным выражением, какого я никогда
прежде не видела.
Амелия собиралась было что-то на это ответить, но тут в комнату вошел
сержант, и она тотчас кинулась расспрашивать его о муже; на все, о чем ей не
терпелось узнать, она получила настолько утешительные ответы, что не могла
сдержать своей радости. Ее мысли были до такой степени поглощены новостями,
что, даже ни разу не вспомнив о предмете предшествующего разговора, она,
попрощавшись с сержантом и его женой, легла в постель, в которой уже спали
ее дети, в комнате, отведенной им миссис Аткинсон; пожелаем ей спокойной
ночи.

ГЛАВА 8,

содержащая серьезные материи

В то время как невинность и радужные надежды, несмотря на все козни
судьбы, смежили глаза милой Амелии в ее скромной постели, полковник всю ночь
провел без сна на своем пуховом ложе; его ум словно был поражен приступом
перемежающейся лихорадки - он то воспламенялся огнем желаний, то вновь
застывал в холодном отчаянии.
Как сказано у одного нашего поэта, бывает такое время, "когда
завистливость и похоть спят {28}". Это, я полагаю, случается, когда они
пресытились тем, чего больше всего жаждали, но если та или другая испытывает
голод, тогда

Ни мак, ни мандрагора,
Ни все дремотные настои мира
Уж не вернут тебе тот сладкий сон {29}.

К несчастью, полковника терзали тогда оба эти демона. Его разговор с Амелией
накануне вечером не прошел для него бесследно. Множество услышанных от
Амелии ласковых слов, множество ласковых взглядов, которыми она наградила
его как человека, которого считала другом и спасителем своего мужа,
совершенно покорили его сердце. Таким образом, та самая любовь, которую
Амелия питала к полковнику как к человеку, принесшему ее маленькой семье
спасение и счастье, вселила в него желание низвергнуть их всех в самую
глубокую пучину бедствий и нищеты; чистосердечно улыбаясь мнимому другу
своего мужа, она тем самым превращала этого друга в его злейшего врага.

Дружба, будь начеку, - женщины близость
Скорый конец неизбежно тебе предвещает.

Эти строки принадлежат Ванбру {30}, и заключенная в них мысль лучше их
поэтических достоинств. Сказать по правде, точно так же как красивая жена
бывает причиной дружбы притворной, она же нередко разрушает настоящую.
Итак, совсем нетрудно догадаться, кто был предметом сластолюбия
полковника, но куда труднее обнаружить, кто был предметом его зависти. Ведь
Природа и Фортуна, казалось, соперничали друг с другом в стараниях одарить
полковника. Первая наделила его привлекательной наружностью, Способностями,
здоровьем, которыми он превосходил большинство мужчин. Вторая наделила его
положением в обществе и богатством, не поскупившись на щедроты. Кому же в
таком случае должен был этот счастливец завидовать? И тут, дабы честолюбие
не увлекло читателей на ложные поиски в дворцах вельмож, мы сразу же
направим его в Грейз-Инн Лейн, где на ложе нищеты в нищей комнатушке он
увидит нищего разоренного лейтенанта, оказавшегося в самом бедственном
положении, обремененного тяжкими долгами и без единого пенни в кармане.
Именно он и никто другой был предметом зависти полковника. Но почему? Да
потому, что этот несчастный обладал любовью бедной маленькой овечки, и все
принадлежащие полковнику и покорные его прихотям тучные стада не могли
удержать его от ненасытного желания завладеть ею. И, право же, сравнение с
овечкой {31} не кажется здесь неуместным, ибо к чему сводилось, в сущности,
желание полковника, как не к тому, чтобы обречь бедную овечку на заклание,
дабы насладиться недолгим пиршеством, купленным ценой ее окончательной
гибели, и вырвать ее из рук того, кто, как она была уверена, берег бы ее и
лелеял до конца своих дней.
Единственным утешением для обуреваемого страстью полковника служило то,
что Амелия и Бут сейчас разлучены, а более всего страшило его, что они могут
вновь соединиться. Вот почему он принялся строить разные планы и был теперь
настолько далек от стремления вызволить своего друга из-под ареста, что даже
стал размышлять о том, каким способом продлить заключение Бута, пока не
отыщется средство услать его как можно дальше от Амелии, а уж тогда, в чем
полковник Джеймс не сомневался, он добьется-таки своего.
Эти размышления полковника прервал слуга, доложивший, что некий сержант
Аткинсон желает с ним переговорить. Полковник велел тотчас пригласить
сержанта к нему и тот сообщил, что если полковнику угодно будет сейчас
пойти, чтобы стать поручителем за мистера Бута, то с ним вместе пойдет еще
один домовладелец, поручительство которого не может быть отвергнуто. С этим
человеком сержант договорился сегодня утром и, заручившись согласием миссис
Аткинсон, передал ему обязательство возместить возможные убытки.
Вопреки ожиданиям Аткинсона полковник, судя по всему, не был особенно
обрадован этой новостью. Напротив того, вместо ясного ответа на предложение
Аткинсона, он начал так:
- Помнится, мистер Бут говорил мне, что вы, сержант, доводитесь его
жене молочным братом, не так ли? Она поистине очаровательна и бесконечно
жаль, что такой женщине суждено было очутиться в столь ужасном положении.
Нет ничего безрассуднее, когда младшие армейские офицеры позволяют себе
жениться, разве только если им попадется женщина с очень большим приданым. В
противном случае какой другой удел, кроме всякого рода несчастий и нищеты,
ожидает их жен и детей?
- Ах, сударь, - воскликнул сержант, - теперь уже слишком поздно об этом
толковать. Что и говорить, моя госпожа могла выйти замуж за любого из самых
знатных джентльменов в нашем графстве, ведь во всем королевстве немного
сыщется женщин лучше и красивей ее, а если бы родственники обошлись с ней
справедливо, то она получила бы к тому же и очень большое приданое. Да что
там, она достойна руки самого могущественного короля на свете, и будь я
самым могущественным королем на свете, я считал бы себя счастливцем, имея
такую жену. Но ей суждено было полюбить лейтенанта, а уж, конечно, без любви
в браке не может быть никакого счастья.
- Послушайте, сержант, - сказал полковник, - вы прекрасно знаете, что
мы с лейтенантом друзья. Полагаю, я доказал это на деле.
- Конечно, ваша милость, - подтвердил сержант, - и, насколько я знаю,
доказали это не раз.
- И тем не менее, я очень зол на Бута, чертовски зол за его
безрассудство и особенно потому, что страдает из-за этого такая достойная
женщина.
- О, она, конечно, женщина в высшей степени достойная! - воскликнул
сержант. - Бедная дорогая моя госпожа! Ведь я, если вашей милости угодно,
знаю ее с самого младенчества и могу поручиться, что другой такой участливой
и добросердечной души не сыщется во всей Англии. Я всегда любил ее, как
родную сестру. Да и она сама часто называла меня братом, а я считал это для
себя большей честью, чем если бы меня величали генералом.
- Какая жалость, - заметил полковник, - что столь достойной женщине
приходится терпеть такую нужду из-за безрассудства мужа! Хоть я ему и друг,
а все же не могу не сказать, что он вел себя по меньшей мере неблагоразумно!
Разве он не мог прожить на свое половинное жалованье? Как же нужно было себя
вести, чтобы влезть в такие непомерные долги?
- Конечно, хотелось бы, чтобы он вел себя осмотрительней, - воскликнул
сержант, - однако надеюсь, это все же послужит ему предостережением.
- Как можно быть в этом уверенным и какие у меня для этого основания? -
воскликнул полковник. - Расточительность - порок, от которого не так-то
просто излечиться. Я много об этом думал, мистер сержант, и по зрелом
размышлении пришел к выводу, что и для Бута, и для его несчастной жены будет
лучше, если он еще немного помучается.
- Конечно, вы, ваша милость, рассуждаете справедливо, - ответил
сержант, - а все-таки, вы уж простите меня, сударь, если я что скажу не так;
надеюсь, вы примете в соображение, каково сейчас его несчастной жене. Ведь
она страдает не меньше лейтенанта, а может даже и больше; уж я ее настолько
хорошо знаю, что готов поручиться - пока он будет под арестом, у нее не
будет ни одной спокойной минуты.
- Я знаю женщин получше вас, сержант, - воскликнул полковник, - они
иногда привязываются к своим мужьям, как дети к кормилице, но и тех, и
других следует отнимать от груди. Вы, сержант, насколько мне известно,
человек не только смелый, но рассудительный, в противном случае я не стал бы
говорить с вами так откровенно; кроме того, я уже давно питаю к вам
расположение и хочу вам услужить, но только задам вам прежде вот какой
вопрос: к кому из них вы больше привязаны - к мистеру Буту или его жене?
- Разумеется, сударь, - сказал сержант, - я обязан больше любить свою
госпожу. Но я очень привязан и к лейтенанту, хотя бы потому что его, я знаю,
так любит моя госпожа; и потом - он всегда был очень добр ко мне; конечно, в
меру своих возможностей. Ведь вы, ваша милость, сами знаете, что возможности
у лейтенанта невелики; однако при любых обстоятельствах он вел себя как
настоящий друг.
- Что ж, вы совершенно справедливо изволили заметить, - воскликнул
полковник, - что возможности у лейтенанта невелики; а вот я могу сделать для
вас много больше и, вот увидите, сделаю. Позвольте только задать вам еще
один вопрос: вчера вечером, когда я был у миссис Бут, там была еще одна дама
- кто лна такая?
- Дама, сударь? - повторил сержант и густо при этом покраснел.
- Да, дама, та женщина, которая вчера вечером ужинала с нами, -
воскликнул полковник. - Для квартирной хозяйки у нее, пожалуй, слишком
благородный вид.
От этого комплимента по адресу его жены сержант еще более зарделся и
уже собирался было сказать, что эта дама - миссис Аткинсон, когда услышал от
полковника следующее:
- Признаться, никогда в жизни я не встречал еще такую противную,
пронырливую, притворно-скромную с... дочь; я бы, кажется, много дал, только
бы узнать, кто она такая.
- Откуда же мне знать, сударь, - воскликнул сержант в крайнем смущении.
- Я ровным счетом ничего о ней не знаю.
- Я хочу, чтобы вы о ней порасспросили, - сказал полковник, - и
сообщили мне ее имя, ну, и, конечно, кто она такая; меня разбирает странное
любопытство, приходите сегодня вечером ровно в семь.
- А разве ваша милость не собирается навестить нынче утром лейтенанта?
- спросил Аткинсон.
- У меня нет сейчас такой возможности, - ответил полковник. - У меня
другие обязательства. К тому же, куда особенно торопиться? Если люди
позволяют себе сумасбродство, они должны расплачиваться за последствия.
Приходите ко мне в семь и подробно разузнайте все, что сумеете, насчет этой
гнусной шлюхи, о которой я только что говорил: я решил во что бы то ни стало
докопаться, кто она такая. Так что удачного вам утра, сержант, и не
сомневайтесь, что при первой же возможности я что-нибудь для вас сделаю.
Хотя некоторые читатели, возможно, и сочтут сержанта достойным той
откровенности, которую позволил себе с ним полковник, но все же этот
надменный офицер едва ли решился бы снизойти до такой фамильярности с
человеком столь неравного с ним положения, если бы кое в чем не рассчитывал
на него. По правде говоря, полковник начал питать надежду на то, что сержант
поможет ему осуществить его намерения относительно Амелии, или, иными
словами, превратится в сводника; такого рода услуги полковнику оказывали
люди и более высокого положения, чем Аткинсон; кроме того, полковник имел
возможность прекрасно его вознаградить, а посему нисколько не опасался
отказа... Сам сержант, конечно, нисколько не был в том повинен, ведь он
никогда не давал ни малейшего повода для такого мнения о себе, однако
полковник составил это мнение, основываясь на знании собственного сердца. А
оно внушало ему, что если он сам способен из низменных побуждений совратить
жену друга, то почему бы, внушало ему сердце, он не может надеяться на то,
что и другой человек из других низменных побуждений, не решится на такую
измену дружбе, оказывая ему помощь? Ведь очень немногие люди, я думаю,
придерживаются лучшего мнения о других, нежели о себе, и они весьма неохотно
допускают существование какой-либо добродетели, если не находят следов ее в
собственной душе; вот по какой причине чрезвычайно трудно, я заметил,
убедить мошенника в том, что вы честный человек; какие бы убедительные
доказательства вы ни приводили, вы никогда не преуспеете в своих попытках,
если только мошенник не придет при этом к утешительному заключению, что тот,
кто и в самом деле оказался честным, оказался в то же время и дураком.

ГЛАВА 9

и прелюбопытная, из которой любопытный читатель может сделать различные
умозаключения

Сержант ушел от полковника в крайне удрученном состоянии, в котором мы,
однако же, вынуждены будем его на время оставить, чтобы возвратиться к
Амелии; как только она в это утро проснулась, она сразу попросила миссис
Аткинсон пойти уплатить за их прежнюю квартиру и принести оттуда всю одежду
и кое-что из других вещей.
Однако надежный посыльный вскоре возвратился, не выполнив поручения,
потому что миссис Эллисон заперла все комнаты и рано утром ушла из дома, а
куда именно, служанка не знала.
Потом обе дамы вместе с детьми Амелии сели завтракать, после чего
Амелия объявила, что намерена сейчас же нанять карету и поехать проведать
мужа. Миссис Аткинсон тотчас одобрила это намерение и вызвалась сопровождать
ее туда. По правде говоря, это было и в самом деле, на мой взгляд, довольно
здравое решение, а то, что Буту крайне претила мысль увидеть жену в доме
судебного пристава, то это, пожалуй, следует счесть скорее чрезмерной
щепетильностью и стеснительностью.
Обе дамы были уже одеты и собирались послать за каретой, когда внизу
раздался сильный стук в дверь и, минуту спустя, служанка доложила о приезде
миссис Джеймс.
Амелия была изрядно раздосадована этим визитом: из-за него
откладывалась долгожданная встреча с мужем, чего она жаждала с таким
нетерпением. Не сомневаясь в том, что визит будет кратким, она решила
принять гостью со всей любезностью, на которую только была способна.
На сей раз поведение миссис Джеймс настолько не соответствовало тому
облику чопорной особы, в котором она недавно предстала перед Амелией, что
это могло бы поразить кого угодно из тех, кто знает, что под личиной любой
светской дамы, в которой все лишь игра и притворство, скрывается ее истинный
характер, в соответствии с которым (когда ее истинная природа берет верх)
она себя и ведет. Поэтому самые что ни на есть светские дамы способны с
необычайным пылом и неистовством иногда любить, а иногда злобствовать в
зависимости от природных склонностей, хотя и то, и другое в равной мере
несовместимо с искусственной личиной светской дамы.
Так вот, миссис Джеймс была в глубине души очень доброй женщиной: узнав
о постигшей Амелию беде, она была искренне этим опечалена. Стоило только
полковнику сказать ей о своем намерении предложить Амелии поселиться у них в
доме, как миссис Джеймс тотчас же с этим согласилась; когда утром за
завтраком он сказал ей, что Амелия затрудняется принять их приглашение,