Страница:
Ваша бесконечно признательная и преданная дочь
Амелия Бут".
Велев слуге передать даме, что он тотчас к ней придет, доктор
осведомился затем у своего приятеля, нет ли у него намерения погулять
немного перед обедом в Парке.
- Мне надобно, - сказал он, - срочно навестить молодую даму, которая
была вчера вечером с нами: судя по всему, у нее случались какая-то
неприятность. Ну, полноте вам, молодой человек, я был с вами разве что
немного резок, но вы уж простите меня. Мне следовало принять во внимание ваш
горячий нрав. Надеюсь, что со временем мы с вами сойдемся во мнениях.
Пожилой джентльмен еще раз высказал другу свое восхищение, а его сын
выразил надежду, что всегда будет мыслить и поступать с достоинством,
подобающим его облачению, после чего доктор на время расстался с ними и
поспешил к дому, в котором жила Амелия.
Как только он ушел, пожилой джентльмен принялся резко отчитывать своего
сына:
- Том, - начал он, - ну можно ли быть таким дураком, чтобы из упрямства
погубить все, что я сделал? Почему ты никак не поймешь, что людей надобно
изучать с таким тщанием, с каким я сам в свое время этим занимался? Уж не
думаешь ли ты, что если бы я оскорблял этого фордыбачливого старика, как ты,
то когда-нибудь добился бы его расположения?
- Ничем не могу вам помочь, сударь, - отвечал Том. - Я не для того
провел шесть лет в университете, чтобы отказываться от своего мнения ради
каждого встречного. Ему, конечно, не откажешь в умении сочинять напыщенные
фразы, но что касается главного, то более дурацких рассуждений мне еще не
доводилось слышать.
- Ну и что из того? - воскликнул отец. - Я ведь никогда тебе не
говорил, что он умный человек, и сам его никогда таким не считал. Имей он
хоть сколько-нибудь сообразительности, так уже давно был бы епископом, вот
это я знаю наверняка. В устройстве своих личных дел он всегда был олухом; я,
например, сомневаюсь, есть ли у него за душой хотя бы сто фунтов помимо его
годового дохода. Ведь он раздал более половины своего состояния Бог знает
кому. В общем и целом я выудил у него, пожалуй, больше двухсот фунтов. Ну,
скажи на милость, стоит нам терять такую дойную корову из-за того, что ты не
хочешь сказать ему несколько любезных слов? Поистине, Том, ты такой же
простофиля, как и он. Как же ты после этого надеешься преуспеть на церковном
поприще, коль скоро не умеешь приноравливаться и уступать мнению тех, кто
повыше тебя.
- Я что-то не пойму, сударь, - вскричал Том, - что вы понимаете под
словом - повыше! В определенном смысле я, конечно, признаю, что доктор
богословия выше бакалавра искусств, и готов согласиться, что в этом
отношении доктор действительно выше меня, но уж греческий и древнееврейский
я знаю не хуже, чем он, и сумею отстоять свое мнение перед кем бы то ни было
- перед ним или любым из наших университетских.
- Вот что, Том, - воскликнул пожилой джентльмен, - пока ты не уймешь
свою самонадеянность, я больше никаких надежд возлагать на тебя не стану.
Будь ты поумнее, ты бы считал любого человека, от которого можешь хоть
чем-нибудь поживиться, выше себя; или, по крайней мере, ты бы его убедил,
что так думаешь, и этого было бы достаточно. Эх, Том, нет у тебя никакой
хитрости.
- Чего же ради я тогда учился в университете эти семь лет? - вопросил
Том. - Впрочем, я понимаю, отец, почему вы так думаете. Среди стариков
распространено заблуждение - считать, будто только они одни умные. Еще в
древности так рассуждал Нестор {47}; но если бы ты порасспросил, какого
мнения обо мне в колледже, то, полагаю, ты бы не считал, что мне следует
опять приняться за учение.
Тут отец с сыном отправились в Парк, где во время прогулки первый еще и
еще раз давал сыну благие советы в науке угождения, которые едва ли пошли
ему впрок. И в самом деле, если бы любовь пожилого джентльмена к сыну не
ослепляла его настолько, что он почти не замечал недостатки своего чада, то
он бы очень скоро убедился, что сеет свои наставления на почве, безнадежно
зараженной самомнением и потому исключающей надежды на какие бы то ни было
плоды.
которую мы не станем предварять каким-нибудь предисловием
Священник застал Амелию одну, поскольку Бут пошел погулять со своим
вновь обретенным знакомым капитаном Трентом, который, судя по всему, был
настолько рад возобновлению приятельских отношений со своим старым
сослуживцем, что со времени их встречи на утреннем рауте за карточным столом
с ним почти не разлучался.
Амелия следующим образом объяснила доктору, какое именно событие она
подразумевала, посылая свою записку:
- Простите меня, дорогой доктор, за то, что я так часто беспокою вас
своими делами, но ведь мне известна ваша неизменная готовность, равно как и
умение, помочь любому своим советом. Дело в том, что полковник Джеймс вручил
мужу два билета на маскарад {1}, который состоится через день или два, и муж
так решительно настаивает на том, чтобы я непременно с ним туда поехала, что
я действительно не знаю, как мне от этого отказаться, не приводя никаких
доводов; между тем я не в силах придумать какой-нибудь отговорки, открыть же
ему истинную причину вы, я думаю, и сами бы мне не посоветовали. Я и так на
днях еле-еле выпуталась, ибо из-за одного чрезвычайно странного происшествия
очутилась в таком положении, что едва не принуждена была сказать мужу всю
правду.
И тут она поведала доктору о приснившемся сержанту сне и вызванном им
последствиях.
Доктор задумался на минуту, а потом сказал:
- Признаться, дитя мое, я озадачен этим не меньше вас. Я бы решительно
не хотел, чтобы вы пошли на маскарад; судя по тому, как мне описывали это
развлечение, оно мне не по душе; я не придерживаюсь таких уж строгих правил
и не подозреваю каждую идущую туда женщину в дурных намерениях, но для
человека рассудительного это все же слишком вольное и шумное удовольствие. А
у вас к тому же есть и более сильные и особые возражения, и я попытаюсь сам
его разубедить.
- Ах, это невозможно, - ответила она, - и поэтому я бы не хотела, чтобы
вы даже за это брались. Я не помню, чтобы муж еще на чем-нибудь так
настаивал. У них уже по этому случаю, как они это называют, составилась
компания, и, по его словам, мой отказ очень всех огорчит.
- Я в самом деле не знаю, что вам посоветовать, - воскликнул священник.
- Как я уже говорил вам, я не одобряю такого рода развлечения, но все же,
коль скоро ваш муж так сильно этого желает, то мне все же не кажется, что
будет какой-нибудь вред, если вы с ним туда пойдете. Однако я еще над этим
поразмыслю и сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам.
В комнату вошла миссис Аткинсон и они заговорили о другом, но Амелия
вскоре возвратилась к прежней теме, сказав, что у нее нет никаких причин
что-либо скрывать от своей подруги. И тогда они втроем вновь стали
обсуждать, как тут поступить, но так и не пришли к какому-нибудь решению.
Тогда миссис Аткинсон в приливе необычного возбуждения заявила:
- Не бойтесь ничего, дорогая Амеля; одному мужчине ни за что не
справиться с двумя женщинами. Мне кажется, доктор, что это будет потруднее
того случая, о котором сказано у Вергилия:
Una dolo divum si foemina victor duorum est! {*}
{* Женщину двое богов одну погубили коварно! (лат.) {2}.}
- Вы очень славно это продекламировали! - заметил доктор Гаррисон. -
Неужели вы понимаете у Вергилия и все остальное так же хорошо, как, видимо,
проникли в смысл этой строки?
- Надеюсь, что так, сударь, - сказала миссис Аткинсон, - а заодно и у
Горация тоже, в противном случае можно было бы сказать, что отец лишь
напрасно тратил время, обучая меня.
- Прошу прощения, сударыня, - воскликнул священник, - я признаю, что
это был неуместный вопрос.
- Отчего же, вовсе нет, сударь, - отозвалась миссис Аткинсон, - и если
вы один из тех, кто воображает, будто женщины неспособны к учению, то я ни в
коей мере не буду этим оскорблена. Мне очень хорошо известно
распространенное на сей счет мнение, однако, хотя
Interdum vulgus rectum videt, est ubi peccat {*}.
{* Правильно смотрит толпа иногда, но порой погрешает (лат.) {3}.}
- Если бы я и придерживался подобного мнения, сударыня, - возразил
доктор, - то мадам Дасье и вы сами послужили бы прекрасным свидетельством
моей неправоты. Самое большее, на что бы я в данном случае отважился, так
это усомниться в полезности такого рода учености для воспитания молодой
женщины.
- Я признаю, - ответила миссис Аткинсон, - что при существующем порядке
вещей это не может споспешествовать ее счастью в такой же мере, как мужчине,
но вы, я думаю, все же согласитесь, доктор, что ученость может, по крайней
мере, доставлять женщине разумное и безвредное развлечение.
- Но я позволю себе предположить, - упорствовал священник, - что это
может иметь и свои неудобства. Ну, предположим, если такой ученой женщине
пришлось бы взять в мужья неученого, разве она не была бы склонна презирать
его?
- Вот уж не думаю, - возразила миссис Аткинсон, - и если мне позволено
будет привести пример, то я, мне кажется, сама показала, что женщина,
обладающая ученостью, способна вполне быть довольна мужем, который не может
этим похвастаться.
- Что ж, - согласился доктор, - супруг, без сомнения, может обладать
другими достоинствами, которые тоже немало значат на чаше весов. Но
позвольте взглянуть на этот вопрос с другой стороны и предположить, что обе
стороны, вступившие в брачный союз, отличаются завидной ученостью; не может
ли при этом возникнуть прекрасный повод для разногласий: кто из них
превосходит другого ученостью?
- Никоим образом, - сказала миссис Аткинсон, - ведь если оба супруга
обладают ученостью и здравым смыслом, они очень скоро увидят, на чьей
стороне превосходство.
- Ну, а если бы мужу при всей его учености, - продолжал доктор, -
случилось высказать несколько безрассудное суждение, уверены ли вы, что его
ученая жена сохранила бы подобающее чувство долга и подчинилась бы ему?
- Но с какой стати мы должны непременно предполагать, - вскричала
миссис Аткинсон, - что ученый человек может быть безрассудным?
- Простите сударыня, - возразил доктор, - но ведь я не имею
удовольствия быть вашим мужем, так что вы не можете помешать мне высказать
какие угодно предположения. Так вот, предположение, что ученый человек может
отличаться при этом безрассудством, не так уж парадоксально. Разве мы не
находим никаких безрассудных суждений у весьма ученых писателей и даже у
самих критиков? Что, например, может быть более странным и безрассудным,
нежели предпочитать "Метаморфозы" Овидия "Энеиде" Вергилия? {4}
- Это и в самом деле было бы настолько странно, - согласилась миссис
Аткинсон, - что вам не удастся убедить меня, будто кто-нибудь в самом деле
придерживался подобного мнения.
- Возможно, что и так, - подтвердил священник, - и мы с вами, я
полагаю, не разошлись бы в оценке того, кто отстаивает такую точку зрения.
Какой же у него тогда должен быть вкус!
- Самый ничтожный, вне всякого сомнения, - отрезала миссис Аткинсон.
- Что ж, я вполне этим удовлетворен, - сказал священник. - Говоря
словами вашего любимого Горация, "...verbum non ambius addam {...довольно,
пора замолчать (лат.) {5}.}.
- До чего же досадно, - воскликнула миссис Аткинсон, - когда в споре
вас ловят на слове! Признаюсь, я так увлеклась, защищая моего любимого
Вергилия, что и не заметила, куда вы клоните; однако вся ваша победа
основывается на предположении, что женщине очень не повезет и она встретит
самого глупого на свете человека.
- Ни в коей мере! - возразил священник. - Согласитесь, что доктора
Бентли {6}, например, уж никак не назовешь глупцом, и все же он, я убежден,
спорил бы с любой женщиной, отстаивая каждое из своих исправлений. Будь она
даже ангелом - и то, я боюсь, он не поступился бы ради нее своей Ingentia
Fata {Могущественной судьбой (лат.).}.
- А почему вы считаете, сударь, - поинтересовалась миссис Аткинсон, -
что даже если бы я его любила, я бы все равно с ним спорила?
- Возможно, вы и были бы склонны иногда уступать своему чувству, -
ответил священник, - однако вспомните, что на сей счет сказано у Вергилия:
...............Varium et mutabile semper
Foemina {*}.
{* Изменчива и ненадежна
Женщина (лат.) {7}.}
- Прислушайтесь, Амелия, - сказала миссис Аткинсон, - это касается
теперь и вас так же, как и меня: ведь доктор оскорбил теперь весь наш пол,
приведя самые суровые строки, из всех когда-либо написанных против нас,
хотя, я допускаю, что и одни из самых прекрасных.
- Я всем сердцем присоединилась бы к вам, дорогая, - откликнулась
Амелия. - Однако у меня есть перед вами то преимущество, что я не понимаю
латыни.
- Думаю, что и ваша приятельница понимает ее не намного лучше вас, -
заметил священник, - в противном случае она не восхищалась бы нелепостью,
пусть даже и сказанной самим Вергилием.
- Простите сударь, - о чем вы? - изумилась миссис Аткинсон.
- Это уж вы простите меня, сударыня, - промолвил Гаррисон с напускной
серьезностью. - Я хочу сказать, что даже мальчишку в четвертом классе Итона
{8} выпороли бы или во всяком случае он заслужил бы порки, если бы стал
средний род согласовывать с женским. Но вам, конечно, известно, что Вергилий
не успел отредактировать свою "Энеиду" {9}, и, возможно, проживи он дольше,
мы вряд ли находили бы в ней такие явные погрешности.
- Что ж, теперь я вижу - вы совершенно правы, - сдалась миссис
Аткинсон, - и здесь, видимо, нет правильного согласования. Признаюсь, я
никогда над этим прежде не задумывалась.
- И тем не менее, - заключил священник, - именно Вергилий, которого вы
так любите, отнес вас всех к среднему роду, или, говоря по-английски, просто
превратил вас в животных, потому что если мы переведем это так:
Женщина - непостоянное и переменчивое животное {10},
- то здесь, я полагаю, не будет никакой ошибки, разве только по части
вежливости к дамам.
Миссис Аткинсон успела лишь сказать доктору, что он способен кого
угодно вывести из себя, потому что приход Бута и его приятеля положил конец
этому ученому спору, в котором ни одна из сторон не произвела особенно
благоприятного впечатления на другую; дама нисколько не возвысилась во
мнении священника, несмотря на все свои успехи в изучении классиков, она же,
со своей стороны, почувствовала в душе изрядную неприязнь к доктору,
которая, возможно, бушевала в ней с еще большей яростью при одной только
мысли, что у нее был бы такой муж.
повествующая о событиях, произошедших на маскараде
Со времени этого примечательного спора и до дня маскарада ничего
особенно существенного, о чем следовало бы рассказать в этой истории, не
произошло.
В тот день в девятом часу вечера полковник Джеймс явился к Бутам и стал
дожидаться миссис Джеймс, которая изволила приехать лишь около одиннадцати.
Четыре маски отправились затем в нескольких портшезах в Хеймаркет.
Как только они прибыли к оперному театру, полковник и миссис Джеймс
тотчас оставили своих спутников; да и Бут со своей дамой недолго оставались
вместе, так как их разлучили другие маски.
С дамой вскоре заговорил какой-то мужчина в домино, который увлек ее
направо в конец самой дальней комнаты, и не успели они сесть, как незнакомец
в домино стал с необычайным пылом ухаживать за ней. Подробный рассказ обо
всем, что происходило во время этой сцены, возможно, показался бы читателю
несколько докучным, тем более, что она не отличалась особенно романтическим
стилем. Неизвестный поклонник, судя по всему, считал свою даму сердце
достаточно земной особой, а посему взывал скорее к ее жадности и честолюбию,
нежели к ее более возвышенным чувствам.
Поскольку в отличие от дамы он не дал себе труда скрыть свой настоящий
голос, она очень быстро догадалась, что домогающийся ее любви мужчина не кто
иной, как ее старый знакомый - милорд, и тогда она решила воспользоваться
этим случаем. Она дала ему понять, что догадалась, кто он, и выразила
некоторое удивление по поводу того, как он сумел узнать ее в толпе.
- Я подозреваю, милорд, - сказала дама, - что женщина, у которой я
сейчас снимаю квартиру, так же дружна с вами, как и миссис Эллисон.
Милорд всячески уверял ее, что она заблуждается, на что она ответила:
- Сударь, вам не следует так упорно ее защищать прежде чем вы
убедитесь, сержусь ли я на нее за это.
От этих слов, произнесенных с пленительной нежностью, милорд пришел в
восторг, пожалуй чересчур пылкий для места, где они находились. Деликатно
умерив жар своего собеседника, дама попросила его позаботиться о том, чтобы
на них не обратили внимания, поскольку в той же комнате, насколько ей
известно, находится и ее муж.
Как раз в этот момент к ним подошел полковник Джеймс и сказал:
- Как видите, сударыня, мне все же посчастливилось опять вас разыскать;
я чувствовал себя ужасно несчастным с тех пор, как потерял вас.
Но дама ответила ему измененным для маскарада голосом, что он
заблуждается и что она не имеет удовольствия его знать.
- Я - полковник Джеймс, - сказал он шепотом.
- Да нет же, вы явно ошиблись, сударь, - возразила дама, - я не знаю
никакого полковника Джеймса.
- Сударыня, - ответил он по-прежнему шепотом, - я совершенно убежден,
что не ошибаюсь; вы, без сомнения, миссис Бут.
- Вы, сударь, ведете себя слишком дерзко, - сказала дама, - оставьте
меня, прошу вас.
Тут в разговор вмешался милорд, который, не изменяя своего голоса, стал
уверять полковника, что эта леди - знатная дама и что они поглощены своей
беседой; тогда полковник попросил у дамы прощения: поскольку в ее одежде не
было ничего приметного, он решил, что ошибся.
Ему не оставалось теперь ничего другого, как вновь начать рыскать по
комнатам, в одной из которых он вскоре увидел Бута, прогуливавшегося без
маски в обществе двух дам; одна из них была в голубом домино, а вторая - в
наряде пастушки.
- Уилл, - воскликнул полковник, - не знаешь ли ты, куда делись наши
жены; ведь с той минуты, как мы сюда вошли, я их больше ни разу не видел?
Бут ответил, что они, наверно, гуляют где-нибудь вдвоем и вот-вот
отыщутся.
- Позвольте, - воскликнула дама в голубом домино, - так вы, оба явились
сюда на дежурство вместе с женами? Что касается вашей супруги, мистер
олдермен, - обратилась она к полковнику, - то я нисколько не сомневаюсь в
том, что она уже нашла себе собеседников более интересных, чем ее муж.
- Можно ли быть столь жестокой, сударыня? - вмешалась пастушка. - Вы
доведете несчастного своими речами до того, что он чего доброго примется
избивать свою жену, ведь он, уверяю вас, не иначе, как офицер.
- Ну, тогда он из какого-нибудь тылового полка ополченцев {11}, я
полагаю, - съязвило домино, - ведь по всему видно, что это городская птица.
- Да и мне, признаться, кажется, что от этого джентльмена сильно
попахивает Теймз-стрит {12}, - подхватила другая, - и если мне позволено
будет высказать догадку, то, пожалуй, еще и благородным портняжным ремеслом.
- Что за дьявольщина! - вскричал Джеймс. - Послушай, кого это ты здесь
подцепил?
- Клянусь честью, понятия не имею! - ответил Бут. - Вы бы меня очень
одолжили, если бы избавили хотя бы от одной из них.
- Ну, что вы на это скажете, сударыня? - воскликнуло домино. - Не
желаете ли погулять в обществе полковника? Уверяю вас, вы ошиблись: ведь это
не больше и не меньше, как сам несравненный полковник Джеймс собственной
персоной.
- Ах, вот как! Неудивительно поэтому, что мистер Бут предоставил ему
выбрать одну из нас, ведь это входит в обязанности поставщика, а мистер Бут,
как мне говорили, как раз имеет честь оказывать подобного рода услуги
благородному полковнику.
- Желаю вам успеха у этих дам, заметил Джеймс, - а меня увольте, я
поищу себе добычу получше.
И с этими словами он исчез в толпе масок.
- Еще бы, вы ведь известный любитель поохотиться; - крикнула вслед ему
пастушка, - у вас, по-моему, только и удовольствия, что рыскать в поисках
добычи.
- Так вы, сударыня, знаете этого джентельмена? - осведомилось домино.
- Да кто ж его не знает? - ответила пастушка.
- Что он за человек? - продолжало любопытствовать домино. Хотя я над
ним и подсмеивалась, однако я ведь знаю его только в лицо.
- Ничего особенно примечательного в нем нет, - пояснила пастушка. - Он
старается по возможности овладеть каждой красивой женщиной; так, впрочем,
ведут себя и все остальные.
- Значит, он не женат? - спросила та, что была в домино.
- Женат, конечно, и к тому же по любви, - ответила ее спутница, - но
давным-давно уже растранжирил свою любовь и говорит, что жена служит ему
теперь превосходным предметом ненависти. У этого малого если и
обнаруживается подчас хоть капля остроумия, то, я думаю, лишь в тех случаях,
когда он оскорбляет жену, но, к счастью для него, это излюбленное его
занятие. Я незнакома с бедняжкой, но, судя по его описаниям, это жалкое
животное.
- О, зато я прекрасно ее знаю, - воскликнуло домино, - и, возможно, я
ошибаюсь, но, поверьте, она вполне под стать ему; да ну его к черту; скажите
лучше, куда подевался Бут?
В это время как раз в той части комнаты, где находились обе дамы,
возникло какое-то шумное оживление. Оно было вызвано многолюдным сборищем
молодых людей, именуемых обычно хлыщами; на сей раз они, как говорится,
нашли себе забаву в письме, которое один из них подобрал с полу в этом зале.
Любопытство, как известно, распространено среди людей любого ранга, а
посему стоит лишь появиться предмету, возбуждающему его, как можно не
сомневаться, что тут же соберется толпа, независимо от того, происходит ли
это в собрании людей благовоспитанных или же среди их собратьев попроще.
Когда шум привлек достаточное число зевак, один из этих хлыщей по
настоянию как своих приятелей, так и всех присутствующих, приняв на себя
роль публичного оратора, стал во всеуслышание читать найденное письмо, с
содержанием которого, равно как и с комментариями к нему самого оратора и
его слушателей, мы познакомим сейчас и читателя.
Взобравшись на стул, самозванный оратор начал следующим образом:
- Сим начинается первая глава {13} откровений... святого... Тьфу, чума
на его голову, забыл его имя. Джек, напомни мне, как зовут этого святого?
- Тимоти, болван, - подсказали из толпы. - Слышишь? Тимоти!
- Что ж, прекрасно, - крикнул оратор, - стало быть, откровений святого
Тимоти.
"Сударь, мне очень жаль, что в стране, с гордостью именующей себя
христианской, все же существуют причины, побуждающие меня писать о
нижеследующем предмете; но еще более того огорчает меня необходимость
обращаться к человеку, которому природа и судьба даровали столько
преимуществ, что от него можно было бы ожидать в ответ величайшей
признательности великому Подателю всех этих благ. И разве не повинен в
тягчайшей неблагодарности человек, прямо и открыто преступивший все наиболее
непререкаемые законы и повеления этого самого милосердного Существа?
Мне нет нужды говорить Вам, что прелюбодеяние запрещено одной из десяти
заповедей {14} и я, надеюсь, мне также нет необходимости упоминать, что оно
недвусмысленно запрещено Новым Заветом" {15}.
- Надеюсь, вы уяснили себе теперь, - вставил оратор, - какой на сей
счет существует закон, и, следовательно, никто из вас не сможет сослаться на
неосведомленность, когда вы попадете в Олд Бейли {16} на том свете. То-то
же. А дальше тут опять прежняя волынка.
"Но даже если бы прелюбодеяние и не было столь недвусмысленно запрещено
в Писании, то предоставленного нам природой света было бы вполне достаточно,
чтобы мы могли узреть всю чудовищность и жестокость этого преступления.
Вот почему мы и убеждаемся, что народы, над которыми еще не восходило
солнце справедливости, без малейшего снисхождения жестоко наказывали
прелюбодея, чтобы всем другим было неповадно; притом не только
цивилизованные язычники, но даже и самые варварские народы были в этом
отношении единодушны; в очень многих странах это преступление каралось
самыми суровыми и позорными телесными наказаниями, а в некоторых, и притом
не столь уж редко, даже смертной казнью.
И несомненно, что в человеческом сознании едва ли какой-нибудь другой
проступок заслуживает более сурового наказания. Ведь, пожалуй, нет такого
оскорбления и несчастья из всех, какие только человек может причинить
ближнему или навлечь на него, которые бы не совместились в этом одном грехе.
Ведь прелюбодеяние означает похищение у человека его собственности..."
- Обратите на это внимание, сударыни, - прокомментировал оратор, - что
все вы являетесь собственностью своих мужей.
"...и при том собственности, каковую всякий достойный человек ценит
превыше всего. Прелюбодеяние подобно отравлению того источника, из которого
он по праву черпает сладчайшее и самое невинное удовольствие и где он
находит и самое сердечное утешение, и самую прочную дружбу, и самую надежную
помощь во всех своих делах, нуждах и несчастьях. Прелюбодеяние влечет за
собой утрату душевного покоя и даже доброго имени. Гибель обоих - и жены, и
мужа, а иногда и всей семьи - таковы возможные последствия этого рокового
оскорбления. Семейное счастье - вот цель почти всех наших стремлений и
награда за все наши труды. Стоит лишь людям убедиться, что путь к этому
восхитительному наслаждению для них навсегда закрыт, и у них пропадает
усердие к чему бы то ни было и появляется равнодушие ко всем мирским делам.
Амелия Бут".
Велев слуге передать даме, что он тотчас к ней придет, доктор
осведомился затем у своего приятеля, нет ли у него намерения погулять
немного перед обедом в Парке.
- Мне надобно, - сказал он, - срочно навестить молодую даму, которая
была вчера вечером с нами: судя по всему, у нее случались какая-то
неприятность. Ну, полноте вам, молодой человек, я был с вами разве что
немного резок, но вы уж простите меня. Мне следовало принять во внимание ваш
горячий нрав. Надеюсь, что со временем мы с вами сойдемся во мнениях.
Пожилой джентльмен еще раз высказал другу свое восхищение, а его сын
выразил надежду, что всегда будет мыслить и поступать с достоинством,
подобающим его облачению, после чего доктор на время расстался с ними и
поспешил к дому, в котором жила Амелия.
Как только он ушел, пожилой джентльмен принялся резко отчитывать своего
сына:
- Том, - начал он, - ну можно ли быть таким дураком, чтобы из упрямства
погубить все, что я сделал? Почему ты никак не поймешь, что людей надобно
изучать с таким тщанием, с каким я сам в свое время этим занимался? Уж не
думаешь ли ты, что если бы я оскорблял этого фордыбачливого старика, как ты,
то когда-нибудь добился бы его расположения?
- Ничем не могу вам помочь, сударь, - отвечал Том. - Я не для того
провел шесть лет в университете, чтобы отказываться от своего мнения ради
каждого встречного. Ему, конечно, не откажешь в умении сочинять напыщенные
фразы, но что касается главного, то более дурацких рассуждений мне еще не
доводилось слышать.
- Ну и что из того? - воскликнул отец. - Я ведь никогда тебе не
говорил, что он умный человек, и сам его никогда таким не считал. Имей он
хоть сколько-нибудь сообразительности, так уже давно был бы епископом, вот
это я знаю наверняка. В устройстве своих личных дел он всегда был олухом; я,
например, сомневаюсь, есть ли у него за душой хотя бы сто фунтов помимо его
годового дохода. Ведь он раздал более половины своего состояния Бог знает
кому. В общем и целом я выудил у него, пожалуй, больше двухсот фунтов. Ну,
скажи на милость, стоит нам терять такую дойную корову из-за того, что ты не
хочешь сказать ему несколько любезных слов? Поистине, Том, ты такой же
простофиля, как и он. Как же ты после этого надеешься преуспеть на церковном
поприще, коль скоро не умеешь приноравливаться и уступать мнению тех, кто
повыше тебя.
- Я что-то не пойму, сударь, - вскричал Том, - что вы понимаете под
словом - повыше! В определенном смысле я, конечно, признаю, что доктор
богословия выше бакалавра искусств, и готов согласиться, что в этом
отношении доктор действительно выше меня, но уж греческий и древнееврейский
я знаю не хуже, чем он, и сумею отстоять свое мнение перед кем бы то ни было
- перед ним или любым из наших университетских.
- Вот что, Том, - воскликнул пожилой джентльмен, - пока ты не уймешь
свою самонадеянность, я больше никаких надежд возлагать на тебя не стану.
Будь ты поумнее, ты бы считал любого человека, от которого можешь хоть
чем-нибудь поживиться, выше себя; или, по крайней мере, ты бы его убедил,
что так думаешь, и этого было бы достаточно. Эх, Том, нет у тебя никакой
хитрости.
- Чего же ради я тогда учился в университете эти семь лет? - вопросил
Том. - Впрочем, я понимаю, отец, почему вы так думаете. Среди стариков
распространено заблуждение - считать, будто только они одни умные. Еще в
древности так рассуждал Нестор {47}; но если бы ты порасспросил, какого
мнения обо мне в колледже, то, полагаю, ты бы не считал, что мне следует
опять приняться за учение.
Тут отец с сыном отправились в Парк, где во время прогулки первый еще и
еще раз давал сыну благие советы в науке угождения, которые едва ли пошли
ему впрок. И в самом деле, если бы любовь пожилого джентльмена к сыну не
ослепляла его настолько, что он почти не замечал недостатки своего чада, то
он бы очень скоро убедился, что сеет свои наставления на почве, безнадежно
зараженной самомнением и потому исключающей надежды на какие бы то ни было
плоды.
которую мы не станем предварять каким-нибудь предисловием
Священник застал Амелию одну, поскольку Бут пошел погулять со своим
вновь обретенным знакомым капитаном Трентом, который, судя по всему, был
настолько рад возобновлению приятельских отношений со своим старым
сослуживцем, что со времени их встречи на утреннем рауте за карточным столом
с ним почти не разлучался.
Амелия следующим образом объяснила доктору, какое именно событие она
подразумевала, посылая свою записку:
- Простите меня, дорогой доктор, за то, что я так часто беспокою вас
своими делами, но ведь мне известна ваша неизменная готовность, равно как и
умение, помочь любому своим советом. Дело в том, что полковник Джеймс вручил
мужу два билета на маскарад {1}, который состоится через день или два, и муж
так решительно настаивает на том, чтобы я непременно с ним туда поехала, что
я действительно не знаю, как мне от этого отказаться, не приводя никаких
доводов; между тем я не в силах придумать какой-нибудь отговорки, открыть же
ему истинную причину вы, я думаю, и сами бы мне не посоветовали. Я и так на
днях еле-еле выпуталась, ибо из-за одного чрезвычайно странного происшествия
очутилась в таком положении, что едва не принуждена была сказать мужу всю
правду.
И тут она поведала доктору о приснившемся сержанту сне и вызванном им
последствиях.
Доктор задумался на минуту, а потом сказал:
- Признаться, дитя мое, я озадачен этим не меньше вас. Я бы решительно
не хотел, чтобы вы пошли на маскарад; судя по тому, как мне описывали это
развлечение, оно мне не по душе; я не придерживаюсь таких уж строгих правил
и не подозреваю каждую идущую туда женщину в дурных намерениях, но для
человека рассудительного это все же слишком вольное и шумное удовольствие. А
у вас к тому же есть и более сильные и особые возражения, и я попытаюсь сам
его разубедить.
- Ах, это невозможно, - ответила она, - и поэтому я бы не хотела, чтобы
вы даже за это брались. Я не помню, чтобы муж еще на чем-нибудь так
настаивал. У них уже по этому случаю, как они это называют, составилась
компания, и, по его словам, мой отказ очень всех огорчит.
- Я в самом деле не знаю, что вам посоветовать, - воскликнул священник.
- Как я уже говорил вам, я не одобряю такого рода развлечения, но все же,
коль скоро ваш муж так сильно этого желает, то мне все же не кажется, что
будет какой-нибудь вред, если вы с ним туда пойдете. Однако я еще над этим
поразмыслю и сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам.
В комнату вошла миссис Аткинсон и они заговорили о другом, но Амелия
вскоре возвратилась к прежней теме, сказав, что у нее нет никаких причин
что-либо скрывать от своей подруги. И тогда они втроем вновь стали
обсуждать, как тут поступить, но так и не пришли к какому-нибудь решению.
Тогда миссис Аткинсон в приливе необычного возбуждения заявила:
- Не бойтесь ничего, дорогая Амеля; одному мужчине ни за что не
справиться с двумя женщинами. Мне кажется, доктор, что это будет потруднее
того случая, о котором сказано у Вергилия:
Una dolo divum si foemina victor duorum est! {*}
{* Женщину двое богов одну погубили коварно! (лат.) {2}.}
- Вы очень славно это продекламировали! - заметил доктор Гаррисон. -
Неужели вы понимаете у Вергилия и все остальное так же хорошо, как, видимо,
проникли в смысл этой строки?
- Надеюсь, что так, сударь, - сказала миссис Аткинсон, - а заодно и у
Горация тоже, в противном случае можно было бы сказать, что отец лишь
напрасно тратил время, обучая меня.
- Прошу прощения, сударыня, - воскликнул священник, - я признаю, что
это был неуместный вопрос.
- Отчего же, вовсе нет, сударь, - отозвалась миссис Аткинсон, - и если
вы один из тех, кто воображает, будто женщины неспособны к учению, то я ни в
коей мере не буду этим оскорблена. Мне очень хорошо известно
распространенное на сей счет мнение, однако, хотя
Interdum vulgus rectum videt, est ubi peccat {*}.
{* Правильно смотрит толпа иногда, но порой погрешает (лат.) {3}.}
- Если бы я и придерживался подобного мнения, сударыня, - возразил
доктор, - то мадам Дасье и вы сами послужили бы прекрасным свидетельством
моей неправоты. Самое большее, на что бы я в данном случае отважился, так
это усомниться в полезности такого рода учености для воспитания молодой
женщины.
- Я признаю, - ответила миссис Аткинсон, - что при существующем порядке
вещей это не может споспешествовать ее счастью в такой же мере, как мужчине,
но вы, я думаю, все же согласитесь, доктор, что ученость может, по крайней
мере, доставлять женщине разумное и безвредное развлечение.
- Но я позволю себе предположить, - упорствовал священник, - что это
может иметь и свои неудобства. Ну, предположим, если такой ученой женщине
пришлось бы взять в мужья неученого, разве она не была бы склонна презирать
его?
- Вот уж не думаю, - возразила миссис Аткинсон, - и если мне позволено
будет привести пример, то я, мне кажется, сама показала, что женщина,
обладающая ученостью, способна вполне быть довольна мужем, который не может
этим похвастаться.
- Что ж, - согласился доктор, - супруг, без сомнения, может обладать
другими достоинствами, которые тоже немало значат на чаше весов. Но
позвольте взглянуть на этот вопрос с другой стороны и предположить, что обе
стороны, вступившие в брачный союз, отличаются завидной ученостью; не может
ли при этом возникнуть прекрасный повод для разногласий: кто из них
превосходит другого ученостью?
- Никоим образом, - сказала миссис Аткинсон, - ведь если оба супруга
обладают ученостью и здравым смыслом, они очень скоро увидят, на чьей
стороне превосходство.
- Ну, а если бы мужу при всей его учености, - продолжал доктор, -
случилось высказать несколько безрассудное суждение, уверены ли вы, что его
ученая жена сохранила бы подобающее чувство долга и подчинилась бы ему?
- Но с какой стати мы должны непременно предполагать, - вскричала
миссис Аткинсон, - что ученый человек может быть безрассудным?
- Простите сударыня, - возразил доктор, - но ведь я не имею
удовольствия быть вашим мужем, так что вы не можете помешать мне высказать
какие угодно предположения. Так вот, предположение, что ученый человек может
отличаться при этом безрассудством, не так уж парадоксально. Разве мы не
находим никаких безрассудных суждений у весьма ученых писателей и даже у
самих критиков? Что, например, может быть более странным и безрассудным,
нежели предпочитать "Метаморфозы" Овидия "Энеиде" Вергилия? {4}
- Это и в самом деле было бы настолько странно, - согласилась миссис
Аткинсон, - что вам не удастся убедить меня, будто кто-нибудь в самом деле
придерживался подобного мнения.
- Возможно, что и так, - подтвердил священник, - и мы с вами, я
полагаю, не разошлись бы в оценке того, кто отстаивает такую точку зрения.
Какой же у него тогда должен быть вкус!
- Самый ничтожный, вне всякого сомнения, - отрезала миссис Аткинсон.
- Что ж, я вполне этим удовлетворен, - сказал священник. - Говоря
словами вашего любимого Горация, "...verbum non ambius addam {...довольно,
пора замолчать (лат.) {5}.}.
- До чего же досадно, - воскликнула миссис Аткинсон, - когда в споре
вас ловят на слове! Признаюсь, я так увлеклась, защищая моего любимого
Вергилия, что и не заметила, куда вы клоните; однако вся ваша победа
основывается на предположении, что женщине очень не повезет и она встретит
самого глупого на свете человека.
- Ни в коей мере! - возразил священник. - Согласитесь, что доктора
Бентли {6}, например, уж никак не назовешь глупцом, и все же он, я убежден,
спорил бы с любой женщиной, отстаивая каждое из своих исправлений. Будь она
даже ангелом - и то, я боюсь, он не поступился бы ради нее своей Ingentia
Fata {Могущественной судьбой (лат.).}.
- А почему вы считаете, сударь, - поинтересовалась миссис Аткинсон, -
что даже если бы я его любила, я бы все равно с ним спорила?
- Возможно, вы и были бы склонны иногда уступать своему чувству, -
ответил священник, - однако вспомните, что на сей счет сказано у Вергилия:
...............Varium et mutabile semper
Foemina {*}.
{* Изменчива и ненадежна
Женщина (лат.) {7}.}
- Прислушайтесь, Амелия, - сказала миссис Аткинсон, - это касается
теперь и вас так же, как и меня: ведь доктор оскорбил теперь весь наш пол,
приведя самые суровые строки, из всех когда-либо написанных против нас,
хотя, я допускаю, что и одни из самых прекрасных.
- Я всем сердцем присоединилась бы к вам, дорогая, - откликнулась
Амелия. - Однако у меня есть перед вами то преимущество, что я не понимаю
латыни.
- Думаю, что и ваша приятельница понимает ее не намного лучше вас, -
заметил священник, - в противном случае она не восхищалась бы нелепостью,
пусть даже и сказанной самим Вергилием.
- Простите сударь, - о чем вы? - изумилась миссис Аткинсон.
- Это уж вы простите меня, сударыня, - промолвил Гаррисон с напускной
серьезностью. - Я хочу сказать, что даже мальчишку в четвертом классе Итона
{8} выпороли бы или во всяком случае он заслужил бы порки, если бы стал
средний род согласовывать с женским. Но вам, конечно, известно, что Вергилий
не успел отредактировать свою "Энеиду" {9}, и, возможно, проживи он дольше,
мы вряд ли находили бы в ней такие явные погрешности.
- Что ж, теперь я вижу - вы совершенно правы, - сдалась миссис
Аткинсон, - и здесь, видимо, нет правильного согласования. Признаюсь, я
никогда над этим прежде не задумывалась.
- И тем не менее, - заключил священник, - именно Вергилий, которого вы
так любите, отнес вас всех к среднему роду, или, говоря по-английски, просто
превратил вас в животных, потому что если мы переведем это так:
Женщина - непостоянное и переменчивое животное {10},
- то здесь, я полагаю, не будет никакой ошибки, разве только по части
вежливости к дамам.
Миссис Аткинсон успела лишь сказать доктору, что он способен кого
угодно вывести из себя, потому что приход Бута и его приятеля положил конец
этому ученому спору, в котором ни одна из сторон не произвела особенно
благоприятного впечатления на другую; дама нисколько не возвысилась во
мнении священника, несмотря на все свои успехи в изучении классиков, она же,
со своей стороны, почувствовала в душе изрядную неприязнь к доктору,
которая, возможно, бушевала в ней с еще большей яростью при одной только
мысли, что у нее был бы такой муж.
повествующая о событиях, произошедших на маскараде
Со времени этого примечательного спора и до дня маскарада ничего
особенно существенного, о чем следовало бы рассказать в этой истории, не
произошло.
В тот день в девятом часу вечера полковник Джеймс явился к Бутам и стал
дожидаться миссис Джеймс, которая изволила приехать лишь около одиннадцати.
Четыре маски отправились затем в нескольких портшезах в Хеймаркет.
Как только они прибыли к оперному театру, полковник и миссис Джеймс
тотчас оставили своих спутников; да и Бут со своей дамой недолго оставались
вместе, так как их разлучили другие маски.
С дамой вскоре заговорил какой-то мужчина в домино, который увлек ее
направо в конец самой дальней комнаты, и не успели они сесть, как незнакомец
в домино стал с необычайным пылом ухаживать за ней. Подробный рассказ обо
всем, что происходило во время этой сцены, возможно, показался бы читателю
несколько докучным, тем более, что она не отличалась особенно романтическим
стилем. Неизвестный поклонник, судя по всему, считал свою даму сердце
достаточно земной особой, а посему взывал скорее к ее жадности и честолюбию,
нежели к ее более возвышенным чувствам.
Поскольку в отличие от дамы он не дал себе труда скрыть свой настоящий
голос, она очень быстро догадалась, что домогающийся ее любви мужчина не кто
иной, как ее старый знакомый - милорд, и тогда она решила воспользоваться
этим случаем. Она дала ему понять, что догадалась, кто он, и выразила
некоторое удивление по поводу того, как он сумел узнать ее в толпе.
- Я подозреваю, милорд, - сказала дама, - что женщина, у которой я
сейчас снимаю квартиру, так же дружна с вами, как и миссис Эллисон.
Милорд всячески уверял ее, что она заблуждается, на что она ответила:
- Сударь, вам не следует так упорно ее защищать прежде чем вы
убедитесь, сержусь ли я на нее за это.
От этих слов, произнесенных с пленительной нежностью, милорд пришел в
восторг, пожалуй чересчур пылкий для места, где они находились. Деликатно
умерив жар своего собеседника, дама попросила его позаботиться о том, чтобы
на них не обратили внимания, поскольку в той же комнате, насколько ей
известно, находится и ее муж.
Как раз в этот момент к ним подошел полковник Джеймс и сказал:
- Как видите, сударыня, мне все же посчастливилось опять вас разыскать;
я чувствовал себя ужасно несчастным с тех пор, как потерял вас.
Но дама ответила ему измененным для маскарада голосом, что он
заблуждается и что она не имеет удовольствия его знать.
- Я - полковник Джеймс, - сказал он шепотом.
- Да нет же, вы явно ошиблись, сударь, - возразила дама, - я не знаю
никакого полковника Джеймса.
- Сударыня, - ответил он по-прежнему шепотом, - я совершенно убежден,
что не ошибаюсь; вы, без сомнения, миссис Бут.
- Вы, сударь, ведете себя слишком дерзко, - сказала дама, - оставьте
меня, прошу вас.
Тут в разговор вмешался милорд, который, не изменяя своего голоса, стал
уверять полковника, что эта леди - знатная дама и что они поглощены своей
беседой; тогда полковник попросил у дамы прощения: поскольку в ее одежде не
было ничего приметного, он решил, что ошибся.
Ему не оставалось теперь ничего другого, как вновь начать рыскать по
комнатам, в одной из которых он вскоре увидел Бута, прогуливавшегося без
маски в обществе двух дам; одна из них была в голубом домино, а вторая - в
наряде пастушки.
- Уилл, - воскликнул полковник, - не знаешь ли ты, куда делись наши
жены; ведь с той минуты, как мы сюда вошли, я их больше ни разу не видел?
Бут ответил, что они, наверно, гуляют где-нибудь вдвоем и вот-вот
отыщутся.
- Позвольте, - воскликнула дама в голубом домино, - так вы, оба явились
сюда на дежурство вместе с женами? Что касается вашей супруги, мистер
олдермен, - обратилась она к полковнику, - то я нисколько не сомневаюсь в
том, что она уже нашла себе собеседников более интересных, чем ее муж.
- Можно ли быть столь жестокой, сударыня? - вмешалась пастушка. - Вы
доведете несчастного своими речами до того, что он чего доброго примется
избивать свою жену, ведь он, уверяю вас, не иначе, как офицер.
- Ну, тогда он из какого-нибудь тылового полка ополченцев {11}, я
полагаю, - съязвило домино, - ведь по всему видно, что это городская птица.
- Да и мне, признаться, кажется, что от этого джентльмена сильно
попахивает Теймз-стрит {12}, - подхватила другая, - и если мне позволено
будет высказать догадку, то, пожалуй, еще и благородным портняжным ремеслом.
- Что за дьявольщина! - вскричал Джеймс. - Послушай, кого это ты здесь
подцепил?
- Клянусь честью, понятия не имею! - ответил Бут. - Вы бы меня очень
одолжили, если бы избавили хотя бы от одной из них.
- Ну, что вы на это скажете, сударыня? - воскликнуло домино. - Не
желаете ли погулять в обществе полковника? Уверяю вас, вы ошиблись: ведь это
не больше и не меньше, как сам несравненный полковник Джеймс собственной
персоной.
- Ах, вот как! Неудивительно поэтому, что мистер Бут предоставил ему
выбрать одну из нас, ведь это входит в обязанности поставщика, а мистер Бут,
как мне говорили, как раз имеет честь оказывать подобного рода услуги
благородному полковнику.
- Желаю вам успеха у этих дам, заметил Джеймс, - а меня увольте, я
поищу себе добычу получше.
И с этими словами он исчез в толпе масок.
- Еще бы, вы ведь известный любитель поохотиться; - крикнула вслед ему
пастушка, - у вас, по-моему, только и удовольствия, что рыскать в поисках
добычи.
- Так вы, сударыня, знаете этого джентельмена? - осведомилось домино.
- Да кто ж его не знает? - ответила пастушка.
- Что он за человек? - продолжало любопытствовать домино. Хотя я над
ним и подсмеивалась, однако я ведь знаю его только в лицо.
- Ничего особенно примечательного в нем нет, - пояснила пастушка. - Он
старается по возможности овладеть каждой красивой женщиной; так, впрочем,
ведут себя и все остальные.
- Значит, он не женат? - спросила та, что была в домино.
- Женат, конечно, и к тому же по любви, - ответила ее спутница, - но
давным-давно уже растранжирил свою любовь и говорит, что жена служит ему
теперь превосходным предметом ненависти. У этого малого если и
обнаруживается подчас хоть капля остроумия, то, я думаю, лишь в тех случаях,
когда он оскорбляет жену, но, к счастью для него, это излюбленное его
занятие. Я незнакома с бедняжкой, но, судя по его описаниям, это жалкое
животное.
- О, зато я прекрасно ее знаю, - воскликнуло домино, - и, возможно, я
ошибаюсь, но, поверьте, она вполне под стать ему; да ну его к черту; скажите
лучше, куда подевался Бут?
В это время как раз в той части комнаты, где находились обе дамы,
возникло какое-то шумное оживление. Оно было вызвано многолюдным сборищем
молодых людей, именуемых обычно хлыщами; на сей раз они, как говорится,
нашли себе забаву в письме, которое один из них подобрал с полу в этом зале.
Любопытство, как известно, распространено среди людей любого ранга, а
посему стоит лишь появиться предмету, возбуждающему его, как можно не
сомневаться, что тут же соберется толпа, независимо от того, происходит ли
это в собрании людей благовоспитанных или же среди их собратьев попроще.
Когда шум привлек достаточное число зевак, один из этих хлыщей по
настоянию как своих приятелей, так и всех присутствующих, приняв на себя
роль публичного оратора, стал во всеуслышание читать найденное письмо, с
содержанием которого, равно как и с комментариями к нему самого оратора и
его слушателей, мы познакомим сейчас и читателя.
Взобравшись на стул, самозванный оратор начал следующим образом:
- Сим начинается первая глава {13} откровений... святого... Тьфу, чума
на его голову, забыл его имя. Джек, напомни мне, как зовут этого святого?
- Тимоти, болван, - подсказали из толпы. - Слышишь? Тимоти!
- Что ж, прекрасно, - крикнул оратор, - стало быть, откровений святого
Тимоти.
"Сударь, мне очень жаль, что в стране, с гордостью именующей себя
христианской, все же существуют причины, побуждающие меня писать о
нижеследующем предмете; но еще более того огорчает меня необходимость
обращаться к человеку, которому природа и судьба даровали столько
преимуществ, что от него можно было бы ожидать в ответ величайшей
признательности великому Подателю всех этих благ. И разве не повинен в
тягчайшей неблагодарности человек, прямо и открыто преступивший все наиболее
непререкаемые законы и повеления этого самого милосердного Существа?
Мне нет нужды говорить Вам, что прелюбодеяние запрещено одной из десяти
заповедей {14} и я, надеюсь, мне также нет необходимости упоминать, что оно
недвусмысленно запрещено Новым Заветом" {15}.
- Надеюсь, вы уяснили себе теперь, - вставил оратор, - какой на сей
счет существует закон, и, следовательно, никто из вас не сможет сослаться на
неосведомленность, когда вы попадете в Олд Бейли {16} на том свете. То-то
же. А дальше тут опять прежняя волынка.
"Но даже если бы прелюбодеяние и не было столь недвусмысленно запрещено
в Писании, то предоставленного нам природой света было бы вполне достаточно,
чтобы мы могли узреть всю чудовищность и жестокость этого преступления.
Вот почему мы и убеждаемся, что народы, над которыми еще не восходило
солнце справедливости, без малейшего снисхождения жестоко наказывали
прелюбодея, чтобы всем другим было неповадно; притом не только
цивилизованные язычники, но даже и самые варварские народы были в этом
отношении единодушны; в очень многих странах это преступление каралось
самыми суровыми и позорными телесными наказаниями, а в некоторых, и притом
не столь уж редко, даже смертной казнью.
И несомненно, что в человеческом сознании едва ли какой-нибудь другой
проступок заслуживает более сурового наказания. Ведь, пожалуй, нет такого
оскорбления и несчастья из всех, какие только человек может причинить
ближнему или навлечь на него, которые бы не совместились в этом одном грехе.
Ведь прелюбодеяние означает похищение у человека его собственности..."
- Обратите на это внимание, сударыни, - прокомментировал оратор, - что
все вы являетесь собственностью своих мужей.
"...и при том собственности, каковую всякий достойный человек ценит
превыше всего. Прелюбодеяние подобно отравлению того источника, из которого
он по праву черпает сладчайшее и самое невинное удовольствие и где он
находит и самое сердечное утешение, и самую прочную дружбу, и самую надежную
помощь во всех своих делах, нуждах и несчастьях. Прелюбодеяние влечет за
собой утрату душевного покоя и даже доброго имени. Гибель обоих - и жены, и
мужа, а иногда и всей семьи - таковы возможные последствия этого рокового
оскорбления. Семейное счастье - вот цель почти всех наших стремлений и
награда за все наши труды. Стоит лишь людям убедиться, что путь к этому
восхитительному наслаждению для них навсегда закрыт, и у них пропадает
усердие к чему бы то ни было и появляется равнодушие ко всем мирским делам.