Страница:
их отказаться от удовольствия побыть подольше в обществе своих друзей, коль
скоро они жертвуют ради этого покоем и отдыхом своих жен.
Итак, Амелия легла в постель, но отнюдь не затем, чтобы спать. Ей
довелось еще трижды услышать наводящий уныние бой часов и еще более унылый
возглас ночного стражника, прежде чем ее несчастный муж добрел до дома и,
крадучись, как вор, безмолвно улегся в постели рядом с ней; тогда она,
притворившись, будто только что проснулась, обвила его своими руками,
белыми, как снег, хотя бедняга-капитан, скорее всего заслуживал сейчас
иного, более подходящего, по остроумному суждению Аддисона {40}, свойства
снега, а именно, его холодности.
Читай, игрок, и возьми себе на заметку
Бут был не в силах настолько скрыть от Амелии свое душевное смятение, а
она не могла не заметить достаточно красноречивых свидетельств того, что с
ним произошло какое-то несчастье. Это в свой черед настолько ее встревожило,
что Бут сказал ей после завтрака:
- Амелия, дорогая, я чувствую, что вы явно чем-то обеспокоены.
Участливо взглянув на него, Амелия ответила:
- Да, дорогой, вы правы, я и в самом деле до крайности обеспокоена.
- Чем же, объясните мне, ради всего святого?
- Нет уж, любовь моя, это вы сами должны мне объяснить. Не знаю, что с
вами произошло, но ведь я прекрасно вижу: вы чем-то встревожены, хотя и
тщетно пытаетесь скрыть это от меня, - вот причина моего беспокойства.
- Что ж, душа моя, предчувствия не обманывают вас, - промолвил Бут, -
со мной и в самом деле произошла беда, и я не стану, да что там, я не в
силах скрыть от вас правду. Амелия, я погубил себя.
- Что же вы такое сделали, дитя мое, - произнесла в смятении Амелия, -
скажите мне, ради Бога?
- Я проиграл в карты все свои деньги.
- Только-то? - переспросила Амелия, приходя в себя. - Стоит ли мучиться
из-за той мелочи, что была у вас в кармане? Дайте зарок никогда больше не
играть в карты, и пусть это никогда вас не беспокоит. Ручаюсь вам, мы найдем
способ возместить эту потерю.
- Ты - ангел, посланный мне небесами, ты - единственное мое утешение! -
воскликнул Бут, нежно обнимая жену, а потом, немного отстранясь от нее и с
испытующей нежностью глядя ей в глаза, продолжал. - Позволь мне получше
вглядеться в тебя - в самом ли деле передо мной человеческое существо или
ангел, принявший человеческий облик? О, нет, - воскликнул он и снова
бросился в ее объятия, - ты - женщина, самая дорогая мне женщина на свете,
моя ненаглядная, моя обожаемая жена!
На все эти проявления супружеской любви Амелия отвечала с такой же
нежностью; она сказала Буту, что у нее есть кое-какие сбережения - около
одиннадцати гиней - и спросила, сколько ему принести.
- Я не советовала бы вам, Билли, иметь при себе слишком много денег;
боюсь, как бы это не послужило для вас искушением еще раз испытать судьбу,
чтобы отыграться. И еще, прошу вас, что бы там ни было, никогда больше не
думайте о той мелочи, которую вы потеряли, слышите, никогда, как если бы ее
у вас и не было.
Бут чистосердечно обещал ей никогда больше не прикасаться к картам и
отказался взять хоть сколько-нибудь из отложенных ею денег. Затем, после
минутного колебания, он воскликнул:
- Дорогая моя, вы говорите, что у вас есть одиннадцать гиней; кроме
того, у нас ведь есть кольцо с бриллиантом, доставшееся вам от бабушки, оно,
я полагаю, стоит не меньше двадцати фунтов; а за ваши часы и часы детей
можно было бы получить столько же.
- Да, их можно было бы, я думаю, продать за такую же сумму, -
подтвердила Амелия, - потому что знакомый миссис Аткинсон процентщик
предлагал мне, когда вы в последний раз попали в беду, тридцать пять, если я
отдам их в залог. Но зачем вы сейчас стали подсчитывать, сколько за них
можно получить?
- Просто я хочу прикинуть, - пробормотал Бут, - на какую сумму мы можем
рассчитывать, на случай какой-нибудь крайности.
- Признаться, я уже сама это подсчитывала, - сказала Амелия, и думаю,
все, что у нас есть на этом свете, не считая самого необходимого из одежды,
может составить сумму, примерно в шестьдесят фунтов; я полагаю, дорогой, нам
следует, пока у нас еще есть эти небольшие деньги, во что-нибудь их вложить,
чтобы обеспечить себе и детям хотя бы самые скромные средства к
существованию. Что касается ваших надежд на дружеское расположение
полковника Джеймса, то, боюсь, они обманчивы и тщетны. И вряд ли вам следует
рассчитывать на помощь от кого-либо еще, чтобы снова получить офицерскую
должность. Хотя сумма, которой мы сейчас располагаем очень мала, а все же мы
могли бы ухитриться обеспечить себе даже и с этим возможность существования,
пусть даже самого скромного. Мой Билли, мне достанет душевных сил перенести
ради вас любые лишения, и я надеюсь, что мои руки способны трудиться не хуже
тех, что более привычны к работе. Но подумайте, мой дорогой, подумайте, в
каком отчаянном положении мы окажемся, когда то немногое, что у нас еще
осталось будет истрачено, а ведь это неизбежно вскоре произойдет, если мы не
уедем из Лондона.
При этих словах несчастный Бут не мог, естественно, не подумать о том,
что время, приближение которого Амелия предвидела, уже, в сущности,
наступило, поскольку он проиграл все, что у них было, до последнего
фартинга, и эта мысль пронзила его; он побледнел, заскрипел зубами и
воскликнул:
- Проклятие! Это невозможно вынести!
Амелия была настолько потрясена его поведением, что с выражением
неописуемого ужаса на лице воскликнула:
- Господи, смилуйся над нами! Дорогой мой, скажите мне, что вас так
мучает?
- Ни о чем меня не спрашивайте, если не хотите, чтобы я сошел с ума! -
простонал Бут.
- Билли, любимый мой, - умоляла Амелия, - что все это значит? - Прошу
вас, ничего от меня не скрывайте, расскажите мне все, что с вами случилось.
- А вы, Амелия, были со мной откровенны? {41} - спросил Бут.
- Да, конечно, Господь тому свидетель.
- Нет уж, только не призывайте Господа в свидетели своей лжи! -
вскричал Бут. - Вы не были со мной откровенны, Амелия. У вас были от меня
тайны, вы скрывали от меня именно то, что я должен был знать, и, если бы
знал, это было бы лучше для нас обоих.
- Вы только что меня испугали, а сейчас еще больше удивляете. В какой
лжи, в каком предательстве я повинна перед вами?
- Вы говорите, что мне не следует ни в чем полагаться на Джеймса, -
почему же вы не сказали мне об этом раньше?
- В таком случае я еще раз призываю Господа в свидетели, - воскликнула
Амелия, - нет, будьте сами свидетелем, - подтвердите, что я говорю правду;
ведь сколько раз я вам говорила о нем. Я говорила вам, что этот человек мне
не по душе, несмотря на все услуги, которые он вам оказывал. Я просила вас
не слишком на него полагаться. Признаюсь, одно время я была о нем слишком
хорошего мнения, но потом переменила его и не раз говорила вам об этом.
- Да, говорили, - подтвердил Бут, - но только не о причинах,
заставивших вас изменить свое мнение.
- Дорогой мой, - молвила Амелия, - все дело в том, что я боялась зайти
слишком далеко. Я знала, сколь многим вы ему обязаны; и если я подозревала,
что его поступки продиктованы скорее тщеславием, нежели искренними
дружескими чувствами...
- Тщеславием! - вскричал Бут. - Берегитесь, Амелия, вы прекрасно
знаете, что он был движим отнюдь не тщеславием, а куда более низменными
побуждениями... такими, что если бы он даже осыпал меня своими благодеяниями
до небес, то все они обрушились бы в преисподнюю. Вы напрасно все еще
пытаетесь скрыть это от меня... мне уже все известно... ваш верный друг все
мне рассказал.
- Тогда, - вскричала Амелия, - я на коленях умоляю вас успокоиться и
выслушать меня. Милый, все это я делала ради вас: зная, как вы оберегаете
свою честь, я страшилась каких-нибудь роковых последствий.
- Неужели Амелия, - возразил Бут, - меньше дорожит моей честью? Разве
она из слабодушной привязанности к моей особе не собиралась втайне меня
предать, погубить самое бесценное сокровище моей души? Разве она не
выставляла меня тем самым на посмешище, как доверчивого простофилю,
покладистого дурака, покорного, уступчивого рогоносца - перед негодяем,
которого я принимал за друга?
- Как же вы меня этим оскорбляете! - воскликнула Амелия, - Видит Бог, я
не заслужила такого обращения. Я готова была бы, мне кажется, пожертвовать
самым для меня дорогим, только бы оберечь вашу честь. И, по-моему, я это
доказала. И я берусь вас убедить... но только если вы успокоитесь... что не
совершила ничего такого, за что вы могли бы меня осуждать.
- Что ж, считайте в таком случае, что я спокоен и выслушаю вас с
величайшим спокойствием. Но только не думайте, Амелия, будто я хоть
сколько-нибудь вас ревную или подозреваю, хоть сколько-нибудь сомневаюсь в
вашей чести. Недостаточное доверие ко мне - вот единственное, в чем я вас
виню.
- Повторяю, - настаивала Амелия, - я буду говорить только при условии,
что вы возьмете себя в руки, и не иначе.
Бут заверил ее, что вполне владеет собой, и тогда она сказала:
- Своим необузданным гневом вы сейчас подтвердили, что я поступила
правильно, скрыв от вас свои подозрения: ведь это были всего лишь
подозрения, возможно, лишенные всякого основания; уж если доктор так обманул
мое мнение о нем, выдав вам мою тайну, то почему же я в таком случае не могу
в равной мере заблуждаться относительно полковника, превратно истолковав
некоторые особенности его поведения, которые пришлось мне не по душе. Потому
что, клянусь честью, он не произнес ни одного слова и не позволил себе ни
единого поступка, который я могла бы счесть предосудительным.
И далее Амелия рассказала мужу о тех обстоятельствах, о которых
говорила прежде и доктору, умолчав лишь о наиболее явных и представив все
остальное в таком свете, что если бы в жилах Бута не текла отчасти кровь
Отелло, жена показалась бы ему едва ли не ханжой. Тем не менее, даже Бута
этот рассказ вполне умиротворил, и он сказал, что рад возможности верить в
невинность полковника, и, весьма одобряя благоразумие жены, хотел бы только,
чтобы отныне Амелия поверяла свои мысли только ему одному.
Амелия в ответ выразила некоторую горечь по поводу того, что доктор
злоупотребил ее доверием, но Бут привел в его оправдание все обстоятельства,
связанные с письмом, и ясно показал ей, что доктор проговорился совершенно
случайно.
Тем и завершилось примирение супругов, и бедняжка Амелия великодушно
простила Буту вспышку ярости, истинная причина которой известна
проницательному читателю лучше, чем ей.
в которой капитан Трент наносит визит Буту
Когда Бут вполне остыл и успокоился, ему пришло на ум, что он нарушил
данное доктору слово, проговорившись обо всем жене, как это описано в
предшествующей главе; мысль об этом доставляла ему немалое беспокойство, и
тут в роли утешителя к нему явился с визитом капитан Трент.
Не было на свете человека, общество которого было бы сейчас для Бута
так же непереносимо, ибо он стыдился встречи с Трентом по причине, прекрасно
известной всем игрокам: среди них считается верхом позора не уплатить
проигранные за карточным столом деньги на следующее же утро или, по крайней
мере, при следующей встрече с партнером.
Бут нисколько не сомневался в том, что Треног пришел взыскать
одолженные ему вчера деньги, поэтому едва тот переступил порог, как Бут
принялся неуклюже извиняться перед ним; Трент однако тотчас же прервал его:
- Я не нуждаюсь в деньгах, мистер Бут; вы можете возвратить их мне,
когда сумеете, а если у вас не будет такой возможности, то, поверьте, не
стану их требовать.
Такое великодушие вызвало у Бута бурю признательности (если мне
дозволено будет так выразиться): слезы хлынули у него из глаз и понадобилось
некоторое время, прежде чем он вновь обрел дар речи, дабы излить чувства,
переполнявшие его душу; однако когда он принялся выражать свою
благодарность, Трент тотчас прервал его излияния и придал разговору
совершенно неожиданный оборот.
Дело в том, что миссис Трент как раз в вечер маскарада нанесла визит
миссис Бут, а миссис Бут еще не собралась с ответным визитом (правда,
следует заметить, что со времени визита миссис Трент не минуло еще и двух
дней). И вот теперь Трент счел уместным напомнить своему приятелю, что тот
чрезвычайно его обяжет, если без липших церемоний вместе с супругой придет к
нему завтра вечером отужинать. Бут после минутного колебания ответил:
- Моя жена, я почти уверен, никуда завтра вечером не собиралась, так
что я могу, мне кажется, ответить согласием и за нее. Не сомневаюсь, что она
не откажет мистеру Тренту, о чем бы он ее не попросил.
Немного погодя Трент уговорил Бута отправиться с ним на прогулку в
Парк. Поскольку мало кто мог состязаться с Трентом в любви к бутылке, он
предложил вскоре заглянуть в таверну "Королевский герб", куда, хотя и против
желания, пришлось пойти вместе с ним и Буту. Трент не отставал от него с
уговорами, а Бут считал себя не вправе отказать в подобной просьбе человеку,
который только что поступил с ним так великодушно.
Однако едва они вошли в таверну, Бут тотчас вспомнил о своем вчерашнем
безрассудном поведении. Он написал потому короткую записку жене, в которой
просил не ожидать его к ужину, и, дабы успокоить ее, клятвенно обещал ни в
коем случае не играть в карты.
Беседа за первой бутылкой не заключала в себе ничего примечательного,
когда же они откупорили вторую, Бут, которого оброненные Трентом намеки
вызвали на откровенность, чистосердечно поведал ему о своем бедственном
положении и признался, что он уже почти отчаялся поправить свои дела.
- Моей главной надеждой, - пояснил он, - было участие во мне полковника
Джеймса, но теперь я с ней расстался.
- И очень мудро поступили, - заметил Трент. - Относительно доброго к
вам расположения полковника я ничего не могу сказать. Он, весьма возможно,
искренно к вам благоволит, однако же сомневаюсь, чтобы он действительно
принимал в вас участие, как он это изображает. Ему приходится просить за
стольких родственников, что он едва ли станет одновременно хлопотать еще о
ком-нибудь. Но, если не ошибаюсь, у вас есть куда более влиятельный друг,
нежели полковник, и притом человек, который не только может, но и хочет вам
услужить. Не далее как два дня тому назад я обедал у него и, признаюсь, мне
никогда еще не доводилось слышать, чтобы о ком-нибудь отзывались с большей
доброжелательностью и сердечностью, чем он о вас. Впрочем, я ничуть не
сомневаюсь, что вы знаете, кого я имею в виду.
- Клянусь честью, что я не только не знаю, о ком идет речь, - ответил
Бут, - но даже и не предполагал, что у меня есть на свете такой друг.
- Тогда я очень рад тому, что имею удовольствие вам об этом сообщить! -
воскликнул Трент, после чего он назвал имя благородного вельможи, весьма
часто упоминавшегося в этой истории.
Услышав это имя, Бут вздрогнул и побледнел.
- Я прощаю вам, дорогой Трент, - проговорил он, - что вы упомянули при
мне это имя, - ведь вы не знаете всего, что между нами произошло.
- Не имею ни малейшего понятия, - отозвался Тренд, - но только уверен,
что если до позавчерашнего дня между вами и произошла какая-нибудь ссора, то
он со своей стороны уже все вам простил.
- К черту его прощение! - вскричал Бут. - Мне, вероятно, следует
краснеть, при мысли о том, что я ему простил.
- Право, вы меня удивляете, - произнес Тренд. - Прошу вас, объясните, в
чем тут дело?
- А в том, дорогой Трент, - произнес Бут чрезвычайно веским тоном, -
что он хотел нанести мне удар в самое чувствительное место. Не знаю, как вам
об этом сказать; одним словом, он хотел меня опозорить, избрав предметом
своих домогательств мою жену.
- Не может быть, чтобы вы говорили об этом всерьез, но если вы на этом
настаиваете, то, прошу прощения, я считаю, что это исключено.
- Конечно, - воскликнул Бут, - я слишком высокого мнения о своей жене,
чтобы допустить даже возможность для него добиться успеха; но его намерения
оказать мне подобную услугу - этого вы, я полагаю, не исключаете?
- Еще бы, ни в малейшей мере, - согласился Трент. - Миссис Бут очень уж
хороша собой и, если бы мне выпала честь быть ее мужем, право, я не был бы в
обиде на любого мужчину за то, что она ему нравится.
- Но вы бы рассердились на мужчину, пускающегося на всякого рода уловки
и ухищрения, только бы соблазнить ее, и притом под видом самого дружеского к
вам расположения.
- Никоим образом, - откликнулся Трент. - Такова уж человеческая
природа.
- Возможно, что и такова, - ответил Бут, - но тогда это уже природа
развращенная, лишенная всего, что есть в ней самого лучшего - своей
привлекательности и достоинства - и низведенная до уровня последней гнусной
твари.
- Видите ли, Бут, мне бы не хотелось быть превратно понятым. Я полагаю,
что, разговаривая с вами, я имею дело с человеком здравомыслящим и моим
соотечественником, а не обитателем страны, где живут одни святые. Если вы и
в самом деле о милорде такого мнения, какое сейчас изволили высказать, вам
представляется наилучшая возможность обвести его вокруг пальца - любой
человек может об этом только мечтать: вы оставите его в дураках и в то же
время поправите свои дела. Я ведь вовсе не утверждаю, что ваши подозрения
насчет милорда лишены всякого основания, потому что из всех известных мне
мужчин другого такого охотника обманывать женщин не сыщется, хотя ему, как
мне кажется, очень редко удается добиться своего. Я уверен, что такого рода
подозрения нисколько его не заботят. Поэтому, если вы будете вести себя
благоразумно, я ручаюсь вам, что вы сумеете устроить свои дела без малейшего
ущерба для добродетели миссис Бут.
- Я что-то вас не понимаю, сударь, - проговорил Бут.
- Ну, что ж, если вы не хотите меня понять, - воскликнул Трент, - тогда
я в этом деле пас. Ведь я старался только о вашей же пользе, и мне казалось,
что я вас лучше знаю.
В ответ Бут попросил его объяснить, что он имеет в виду:
- Если вы можете указать мне какое-нибудь средство выбраться из
затруднительных обстоятельств, о которых я вам рассказал, то не сомневайтесь
- я охотно и с благодарностью ими воспользуюсь.
- Вот теперь вы говорите, как мужчина, - отозвался Трент. - Ведь
речь-то о чем? Держите свои подозрения при себе. Пусть миссис Бут, - а на ее
добродетель, вы, я уверен, можете вполне положиться, посещает себе на
здоровье разные общественные места; пусть она ведет себя там с милордом как
того требует обычная вежливость и не более; он на это клюнет, я не
сомневаюсь. И так, не дав ему добиться желаемой цели, вы добьетесь своей. Я
знаю несколько человек, получивших от милорда таким способом все, на что они
рассчитывали.
- Весьма сожалею, сударь, - воскликнул Бут, - что среди ваших знакомых
есть такие негодяи. Уверяю вас, чем играть такую роль, я скорее предпочел бы
снести самый суровый приговор, который может вынести мне судьба.
- Поступайте, как вам угодно, сударь, - сказал Трент, - я лишь взял на
себя смелость дать вам дружеский совет. Не кажется ли вам, что вы уж слишком
щепетильны?
- Извините меня, сударь, но ни один человек, мне кажется, не может быть
чрезмерно щепетильным, когда речь идет о его чести.
- Мне известно немало людей, весьма чувствительных в вопросах чести, -
возразил Трент, - которые, тем не менее, заходили в подобного рода делах
куда дальше, и ни у кого из них не было для этого столь веского оправдания,
как у вас. Вы уж простите меня, Бут, ведь я говорю все это из любви к вам;
более того, поделившись со мной своими обстоятельствами, по поводу которых я
от души вам сочувствую, вы сами дали мне право на такую откровенность. Вам,
конечно, виднее, на кого из друзей полагаться, но только, если вы
рассчитываете чего-то добиться одними своими прежними заслугами, то, уверяю
вас, вы потерпите неудачу, даже если бы этих самых заслуг у вас было в
десять раз больше. И если вы любите свою жену, в чем я нисколько не
сомневаюсь, каково же вам тогда видеть, что она нуждается в самом
необходимом?
- Я знаю, что нахожусь в крайности, - воскликнул Бут, - но все же и
теперь у меня есть одно утешение, с которым я ни за что не расстанусь, - это
мое доброе имя. А что касается самых насущных житейских нужд, то лишить нас
самого необходимого не так-то просто; да ведь и никому из людей не суждено
нуждаться в них слишком долго.
- Клянусь, сударь, я и не подозревал, что вы такой глубокомысленный
философ. Поверьте мне, однако, что на расстоянии эти материи выглядят куда
менее устрашающими, нежели когда они становятся повседневным уделом. Боюсь,
вы тогда обнаружите, что от чести так же мало проку в кулинарном деле, как
и, по уверению Шекспира, в лечебном42. Да провалиться мне на этом месте,
если я не хочу, чтобы милорд был так же неравнодушен к моей жене, как к
вашей. И обещаю вам, что я бы вполне положился на ее добродетель, а если бы
ему и удалось одержать над ней верх, то в свете нашлось бы немало людей в
таком же положении, и это помогло бы мне сохранить лицо.
Между тем собеседники уже почти опорожнили вторую бутылку и Бут, ничего
на это не ответив, попросил принести счет. Трент всячески уговаривал его
распить еще и третью, но Бут наотрез отказался, и вскоре после этого они
расстались, не слишком довольные друг другом. Однако их взаимные
неблагоприятные впечатления были, конечно, совершенно различного свойства.
Трент заключил, что Бут весьма недалекий малый, а у Бута возникло
подозрение, что Трент не очень-то отличается от обычного проходимца.
содержащая некое письмо и прочие материи
А теперь мы возвратимся к Амелии, которой вскоре после того, как ее муж
пошел прогуляться с мистером Трентом, посыльный принес нижеследующее письмо,
тотчас же ею распечатанное и прочитанное:
"СУДАРЫНЯ, быстрота, с которой я выполнил первое же Ваше, повеление,
надеюсь, докажет вам мою готовность всегда повиноваться любому приказу,
каким Вам угодно будет меня удостоить. Не скрою, я вел себя в этом пустячном
деле так, словно на карту была поставлена моя жизнь; впрочем, откуда мне
знать, быть может, так оно и есть, ибо эта незначительная просьба, с которой
Вы соблаговолили ко мне обратиться, вызовет признательность очаровательной
особы, от которой зависит не только мое счастье, но, как я совершенно
убежден, и моя жизнь. Позвольте мне благодаря этому незначительному событию
хоть немного возвыситься в Вашем мнении, как вы возвысились в моем, ибо если
и возможно еще что-нибудь прибавить к чарам, коими Вы обладаете, то это,
пожалуй, тот исполненный благожелательности пыл, с которым Вы
ходатайствовали о деле вашей подруги. Льщу, разумеется, себя надеждой, что
отныне и она станет моим другом и ходатаем перед самым прекрасным существом
ее пола, для чего у нее теперь есть основание, и каковым ходатаем, как Вам
угодно было мне намекнуть, она являлась и прежде. Позвольте умолять Вас,
сударыня, о том, чтобы драгоценное сердце, столь склонное сочувствовать
бедствиям других людей, не осталось непреклонным лишь к тем страданиям,
которым оно само причиной. Позвольте молить Вас, чтобы тот, кто более всех
на свете жаждет снискать Ваше участие, не оказался единственным, кто имеет
основание считать Вас жестокой. Сколько раз я вновь и вновь воскрешал в
своих мыслях, в своих мечтаниях те две краткие минуты, что мы
останавливались вдвоем! Увы, сколь слабы эти усилия воображения! Я бы ничего
не пожалел, только бы это блаженство еще раз повторилось! В Вашей власти,
сударыня, удостоить им того, чьи желания, воля, достояние, сердце, жизнь
всецело в Вашей власти. Прошу Вас, даруйте мне только единственную милость -
соблаговолите прийти на ужин к леди... Вы можете без всяких опасений
удостоить меня минутным взглядом, минутным разговором; я не стану просить о
большем. Мне известна Ваша деликатность, и я скорее умру, нежели оскорблю
ее. Будь у меня только возможность время от времени видеть Вас, - боязнь Вас
оскорбить помогла бы мне, я думаю, навеки похоронить любовь в своей груди,
но не иметь никакой возможности хотя бы видеть ту, по ком так страстно
томится мое сердце, - это свыше моих сил. Вот единственная причина,
вынудившая меня открыть мою роковую тайну. Пусть это послужит мне извинением
в Ваших глазах. Мне нет нужды подписывать это письмо, - на нем останется
след моего сердца, которое, надеюсь, в нем заключено; нет также нужды
завершать его какими-нибудь принятыми в таких случаях словами, ибо ни в
одном языке нет благоговейных слов, способных выразить всю искренность и
муку, жар и поклонение, которыми исполнена моя любовь к Вам".
У Амелии хватило сил ровно настолько, чтобы дочитать письмо до конца,
но тут ее охватила лихорадочная дрожь, письмо выпало из рук, да и сама бы
она наверняка упала, если бы ее не подхватила вовремя вошедшая миссис
Аткинсон.
- Боже милосердный, - воскликнула миссис Аткинсон, - что с вами,
сударыня?
- Я не знаю, что со мной, - отвечала Амелия, - но только вот, как
видите, я получила письмо от этого бесчестного человека, полковника.
- В таком случае, надеюсь, сударыня, что вы и на сей раз прислушаетесь
к моему мнению, - отозвалась миссис Аткинсон. - Да не волннуйтесь вы так:
ведь это всего лишь письмо - он вас не съест и не утащит с собой. Вот куда
оно упало, я вижу; не позволите ли вы мне его прочесть?
- Отчего же, ради Бога, читайте и посоветуйте, как мне быть, потому что
скоро они жертвуют ради этого покоем и отдыхом своих жен.
Итак, Амелия легла в постель, но отнюдь не затем, чтобы спать. Ей
довелось еще трижды услышать наводящий уныние бой часов и еще более унылый
возглас ночного стражника, прежде чем ее несчастный муж добрел до дома и,
крадучись, как вор, безмолвно улегся в постели рядом с ней; тогда она,
притворившись, будто только что проснулась, обвила его своими руками,
белыми, как снег, хотя бедняга-капитан, скорее всего заслуживал сейчас
иного, более подходящего, по остроумному суждению Аддисона {40}, свойства
снега, а именно, его холодности.
Читай, игрок, и возьми себе на заметку
Бут был не в силах настолько скрыть от Амелии свое душевное смятение, а
она не могла не заметить достаточно красноречивых свидетельств того, что с
ним произошло какое-то несчастье. Это в свой черед настолько ее встревожило,
что Бут сказал ей после завтрака:
- Амелия, дорогая, я чувствую, что вы явно чем-то обеспокоены.
Участливо взглянув на него, Амелия ответила:
- Да, дорогой, вы правы, я и в самом деле до крайности обеспокоена.
- Чем же, объясните мне, ради всего святого?
- Нет уж, любовь моя, это вы сами должны мне объяснить. Не знаю, что с
вами произошло, но ведь я прекрасно вижу: вы чем-то встревожены, хотя и
тщетно пытаетесь скрыть это от меня, - вот причина моего беспокойства.
- Что ж, душа моя, предчувствия не обманывают вас, - промолвил Бут, -
со мной и в самом деле произошла беда, и я не стану, да что там, я не в
силах скрыть от вас правду. Амелия, я погубил себя.
- Что же вы такое сделали, дитя мое, - произнесла в смятении Амелия, -
скажите мне, ради Бога?
- Я проиграл в карты все свои деньги.
- Только-то? - переспросила Амелия, приходя в себя. - Стоит ли мучиться
из-за той мелочи, что была у вас в кармане? Дайте зарок никогда больше не
играть в карты, и пусть это никогда вас не беспокоит. Ручаюсь вам, мы найдем
способ возместить эту потерю.
- Ты - ангел, посланный мне небесами, ты - единственное мое утешение! -
воскликнул Бут, нежно обнимая жену, а потом, немного отстранясь от нее и с
испытующей нежностью глядя ей в глаза, продолжал. - Позволь мне получше
вглядеться в тебя - в самом ли деле передо мной человеческое существо или
ангел, принявший человеческий облик? О, нет, - воскликнул он и снова
бросился в ее объятия, - ты - женщина, самая дорогая мне женщина на свете,
моя ненаглядная, моя обожаемая жена!
На все эти проявления супружеской любви Амелия отвечала с такой же
нежностью; она сказала Буту, что у нее есть кое-какие сбережения - около
одиннадцати гиней - и спросила, сколько ему принести.
- Я не советовала бы вам, Билли, иметь при себе слишком много денег;
боюсь, как бы это не послужило для вас искушением еще раз испытать судьбу,
чтобы отыграться. И еще, прошу вас, что бы там ни было, никогда больше не
думайте о той мелочи, которую вы потеряли, слышите, никогда, как если бы ее
у вас и не было.
Бут чистосердечно обещал ей никогда больше не прикасаться к картам и
отказался взять хоть сколько-нибудь из отложенных ею денег. Затем, после
минутного колебания, он воскликнул:
- Дорогая моя, вы говорите, что у вас есть одиннадцать гиней; кроме
того, у нас ведь есть кольцо с бриллиантом, доставшееся вам от бабушки, оно,
я полагаю, стоит не меньше двадцати фунтов; а за ваши часы и часы детей
можно было бы получить столько же.
- Да, их можно было бы, я думаю, продать за такую же сумму, -
подтвердила Амелия, - потому что знакомый миссис Аткинсон процентщик
предлагал мне, когда вы в последний раз попали в беду, тридцать пять, если я
отдам их в залог. Но зачем вы сейчас стали подсчитывать, сколько за них
можно получить?
- Просто я хочу прикинуть, - пробормотал Бут, - на какую сумму мы можем
рассчитывать, на случай какой-нибудь крайности.
- Признаться, я уже сама это подсчитывала, - сказала Амелия, и думаю,
все, что у нас есть на этом свете, не считая самого необходимого из одежды,
может составить сумму, примерно в шестьдесят фунтов; я полагаю, дорогой, нам
следует, пока у нас еще есть эти небольшие деньги, во что-нибудь их вложить,
чтобы обеспечить себе и детям хотя бы самые скромные средства к
существованию. Что касается ваших надежд на дружеское расположение
полковника Джеймса, то, боюсь, они обманчивы и тщетны. И вряд ли вам следует
рассчитывать на помощь от кого-либо еще, чтобы снова получить офицерскую
должность. Хотя сумма, которой мы сейчас располагаем очень мала, а все же мы
могли бы ухитриться обеспечить себе даже и с этим возможность существования,
пусть даже самого скромного. Мой Билли, мне достанет душевных сил перенести
ради вас любые лишения, и я надеюсь, что мои руки способны трудиться не хуже
тех, что более привычны к работе. Но подумайте, мой дорогой, подумайте, в
каком отчаянном положении мы окажемся, когда то немногое, что у нас еще
осталось будет истрачено, а ведь это неизбежно вскоре произойдет, если мы не
уедем из Лондона.
При этих словах несчастный Бут не мог, естественно, не подумать о том,
что время, приближение которого Амелия предвидела, уже, в сущности,
наступило, поскольку он проиграл все, что у них было, до последнего
фартинга, и эта мысль пронзила его; он побледнел, заскрипел зубами и
воскликнул:
- Проклятие! Это невозможно вынести!
Амелия была настолько потрясена его поведением, что с выражением
неописуемого ужаса на лице воскликнула:
- Господи, смилуйся над нами! Дорогой мой, скажите мне, что вас так
мучает?
- Ни о чем меня не спрашивайте, если не хотите, чтобы я сошел с ума! -
простонал Бут.
- Билли, любимый мой, - умоляла Амелия, - что все это значит? - Прошу
вас, ничего от меня не скрывайте, расскажите мне все, что с вами случилось.
- А вы, Амелия, были со мной откровенны? {41} - спросил Бут.
- Да, конечно, Господь тому свидетель.
- Нет уж, только не призывайте Господа в свидетели своей лжи! -
вскричал Бут. - Вы не были со мной откровенны, Амелия. У вас были от меня
тайны, вы скрывали от меня именно то, что я должен был знать, и, если бы
знал, это было бы лучше для нас обоих.
- Вы только что меня испугали, а сейчас еще больше удивляете. В какой
лжи, в каком предательстве я повинна перед вами?
- Вы говорите, что мне не следует ни в чем полагаться на Джеймса, -
почему же вы не сказали мне об этом раньше?
- В таком случае я еще раз призываю Господа в свидетели, - воскликнула
Амелия, - нет, будьте сами свидетелем, - подтвердите, что я говорю правду;
ведь сколько раз я вам говорила о нем. Я говорила вам, что этот человек мне
не по душе, несмотря на все услуги, которые он вам оказывал. Я просила вас
не слишком на него полагаться. Признаюсь, одно время я была о нем слишком
хорошего мнения, но потом переменила его и не раз говорила вам об этом.
- Да, говорили, - подтвердил Бут, - но только не о причинах,
заставивших вас изменить свое мнение.
- Дорогой мой, - молвила Амелия, - все дело в том, что я боялась зайти
слишком далеко. Я знала, сколь многим вы ему обязаны; и если я подозревала,
что его поступки продиктованы скорее тщеславием, нежели искренними
дружескими чувствами...
- Тщеславием! - вскричал Бут. - Берегитесь, Амелия, вы прекрасно
знаете, что он был движим отнюдь не тщеславием, а куда более низменными
побуждениями... такими, что если бы он даже осыпал меня своими благодеяниями
до небес, то все они обрушились бы в преисподнюю. Вы напрасно все еще
пытаетесь скрыть это от меня... мне уже все известно... ваш верный друг все
мне рассказал.
- Тогда, - вскричала Амелия, - я на коленях умоляю вас успокоиться и
выслушать меня. Милый, все это я делала ради вас: зная, как вы оберегаете
свою честь, я страшилась каких-нибудь роковых последствий.
- Неужели Амелия, - возразил Бут, - меньше дорожит моей честью? Разве
она из слабодушной привязанности к моей особе не собиралась втайне меня
предать, погубить самое бесценное сокровище моей души? Разве она не
выставляла меня тем самым на посмешище, как доверчивого простофилю,
покладистого дурака, покорного, уступчивого рогоносца - перед негодяем,
которого я принимал за друга?
- Как же вы меня этим оскорбляете! - воскликнула Амелия, - Видит Бог, я
не заслужила такого обращения. Я готова была бы, мне кажется, пожертвовать
самым для меня дорогим, только бы оберечь вашу честь. И, по-моему, я это
доказала. И я берусь вас убедить... но только если вы успокоитесь... что не
совершила ничего такого, за что вы могли бы меня осуждать.
- Что ж, считайте в таком случае, что я спокоен и выслушаю вас с
величайшим спокойствием. Но только не думайте, Амелия, будто я хоть
сколько-нибудь вас ревную или подозреваю, хоть сколько-нибудь сомневаюсь в
вашей чести. Недостаточное доверие ко мне - вот единственное, в чем я вас
виню.
- Повторяю, - настаивала Амелия, - я буду говорить только при условии,
что вы возьмете себя в руки, и не иначе.
Бут заверил ее, что вполне владеет собой, и тогда она сказала:
- Своим необузданным гневом вы сейчас подтвердили, что я поступила
правильно, скрыв от вас свои подозрения: ведь это были всего лишь
подозрения, возможно, лишенные всякого основания; уж если доктор так обманул
мое мнение о нем, выдав вам мою тайну, то почему же я в таком случае не могу
в равной мере заблуждаться относительно полковника, превратно истолковав
некоторые особенности его поведения, которые пришлось мне не по душе. Потому
что, клянусь честью, он не произнес ни одного слова и не позволил себе ни
единого поступка, который я могла бы счесть предосудительным.
И далее Амелия рассказала мужу о тех обстоятельствах, о которых
говорила прежде и доктору, умолчав лишь о наиболее явных и представив все
остальное в таком свете, что если бы в жилах Бута не текла отчасти кровь
Отелло, жена показалась бы ему едва ли не ханжой. Тем не менее, даже Бута
этот рассказ вполне умиротворил, и он сказал, что рад возможности верить в
невинность полковника, и, весьма одобряя благоразумие жены, хотел бы только,
чтобы отныне Амелия поверяла свои мысли только ему одному.
Амелия в ответ выразила некоторую горечь по поводу того, что доктор
злоупотребил ее доверием, но Бут привел в его оправдание все обстоятельства,
связанные с письмом, и ясно показал ей, что доктор проговорился совершенно
случайно.
Тем и завершилось примирение супругов, и бедняжка Амелия великодушно
простила Буту вспышку ярости, истинная причина которой известна
проницательному читателю лучше, чем ей.
в которой капитан Трент наносит визит Буту
Когда Бут вполне остыл и успокоился, ему пришло на ум, что он нарушил
данное доктору слово, проговорившись обо всем жене, как это описано в
предшествующей главе; мысль об этом доставляла ему немалое беспокойство, и
тут в роли утешителя к нему явился с визитом капитан Трент.
Не было на свете человека, общество которого было бы сейчас для Бута
так же непереносимо, ибо он стыдился встречи с Трентом по причине, прекрасно
известной всем игрокам: среди них считается верхом позора не уплатить
проигранные за карточным столом деньги на следующее же утро или, по крайней
мере, при следующей встрече с партнером.
Бут нисколько не сомневался в том, что Треног пришел взыскать
одолженные ему вчера деньги, поэтому едва тот переступил порог, как Бут
принялся неуклюже извиняться перед ним; Трент однако тотчас же прервал его:
- Я не нуждаюсь в деньгах, мистер Бут; вы можете возвратить их мне,
когда сумеете, а если у вас не будет такой возможности, то, поверьте, не
стану их требовать.
Такое великодушие вызвало у Бута бурю признательности (если мне
дозволено будет так выразиться): слезы хлынули у него из глаз и понадобилось
некоторое время, прежде чем он вновь обрел дар речи, дабы излить чувства,
переполнявшие его душу; однако когда он принялся выражать свою
благодарность, Трент тотчас прервал его излияния и придал разговору
совершенно неожиданный оборот.
Дело в том, что миссис Трент как раз в вечер маскарада нанесла визит
миссис Бут, а миссис Бут еще не собралась с ответным визитом (правда,
следует заметить, что со времени визита миссис Трент не минуло еще и двух
дней). И вот теперь Трент счел уместным напомнить своему приятелю, что тот
чрезвычайно его обяжет, если без липших церемоний вместе с супругой придет к
нему завтра вечером отужинать. Бут после минутного колебания ответил:
- Моя жена, я почти уверен, никуда завтра вечером не собиралась, так
что я могу, мне кажется, ответить согласием и за нее. Не сомневаюсь, что она
не откажет мистеру Тренту, о чем бы он ее не попросил.
Немного погодя Трент уговорил Бута отправиться с ним на прогулку в
Парк. Поскольку мало кто мог состязаться с Трентом в любви к бутылке, он
предложил вскоре заглянуть в таверну "Королевский герб", куда, хотя и против
желания, пришлось пойти вместе с ним и Буту. Трент не отставал от него с
уговорами, а Бут считал себя не вправе отказать в подобной просьбе человеку,
который только что поступил с ним так великодушно.
Однако едва они вошли в таверну, Бут тотчас вспомнил о своем вчерашнем
безрассудном поведении. Он написал потому короткую записку жене, в которой
просил не ожидать его к ужину, и, дабы успокоить ее, клятвенно обещал ни в
коем случае не играть в карты.
Беседа за первой бутылкой не заключала в себе ничего примечательного,
когда же они откупорили вторую, Бут, которого оброненные Трентом намеки
вызвали на откровенность, чистосердечно поведал ему о своем бедственном
положении и признался, что он уже почти отчаялся поправить свои дела.
- Моей главной надеждой, - пояснил он, - было участие во мне полковника
Джеймса, но теперь я с ней расстался.
- И очень мудро поступили, - заметил Трент. - Относительно доброго к
вам расположения полковника я ничего не могу сказать. Он, весьма возможно,
искренно к вам благоволит, однако же сомневаюсь, чтобы он действительно
принимал в вас участие, как он это изображает. Ему приходится просить за
стольких родственников, что он едва ли станет одновременно хлопотать еще о
ком-нибудь. Но, если не ошибаюсь, у вас есть куда более влиятельный друг,
нежели полковник, и притом человек, который не только может, но и хочет вам
услужить. Не далее как два дня тому назад я обедал у него и, признаюсь, мне
никогда еще не доводилось слышать, чтобы о ком-нибудь отзывались с большей
доброжелательностью и сердечностью, чем он о вас. Впрочем, я ничуть не
сомневаюсь, что вы знаете, кого я имею в виду.
- Клянусь честью, что я не только не знаю, о ком идет речь, - ответил
Бут, - но даже и не предполагал, что у меня есть на свете такой друг.
- Тогда я очень рад тому, что имею удовольствие вам об этом сообщить! -
воскликнул Трент, после чего он назвал имя благородного вельможи, весьма
часто упоминавшегося в этой истории.
Услышав это имя, Бут вздрогнул и побледнел.
- Я прощаю вам, дорогой Трент, - проговорил он, - что вы упомянули при
мне это имя, - ведь вы не знаете всего, что между нами произошло.
- Не имею ни малейшего понятия, - отозвался Тренд, - но только уверен,
что если до позавчерашнего дня между вами и произошла какая-нибудь ссора, то
он со своей стороны уже все вам простил.
- К черту его прощение! - вскричал Бут. - Мне, вероятно, следует
краснеть, при мысли о том, что я ему простил.
- Право, вы меня удивляете, - произнес Тренд. - Прошу вас, объясните, в
чем тут дело?
- А в том, дорогой Трент, - произнес Бут чрезвычайно веским тоном, -
что он хотел нанести мне удар в самое чувствительное место. Не знаю, как вам
об этом сказать; одним словом, он хотел меня опозорить, избрав предметом
своих домогательств мою жену.
- Не может быть, чтобы вы говорили об этом всерьез, но если вы на этом
настаиваете, то, прошу прощения, я считаю, что это исключено.
- Конечно, - воскликнул Бут, - я слишком высокого мнения о своей жене,
чтобы допустить даже возможность для него добиться успеха; но его намерения
оказать мне подобную услугу - этого вы, я полагаю, не исключаете?
- Еще бы, ни в малейшей мере, - согласился Трент. - Миссис Бут очень уж
хороша собой и, если бы мне выпала честь быть ее мужем, право, я не был бы в
обиде на любого мужчину за то, что она ему нравится.
- Но вы бы рассердились на мужчину, пускающегося на всякого рода уловки
и ухищрения, только бы соблазнить ее, и притом под видом самого дружеского к
вам расположения.
- Никоим образом, - откликнулся Трент. - Такова уж человеческая
природа.
- Возможно, что и такова, - ответил Бут, - но тогда это уже природа
развращенная, лишенная всего, что есть в ней самого лучшего - своей
привлекательности и достоинства - и низведенная до уровня последней гнусной
твари.
- Видите ли, Бут, мне бы не хотелось быть превратно понятым. Я полагаю,
что, разговаривая с вами, я имею дело с человеком здравомыслящим и моим
соотечественником, а не обитателем страны, где живут одни святые. Если вы и
в самом деле о милорде такого мнения, какое сейчас изволили высказать, вам
представляется наилучшая возможность обвести его вокруг пальца - любой
человек может об этом только мечтать: вы оставите его в дураках и в то же
время поправите свои дела. Я ведь вовсе не утверждаю, что ваши подозрения
насчет милорда лишены всякого основания, потому что из всех известных мне
мужчин другого такого охотника обманывать женщин не сыщется, хотя ему, как
мне кажется, очень редко удается добиться своего. Я уверен, что такого рода
подозрения нисколько его не заботят. Поэтому, если вы будете вести себя
благоразумно, я ручаюсь вам, что вы сумеете устроить свои дела без малейшего
ущерба для добродетели миссис Бут.
- Я что-то вас не понимаю, сударь, - проговорил Бут.
- Ну, что ж, если вы не хотите меня понять, - воскликнул Трент, - тогда
я в этом деле пас. Ведь я старался только о вашей же пользе, и мне казалось,
что я вас лучше знаю.
В ответ Бут попросил его объяснить, что он имеет в виду:
- Если вы можете указать мне какое-нибудь средство выбраться из
затруднительных обстоятельств, о которых я вам рассказал, то не сомневайтесь
- я охотно и с благодарностью ими воспользуюсь.
- Вот теперь вы говорите, как мужчина, - отозвался Трент. - Ведь
речь-то о чем? Держите свои подозрения при себе. Пусть миссис Бут, - а на ее
добродетель, вы, я уверен, можете вполне положиться, посещает себе на
здоровье разные общественные места; пусть она ведет себя там с милордом как
того требует обычная вежливость и не более; он на это клюнет, я не
сомневаюсь. И так, не дав ему добиться желаемой цели, вы добьетесь своей. Я
знаю несколько человек, получивших от милорда таким способом все, на что они
рассчитывали.
- Весьма сожалею, сударь, - воскликнул Бут, - что среди ваших знакомых
есть такие негодяи. Уверяю вас, чем играть такую роль, я скорее предпочел бы
снести самый суровый приговор, который может вынести мне судьба.
- Поступайте, как вам угодно, сударь, - сказал Трент, - я лишь взял на
себя смелость дать вам дружеский совет. Не кажется ли вам, что вы уж слишком
щепетильны?
- Извините меня, сударь, но ни один человек, мне кажется, не может быть
чрезмерно щепетильным, когда речь идет о его чести.
- Мне известно немало людей, весьма чувствительных в вопросах чести, -
возразил Трент, - которые, тем не менее, заходили в подобного рода делах
куда дальше, и ни у кого из них не было для этого столь веского оправдания,
как у вас. Вы уж простите меня, Бут, ведь я говорю все это из любви к вам;
более того, поделившись со мной своими обстоятельствами, по поводу которых я
от души вам сочувствую, вы сами дали мне право на такую откровенность. Вам,
конечно, виднее, на кого из друзей полагаться, но только, если вы
рассчитываете чего-то добиться одними своими прежними заслугами, то, уверяю
вас, вы потерпите неудачу, даже если бы этих самых заслуг у вас было в
десять раз больше. И если вы любите свою жену, в чем я нисколько не
сомневаюсь, каково же вам тогда видеть, что она нуждается в самом
необходимом?
- Я знаю, что нахожусь в крайности, - воскликнул Бут, - но все же и
теперь у меня есть одно утешение, с которым я ни за что не расстанусь, - это
мое доброе имя. А что касается самых насущных житейских нужд, то лишить нас
самого необходимого не так-то просто; да ведь и никому из людей не суждено
нуждаться в них слишком долго.
- Клянусь, сударь, я и не подозревал, что вы такой глубокомысленный
философ. Поверьте мне, однако, что на расстоянии эти материи выглядят куда
менее устрашающими, нежели когда они становятся повседневным уделом. Боюсь,
вы тогда обнаружите, что от чести так же мало проку в кулинарном деле, как
и, по уверению Шекспира, в лечебном42. Да провалиться мне на этом месте,
если я не хочу, чтобы милорд был так же неравнодушен к моей жене, как к
вашей. И обещаю вам, что я бы вполне положился на ее добродетель, а если бы
ему и удалось одержать над ней верх, то в свете нашлось бы немало людей в
таком же положении, и это помогло бы мне сохранить лицо.
Между тем собеседники уже почти опорожнили вторую бутылку и Бут, ничего
на это не ответив, попросил принести счет. Трент всячески уговаривал его
распить еще и третью, но Бут наотрез отказался, и вскоре после этого они
расстались, не слишком довольные друг другом. Однако их взаимные
неблагоприятные впечатления были, конечно, совершенно различного свойства.
Трент заключил, что Бут весьма недалекий малый, а у Бута возникло
подозрение, что Трент не очень-то отличается от обычного проходимца.
содержащая некое письмо и прочие материи
А теперь мы возвратимся к Амелии, которой вскоре после того, как ее муж
пошел прогуляться с мистером Трентом, посыльный принес нижеследующее письмо,
тотчас же ею распечатанное и прочитанное:
"СУДАРЫНЯ, быстрота, с которой я выполнил первое же Ваше, повеление,
надеюсь, докажет вам мою готовность всегда повиноваться любому приказу,
каким Вам угодно будет меня удостоить. Не скрою, я вел себя в этом пустячном
деле так, словно на карту была поставлена моя жизнь; впрочем, откуда мне
знать, быть может, так оно и есть, ибо эта незначительная просьба, с которой
Вы соблаговолили ко мне обратиться, вызовет признательность очаровательной
особы, от которой зависит не только мое счастье, но, как я совершенно
убежден, и моя жизнь. Позвольте мне благодаря этому незначительному событию
хоть немного возвыситься в Вашем мнении, как вы возвысились в моем, ибо если
и возможно еще что-нибудь прибавить к чарам, коими Вы обладаете, то это,
пожалуй, тот исполненный благожелательности пыл, с которым Вы
ходатайствовали о деле вашей подруги. Льщу, разумеется, себя надеждой, что
отныне и она станет моим другом и ходатаем перед самым прекрасным существом
ее пола, для чего у нее теперь есть основание, и каковым ходатаем, как Вам
угодно было мне намекнуть, она являлась и прежде. Позвольте умолять Вас,
сударыня, о том, чтобы драгоценное сердце, столь склонное сочувствовать
бедствиям других людей, не осталось непреклонным лишь к тем страданиям,
которым оно само причиной. Позвольте молить Вас, чтобы тот, кто более всех
на свете жаждет снискать Ваше участие, не оказался единственным, кто имеет
основание считать Вас жестокой. Сколько раз я вновь и вновь воскрешал в
своих мыслях, в своих мечтаниях те две краткие минуты, что мы
останавливались вдвоем! Увы, сколь слабы эти усилия воображения! Я бы ничего
не пожалел, только бы это блаженство еще раз повторилось! В Вашей власти,
сударыня, удостоить им того, чьи желания, воля, достояние, сердце, жизнь
всецело в Вашей власти. Прошу Вас, даруйте мне только единственную милость -
соблаговолите прийти на ужин к леди... Вы можете без всяких опасений
удостоить меня минутным взглядом, минутным разговором; я не стану просить о
большем. Мне известна Ваша деликатность, и я скорее умру, нежели оскорблю
ее. Будь у меня только возможность время от времени видеть Вас, - боязнь Вас
оскорбить помогла бы мне, я думаю, навеки похоронить любовь в своей груди,
но не иметь никакой возможности хотя бы видеть ту, по ком так страстно
томится мое сердце, - это свыше моих сил. Вот единственная причина,
вынудившая меня открыть мою роковую тайну. Пусть это послужит мне извинением
в Ваших глазах. Мне нет нужды подписывать это письмо, - на нем останется
след моего сердца, которое, надеюсь, в нем заключено; нет также нужды
завершать его какими-нибудь принятыми в таких случаях словами, ибо ни в
одном языке нет благоговейных слов, способных выразить всю искренность и
муку, жар и поклонение, которыми исполнена моя любовь к Вам".
У Амелии хватило сил ровно настолько, чтобы дочитать письмо до конца,
но тут ее охватила лихорадочная дрожь, письмо выпало из рук, да и сама бы
она наверняка упала, если бы ее не подхватила вовремя вошедшая миссис
Аткинсон.
- Боже милосердный, - воскликнула миссис Аткинсон, - что с вами,
сударыня?
- Я не знаю, что со мной, - отвечала Амелия, - но только вот, как
видите, я получила письмо от этого бесчестного человека, полковника.
- В таком случае, надеюсь, сударыня, что вы и на сей раз прислушаетесь
к моему мнению, - отозвалась миссис Аткинсон. - Да не волннуйтесь вы так:
ведь это всего лишь письмо - он вас не съест и не утащит с собой. Вот куда
оно упало, я вижу; не позволите ли вы мне его прочесть?
- Отчего же, ради Бога, читайте и посоветуйте, как мне быть, потому что