Страница:
нам рассказала о ней миссис Эллисон: ведь она потеряла любимого мужа. Ах,
это такое несчастье, что женщина, способная это пережить, всегда вызывает у
меня удивление, - тут она с нежностью посмотрела на Бута и, бросившись ему
на шею, воскликнула, - Боже милостивый, до чего же я счастлива! Стоит мне
только подумать, каким опасностям вы подвергались, и я благословляю свою
участь!
Добросердечному читателю нетрудно будет себе представить, что Бут
должным образом ответил на столь трогательное выражение любви, и после этого
их разговор стал слишком нежным, чтобы его можно было здесь воспроизвести.
На следующее утро миссис Эллисон обратилась к Буту с такими словами:
- Я не стану, сударь, приносить какие-либо извинения за то, что я вам
сейчас скажу, поскольку это вызвано моим расположением к вам и вашей дорогой
жене. Так вот, я убеждена, сударь, что едва ли случайно вы выходите из дома
только один день в неделю. Ну, а если, сударь, дела ваши и впрямь обстоят не
совсем так, как мне бы этого хотелось, то прошу вас, поскольку я не думаю,
что вы пользуетесь сейчас услугами стряпчего, позволить мне порекомендовать
вам такого человека. Стряпчий, которого я имею в виду, очень опытен в своем
деле и, как мне известно, оказывал немалые услуги джентльменам, испытывавшим
затруднения. Мой дорогой друг, вам вовсе нечего стыдиться своего нынешнего
положения: оно должно быть куда большим позором для тех, кто не обеспечил
средствами к существованию человека, имеющего такие заслуги.
Не поскупившись на слова благодарности миссис Эллисон за ее доброту,
Бут откровенно признался ей, что ее предположения справедливы, и без
колебаний согласился воспользоваться услугами ее приятеля.
Тогда миссис Эллисон поделилась с ним своими опасениями. Она
рассказала, что вчера и сегодня утром видела каких-то гнусных молодчиков
очень подозрительного вида, которые вдвоем или втроем несколько раз
прохаживались под ее окнами.
- Судя по всем этим признакам, мой дорогой друг, - сказала она, - я
советую вам ни на минуту не отлучаться из дома, пока вы не увидитесь со
стряпчим. Я уверена, что он, по меньшей мере, выхлопочет вам право безопасно
передвигаться в пределах вольностей королевского двора. Для этого необходимо
что-то предпринять в конторе зеленого стола {7}; уж не знаю, что именно, но
только знаю, что несколько джентльменов жили здесь у меня без всяких забот
довольно долгое время, нисколько не опасаясь мести своих кредиторов. Однако
до той поры вам следует находиться под неусыпным надзором собственной жены,
но я думаю, что во всей Англии не сыщется мужчина, который не поменял бы
свободу на такую неволю.
С этими словами она удалилась, чтобы послать за стряпчим, и вскоре
пришел сержант с теми же самыми новостями. Он сказал, что ему удалось свести
знакомство с Мэрфи.
- Надеюсь, ваша милость простит меня, - воскликнул Аткинсон, - я сделал
вид, будто вы и мне немного задолжали и что я хотел бы прибегнуть в этом
деле к его услугам. Тогда он сказал, что если я пойду с ним в маршальский
суд {8} и дам показание под присягой насчет этого долга, то он сумеет в
ближайшее время взыскать его, "потому что через день-другой, - вскричал
Мерфи, - этот капитан будет у меня в руках". Мне хотелось бы, - продолжал
сержант, - хоть чем-нибудь помочь вашей милости. Может быть, мне целый день
прогуливаться у дверей вашего дома или заместо привратника караулить вход
изнутри, пока ваша милость не найдет какого-нибудь способа обезопасить себя?
Надеюсь, вы не рассердитесь на меня, но я прошу вас принять все меры
предосторожности, чтобы не угодить в руки Мерфи, ведь он слывет самым
отъявленным негодяем на свете. Боюсь, как бы вы, сударь, не сочли меня
слишком дерзким, но только у меня отложено немного денег, и если они могут
хоть сколько-нибудь вам пригодиться, то прошу вас, ваша милость, располагать
ими по своему усмотрению. Ведь никогда в жизни я не мог бы распорядиться ими
лучше. Примите в соображение, сударь, что всем, что у меня есть, я обязан
вам и моей дорогой госпоже.
С минуту Бут стоял словно громом пораженный, а потом слезы хлынули у
него из глаз и он промолвил:
- Клянусь душой, Аткинсон, ты меня сразил! Мне редко доводилось слышать
о подобной доброте, и я не знаю, какими словами выразить то, что я сейчас
чувствую. Твоими деньгами я, конечно же, не воспользуюсь, но пусть это тебя
не огорчает, ведь при моих нынешних обстоятельствах от них было бы не так уж
много пользы, только не сомневайся и в том, что никогда, пока я жив, я не
забуду твоего великодушного предложения. Однако я все же опасаюсь, как бы
эти молодчики в ближайшие день-два не проникли в дом, а ведь у меня на этот
случай нет другой стражи кроме молоденькой несмышленой служанки, и потому не
откажусь воспользоваться твоим предложением посторожить вход в наши комнаты.
И я нисколько не сомневаюсь, что миссис Эллисон позволит тебе с этой целью
расположиться у нее в гостиной.
Аткинсон с величайшей готовностью взялся выполнять обязанности
привратника, а миссис Эллисон с такой же готовностью предложила ему
расположиться в своей дальней небольшой гостиной, где он и провел три дня
подряд с восьми часов утра и до полуночи и где его по временам навещала
миссис Эллисон, а иногда и Бут с женой, а также миссис Беннет, которая
прониклась к Амелии такой же симпатией, какую та сама питала к ней.
Положение Бута теперь уже ни для кого из окружающих не составляло тайны, и
миссис Беннет часто навещала Амелию во время вынужденного заточения ее мужа,
а следовательно, и его жены.
Ничего заслуживающего внимания за это время, насколько мне помнится, не
произошло, за исключением разве того, что Амелия получила от своей старой
знакомой миссис Джеймс письмецо следующего содержания:
"Миссис Джеймс шлет свой поклон миссис Бут и хотела бы знать, как она
поживает, и, поскольку в течение достаточно долгого времени не имела чести
видеть ее у себя дома или встретить в каком-нибудь публичном месте,
опасается, не послужило ли тому причиной нездоровье".
Амелия уже давно и думать перестала о своей бывшей приятельнице и
пребывала в полной уверенности, что и та точно так же забыла о ее
существовании. Послание это чрезвычайно ее удивило, и она даже усомнилась,
нет ли тут намерения оскорбить ее, особенно упоминанием о том, что Амелия не
появляется в публичных местах, - ведь это было так естественно при ее
нынешнем положении, о котором, как она предполагала, миссис Джеймс была
прекрасно осведомлена. Уступая, однако, просьбам мужа, который ничего так не
жаждал, как вновь помириться со своим приятелем Джеймсом, Амелия решилась
все же нанести визит его жене, чтобы понять, в чем кроется причина столь
необъяснимого поведения.
Теперешняя любезность миссис Джеймс привела Амелию в не меньшее
изумление, нежели ее прежняя холодность. Вознамерившись объясниться
начистоту и дождавшись поэтому, когда все остальные гости откланялись и они
остались вдвоем, Амелия после некоторого молчания и нескольких безуспешных
попыток начать разговор, сказала в конце концов:
- Дорогая Дженни (если вы позволите мне теперь называть вас просто по
имени), неужели вы совсем забыли некую молодую особу, имевшую удовольствие
быть вашей близкой знакомой в Монпелье?
- Дорогая сударыня, кого вы имеете в виду? - воскликнула миссис Джеймс,
крайне озадаченная этим вопросом.
- Себя, - ответила Амелия.
- Вы меня удивляете, сударыня, - пожала плечами миссис Джеймс, - как вы
можете меня об этом спрашивать?
- Я вовсе не хотела вас обидеть, - воскликнула Амелия, - но я в самом
деле желала бы понять, почему вы были так холодны со мной, когда
соблаговолили навестить меня? Как вы полагаете, дорогая моя, могла ли я не
почувствовать разочарования: ведь я ожидала встречи с близким другом, а меня
навестила церемонная чопорная особа? Мне бы хотелось, чтобы вы заглянули
себе в душу и ответили искренне: не считаете ли вы, что у меня были
некоторые основания испытывать неудовлетворенность вашим поведением?
- Признаться, миссис Бут, я крайне вами удивлена, - ответила
собеседница, - и если что-нибудь в моем поведении доставило вам
неудовольствие, то весьма этим огорчена. Я и понятия не имела, что нарушила
чем-то правила хорошего тона, но если это так, то прошу вас, сударыня,
извинить меня.
- Но, дорогая моя, разве слова "хороший тон" тождественны по смыслу со
словом "дружба"? Могла ли я ожидать, когда в последний раз виделась с мисс
Дженни Бат, что в следующий раз она предстанет передо мной в облике светской
дамы, жалующейся на то, что ей приходится взбираться на третий этаж, чтобы
навестить меня, и напускающей на себя такую чопорность, словно она едва со
мной знакома или видит меня в первый раз? Неужели вы думаете, дорогая миссис
Джеймс, что если бы мы с вами поменялись местами и если бы я занимала в
обществе такое же высокое положение, какое занимаете вы, а вас постигли бы
несчастья и унижения, подобные моим, то я не навестила бы вас, даже если бы
ради этого мне пришлось взбираться на высоту лондонской колонны? {9}
- Одно несомненно, сударыня, - воскликнула миссис Джеймс, - либо я
заблуждаюсь относительно вас, либо вы чрезвычайно заблуждаетесь относительно
меня. Как вы можете жаловаться по поводу того, что я не нанесла вам визит,
когда вы сами вот уже почти три недели как не сделали мне ответного визита?
Скажу больше: разве я, несмотря на все это, не отправила вам письмо, а ведь
такой поступок намного превосходит все то, чего можно требовать от дружбы и
высшей благовоспитанности; и, однако же, я на него решилась, поскольку, не
встречая вас нигде в общественных местах, действительно была уверена, что вы
больны.
- Как вы можете мне говорить о том, что я не появляюсь в обществе, -
сказала Амелия, - ведь трудно поверить, что вам совсем ничего неизвестно о
моем нынешнем положении? Разве вы не знали, сударыня, что я разорена?
- Конечно же нет, сударыня, - отозвалась миссис Джеймс, - в противном
случае я, несомненно, была бы крайне этим обеспокоена.
- И все же, дорогая, - воскликнула Амелия, - не могли же вы вообразить,
будто мы благоденствуем, коль скоро вы нашли нас в таком месте и в таком
положении.
- Ну что ж, моя дорогая, - ответила миссис Джеймс, - коль скоро уж вам
первой угодно было упомянуть об этом, то, признаюсь, я и в самом деле была
немного удивлена, увидя, что вы не сняли себе чего-нибудь получше, но решила
про себя, что у вас значит были на сей счет какие-то свои резоны, а я в
таких случаях уже давно положила себе за правило никогда не допытываться
относительно личных дел кого бы то ни было, а особенно моих друзей. Я не
разделяю склонности некоторых дам придерживаться в своих знакомствах лишь
того круга людей, которые живут в определенной части Лондона и которые ни за
что на свете не отправились бы навестить кого-нибудь в Сити {10}. Я во
всяком случае никогда ни с кем не порывала, пока могла поддерживать
знакомство, не нарушая приличий, и могу вас торжественно заверить, что у
меня нет на свете друга, к которому я испытывала бы большее уважение, чем к
миссис Бут.
Как раз в эту минуту появление новой посетительницы положило конец их
дальнейшему объяснению, и Амелия вскоре откланялась; гнева она не таила, но
не могла не испытывать и некоторого презрения к женщине, для которой, как мы
уже намекали читателю, дружба заключалась лишь в пустых формальностях и
соблюдении этикета, которая всех своих знакомых ценила одинаково, а посему
каждый человек, каким бы он ни был, служил лишь для заполнения списка тех,
кому следовало нанести визит, к женщине, которую, в сущности, нисколько не
занимали ни достоинства, ни благополучие кого бы то ни было на свете.
содержащая множество героических материй
По истечении трех дней хлопоты приятеля миссис Эллисон насчет Бута
увенчались таким успехом, что тот теперь опять мог свободно передвигаться в
пределах вольностей двора, нисколько не опасаясь того, что ордер на его
арест будет выдан маршальским судом прежде, чем его об этом предупредят. Что
же касается подозрительного вида молодцов, внушавших поначалу тревогу, то,
как выяснилось теперь, объектом их преследования был не Бут, а совсем другой
несчастный джентльмен.
Избавясь от своих опасений, Бут вновь, как бывало прежде, пошел утром
погулять в Парке. Он встретил там полковника Бата в обществе нескольких
офицеров и очень вежливо поклонился ему. Однако вместо того, чтобы ответить
на его поклон, полковник взглянул ему прямо в лицо с довольно суровым
выражением, и если можно было счесть это знаком внимания, то цель его,
по-видимому, состояла в желании уведомить Бута, что полковник не намерен
обращать на него никакого внимания.
Бут был не столько задет, сколько изумлен таким поведением, и решил
выяснить, что тому причиной. Улучив поэтому момент, когда полковник остался
один, Бут решительно направился к нему и осведомился, не оскорбил ли он его
чем-нибудь? Полковник тотчас же ответил ему с запальчивостью:
- Сударь, я выше того, чтобы считать себя оскорбленным вами, и считаю
ниже своего достоинства пускаться с вами в какие бы то ни было объяснения.
- Я не знаю, сударь, за собой ничего такого, - ответил Бут, - что
заслуживало бы с вашей стороны подобного обращения.
- Видите ли, сударь, - воскликнул полковник, - если бы я не питал к вам
прежде некоторого уважения, то не считал бы вас достойным своего
негодования. Однако поскольку вы по рождению своему джентльмен, и к тому же
офицер, и поскольку я питал к вам прежде уважение, то в знак этого
предоставляю вам самому воздать себе должное. А посему скажу вам, сударь,
что вы вели себя как негодяй.
- Ну, знаете, жаль, что мы с вами находимся в Парке, - вырвалось у
Бута, - не то я бы вас как следует отблагодарил за эту любезность...
- Что ж, сударь, - вскричал полковник, - мы можем очень быстро найти
удобное для нас место!
Бут ответствовал на это, что готов пойти куда угодно. Полковник
попросил его следовать за ним и зашагал вверх по Конститьюшен Хилл к
Гайд-Парку, причем Бут, который сначала не поспевал за спутником, потом даже
перегнал его, и наконец они приблизились к тому месту, которое по
справедливости можно было бы назвать кровавым полем, потому что именно эту
часть Гайд-Парка, расположенную чуть левее аллеи для прогулок верхом,
смельчаки облюбовали в качестве подходящего местечка для отправления
противника на тот свет.
Бут достиг этой аллеи чуть раньше полковника; тот продолжал вышагивать,
не меняя своей поступи, словно какой-нибудь испанец. Сказать по правде,
поторопиться вряд ли было в его власти: он так долго приучал себя к
размеренному шагу, что подобно тому как привыкшую бежать рысцой лошадь едва
ли возможно заставить перейти в галоп, точно так же никакая страсть не могла
принудить полковника изменить свою поступь.
В конце концов обе стороны добрались до желанного места, и тут
полковник не спеша снял свой парик и мундир и аккуратно положил их на траву;
затем, обнажив шпагу, устремился к Буту, который уже держал шпагу наготове,
однако никаких других приготовлений к поединку делать не стал.
Пылая гневом, противники скрестили шпаги; после нескольких выпадов Бут
нанес полковнику сквозную рану и опрокинул его наземь, одновременно завладев
его шпагой.
Как только полковник вновь обрел способность говорить, он подозвал к
себе Бута и с выражением необычайной приязни сказал ему:
- Вы исполнили то, что я почитал своим долгом добиться от вас, и
убедили меня, что вы человек чести и что мой шурин Джеймс заблуждался на ваш
счет, ибо ни один мужчина, таково мое убеждение, способный с таким
благородством обнажить шпагу, не может быть негодяем. Дорогой мальчик,
поцелуйте меня, будь я проклят; я незаслуженно оскорбил ваше достоинство
столь неподобающим словом - вы уж простите меня; но, будь я проклят, если я
не действовал единственно из любви к вам, - мне хотелось дать вам
возможность оправдаться, и вы, признаюсь, это сделали, как надлежит человеку
чести. Уж не знаю, чем это все для меня кончится, однако надеюсь, что
останусь жив по крайней мере для того, чтобы помирить вас с моим шурином.
При этих словах на встревоженном лице Бута выразился настоящий ужас.
- Дорогой полковник, - вопросил он, - зачем вы вынудили меня пойти на
этот шаг? Скажите мне, ради бога, разве я когда-нибудь хоть чем-то оскорбил
вас?
- Меня! - воскликнул полковник. - Дорогое дитя, конечно, вы никогда
ничем меня не оскорбили. Скажу вам больше, во всем этом деле я постоянно
выступал в роли вашего друга. В истории с моим шурином я всегда был на вашей
стороне, до тех пор пока это было совместимо с моим достоинством; но не мог
же я прямо ему в лицо опровергать его слова, хотя мне, конечно, и трудно
было ему поверить. Но что мне было делать? Если бы я не дрался с вами, то не
миновать бы дуэли с ним; надеюсь, однако, достаточно и того, что уже
произошло; дело уладилось само собой - и драться снова вам не придется.
- Не думайте больше обо мне! - воскликнул с жаром Бут. - Ради всего
святого, позаботьтесь лучше о собственном выздоровлении. Позвольте мне
посадить вас в портшез и поскорее доставить к хирургу.
- Клянусь, ты благородный малый, - воскликнул полковник, который был
уже на ногах, - и я очень рад, что дело закончилось так удачно: хотя шпага и
прошла насквозь, но прошла косо, так что, надеюсь, особой опасности для
жизни нет; однако и этого, я полагаю, достаточно, чтобы считать, что дело
завершено с честью, особенно принимая во внимание, с какой быстротой вы меня
разоружили. Рана слегка кровоточит, но я вполне смогу добраться до того
дома, что у реки. И если вы пришлете мне туда портшез, я буду весьма вам
обязан.
Поскольку полковник отказался от какой бы то ни было помощи (у него и в
самом деле было вполне достаточно сил, чтобы передвигаться самостоятельно,
хотя, возможно, и несколько менее важной поступью, нежели обычно), то Бут
отправился к Гровенор-Гейт {11}; там он нанял портшез, с которым вскоре и
возвратился к своему приятелю. Осторожно усадив полковника, Бут сам
сопровождал его пешком до Бонд-Стрит, где в ту пору жил очень известный
хирург {12}.
Прозондировав рану, хирург обернулся к Буту и, догадываясь, что это
явно его рук дело, сказал ему с улыбкой:
- Поверьте слову, сударь, вы справились с задачей как нельзя лучше.
- Сударь, - воскликнул полковник, обращаясь к хирургу, - уж не думаете
ли вы, что я боюсь умереть! Полагаю, мне лучше знать, как подобает вести
себя человеку достойному, и я, кажется, не раз доказал это, идя впереди
наступающих солдат. Так что, когда я спрашиваю, есть ли какая-нибудь
опасность, не воображайте, будто я допытываюсь об этом из страха.
- Помилуйте, полковник, - ответил хирург, быстро раскусивший нрав
осматриваемого им джентльмена, - с моей стороны было бы весьма самонадеянно
утверждать, что человеку, только что получившему сквозное ранение, не грозит
никакая опасность. Но, мне кажется, я могу вас уверить в том, что пока не
вижу опасности, и если только не обнаружатся какие-нибудь более тревожные
симптомы и рана не повлечет за собой лихорадку, то, надеюсь, вы доживете до
того, чтобы вновь со всем присущим вам достоинством идти в сражение впереди
наступающих солдат.
- Что ж, рад был услышать ваше мнение, - промолвил полковник, - потому
что вовсе не желаю умирать, хотя и не боюсь этого. Однако на случай, если
какие-нибудь более тревожные симптомы, нежели те, которых вы опасаетесь, все
же обнаружатся, прошу вас, будьте свидетелем нижеследующего моего заявления:
этот молодой джентльмен совершенно невиновен. Я сам вынудил его совершить
этот поступок. Мой дорогой Бут, я очень доволен тем, как все обернулось. За
всю мою жизнь вы первый сумели взять надо мной верх, однако вам очень
повезло, что вам удалось меня обезоружить, и я не сомневаюсь, у вас достанет
"беспристрастности", чтобы и самому так думать. Коль скоро дело окончилось
ничем, то, следовательно, так угодно было судьбе, и никто из нас не виноват.
Бут от всей души обнял полковника и заверил его, что чрезвычайно
удовлетворен заключением хирурга и вскоре оба наши воителя расстались друг с
другом. Полковник, после того как его рану перевязали, отправился к себе
домой в портшезе, а Бут - к себе пешком, куда он благополучно добрался, не
встретив никого из подручных мистера Мерфи; мысль об этом впервые явилась
ему, когда он был уже вне опасности.
Случившееся вытеснило из его головы все прочие мысли, и он утратил по
этой причине всякое представление о времени; более чем на два часа опоздав к
обеду, он даже и не подозревал о том, что возвращается домой намного позже
обычного.
в которой читателя ожидают материи, заслуживающие того, чтобы над ними
поразмыслить
Прождав мужа более часа, Амелия, знавшая о чрезвычайной его
пунктуальности, решила, что его куда-то неожиданно пригласили, и потому села
обедать с детьми, но так как в отсутствие мужа и еда была ей не в радость,
то обед длился на этот раз очень недолго; она успела все убрать со стола,
прежде чем он возвратился.
Посидев некоторое время с женой и поминутно ожидая, что вот-вот
появится их маленькая служанка, Бут в конце концов не выдержал и скорее, я
полагаю, из любопытства, нежели от голода, осведомился, долго ли еще до
обеда.
- До обеда, дорогой? - с удивлением переспросила Амелия. - А я была
уверена, что вы уже пообедали.
Услыхав отрицательный ответ Бута, его жена тотчас вскочила с места и
кинулась сама накрывать на стол с таким проворством, какое выказала бы самая
усердная хозяйка во всем королевстве в ожидании именитых гостей.
Ни одно из происшествий, о коих до сих пор шла речь в этой истории, не
давало, как мне кажется, читателю особых оснований обвинить Амелию в
предосудительном любопытстве. Читатель, надеюсь, навряд ли и на сей раз
заключит, что ей хоть сколько-нибудь был свойствен этот недостаток, когда
она после столь долгого отсутствия мужа, и подметив в его поведении
кое-какие странности (ибо он был слишком прямодушен, чтобы умело скрывать
свои мысли), спросила его, как только он пообедал:
- Дорогой мой, я уверена, что с вами случилось сегодня нечто необычное,
и прошу вам рассказать мне все как есть.
Бут ответил, что ничего особенного с ним не произошло, а опоздал он
единственно из-за случайной встречи с приятелем, который против обыкновения
очень его задержал. Говорил он многословно и уклончиво; прямая ложь,
возможно, позволила бы ему выпутаться, однако он неумело и тщетно пытался
совместить ложь с правдой, а такие попытки чаще всего изобличают даже самых
опытных обманщиков.
Неудивительно поэтому, что бедняга Бут никоим образом не мог преуспеть
в искусстве, к которому от природы был совершенно неприспособлен. В самом
деле лицо его изобличало правду быстрее, нежели язык успевал солгать, и все
его поведение внушало Амелии тревогу, заставляя подозревать самое худшее.
Прежде всего на ум ей пришло их бедственное материальное положение, и она
решила, что с Бутом что-то случилось из-за происков кредиторов; будучи
слишком мало знакомой с подобного рода вещами, она не подозревала, что если
бы он угодил в руки филистимлян {13} (а именно этим прозвищем нарекли
благочестивые люди судебных исполнителей), то едва ли сумел бы так быстро
очутиться вновь на свободе. Видя тревогу Амелии и отчаявшись придумать
убедительное объяснение, Бут в конце концов решился выложить всю правду или
по крайней мере часть правды, а посему признался, что немного повздорил с
полковником Батом и тот был слегка ранен, но что рана совсем не опасная;
"ну, вот, собственно, - добавил он, - и вся история".
- Если это и в самом деле так, - воскликнула Амелия, - то я благодарю
Провидение, избавившее нас от худшего, но, дорогой мой, зачем вы
поддерживаете знакомство с этим сумасшедшим, который способен сейчас
обниматься с другом, а минуту спустя драться с ним?
- И все же, дорогая моя, - ответил Бут, - вы ведь и сами должны
признать, что хотя он несколько чересчур qui vive {настороже (фр.).}, но
человек чрезвычайно благородный и добросердечный.
- Не говорите мне, - возразила она, - о таком добросердечии и
благородстве, если их можно забыть ради того, чтобы из-за нелепой причуды
пожертвовать другом и всей его семьей. О Господи, - воскликнула она, упав на
колени, - какого несчастья мне удалось сегодня избежать, какого несчастья
избежали эти бедные малютки, благодаря твоему милосердному промыслу! Однако
уверены ли вы в том, - воскликнула она, обратись к мужу, - что рана у этого
чудовища и в самом деле, как вы сказали, не слишком опасна? Мне кажется, что
у меня есть все основания называть его чудовищем, коль скоро он сумел
поссориться с человеком, который не мог, я убеждена, оскорбить его.
В ответ Бут повторил все заверения, полученные им на сей счет от
хирурга, постаравшись добавить кое-что от себя; Амелию объяснения его вполне
успокоили, и вместо того чтобы укорять мужа за совершенный им поступок, она
нежно его обняла и еще раз возблагодарила небо за то, что он остался цел и
невредим.
Вечером Бут настоял на том, чтобы нанести полковнику краткий визит,
хотя Амелия всячески этому противилась и горячо пыталась убедить мужа
отказаться от знакомства, которое, как она сказала, всегда будет источником
это такое несчастье, что женщина, способная это пережить, всегда вызывает у
меня удивление, - тут она с нежностью посмотрела на Бута и, бросившись ему
на шею, воскликнула, - Боже милостивый, до чего же я счастлива! Стоит мне
только подумать, каким опасностям вы подвергались, и я благословляю свою
участь!
Добросердечному читателю нетрудно будет себе представить, что Бут
должным образом ответил на столь трогательное выражение любви, и после этого
их разговор стал слишком нежным, чтобы его можно было здесь воспроизвести.
На следующее утро миссис Эллисон обратилась к Буту с такими словами:
- Я не стану, сударь, приносить какие-либо извинения за то, что я вам
сейчас скажу, поскольку это вызвано моим расположением к вам и вашей дорогой
жене. Так вот, я убеждена, сударь, что едва ли случайно вы выходите из дома
только один день в неделю. Ну, а если, сударь, дела ваши и впрямь обстоят не
совсем так, как мне бы этого хотелось, то прошу вас, поскольку я не думаю,
что вы пользуетесь сейчас услугами стряпчего, позволить мне порекомендовать
вам такого человека. Стряпчий, которого я имею в виду, очень опытен в своем
деле и, как мне известно, оказывал немалые услуги джентльменам, испытывавшим
затруднения. Мой дорогой друг, вам вовсе нечего стыдиться своего нынешнего
положения: оно должно быть куда большим позором для тех, кто не обеспечил
средствами к существованию человека, имеющего такие заслуги.
Не поскупившись на слова благодарности миссис Эллисон за ее доброту,
Бут откровенно признался ей, что ее предположения справедливы, и без
колебаний согласился воспользоваться услугами ее приятеля.
Тогда миссис Эллисон поделилась с ним своими опасениями. Она
рассказала, что вчера и сегодня утром видела каких-то гнусных молодчиков
очень подозрительного вида, которые вдвоем или втроем несколько раз
прохаживались под ее окнами.
- Судя по всем этим признакам, мой дорогой друг, - сказала она, - я
советую вам ни на минуту не отлучаться из дома, пока вы не увидитесь со
стряпчим. Я уверена, что он, по меньшей мере, выхлопочет вам право безопасно
передвигаться в пределах вольностей королевского двора. Для этого необходимо
что-то предпринять в конторе зеленого стола {7}; уж не знаю, что именно, но
только знаю, что несколько джентльменов жили здесь у меня без всяких забот
довольно долгое время, нисколько не опасаясь мести своих кредиторов. Однако
до той поры вам следует находиться под неусыпным надзором собственной жены,
но я думаю, что во всей Англии не сыщется мужчина, который не поменял бы
свободу на такую неволю.
С этими словами она удалилась, чтобы послать за стряпчим, и вскоре
пришел сержант с теми же самыми новостями. Он сказал, что ему удалось свести
знакомство с Мэрфи.
- Надеюсь, ваша милость простит меня, - воскликнул Аткинсон, - я сделал
вид, будто вы и мне немного задолжали и что я хотел бы прибегнуть в этом
деле к его услугам. Тогда он сказал, что если я пойду с ним в маршальский
суд {8} и дам показание под присягой насчет этого долга, то он сумеет в
ближайшее время взыскать его, "потому что через день-другой, - вскричал
Мерфи, - этот капитан будет у меня в руках". Мне хотелось бы, - продолжал
сержант, - хоть чем-нибудь помочь вашей милости. Может быть, мне целый день
прогуливаться у дверей вашего дома или заместо привратника караулить вход
изнутри, пока ваша милость не найдет какого-нибудь способа обезопасить себя?
Надеюсь, вы не рассердитесь на меня, но я прошу вас принять все меры
предосторожности, чтобы не угодить в руки Мерфи, ведь он слывет самым
отъявленным негодяем на свете. Боюсь, как бы вы, сударь, не сочли меня
слишком дерзким, но только у меня отложено немного денег, и если они могут
хоть сколько-нибудь вам пригодиться, то прошу вас, ваша милость, располагать
ими по своему усмотрению. Ведь никогда в жизни я не мог бы распорядиться ими
лучше. Примите в соображение, сударь, что всем, что у меня есть, я обязан
вам и моей дорогой госпоже.
С минуту Бут стоял словно громом пораженный, а потом слезы хлынули у
него из глаз и он промолвил:
- Клянусь душой, Аткинсон, ты меня сразил! Мне редко доводилось слышать
о подобной доброте, и я не знаю, какими словами выразить то, что я сейчас
чувствую. Твоими деньгами я, конечно же, не воспользуюсь, но пусть это тебя
не огорчает, ведь при моих нынешних обстоятельствах от них было бы не так уж
много пользы, только не сомневайся и в том, что никогда, пока я жив, я не
забуду твоего великодушного предложения. Однако я все же опасаюсь, как бы
эти молодчики в ближайшие день-два не проникли в дом, а ведь у меня на этот
случай нет другой стражи кроме молоденькой несмышленой служанки, и потому не
откажусь воспользоваться твоим предложением посторожить вход в наши комнаты.
И я нисколько не сомневаюсь, что миссис Эллисон позволит тебе с этой целью
расположиться у нее в гостиной.
Аткинсон с величайшей готовностью взялся выполнять обязанности
привратника, а миссис Эллисон с такой же готовностью предложила ему
расположиться в своей дальней небольшой гостиной, где он и провел три дня
подряд с восьми часов утра и до полуночи и где его по временам навещала
миссис Эллисон, а иногда и Бут с женой, а также миссис Беннет, которая
прониклась к Амелии такой же симпатией, какую та сама питала к ней.
Положение Бута теперь уже ни для кого из окружающих не составляло тайны, и
миссис Беннет часто навещала Амелию во время вынужденного заточения ее мужа,
а следовательно, и его жены.
Ничего заслуживающего внимания за это время, насколько мне помнится, не
произошло, за исключением разве того, что Амелия получила от своей старой
знакомой миссис Джеймс письмецо следующего содержания:
"Миссис Джеймс шлет свой поклон миссис Бут и хотела бы знать, как она
поживает, и, поскольку в течение достаточно долгого времени не имела чести
видеть ее у себя дома или встретить в каком-нибудь публичном месте,
опасается, не послужило ли тому причиной нездоровье".
Амелия уже давно и думать перестала о своей бывшей приятельнице и
пребывала в полной уверенности, что и та точно так же забыла о ее
существовании. Послание это чрезвычайно ее удивило, и она даже усомнилась,
нет ли тут намерения оскорбить ее, особенно упоминанием о том, что Амелия не
появляется в публичных местах, - ведь это было так естественно при ее
нынешнем положении, о котором, как она предполагала, миссис Джеймс была
прекрасно осведомлена. Уступая, однако, просьбам мужа, который ничего так не
жаждал, как вновь помириться со своим приятелем Джеймсом, Амелия решилась
все же нанести визит его жене, чтобы понять, в чем кроется причина столь
необъяснимого поведения.
Теперешняя любезность миссис Джеймс привела Амелию в не меньшее
изумление, нежели ее прежняя холодность. Вознамерившись объясниться
начистоту и дождавшись поэтому, когда все остальные гости откланялись и они
остались вдвоем, Амелия после некоторого молчания и нескольких безуспешных
попыток начать разговор, сказала в конце концов:
- Дорогая Дженни (если вы позволите мне теперь называть вас просто по
имени), неужели вы совсем забыли некую молодую особу, имевшую удовольствие
быть вашей близкой знакомой в Монпелье?
- Дорогая сударыня, кого вы имеете в виду? - воскликнула миссис Джеймс,
крайне озадаченная этим вопросом.
- Себя, - ответила Амелия.
- Вы меня удивляете, сударыня, - пожала плечами миссис Джеймс, - как вы
можете меня об этом спрашивать?
- Я вовсе не хотела вас обидеть, - воскликнула Амелия, - но я в самом
деле желала бы понять, почему вы были так холодны со мной, когда
соблаговолили навестить меня? Как вы полагаете, дорогая моя, могла ли я не
почувствовать разочарования: ведь я ожидала встречи с близким другом, а меня
навестила церемонная чопорная особа? Мне бы хотелось, чтобы вы заглянули
себе в душу и ответили искренне: не считаете ли вы, что у меня были
некоторые основания испытывать неудовлетворенность вашим поведением?
- Признаться, миссис Бут, я крайне вами удивлена, - ответила
собеседница, - и если что-нибудь в моем поведении доставило вам
неудовольствие, то весьма этим огорчена. Я и понятия не имела, что нарушила
чем-то правила хорошего тона, но если это так, то прошу вас, сударыня,
извинить меня.
- Но, дорогая моя, разве слова "хороший тон" тождественны по смыслу со
словом "дружба"? Могла ли я ожидать, когда в последний раз виделась с мисс
Дженни Бат, что в следующий раз она предстанет передо мной в облике светской
дамы, жалующейся на то, что ей приходится взбираться на третий этаж, чтобы
навестить меня, и напускающей на себя такую чопорность, словно она едва со
мной знакома или видит меня в первый раз? Неужели вы думаете, дорогая миссис
Джеймс, что если бы мы с вами поменялись местами и если бы я занимала в
обществе такое же высокое положение, какое занимаете вы, а вас постигли бы
несчастья и унижения, подобные моим, то я не навестила бы вас, даже если бы
ради этого мне пришлось взбираться на высоту лондонской колонны? {9}
- Одно несомненно, сударыня, - воскликнула миссис Джеймс, - либо я
заблуждаюсь относительно вас, либо вы чрезвычайно заблуждаетесь относительно
меня. Как вы можете жаловаться по поводу того, что я не нанесла вам визит,
когда вы сами вот уже почти три недели как не сделали мне ответного визита?
Скажу больше: разве я, несмотря на все это, не отправила вам письмо, а ведь
такой поступок намного превосходит все то, чего можно требовать от дружбы и
высшей благовоспитанности; и, однако же, я на него решилась, поскольку, не
встречая вас нигде в общественных местах, действительно была уверена, что вы
больны.
- Как вы можете мне говорить о том, что я не появляюсь в обществе, -
сказала Амелия, - ведь трудно поверить, что вам совсем ничего неизвестно о
моем нынешнем положении? Разве вы не знали, сударыня, что я разорена?
- Конечно же нет, сударыня, - отозвалась миссис Джеймс, - в противном
случае я, несомненно, была бы крайне этим обеспокоена.
- И все же, дорогая, - воскликнула Амелия, - не могли же вы вообразить,
будто мы благоденствуем, коль скоро вы нашли нас в таком месте и в таком
положении.
- Ну что ж, моя дорогая, - ответила миссис Джеймс, - коль скоро уж вам
первой угодно было упомянуть об этом, то, признаюсь, я и в самом деле была
немного удивлена, увидя, что вы не сняли себе чего-нибудь получше, но решила
про себя, что у вас значит были на сей счет какие-то свои резоны, а я в
таких случаях уже давно положила себе за правило никогда не допытываться
относительно личных дел кого бы то ни было, а особенно моих друзей. Я не
разделяю склонности некоторых дам придерживаться в своих знакомствах лишь
того круга людей, которые живут в определенной части Лондона и которые ни за
что на свете не отправились бы навестить кого-нибудь в Сити {10}. Я во
всяком случае никогда ни с кем не порывала, пока могла поддерживать
знакомство, не нарушая приличий, и могу вас торжественно заверить, что у
меня нет на свете друга, к которому я испытывала бы большее уважение, чем к
миссис Бут.
Как раз в эту минуту появление новой посетительницы положило конец их
дальнейшему объяснению, и Амелия вскоре откланялась; гнева она не таила, но
не могла не испытывать и некоторого презрения к женщине, для которой, как мы
уже намекали читателю, дружба заключалась лишь в пустых формальностях и
соблюдении этикета, которая всех своих знакомых ценила одинаково, а посему
каждый человек, каким бы он ни был, служил лишь для заполнения списка тех,
кому следовало нанести визит, к женщине, которую, в сущности, нисколько не
занимали ни достоинства, ни благополучие кого бы то ни было на свете.
содержащая множество героических материй
По истечении трех дней хлопоты приятеля миссис Эллисон насчет Бута
увенчались таким успехом, что тот теперь опять мог свободно передвигаться в
пределах вольностей двора, нисколько не опасаясь того, что ордер на его
арест будет выдан маршальским судом прежде, чем его об этом предупредят. Что
же касается подозрительного вида молодцов, внушавших поначалу тревогу, то,
как выяснилось теперь, объектом их преследования был не Бут, а совсем другой
несчастный джентльмен.
Избавясь от своих опасений, Бут вновь, как бывало прежде, пошел утром
погулять в Парке. Он встретил там полковника Бата в обществе нескольких
офицеров и очень вежливо поклонился ему. Однако вместо того, чтобы ответить
на его поклон, полковник взглянул ему прямо в лицо с довольно суровым
выражением, и если можно было счесть это знаком внимания, то цель его,
по-видимому, состояла в желании уведомить Бута, что полковник не намерен
обращать на него никакого внимания.
Бут был не столько задет, сколько изумлен таким поведением, и решил
выяснить, что тому причиной. Улучив поэтому момент, когда полковник остался
один, Бут решительно направился к нему и осведомился, не оскорбил ли он его
чем-нибудь? Полковник тотчас же ответил ему с запальчивостью:
- Сударь, я выше того, чтобы считать себя оскорбленным вами, и считаю
ниже своего достоинства пускаться с вами в какие бы то ни было объяснения.
- Я не знаю, сударь, за собой ничего такого, - ответил Бут, - что
заслуживало бы с вашей стороны подобного обращения.
- Видите ли, сударь, - воскликнул полковник, - если бы я не питал к вам
прежде некоторого уважения, то не считал бы вас достойным своего
негодования. Однако поскольку вы по рождению своему джентльмен, и к тому же
офицер, и поскольку я питал к вам прежде уважение, то в знак этого
предоставляю вам самому воздать себе должное. А посему скажу вам, сударь,
что вы вели себя как негодяй.
- Ну, знаете, жаль, что мы с вами находимся в Парке, - вырвалось у
Бута, - не то я бы вас как следует отблагодарил за эту любезность...
- Что ж, сударь, - вскричал полковник, - мы можем очень быстро найти
удобное для нас место!
Бут ответствовал на это, что готов пойти куда угодно. Полковник
попросил его следовать за ним и зашагал вверх по Конститьюшен Хилл к
Гайд-Парку, причем Бут, который сначала не поспевал за спутником, потом даже
перегнал его, и наконец они приблизились к тому месту, которое по
справедливости можно было бы назвать кровавым полем, потому что именно эту
часть Гайд-Парка, расположенную чуть левее аллеи для прогулок верхом,
смельчаки облюбовали в качестве подходящего местечка для отправления
противника на тот свет.
Бут достиг этой аллеи чуть раньше полковника; тот продолжал вышагивать,
не меняя своей поступи, словно какой-нибудь испанец. Сказать по правде,
поторопиться вряд ли было в его власти: он так долго приучал себя к
размеренному шагу, что подобно тому как привыкшую бежать рысцой лошадь едва
ли возможно заставить перейти в галоп, точно так же никакая страсть не могла
принудить полковника изменить свою поступь.
В конце концов обе стороны добрались до желанного места, и тут
полковник не спеша снял свой парик и мундир и аккуратно положил их на траву;
затем, обнажив шпагу, устремился к Буту, который уже держал шпагу наготове,
однако никаких других приготовлений к поединку делать не стал.
Пылая гневом, противники скрестили шпаги; после нескольких выпадов Бут
нанес полковнику сквозную рану и опрокинул его наземь, одновременно завладев
его шпагой.
Как только полковник вновь обрел способность говорить, он подозвал к
себе Бута и с выражением необычайной приязни сказал ему:
- Вы исполнили то, что я почитал своим долгом добиться от вас, и
убедили меня, что вы человек чести и что мой шурин Джеймс заблуждался на ваш
счет, ибо ни один мужчина, таково мое убеждение, способный с таким
благородством обнажить шпагу, не может быть негодяем. Дорогой мальчик,
поцелуйте меня, будь я проклят; я незаслуженно оскорбил ваше достоинство
столь неподобающим словом - вы уж простите меня; но, будь я проклят, если я
не действовал единственно из любви к вам, - мне хотелось дать вам
возможность оправдаться, и вы, признаюсь, это сделали, как надлежит человеку
чести. Уж не знаю, чем это все для меня кончится, однако надеюсь, что
останусь жив по крайней мере для того, чтобы помирить вас с моим шурином.
При этих словах на встревоженном лице Бута выразился настоящий ужас.
- Дорогой полковник, - вопросил он, - зачем вы вынудили меня пойти на
этот шаг? Скажите мне, ради бога, разве я когда-нибудь хоть чем-то оскорбил
вас?
- Меня! - воскликнул полковник. - Дорогое дитя, конечно, вы никогда
ничем меня не оскорбили. Скажу вам больше, во всем этом деле я постоянно
выступал в роли вашего друга. В истории с моим шурином я всегда был на вашей
стороне, до тех пор пока это было совместимо с моим достоинством; но не мог
же я прямо ему в лицо опровергать его слова, хотя мне, конечно, и трудно
было ему поверить. Но что мне было делать? Если бы я не дрался с вами, то не
миновать бы дуэли с ним; надеюсь, однако, достаточно и того, что уже
произошло; дело уладилось само собой - и драться снова вам не придется.
- Не думайте больше обо мне! - воскликнул с жаром Бут. - Ради всего
святого, позаботьтесь лучше о собственном выздоровлении. Позвольте мне
посадить вас в портшез и поскорее доставить к хирургу.
- Клянусь, ты благородный малый, - воскликнул полковник, который был
уже на ногах, - и я очень рад, что дело закончилось так удачно: хотя шпага и
прошла насквозь, но прошла косо, так что, надеюсь, особой опасности для
жизни нет; однако и этого, я полагаю, достаточно, чтобы считать, что дело
завершено с честью, особенно принимая во внимание, с какой быстротой вы меня
разоружили. Рана слегка кровоточит, но я вполне смогу добраться до того
дома, что у реки. И если вы пришлете мне туда портшез, я буду весьма вам
обязан.
Поскольку полковник отказался от какой бы то ни было помощи (у него и в
самом деле было вполне достаточно сил, чтобы передвигаться самостоятельно,
хотя, возможно, и несколько менее важной поступью, нежели обычно), то Бут
отправился к Гровенор-Гейт {11}; там он нанял портшез, с которым вскоре и
возвратился к своему приятелю. Осторожно усадив полковника, Бут сам
сопровождал его пешком до Бонд-Стрит, где в ту пору жил очень известный
хирург {12}.
Прозондировав рану, хирург обернулся к Буту и, догадываясь, что это
явно его рук дело, сказал ему с улыбкой:
- Поверьте слову, сударь, вы справились с задачей как нельзя лучше.
- Сударь, - воскликнул полковник, обращаясь к хирургу, - уж не думаете
ли вы, что я боюсь умереть! Полагаю, мне лучше знать, как подобает вести
себя человеку достойному, и я, кажется, не раз доказал это, идя впереди
наступающих солдат. Так что, когда я спрашиваю, есть ли какая-нибудь
опасность, не воображайте, будто я допытываюсь об этом из страха.
- Помилуйте, полковник, - ответил хирург, быстро раскусивший нрав
осматриваемого им джентльмена, - с моей стороны было бы весьма самонадеянно
утверждать, что человеку, только что получившему сквозное ранение, не грозит
никакая опасность. Но, мне кажется, я могу вас уверить в том, что пока не
вижу опасности, и если только не обнаружатся какие-нибудь более тревожные
симптомы и рана не повлечет за собой лихорадку, то, надеюсь, вы доживете до
того, чтобы вновь со всем присущим вам достоинством идти в сражение впереди
наступающих солдат.
- Что ж, рад был услышать ваше мнение, - промолвил полковник, - потому
что вовсе не желаю умирать, хотя и не боюсь этого. Однако на случай, если
какие-нибудь более тревожные симптомы, нежели те, которых вы опасаетесь, все
же обнаружатся, прошу вас, будьте свидетелем нижеследующего моего заявления:
этот молодой джентльмен совершенно невиновен. Я сам вынудил его совершить
этот поступок. Мой дорогой Бут, я очень доволен тем, как все обернулось. За
всю мою жизнь вы первый сумели взять надо мной верх, однако вам очень
повезло, что вам удалось меня обезоружить, и я не сомневаюсь, у вас достанет
"беспристрастности", чтобы и самому так думать. Коль скоро дело окончилось
ничем, то, следовательно, так угодно было судьбе, и никто из нас не виноват.
Бут от всей души обнял полковника и заверил его, что чрезвычайно
удовлетворен заключением хирурга и вскоре оба наши воителя расстались друг с
другом. Полковник, после того как его рану перевязали, отправился к себе
домой в портшезе, а Бут - к себе пешком, куда он благополучно добрался, не
встретив никого из подручных мистера Мерфи; мысль об этом впервые явилась
ему, когда он был уже вне опасности.
Случившееся вытеснило из его головы все прочие мысли, и он утратил по
этой причине всякое представление о времени; более чем на два часа опоздав к
обеду, он даже и не подозревал о том, что возвращается домой намного позже
обычного.
в которой читателя ожидают материи, заслуживающие того, чтобы над ними
поразмыслить
Прождав мужа более часа, Амелия, знавшая о чрезвычайной его
пунктуальности, решила, что его куда-то неожиданно пригласили, и потому села
обедать с детьми, но так как в отсутствие мужа и еда была ей не в радость,
то обед длился на этот раз очень недолго; она успела все убрать со стола,
прежде чем он возвратился.
Посидев некоторое время с женой и поминутно ожидая, что вот-вот
появится их маленькая служанка, Бут в конце концов не выдержал и скорее, я
полагаю, из любопытства, нежели от голода, осведомился, долго ли еще до
обеда.
- До обеда, дорогой? - с удивлением переспросила Амелия. - А я была
уверена, что вы уже пообедали.
Услыхав отрицательный ответ Бута, его жена тотчас вскочила с места и
кинулась сама накрывать на стол с таким проворством, какое выказала бы самая
усердная хозяйка во всем королевстве в ожидании именитых гостей.
Ни одно из происшествий, о коих до сих пор шла речь в этой истории, не
давало, как мне кажется, читателю особых оснований обвинить Амелию в
предосудительном любопытстве. Читатель, надеюсь, навряд ли и на сей раз
заключит, что ей хоть сколько-нибудь был свойствен этот недостаток, когда
она после столь долгого отсутствия мужа, и подметив в его поведении
кое-какие странности (ибо он был слишком прямодушен, чтобы умело скрывать
свои мысли), спросила его, как только он пообедал:
- Дорогой мой, я уверена, что с вами случилось сегодня нечто необычное,
и прошу вам рассказать мне все как есть.
Бут ответил, что ничего особенного с ним не произошло, а опоздал он
единственно из-за случайной встречи с приятелем, который против обыкновения
очень его задержал. Говорил он многословно и уклончиво; прямая ложь,
возможно, позволила бы ему выпутаться, однако он неумело и тщетно пытался
совместить ложь с правдой, а такие попытки чаще всего изобличают даже самых
опытных обманщиков.
Неудивительно поэтому, что бедняга Бут никоим образом не мог преуспеть
в искусстве, к которому от природы был совершенно неприспособлен. В самом
деле лицо его изобличало правду быстрее, нежели язык успевал солгать, и все
его поведение внушало Амелии тревогу, заставляя подозревать самое худшее.
Прежде всего на ум ей пришло их бедственное материальное положение, и она
решила, что с Бутом что-то случилось из-за происков кредиторов; будучи
слишком мало знакомой с подобного рода вещами, она не подозревала, что если
бы он угодил в руки филистимлян {13} (а именно этим прозвищем нарекли
благочестивые люди судебных исполнителей), то едва ли сумел бы так быстро
очутиться вновь на свободе. Видя тревогу Амелии и отчаявшись придумать
убедительное объяснение, Бут в конце концов решился выложить всю правду или
по крайней мере часть правды, а посему признался, что немного повздорил с
полковником Батом и тот был слегка ранен, но что рана совсем не опасная;
"ну, вот, собственно, - добавил он, - и вся история".
- Если это и в самом деле так, - воскликнула Амелия, - то я благодарю
Провидение, избавившее нас от худшего, но, дорогой мой, зачем вы
поддерживаете знакомство с этим сумасшедшим, который способен сейчас
обниматься с другом, а минуту спустя драться с ним?
- И все же, дорогая моя, - ответил Бут, - вы ведь и сами должны
признать, что хотя он несколько чересчур qui vive {настороже (фр.).}, но
человек чрезвычайно благородный и добросердечный.
- Не говорите мне, - возразила она, - о таком добросердечии и
благородстве, если их можно забыть ради того, чтобы из-за нелепой причуды
пожертвовать другом и всей его семьей. О Господи, - воскликнула она, упав на
колени, - какого несчастья мне удалось сегодня избежать, какого несчастья
избежали эти бедные малютки, благодаря твоему милосердному промыслу! Однако
уверены ли вы в том, - воскликнула она, обратись к мужу, - что рана у этого
чудовища и в самом деле, как вы сказали, не слишком опасна? Мне кажется, что
у меня есть все основания называть его чудовищем, коль скоро он сумел
поссориться с человеком, который не мог, я убеждена, оскорбить его.
В ответ Бут повторил все заверения, полученные им на сей счет от
хирурга, постаравшись добавить кое-что от себя; Амелию объяснения его вполне
успокоили, и вместо того чтобы укорять мужа за совершенный им поступок, она
нежно его обняла и еще раз возблагодарила небо за то, что он остался цел и
невредим.
Вечером Бут настоял на том, чтобы нанести полковнику краткий визит,
хотя Амелия всячески этому противилась и горячо пыталась убедить мужа
отказаться от знакомства, которое, как она сказала, всегда будет источником