Страница:
куда более изысканного свойства. Втайне Джеймс не переставал удивляться, как
это он прежде не разглядел столь несравненные красоту и совершенство.
Удивление полковника было, разумеется, более чем естественно, и потому мы,
не исключая возникновения подобного чувства и у читателя, сочли необходимым
дать соответствующее объяснение в предшествующей главе.
Поначалу полковник глаз не сводил с Амелии; он явно был застигнут
врасплох и потерял свободу прежде, чем почуял грозившую ему опасность.
Однако голос разума, намекнувший полковнику о произошедшей с ним скрытой от
посторонних глаз перемене, тут же намекнул, что ему следует вести себя
крайне осторожно; таким образом, тайные побуждения возникли у Джеймса
одновременно с пониманием необходимости держать их в секрете. А посему в
продолжение разговора он становился все более осмотрителен и лишь изредка
украдкой бросал взгляды на Амелию. Необычная задумчивость Бута внушала
Джеймсу опасение, не успел ли он уже выдать себя столь внезапно вспыхнувшим
чувством к супруге приятеля еще до того, как сам о нем догадался.
Амелия же весь день пребывала в наилучшем расположении духа и даже не
заметила появившегося на лице мужа выражения недовольства; однако же оно не
ускользнуло от внимания полковника: нечистая совесть, согласно приведенному
нами выше наблюдению, куда проницательнее невинности.
Действительно ли поведение полковника, как тот заподозрил, вызвало у
Бута смутные догадки на сей счет, судить не беремся; можем только
констатировать со всей определенностью, что вид Бута разительно отличался от
обычного и эта перемена ощущалась слишком явственно. Речь его утратила
прежнюю живость, а лицо, выражавшее, как правило, открытость и добродушие,
хотя и не приобрело печати озлобленности или угрюмости, но выглядело теперь
серьезным и печальным.
Хотя сомнения полковника и вынудили его, как уже отмечалось, к
сдержанности, однако откланяться он все же никак не решался. Короче, он
продолжал сидеть в кресле, словно был прикован к нему неведомыми чарами,
время от времени поглядывая украдкой на хозяйку, потворствуя тем самым
возрастающей страсти, и недостаточно владел собой, чтобы уйти. В конце
концов соображения приличия вынудили его приказать своей бренной оболочке
подняться с места и прервать до нелепости затянувшийся визит. Оставшись с
Бутом наедине, Амелия вновь заговорила о детях и со всеми подробностями еще
раз описала мужу свой визит к милорду. Бут, хотя он был чем-то явно
расстроен, по мере сил старался сделать вид, будто слушает ее рассказ с
удовольствием; несмотря на столь неуклюжее притворство, Амелия нимало не
усомнилась в его искренности: ведь ей и в голову не могло прийти, что супруг
испытывает досаду и раздражение, - для подобных чувств она не видела ни
малейшего повода, тем более теперь, когда Бут помирился с Джеймсом и,
следовательно, был, как она полагала, вполне и совершенно счастлив.
Бут же почти всю ночь не смыкал глаз и только под утро слегка забылся,
однако сон отнюдь не принес ему успокоения: не успел он задремать, как его
начали преследовать и мучить кошмары, один ужаснее другого; он метался, не
находя себе места, пока не разбудил до крайности перепугавшуюся Амелию, и та
решила, что он тяжело заболел, хотя ни малейших признаков лихорадки не
наблюдалось и даже, напротив того, лоб у него был, пожалуй, холоднее
обычного.
Бут убедил жену, что вполне здоров, вот только сон к нему никак не
идет, и тогда она тоже простилась со сном и попыталась скрасить его
бодрствование беседой. Она сразу же заговорила о его светлости и повторила
мужу все, что поведала ей миссис Эллисон о чрезвычайной доброте милорда к
своим родственникам - сестре, племяннику и племяннице.
- Дорогой мой, - прибавила Амелия, - невозможно описать, как они любят
своего дядю, а это для меня бесспорное свидетельство его отеческой доброты к
ним.
Она продолжала свою речь в том же духе и под конец выразила сожаление о
том, что подобное душевное благородство так редко сочетается с огромным
богатством.
Вместо того чтобы разделить чувства .Амелии, Бут лишь холодно заметил:
- Однако считаете ли вы, дорогая, что поступили правильно, приняв все
эти ценные безделушки, которые дети принесли домой? И позвольте еще раз вас
спросить, чем мы сумеем отплатить за подобные одолжения?
- Как хотите, дорогой мой, - воскликнула Амелия, - но вы уж чересчур
серьезно к этому относитесь. Я меньше всего склонна преуменьшать доброту
милорда, ибо всегда буду считать, что мы оба бесконечно ему обязаны;
согласитесь, однако, что при таком огромном состоянии эти расходы на подарки
- сущий пустяк. Что же касается нашего воздаяния, то разве чувство
удовлетворения, доставляемое ему собственной щедростью, не вознаграждает его
сполна? А другого, я убеждена, он и не ожидает.
- Что ж, моя дорогая, - воскликнул Бут, - будь по-вашему; должен
признаться у меня еще никогда не было оснований жаловаться на вашу
рассудительность, и, возможно, я был неправ, испытывая такое беспокойство по
этому поводу.
- Беспокойство, - вот дитя, так дитя! - с жаром отозвалась Амелия. -
Боже милостивый, неужели такая малость могла стать причиной вашего
беспокойства?
- Признаюсь, именно так, - ответил Бут, - именно это не давало мне
спокойно уснуть.
- Но в таком случае пусть лучше дьявол забрал бы себе все эти
побрякушки еще до того, как дети увидели их! - воскликнула Амелия. - Что бы
я сама об этом не думала, - обещаю вам, что они никогда больше не возьмут и
грошового подарка; если я и причинила вам беспокойство, то будьте ко мне
справедливы и поверьте, что я в этом ни чуточки неповинна.
При этих словах жены Бут привлек ее к себе, нежно обнял и, с особым
выражением повторив слово "неповинна", воскликнул:
- Сохрани Господь, чтобы я когда-нибудь подумал иначе! О, никого из
мужчин Всевышний не благословил таким счастьем!
- Пусть так, - сказала Амелия, улыбаясь, - но все же скажите
откровенно, дорогой, а я обещаю, что не стану ни сердиться, ни осуждать вас
за это, - не гордость ли тайной причиной вашей боязни быть чем-то обязанным
милорду?
- Возможно, - ответил Бут, - и, если вам угодно, считайте, что это
страх. Признаюсь, чувствовать себя обязанным - для меня страшнее всяких
долгов, ибо я не раз убеждался в том, что человек, оказывающий вам услугу,
рассчитывает на тысячекратное вознаграждение.
На этом, собственно, и завершилась наиболее существенная часть их
беседы, и вскоре оба супруга крепко уснули, обнимая друг друга, и никакие
тревоги, ни мрачные предчувствия не нарушали больше сон Бута.
Поскольку ночь выдалась тревожной и сладкий сон пришел к ним лишь под
Утро, они оставались в постели до полудня и встали в отличном расположении
Духа, Амелия принялась хлопотать по хозяйству, а Бут решил проведать
раненого полковника.
Здоровье полковника заметно шло на поправку, и Бут был рад этому
обстоятельству куда больше, нежели оказанному ему приему, ибо полковник
принял его чрезвычайно холодно, а когда Бут сказал, что вполне удовлетворен
разъяснениями, полученными им от его шурина, Бат вскинул голову и с
язвительной усмешкой молвил:
- Весьма рад за вас, сударь, и если вы считаете, что такие вещи можно
уладить подобным образом, то будь я проклят, если это хоть сколько-нибудь
меня занимает. Ведь моя честь тут нисколько не задета.
- Никто, я полагаю, - воскликнул Бут, - не посмеет задеть ее.
- Вы так считаете! - сказал полковник. - Что ж, я думаю, сударь, вы и в
самом деле могли в этом не сомневаться; уж в чем-в чем, но по крайней мере в
одном у вас не может быть ни малейших сомнений, если бы кто-нибудь отважился
задеть мою честь, я отправил бы его на самое дно преисподней, будь я
проклят; в чем-в чем, а уж в этом можете не сомневаться.
Застав полковника в таком настроении, Бут, естественно, не испытывал
особой охоты засиживаться у него, да и сам хозяин, судя по всему, тоже не
был расположен к беседе. Посему Бут вскоре возвратился домой, к Амелии,
которая тем временем выполняла обязанности поварихи с тем же удовольствием,
с каким светская модница наряжается для поездки на бал.
в которой наше повествование возвращается несколько вспять
Прежде чем продолжить нашу историю, поведаем читателю о том, что
произошло между Амелией и миссис Эллисон в то время, когда Бут находился у
полковника. Мы уже упоминали, что Амелия прониклась чрезвычайной симпатией к
миссис Беннет и что это чувство с каждой новой встречей все более
усиливалось; по мнению Амелии, и внешность, и характер ее новой знакомой
свидетельствовали о редкостной доброте и деликатности - и она жаждала узнать
всю ее историю.
Утром того самого дня миссис Беннет навестила миссис Эллисон, и Амелия
обменялась с ней двумя-тремя фразами. Как только она ушла, Амелия призналась
миссис Эллисон, что ее приятельница очень пришлась ей по душе и что ей
хотелось бы узнать более подробно ее историю.
- Ведь женщина, способная более трех лет после смерти мужа так
непритворно горевать о нем, - сказала она, - должна отличаться какими-то
редкими достоинствами.
- О, - воскликнула миссис Эллисон, - вот уж кого по справедливости
можно назвать преданнейшей из жен! Да и вообще, с какой стороны ни
взглянуть, она, конечно, весьма достойная женщина; а больше всего она
нравится мне тем, что очень уж напоминает вас, - и наружностью, и особенно
голосом. Но, что касается меня, то ничего особенно примечательного о ее
судьбе я не знаю кроме того, о чем уже вам рассказывала; отец ее был
духовного звания, приданого у нее то ли вовсе не было, то ли было очень уж
небольшое, она вышла замуж по любви за бедного священника, который умер,
оставя ее в крайней нужде. Если вам любопытно, я покажу вам письмо, которое
она написала мне как раз в ту пору, но только вы должны пообещать мне, что
никогда ей об этом не расскажете: ведь я никогда еще никому это письмо не
показывала, - с этими словами миссис Эллисон вынула из ящика своего бюро
письмо и передала его Амелии, присовокупив:
- Поверьте, сударыня, это такая красноречивая картина нищеты, что тут
уж ничего не прибавить.
"ДОРОГАЯ СУДАРЫНЯ, поскольку кроме Вас у меня нет на свете друзей, то
Вы, я надеюсь, простите меня за то, что я обращаюсь при таких
обстоятельствах к Вам, хотя не знаю, можете ли Вы помочь мне в беде, а если
и можете, то есть ли у меня какие-нибудь основания считать, что Вы должны
это сделать. Мой несчастный, любимый... о, Боже... лежит дома мертвый, и
после того как я с таким трудом собрала необходимые для погребения средства,
в мой дом ворвалась шайка негодяев и наложила арест на все, что у меня было,
даже на его дорогие, дорогие останки, и мне угрожают, что не дадут их
похоронить. Именем Всевышнего заклинаю Вас, подайте мне хотя бы какой-нибудь
совет; рядом стоит маленький Томми и просит у меня хлеба, которого у меня
нет. Я не в силах сказать Вам еще что-либо кроме того, что остаюсь Вашей
самой несчастной, покорнейшей слугой
М. Беннет".
Амелия прочитала это письмо дважды и, возвращая его с глазами, полными
слез, спросила, каким же образом бедняжке удалось выбраться из такой беды.
- Уж будьте покойны, сударыня, - ответствовала миссис Эллисон, - как
только я прочитала эти строки, я тотчас отправилась в путь. Что касается
ареста, наложенного будто бы на останки покойного, то оказалось, что ее
просто этим стращали, но все прочее было сущей правдой. Я тотчас же послала
за тем самым джентльменом, к которому посоветовала обратиться и мистеру
Буту, и поручила ему заняться погребением покойного, а мою подругу с
ребенком сразу же увезла к себе домой, где она и находилась несколько
месяцев в самом плачевном состоянии. Потом я уговорила ее уехать в провинцию
и подыскала ей квартиру у одной моей приятельницы в Сент-Эдмундсбери {6}, а
уж там свежий воздух и живописные окрестности помогли ей постепенно прийти в
себя; ну, а через год она возвратилась в Лондон в таком же добром здравии, в
каком пребывает, я считаю, и по сей день.
- Я боюсь спрашивать, - воскликнула Амелия, - и все-таки жажду узнать,
что же сталось с ее несчастным ребенком?
- А он умер, - ответила миссис Эллисон, - примерно через полгода, и
мать поначалу убивалась по нем почти так же сильно, как и по мужу, но на
этот раз мне стоило уже меньших трудов утешить ее, хотя и пришлось ухаживать
за ней почти две недели.
- Какая же вы добрая, - сказала Амелия, - и как я вас за это люблю.
- Увы, сударыня, - отозвалась та, - какой был бы прок от всех моих
усилий, если бы не великодушие благороднейшего из людей - моего кузена! Как
только милорд узнал от меня о бедственном положена вдовы, он тотчас же
назначил ей сто пятьдесят фунтов в год пожизненного содержания.
- Право, до чего же это благородно и великодушно с его стороны, -
воскликнула Амелия. - Признаюсь, миссис Эллисон, я начинаю испытывать любовь
к вашему кузену.
- Что ж, коли так, позвольте мне в таком случае объявить вам, -
подхватила ее собеседница, - что любовь, я в этом убеждена, никогда не
бывает безответной; если бы вы только знали, что милорд вчера тихонько
сказал за вашей спиной...
- Вот как, и что же он сказал, миссис Эллисон? - воскликнула Амелия.
- Он сказал, - ответила миссис Эллисон, - что еще никогда в жизни не
видал такой красавицы. Ах, что толку желать напрасно, и все-таки я ничего не
могу с собой поделать. О, миссис Бут, если бы вы не были замужем, я
наверняка сделала бы вас самой счастливой женщиной на свете. И скажу вам от
чистого сердца, что еще не встречала женщину, которая бы больше этого
заслуживала.
- Я весьма вам признательна, сударыня, за столь лестное мнение обо мне,
- откликнулась Амелия, - но я уже и без того считаю себя самой счастливой
женщиной на свете. Наши обстоятельства, что и говорить, могли бы быть
несколько более благоприятными, но, дорогая миссис Эллисон, какое богатство
может перевесить счастье иметь такого мужа, как мой?
- Боюсь, дорогая сударыня, - возразила миссис Эллисон, - что при
взвешивании вы далеко не беспристрастны. Я, разумеется, не отрицаю, что
мистер Бут очень даже приятный джентльмен, и, упаси Боже, вовсе не собираюсь
унижать его в ваших глазах, а все же я и на исповеди не могла бы удержаться
и прямо сказала бы, на чьей стороне превосходство; на мой взгляд у мужчин
куда больше оснований завидовать мистеру Буту, нежели у женщин - завидовать
вам.
- Нет уж, увольте, я такого не потерплю, - запротестовала Амелия. - Вы
утратите всю мою любовь, если хоть сколько-нибудь неуважительно отнесетесь к
моему мужу. Вы просто его не знаете, миссис Эллисон, а ведь это лучший,
добрейший, достойнейший из мужчин. Мне и прежде случалось замечать, что вы
питаете к нему некоторое нерасположение. Право, никак не могу взять в толк,
что тому причиной. Если он сказал или допустил по отношению к вам
какую-нибудь неучтивость, то могу с уверенностью утверждать, что он это
сделал без всякого умысла. Вследствие крайней живости характера он бывает
подчас чересчур беспечным, но я убеждена, что едва ли в чьей груди билось
такое бесхитростное, такое беззлобное сердце.
- Коль скоро вы воспринимаете это так всерьез, - воскликнула миссис
Эллисон, - то я умолкаю. Как вы могли заподозрить меня в нерасположении к
человеку, с которым я всегда была так уважительна? Уж не обессудьте, но
утверждать, будто я считаю его или любого другого мужчину на свете достойным
вас, - настолько кривить душой я не в силах. И уж если вы принуждаете меня к
признанию, так знайте же, что женщина, в которой такая красота сочетается с
таким умом и с такой добротой, могла бы, не боясь прослыть тщеславной,
домогаться объятий любого из королей Европы.
- Увы, дорогая моя миссис Эллисон, - ответила Амелия, - неужели вы
считаете, что счастье и корона так тесно друг с другом связаны? Сколько
женщин, лежавших в объятьях королей, были глубоко несчастны! Но даже обладай
я и в самом деле всеми теми достоинствами, которые вы мне приписываете, то и
тогда считала бы, что все они сполна вознаграждены тем, что по милости
Божьей судьба послала мне именно такого человека. И, клянусь честью, я не
поменялась бы своим жребием ни с одной королевой в мире.
- Что ж, среди женщин найдется немало таких, которые охотно станут вам
вторить, - сказала миссис Эллисон, - однако я никогда не забуду начало
песенки мистера Конгрива; мой муж так ее любил, что постоянно напевал:
Любовь - только слабость рассудка,
Коль нет честолюбия в ней {7}.
- Нет уж, на мой вкус, любовь без выгоды - малосъедобное блюдо.
- И давно вы придерживаетесь такого мнения? - спросила Амелия,
улыбаясь.
- С тех пор, как родилась, - ответила миссис Эллисон, - или, по крайней
мере, сколько себя помню.
- И неужели вы так-таки ни разу не отступили от столь благородного
образа мыслей? - поинтересовалась Амелия.
- Никогда за всю мою жизнь, - ответствовала та.
- Ах, миссис Эллисон, миссис Эллисон, отчего в самом деле мы всегда
порицаем тех, кто неискренен, признаваясь в своих поступках, в то время как
мы сами нередко стыдимся признаться в чем-то хорошем? Иные из женщин на моем
месте, наверно, рассердились бы на вас за то, что вы не поверили им свою
тайну, но я никогда не добиваюсь узнать более того, что другие сочли
необходимым мне доверить. Поверьте, однако, я не стала бы намекать вам на
то, что мне все известно, если бы не одобряла ваш выбор; напротив, я одобряю
его всем сердцем. Вашему избраннику недостает хороших манер, но этому вам
будет нетрудно его обучить, а что до его хороших качеств, то я сама готова
за них поручиться, и нисколько не сомневаюсь, коль скоро вы сами признались
мне в своем к нему расположении, что вы будете самой счастливой женщиной на
свете.
- Клянусь честью, - вскричала миссис Эллисон, совершенно озадаченная, -
я никак не возьму в толк, о чем это вы говорите?
- Клянусь честью, вы меня удивляете, - произнесла Амелия, - но в таком
случае я умолкаю.
- Нет уж, в таком случае я желаю знать, что вы имеете в виду, -
потребовала ее собеседница.
- Что же я еще могу иметь в виду, как не ваш брак с сержантом
Аткинсоном?
- С сержантом Аткинсоном! - запальчиво подхватила миссис Эллисон. - Мой
брак с сержантом!
- Что ж, в таком случае с мистером Аткинсоном, а потом капитаном
Аткинсоном, если вам угодно, поскольку я надеюсь увидеть его в таком чине.
- Неужто вы такого мнения обо мне, - сказала миссис Эллисон, - что
воображаете, будто я способна настолько унизиться? Чем я провинилась, миссис
Бут, что вы так невысоко меня цените? Я и в самом деле убеждаюсь, что, как
изрек Соломон {8}, "женщинам следует сторожить врата своих уст". Да мне и в
голову не могло прийти, что пустячная и безобидная вольность в моем
разговоре может внушить кому-нибудь мысль, будто я способна питать серьезное
намерение опозорить свою семью! Смею вас заверить, сударыня, что хотя я и
сдаю сейчас квартиры, однако же родилась в благородном семействе. Очень
немногие из моих жильцов, я полагаю, могут со мной в этом отношении
тягаться.
- Если я вас чем-нибудь обидела, сударыня, - произнесла Амелия, - то
весьма об этом сожалею и прошу вас простить меня; однако помимо того, что я
сама слыхала от вас, мистер Бут сообщил мне...
- О, конечно, - перебила миссис Эллисон, - мне прекрасно известно, как
дружески относится ко мне мистер Бут. И я, конечно, слишком хорошего о вас
мнения, чтобы подумать, будто это вам самим пришло в голову. Что и говорить,
я чрезвычайно обязана мистеру Буту.
- Скажу вам больше, - прибавила Амелия, - даже и сам сержант пребывает
в таком же заблуждении, ибо мистер Бут, как я уверена, только повторил мне
его слова.
- Наглый прощелыга! - воскликнула миссис Эллисон. - Теперь я буду
знать, что впредь подобных молодцов следует держать от себя на почтительном
расстоянии. Я расскажу вам, сударыня, как все было на самом деле. Встав рано
утром, я узнала, что этот малый дожидается в передней, и поскольку вы
изъявили к нему некоторое расположение как к своему молочному брату... да и
вообще я не могу не признать, что он весьма обходительный малый... Так вот,
я отчитала свою служанку за то, что она не проводила его в маленькую комнату
в глубине дома, и предложила ему после этого пройти в гостиную. Могла ли я
предположить, что он примет обычную ничего не значащую любезность за
поощрение?
- Позвольте, но в таком случае я хочу отдать справедливость и моему
несчастному брату, - сказала Амелия. - Ведь я сама была свидетелем тому, как
вы выказывали ему гораздо большее поощрение.
- Что ж, быть может, и выказывала, - сказала миссис Эллисон. - Я всегда
бываю чересчур неосторожна в выражениях, но не могу же я отвечать за каждое
свое слово.
Она попыталась затем переменить тон и с деланным смехом обратила все в
шутку, после чего обе дамы расстались с виду в хорошем расположении духа, и
Амелия занялась своими домашними обязанностями, за которыми мистер Бут и
застал ее в конце предыдущей главы.
повествующая об одном из ряда вон выходящем происшествии
После полудня Бут вместе с Амелией и детьми отправился в Парк подышать
свежим воздухом. Во время прогулки Амелия рассказала мужу о том, чем
кончился ее утренний разговор с миссис Эллисон, уже известный читателю из
предыдущей главы. По ее словам, их хозяйка самым решительным образом
настаивала на том, что у нее и в мыслях нет выходить замуж за сержанта, и
потому бедняга Аткинсон, видно, заблуждается, принимая чрезмерное
легкомыслие за серьезное поощрение, Амелия очень попросила Бута никогда
больше не подшучивать над миссис Эллисон на этот счет. Выслушав все это, Бут
расхохотался.
- Душа моя, - сказал он, - ты так доверчива и бесхитростна, что
провести тебя ровно ничего не стоит! Ведь ты и понятия не имеешь о коварстве
и лживости женщин! Я, например, знавал одну молодую особу, которая вопреки
желанию отца вышла замуж за офицера из нашего полка, и вот всякий раз, когда
я гулял с ней (а это случалось нередко, поскольку я дружил с ее отцом), она
ни с того, ни с сего то и дело высмеивала и поносила супруга (они в то время
уже состояли в браке) и крайне удивлялась и негодовала по поводу широко
распространяемого слуха о том, что она способна снизойти до такого парня,
между тем как она и взглянуть на него не может без насмешки и презрения. А
немного спустя она оповестила общество о своем замужестве и вполне
благопристойно разрешилась от бремени. Потом мы не раз встречались, но я не
замечал в ней и тени смущения, хотя она, надо думать, всем сердцем ненавидит
меня за все, что я от нее слышал прежде.
- Но какой же у миссис Эллисон резон скрывать этот брак, - воскликнула
Амелия, - ведь ей прекрасно известно, что мы узнаем об этом, и притом
немедленно.
- Откуда мне знать, с какой целью она это делает, - заметил Бут. -
Иногда можно почти наверняка утверждать, что человек врет просто
удовольствия ради. Но в чем я уверен, так это в том, что скорее положусь на
одно только слово сержанта, чем на все речи пятидесяти миссис Эллисон,
скрепленные клятвой. Во всяком случае Аткинсон не стал бы мне говорить об
этом без явного с ее стороны подстрекательства, да и после всего того, чему
мы сами были свидетелями, не требуется питать к нему особого доверия, чтобы
принять за чистую монету все, что он рассказывает о поведении этой особы.
Амелия промолчала, и в продолжение всей чрезвычайно приятной прогулки
они уже больше к этому предмету не возвращались.
Придя домой, Амелия с изумлением обнаружила, что в их отсутствие в
комнате явно кто-то хозяйничал. Подарки, полученные детьми от милорда, были
разбросаны по комнате, а ее собственные платья, находившиеся в комоде, были
разложены на кровати.
Она тотчас же позвала наверх девочку служанку, у которой, как Амелия
лишь теперь при свете свечи разглядела, было заплаканное лицо, чего она
прежде, когда та открывала им дверь, совершенно не заметила из-за темноты в
передней.
Служанка тут же упала перед ней на колени:
- Ради Бога, сударыня, не сердитесь на меня. Ведь я осталась в доме
одна, а тут кто-то застучал в дверь, вот я ее и открыла; откуда мне было
знать, что так получится. Я подумала, кто ж это может быть, как не вы или
мой господин, или миссис Эллисон, но не успела я открыть дверь, как этот
мошенник ворвался в Дом и побежал наверх, а что он там у вас украл, я и
знать не знаю. Одно только вам скажу, что я все равно не смогла бы ему
помешать, такой это был ражий детина и в каждой руке держал по пистолету;
если бы я стала звать на помощь, то, поверьте, он бы меня тут же убил. Уж я
такого страха натерпелась, какого за всю жизнь не упомню: до сих пор никак
не приду в себя. Он, я думаю, и сейчас еще где-нибудь в доме прячется,
потому что я не видела, как он выходил.
Выслушав рассказ служанки, Амелия выказала некоторую тревогу, однако
куда меньшую, нежели обнаружили бы в подобном случае многие другие дамы,
ведь испуг, я полагаю, служит им иногда лишь поводом продемонстрировать
кое-какие приличествующие данному случаю чары. Чары эти подобно тому, что
мистер Аддисон {9} говорит о некоторых добродетелях, -
Бегут дневного света и таятся
В тиши, когда вокруг покой и мир.
Открыв окно, Бут позвал на помощь двух носильщиков портшеза и вместе с
ними обыскал весь дом, но все было напрасно - вора уже и след простыл, хотя
это он прежде не разглядел столь несравненные красоту и совершенство.
Удивление полковника было, разумеется, более чем естественно, и потому мы,
не исключая возникновения подобного чувства и у читателя, сочли необходимым
дать соответствующее объяснение в предшествующей главе.
Поначалу полковник глаз не сводил с Амелии; он явно был застигнут
врасплох и потерял свободу прежде, чем почуял грозившую ему опасность.
Однако голос разума, намекнувший полковнику о произошедшей с ним скрытой от
посторонних глаз перемене, тут же намекнул, что ему следует вести себя
крайне осторожно; таким образом, тайные побуждения возникли у Джеймса
одновременно с пониманием необходимости держать их в секрете. А посему в
продолжение разговора он становился все более осмотрителен и лишь изредка
украдкой бросал взгляды на Амелию. Необычная задумчивость Бута внушала
Джеймсу опасение, не успел ли он уже выдать себя столь внезапно вспыхнувшим
чувством к супруге приятеля еще до того, как сам о нем догадался.
Амелия же весь день пребывала в наилучшем расположении духа и даже не
заметила появившегося на лице мужа выражения недовольства; однако же оно не
ускользнуло от внимания полковника: нечистая совесть, согласно приведенному
нами выше наблюдению, куда проницательнее невинности.
Действительно ли поведение полковника, как тот заподозрил, вызвало у
Бута смутные догадки на сей счет, судить не беремся; можем только
констатировать со всей определенностью, что вид Бута разительно отличался от
обычного и эта перемена ощущалась слишком явственно. Речь его утратила
прежнюю живость, а лицо, выражавшее, как правило, открытость и добродушие,
хотя и не приобрело печати озлобленности или угрюмости, но выглядело теперь
серьезным и печальным.
Хотя сомнения полковника и вынудили его, как уже отмечалось, к
сдержанности, однако откланяться он все же никак не решался. Короче, он
продолжал сидеть в кресле, словно был прикован к нему неведомыми чарами,
время от времени поглядывая украдкой на хозяйку, потворствуя тем самым
возрастающей страсти, и недостаточно владел собой, чтобы уйти. В конце
концов соображения приличия вынудили его приказать своей бренной оболочке
подняться с места и прервать до нелепости затянувшийся визит. Оставшись с
Бутом наедине, Амелия вновь заговорила о детях и со всеми подробностями еще
раз описала мужу свой визит к милорду. Бут, хотя он был чем-то явно
расстроен, по мере сил старался сделать вид, будто слушает ее рассказ с
удовольствием; несмотря на столь неуклюжее притворство, Амелия нимало не
усомнилась в его искренности: ведь ей и в голову не могло прийти, что супруг
испытывает досаду и раздражение, - для подобных чувств она не видела ни
малейшего повода, тем более теперь, когда Бут помирился с Джеймсом и,
следовательно, был, как она полагала, вполне и совершенно счастлив.
Бут же почти всю ночь не смыкал глаз и только под утро слегка забылся,
однако сон отнюдь не принес ему успокоения: не успел он задремать, как его
начали преследовать и мучить кошмары, один ужаснее другого; он метался, не
находя себе места, пока не разбудил до крайности перепугавшуюся Амелию, и та
решила, что он тяжело заболел, хотя ни малейших признаков лихорадки не
наблюдалось и даже, напротив того, лоб у него был, пожалуй, холоднее
обычного.
Бут убедил жену, что вполне здоров, вот только сон к нему никак не
идет, и тогда она тоже простилась со сном и попыталась скрасить его
бодрствование беседой. Она сразу же заговорила о его светлости и повторила
мужу все, что поведала ей миссис Эллисон о чрезвычайной доброте милорда к
своим родственникам - сестре, племяннику и племяннице.
- Дорогой мой, - прибавила Амелия, - невозможно описать, как они любят
своего дядю, а это для меня бесспорное свидетельство его отеческой доброты к
ним.
Она продолжала свою речь в том же духе и под конец выразила сожаление о
том, что подобное душевное благородство так редко сочетается с огромным
богатством.
Вместо того чтобы разделить чувства .Амелии, Бут лишь холодно заметил:
- Однако считаете ли вы, дорогая, что поступили правильно, приняв все
эти ценные безделушки, которые дети принесли домой? И позвольте еще раз вас
спросить, чем мы сумеем отплатить за подобные одолжения?
- Как хотите, дорогой мой, - воскликнула Амелия, - но вы уж чересчур
серьезно к этому относитесь. Я меньше всего склонна преуменьшать доброту
милорда, ибо всегда буду считать, что мы оба бесконечно ему обязаны;
согласитесь, однако, что при таком огромном состоянии эти расходы на подарки
- сущий пустяк. Что же касается нашего воздаяния, то разве чувство
удовлетворения, доставляемое ему собственной щедростью, не вознаграждает его
сполна? А другого, я убеждена, он и не ожидает.
- Что ж, моя дорогая, - воскликнул Бут, - будь по-вашему; должен
признаться у меня еще никогда не было оснований жаловаться на вашу
рассудительность, и, возможно, я был неправ, испытывая такое беспокойство по
этому поводу.
- Беспокойство, - вот дитя, так дитя! - с жаром отозвалась Амелия. -
Боже милостивый, неужели такая малость могла стать причиной вашего
беспокойства?
- Признаюсь, именно так, - ответил Бут, - именно это не давало мне
спокойно уснуть.
- Но в таком случае пусть лучше дьявол забрал бы себе все эти
побрякушки еще до того, как дети увидели их! - воскликнула Амелия. - Что бы
я сама об этом не думала, - обещаю вам, что они никогда больше не возьмут и
грошового подарка; если я и причинила вам беспокойство, то будьте ко мне
справедливы и поверьте, что я в этом ни чуточки неповинна.
При этих словах жены Бут привлек ее к себе, нежно обнял и, с особым
выражением повторив слово "неповинна", воскликнул:
- Сохрани Господь, чтобы я когда-нибудь подумал иначе! О, никого из
мужчин Всевышний не благословил таким счастьем!
- Пусть так, - сказала Амелия, улыбаясь, - но все же скажите
откровенно, дорогой, а я обещаю, что не стану ни сердиться, ни осуждать вас
за это, - не гордость ли тайной причиной вашей боязни быть чем-то обязанным
милорду?
- Возможно, - ответил Бут, - и, если вам угодно, считайте, что это
страх. Признаюсь, чувствовать себя обязанным - для меня страшнее всяких
долгов, ибо я не раз убеждался в том, что человек, оказывающий вам услугу,
рассчитывает на тысячекратное вознаграждение.
На этом, собственно, и завершилась наиболее существенная часть их
беседы, и вскоре оба супруга крепко уснули, обнимая друг друга, и никакие
тревоги, ни мрачные предчувствия не нарушали больше сон Бута.
Поскольку ночь выдалась тревожной и сладкий сон пришел к ним лишь под
Утро, они оставались в постели до полудня и встали в отличном расположении
Духа, Амелия принялась хлопотать по хозяйству, а Бут решил проведать
раненого полковника.
Здоровье полковника заметно шло на поправку, и Бут был рад этому
обстоятельству куда больше, нежели оказанному ему приему, ибо полковник
принял его чрезвычайно холодно, а когда Бут сказал, что вполне удовлетворен
разъяснениями, полученными им от его шурина, Бат вскинул голову и с
язвительной усмешкой молвил:
- Весьма рад за вас, сударь, и если вы считаете, что такие вещи можно
уладить подобным образом, то будь я проклят, если это хоть сколько-нибудь
меня занимает. Ведь моя честь тут нисколько не задета.
- Никто, я полагаю, - воскликнул Бут, - не посмеет задеть ее.
- Вы так считаете! - сказал полковник. - Что ж, я думаю, сударь, вы и в
самом деле могли в этом не сомневаться; уж в чем-в чем, но по крайней мере в
одном у вас не может быть ни малейших сомнений, если бы кто-нибудь отважился
задеть мою честь, я отправил бы его на самое дно преисподней, будь я
проклят; в чем-в чем, а уж в этом можете не сомневаться.
Застав полковника в таком настроении, Бут, естественно, не испытывал
особой охоты засиживаться у него, да и сам хозяин, судя по всему, тоже не
был расположен к беседе. Посему Бут вскоре возвратился домой, к Амелии,
которая тем временем выполняла обязанности поварихи с тем же удовольствием,
с каким светская модница наряжается для поездки на бал.
в которой наше повествование возвращается несколько вспять
Прежде чем продолжить нашу историю, поведаем читателю о том, что
произошло между Амелией и миссис Эллисон в то время, когда Бут находился у
полковника. Мы уже упоминали, что Амелия прониклась чрезвычайной симпатией к
миссис Беннет и что это чувство с каждой новой встречей все более
усиливалось; по мнению Амелии, и внешность, и характер ее новой знакомой
свидетельствовали о редкостной доброте и деликатности - и она жаждала узнать
всю ее историю.
Утром того самого дня миссис Беннет навестила миссис Эллисон, и Амелия
обменялась с ней двумя-тремя фразами. Как только она ушла, Амелия призналась
миссис Эллисон, что ее приятельница очень пришлась ей по душе и что ей
хотелось бы узнать более подробно ее историю.
- Ведь женщина, способная более трех лет после смерти мужа так
непритворно горевать о нем, - сказала она, - должна отличаться какими-то
редкими достоинствами.
- О, - воскликнула миссис Эллисон, - вот уж кого по справедливости
можно назвать преданнейшей из жен! Да и вообще, с какой стороны ни
взглянуть, она, конечно, весьма достойная женщина; а больше всего она
нравится мне тем, что очень уж напоминает вас, - и наружностью, и особенно
голосом. Но, что касается меня, то ничего особенно примечательного о ее
судьбе я не знаю кроме того, о чем уже вам рассказывала; отец ее был
духовного звания, приданого у нее то ли вовсе не было, то ли было очень уж
небольшое, она вышла замуж по любви за бедного священника, который умер,
оставя ее в крайней нужде. Если вам любопытно, я покажу вам письмо, которое
она написала мне как раз в ту пору, но только вы должны пообещать мне, что
никогда ей об этом не расскажете: ведь я никогда еще никому это письмо не
показывала, - с этими словами миссис Эллисон вынула из ящика своего бюро
письмо и передала его Амелии, присовокупив:
- Поверьте, сударыня, это такая красноречивая картина нищеты, что тут
уж ничего не прибавить.
"ДОРОГАЯ СУДАРЫНЯ, поскольку кроме Вас у меня нет на свете друзей, то
Вы, я надеюсь, простите меня за то, что я обращаюсь при таких
обстоятельствах к Вам, хотя не знаю, можете ли Вы помочь мне в беде, а если
и можете, то есть ли у меня какие-нибудь основания считать, что Вы должны
это сделать. Мой несчастный, любимый... о, Боже... лежит дома мертвый, и
после того как я с таким трудом собрала необходимые для погребения средства,
в мой дом ворвалась шайка негодяев и наложила арест на все, что у меня было,
даже на его дорогие, дорогие останки, и мне угрожают, что не дадут их
похоронить. Именем Всевышнего заклинаю Вас, подайте мне хотя бы какой-нибудь
совет; рядом стоит маленький Томми и просит у меня хлеба, которого у меня
нет. Я не в силах сказать Вам еще что-либо кроме того, что остаюсь Вашей
самой несчастной, покорнейшей слугой
М. Беннет".
Амелия прочитала это письмо дважды и, возвращая его с глазами, полными
слез, спросила, каким же образом бедняжке удалось выбраться из такой беды.
- Уж будьте покойны, сударыня, - ответствовала миссис Эллисон, - как
только я прочитала эти строки, я тотчас отправилась в путь. Что касается
ареста, наложенного будто бы на останки покойного, то оказалось, что ее
просто этим стращали, но все прочее было сущей правдой. Я тотчас же послала
за тем самым джентльменом, к которому посоветовала обратиться и мистеру
Буту, и поручила ему заняться погребением покойного, а мою подругу с
ребенком сразу же увезла к себе домой, где она и находилась несколько
месяцев в самом плачевном состоянии. Потом я уговорила ее уехать в провинцию
и подыскала ей квартиру у одной моей приятельницы в Сент-Эдмундсбери {6}, а
уж там свежий воздух и живописные окрестности помогли ей постепенно прийти в
себя; ну, а через год она возвратилась в Лондон в таком же добром здравии, в
каком пребывает, я считаю, и по сей день.
- Я боюсь спрашивать, - воскликнула Амелия, - и все-таки жажду узнать,
что же сталось с ее несчастным ребенком?
- А он умер, - ответила миссис Эллисон, - примерно через полгода, и
мать поначалу убивалась по нем почти так же сильно, как и по мужу, но на
этот раз мне стоило уже меньших трудов утешить ее, хотя и пришлось ухаживать
за ней почти две недели.
- Какая же вы добрая, - сказала Амелия, - и как я вас за это люблю.
- Увы, сударыня, - отозвалась та, - какой был бы прок от всех моих
усилий, если бы не великодушие благороднейшего из людей - моего кузена! Как
только милорд узнал от меня о бедственном положена вдовы, он тотчас же
назначил ей сто пятьдесят фунтов в год пожизненного содержания.
- Право, до чего же это благородно и великодушно с его стороны, -
воскликнула Амелия. - Признаюсь, миссис Эллисон, я начинаю испытывать любовь
к вашему кузену.
- Что ж, коли так, позвольте мне в таком случае объявить вам, -
подхватила ее собеседница, - что любовь, я в этом убеждена, никогда не
бывает безответной; если бы вы только знали, что милорд вчера тихонько
сказал за вашей спиной...
- Вот как, и что же он сказал, миссис Эллисон? - воскликнула Амелия.
- Он сказал, - ответила миссис Эллисон, - что еще никогда в жизни не
видал такой красавицы. Ах, что толку желать напрасно, и все-таки я ничего не
могу с собой поделать. О, миссис Бут, если бы вы не были замужем, я
наверняка сделала бы вас самой счастливой женщиной на свете. И скажу вам от
чистого сердца, что еще не встречала женщину, которая бы больше этого
заслуживала.
- Я весьма вам признательна, сударыня, за столь лестное мнение обо мне,
- откликнулась Амелия, - но я уже и без того считаю себя самой счастливой
женщиной на свете. Наши обстоятельства, что и говорить, могли бы быть
несколько более благоприятными, но, дорогая миссис Эллисон, какое богатство
может перевесить счастье иметь такого мужа, как мой?
- Боюсь, дорогая сударыня, - возразила миссис Эллисон, - что при
взвешивании вы далеко не беспристрастны. Я, разумеется, не отрицаю, что
мистер Бут очень даже приятный джентльмен, и, упаси Боже, вовсе не собираюсь
унижать его в ваших глазах, а все же я и на исповеди не могла бы удержаться
и прямо сказала бы, на чьей стороне превосходство; на мой взгляд у мужчин
куда больше оснований завидовать мистеру Буту, нежели у женщин - завидовать
вам.
- Нет уж, увольте, я такого не потерплю, - запротестовала Амелия. - Вы
утратите всю мою любовь, если хоть сколько-нибудь неуважительно отнесетесь к
моему мужу. Вы просто его не знаете, миссис Эллисон, а ведь это лучший,
добрейший, достойнейший из мужчин. Мне и прежде случалось замечать, что вы
питаете к нему некоторое нерасположение. Право, никак не могу взять в толк,
что тому причиной. Если он сказал или допустил по отношению к вам
какую-нибудь неучтивость, то могу с уверенностью утверждать, что он это
сделал без всякого умысла. Вследствие крайней живости характера он бывает
подчас чересчур беспечным, но я убеждена, что едва ли в чьей груди билось
такое бесхитростное, такое беззлобное сердце.
- Коль скоро вы воспринимаете это так всерьез, - воскликнула миссис
Эллисон, - то я умолкаю. Как вы могли заподозрить меня в нерасположении к
человеку, с которым я всегда была так уважительна? Уж не обессудьте, но
утверждать, будто я считаю его или любого другого мужчину на свете достойным
вас, - настолько кривить душой я не в силах. И уж если вы принуждаете меня к
признанию, так знайте же, что женщина, в которой такая красота сочетается с
таким умом и с такой добротой, могла бы, не боясь прослыть тщеславной,
домогаться объятий любого из королей Европы.
- Увы, дорогая моя миссис Эллисон, - ответила Амелия, - неужели вы
считаете, что счастье и корона так тесно друг с другом связаны? Сколько
женщин, лежавших в объятьях королей, были глубоко несчастны! Но даже обладай
я и в самом деле всеми теми достоинствами, которые вы мне приписываете, то и
тогда считала бы, что все они сполна вознаграждены тем, что по милости
Божьей судьба послала мне именно такого человека. И, клянусь честью, я не
поменялась бы своим жребием ни с одной королевой в мире.
- Что ж, среди женщин найдется немало таких, которые охотно станут вам
вторить, - сказала миссис Эллисон, - однако я никогда не забуду начало
песенки мистера Конгрива; мой муж так ее любил, что постоянно напевал:
Любовь - только слабость рассудка,
Коль нет честолюбия в ней {7}.
- Нет уж, на мой вкус, любовь без выгоды - малосъедобное блюдо.
- И давно вы придерживаетесь такого мнения? - спросила Амелия,
улыбаясь.
- С тех пор, как родилась, - ответила миссис Эллисон, - или, по крайней
мере, сколько себя помню.
- И неужели вы так-таки ни разу не отступили от столь благородного
образа мыслей? - поинтересовалась Амелия.
- Никогда за всю мою жизнь, - ответствовала та.
- Ах, миссис Эллисон, миссис Эллисон, отчего в самом деле мы всегда
порицаем тех, кто неискренен, признаваясь в своих поступках, в то время как
мы сами нередко стыдимся признаться в чем-то хорошем? Иные из женщин на моем
месте, наверно, рассердились бы на вас за то, что вы не поверили им свою
тайну, но я никогда не добиваюсь узнать более того, что другие сочли
необходимым мне доверить. Поверьте, однако, я не стала бы намекать вам на
то, что мне все известно, если бы не одобряла ваш выбор; напротив, я одобряю
его всем сердцем. Вашему избраннику недостает хороших манер, но этому вам
будет нетрудно его обучить, а что до его хороших качеств, то я сама готова
за них поручиться, и нисколько не сомневаюсь, коль скоро вы сами признались
мне в своем к нему расположении, что вы будете самой счастливой женщиной на
свете.
- Клянусь честью, - вскричала миссис Эллисон, совершенно озадаченная, -
я никак не возьму в толк, о чем это вы говорите?
- Клянусь честью, вы меня удивляете, - произнесла Амелия, - но в таком
случае я умолкаю.
- Нет уж, в таком случае я желаю знать, что вы имеете в виду, -
потребовала ее собеседница.
- Что же я еще могу иметь в виду, как не ваш брак с сержантом
Аткинсоном?
- С сержантом Аткинсоном! - запальчиво подхватила миссис Эллисон. - Мой
брак с сержантом!
- Что ж, в таком случае с мистером Аткинсоном, а потом капитаном
Аткинсоном, если вам угодно, поскольку я надеюсь увидеть его в таком чине.
- Неужто вы такого мнения обо мне, - сказала миссис Эллисон, - что
воображаете, будто я способна настолько унизиться? Чем я провинилась, миссис
Бут, что вы так невысоко меня цените? Я и в самом деле убеждаюсь, что, как
изрек Соломон {8}, "женщинам следует сторожить врата своих уст". Да мне и в
голову не могло прийти, что пустячная и безобидная вольность в моем
разговоре может внушить кому-нибудь мысль, будто я способна питать серьезное
намерение опозорить свою семью! Смею вас заверить, сударыня, что хотя я и
сдаю сейчас квартиры, однако же родилась в благородном семействе. Очень
немногие из моих жильцов, я полагаю, могут со мной в этом отношении
тягаться.
- Если я вас чем-нибудь обидела, сударыня, - произнесла Амелия, - то
весьма об этом сожалею и прошу вас простить меня; однако помимо того, что я
сама слыхала от вас, мистер Бут сообщил мне...
- О, конечно, - перебила миссис Эллисон, - мне прекрасно известно, как
дружески относится ко мне мистер Бут. И я, конечно, слишком хорошего о вас
мнения, чтобы подумать, будто это вам самим пришло в голову. Что и говорить,
я чрезвычайно обязана мистеру Буту.
- Скажу вам больше, - прибавила Амелия, - даже и сам сержант пребывает
в таком же заблуждении, ибо мистер Бут, как я уверена, только повторил мне
его слова.
- Наглый прощелыга! - воскликнула миссис Эллисон. - Теперь я буду
знать, что впредь подобных молодцов следует держать от себя на почтительном
расстоянии. Я расскажу вам, сударыня, как все было на самом деле. Встав рано
утром, я узнала, что этот малый дожидается в передней, и поскольку вы
изъявили к нему некоторое расположение как к своему молочному брату... да и
вообще я не могу не признать, что он весьма обходительный малый... Так вот,
я отчитала свою служанку за то, что она не проводила его в маленькую комнату
в глубине дома, и предложила ему после этого пройти в гостиную. Могла ли я
предположить, что он примет обычную ничего не значащую любезность за
поощрение?
- Позвольте, но в таком случае я хочу отдать справедливость и моему
несчастному брату, - сказала Амелия. - Ведь я сама была свидетелем тому, как
вы выказывали ему гораздо большее поощрение.
- Что ж, быть может, и выказывала, - сказала миссис Эллисон. - Я всегда
бываю чересчур неосторожна в выражениях, но не могу же я отвечать за каждое
свое слово.
Она попыталась затем переменить тон и с деланным смехом обратила все в
шутку, после чего обе дамы расстались с виду в хорошем расположении духа, и
Амелия занялась своими домашними обязанностями, за которыми мистер Бут и
застал ее в конце предыдущей главы.
повествующая об одном из ряда вон выходящем происшествии
После полудня Бут вместе с Амелией и детьми отправился в Парк подышать
свежим воздухом. Во время прогулки Амелия рассказала мужу о том, чем
кончился ее утренний разговор с миссис Эллисон, уже известный читателю из
предыдущей главы. По ее словам, их хозяйка самым решительным образом
настаивала на том, что у нее и в мыслях нет выходить замуж за сержанта, и
потому бедняга Аткинсон, видно, заблуждается, принимая чрезмерное
легкомыслие за серьезное поощрение, Амелия очень попросила Бута никогда
больше не подшучивать над миссис Эллисон на этот счет. Выслушав все это, Бут
расхохотался.
- Душа моя, - сказал он, - ты так доверчива и бесхитростна, что
провести тебя ровно ничего не стоит! Ведь ты и понятия не имеешь о коварстве
и лживости женщин! Я, например, знавал одну молодую особу, которая вопреки
желанию отца вышла замуж за офицера из нашего полка, и вот всякий раз, когда
я гулял с ней (а это случалось нередко, поскольку я дружил с ее отцом), она
ни с того, ни с сего то и дело высмеивала и поносила супруга (они в то время
уже состояли в браке) и крайне удивлялась и негодовала по поводу широко
распространяемого слуха о том, что она способна снизойти до такого парня,
между тем как она и взглянуть на него не может без насмешки и презрения. А
немного спустя она оповестила общество о своем замужестве и вполне
благопристойно разрешилась от бремени. Потом мы не раз встречались, но я не
замечал в ней и тени смущения, хотя она, надо думать, всем сердцем ненавидит
меня за все, что я от нее слышал прежде.
- Но какой же у миссис Эллисон резон скрывать этот брак, - воскликнула
Амелия, - ведь ей прекрасно известно, что мы узнаем об этом, и притом
немедленно.
- Откуда мне знать, с какой целью она это делает, - заметил Бут. -
Иногда можно почти наверняка утверждать, что человек врет просто
удовольствия ради. Но в чем я уверен, так это в том, что скорее положусь на
одно только слово сержанта, чем на все речи пятидесяти миссис Эллисон,
скрепленные клятвой. Во всяком случае Аткинсон не стал бы мне говорить об
этом без явного с ее стороны подстрекательства, да и после всего того, чему
мы сами были свидетелями, не требуется питать к нему особого доверия, чтобы
принять за чистую монету все, что он рассказывает о поведении этой особы.
Амелия промолчала, и в продолжение всей чрезвычайно приятной прогулки
они уже больше к этому предмету не возвращались.
Придя домой, Амелия с изумлением обнаружила, что в их отсутствие в
комнате явно кто-то хозяйничал. Подарки, полученные детьми от милорда, были
разбросаны по комнате, а ее собственные платья, находившиеся в комоде, были
разложены на кровати.
Она тотчас же позвала наверх девочку служанку, у которой, как Амелия
лишь теперь при свете свечи разглядела, было заплаканное лицо, чего она
прежде, когда та открывала им дверь, совершенно не заметила из-за темноты в
передней.
Служанка тут же упала перед ней на колени:
- Ради Бога, сударыня, не сердитесь на меня. Ведь я осталась в доме
одна, а тут кто-то застучал в дверь, вот я ее и открыла; откуда мне было
знать, что так получится. Я подумала, кто ж это может быть, как не вы или
мой господин, или миссис Эллисон, но не успела я открыть дверь, как этот
мошенник ворвался в Дом и побежал наверх, а что он там у вас украл, я и
знать не знаю. Одно только вам скажу, что я все равно не смогла бы ему
помешать, такой это был ражий детина и в каждой руке держал по пистолету;
если бы я стала звать на помощь, то, поверьте, он бы меня тут же убил. Уж я
такого страха натерпелась, какого за всю жизнь не упомню: до сих пор никак
не приду в себя. Он, я думаю, и сейчас еще где-нибудь в доме прячется,
потому что я не видела, как он выходил.
Выслушав рассказ служанки, Амелия выказала некоторую тревогу, однако
куда меньшую, нежели обнаружили бы в подобном случае многие другие дамы,
ведь испуг, я полагаю, служит им иногда лишь поводом продемонстрировать
кое-какие приличествующие данному случаю чары. Чары эти подобно тому, что
мистер Аддисон {9} говорит о некоторых добродетелях, -
Бегут дневного света и таятся
В тиши, когда вокруг покой и мир.
Открыв окно, Бут позвал на помощь двух носильщиков портшеза и вместе с
ними обыскал весь дом, но все было напрасно - вора уже и след простыл, хотя