Страница:
----------------------------------------------------------------------------
Перевод и примечания А.Г.Ингера
Генри Филдинг. Амелия
Henry Fielding. Amelia
Серия "Литературные памятники"
Издание подготовил А. Г. Ингер
М., "Наука", 1996
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
РАЛЬФУ АЛЛЕНУ {1}, ЭСКВАЙРУ
Сэр, цель этой книги - искреннее содействие добродетели и разоблачение
наиболее вопиющих зол, как общественных, так и частных, поразивших ныне нашу
страну; однако, насколько мне помнится, в моем труде едва ли возможно
отыскать хоть один сатирический выпад, направленный против какого-либо
определенного лица.
Кому же и быть покровителем такой попытки как не лучшему из смертных. С
этим, я полагаю, охотно согласится каждый; да и вряд ли, мне думается,
мнение публики будет менее единодушным относительно того, кто более всего
заслуживает такого титула. Ведь если на письме вместо адреса указать Detur
Optimo {Вручить наилучшему из людей (лат.).}, лишь очень немногие сочли бы
необходимыми еще какие-то разъяснения.
Не стану обременять Ваше внимание предисловием к моей книге, равно как
и попытками отвести всякого рода критические замечания, которые могут быть
по ее поводу высказаны. Если благожелательный читатель будет растроган, он,
испытав столь отрадное чувство, легко извинит многочисленные изъяны; что же
до читателей иного толка, то чем больше погрешностей им удастся обнаружить,
тем, я убежден, большее удовлетворение это им доставит.
Не стану также прибегать к отвратительной манере, столь свойственной
авторам посвящений. Я не преследую в этом послании их обычной цели {2}, а
посему мне нет надобности заимствовать их язык. Да будет как можно более
далек тот час, когда ужаснейшее несчастье предоставит любому перу
возможность нарисовать Ваш портрет правдиво и нелицеприятно, не возбуждая в
завистливых умах подозрений в лести. Итак, я отложу эту задачу до того дня
(если уж мне суждено будет печальная участь дожить до него), когда каждый
добропорядочный человек заплатит слезой за удовлетворение своего
любопытства, - словом, до того дня, о котором и сейчас, я полагаю, едва ли
хоть одна добрая душа на свете способна помыслить безразлично.
Примите же сей скромный знак той любви, благодарности и уважения,
которые всегда будет почитать для себя величайшей честью бесконечно Вам,
сэр, обязанный нижайший и покорнейший слуга
Генри Филдинг.
Боу-стрит {3}, 12 декабря 1751.
Felices ter e amplius
Quos irrupta tenet copula.
Трижды и более счастлив,
Кто прочными узами связан.
Γυναικὸζ οὐδὲν χοῆμ᾽ ἀνὴο ληίζεται
̒Εσθλῆζ ἄμεινον, οὐδὲ ὀίγιον κακῆζ
Для мужа счастье - добрая жена,
И горе-горькое - жена плохая.
содержащая вступление и прочее
Предметом нижеследующей истории будут всякого рода испытания, которые
пришлось претерпеть весьма достойной супружеской паре уже после того, как
она соединилась брачными узами. Выпавшие на ее долю невзгоды были подчас
настолько мучительными, а вызвавшие их обстоятельства до того из ряда вон
выходящими, что, казалось, для этого требовалась не только необычайная
враждебность, но и изобретательность, которые невежество всегда приписывало
Фортуне, хотя в самом ли деле сия особа приложила к этому руку и существует
ли вообще на свете подобная особа, - это вопрос, на который я никоим образом
не берусь ответить утвердительно. Говоря начистоту, после многих зрелых
размышлений я склонен подозревать, что во все времена общий глас
несправедливо осуждал Фортуну и слишком часто винил ее в проступках, к
которым она не имела ни малейшего касательства. Я нередко задаюсь вопросом:
нельзя ли объяснить естественными причинами процветание мошенников,
злоключения глупцов, да и все те беды, которые навлекают на себя люди
здравомыслящие, когда, не внемля голосу благоразумия, слепо отдаются
господствующей в их душе страсти, - одним словом, стоит ли, как водится,
безосновательно приписывать все обыкновенные события вмешательству Фортуны,
столь же нелепо обвиняя ее в неудачах, как клянет плохой игрок в шахматы
свое невезение.
Однако люди не только возводят подчас на это вымышленное существо
напраслину; равным образом они склонны, желая загладить свою неправоту,
воздавать Фортуне почести, столь же мало ею заслуженные. Уметь исправить
пагубные последствия неблагоразумного поведения и, мужественно противостоя
невзгодам, преодолеть их - вот одна из достойнейших целей мудрости и
добродетели. Следовательно, называть такого человека баловнем Фортуны так же
нелепо, как называть баловнем Фортуны скульптора, изваявшего Венеру, или
поэта, написавшего "Илиаду".
Жизнь по праву можно с таким же основанием назвать искусством как и
всякое другое, а посему рассматривать важные жизненные события как цепь
простых случайностей столь же ошибочно, как не видеть связи между отдельными
частями прекрасной статуи или возвышенной поэмы. Критики в подобных случаях
не довольствуются лишь созерцанием какого-нибудь великого творения, но
пытаются также выяснить, почему и как оно таким получилось. Лишь тщательно
изучив все, что шаг за шагом способствует совершенствованию каждого образца,
мы действительно начинаем постигать ту науку, согласно которой сей образец
был создан. Поскольку истории, подобные нижеследующей, вполне уместно
назвать образцами ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ, то, следовательно, внимательно
приглядываясь к некоторым происшествиям, приводящим к катастрофе или к
благополучному завершению, а также к ничтожным причинам, коими эти
происшествия были вызваны, мы наилучшим образом постигнем самое полезное из
всех искусств, которое я называю ИСКУССТВОМ ЖИЗНИ.
Начало истории. Замечания касательно совершенства
английского государственного устройства, а также рассказ
о достопримечательном дознании, учиненном мировым судьей
Первого апреля.....года стражники {1} одного из приходов (а какого
именно, мне неведомо), расположенного в пределах вольностей Вестминстера
{2}, привели несколько человек, задержанных прошедшей ночью, к Джонатану
Трэшеру, эсквайру, одному из тамошних мировых судей {3}.
Однако, читатель, рассказ о том, как проходил допрос этих преступников,
мы предварим согласно нашему обычаю размышлениями о кое-каких материях, с
которыми тебе, возможно, будет небесполезно познакомиться.
Многими, я полагаю, точно так же, как и прославленным автором трех
писем {4}, было подмечено, что ни одно из человеческих установлений не может
быть совершенно безупречным. К такому умозаключению этот писатель, видимо,
пришел, обнаружив по меньшей мере отдельные изъяны в государственном
устройстве даже нашего столь благоуправляемого отечества. И уж коль скоро
возможны какие-то изъяны в государственном устройстве, с которым, как еще
много лет тому назад уверял нас милорд Кок {5}, "не могла бы сравниться
мудрость всех мудрецов, соберись они однажды все вместе", и которое еще
задолго до этого несколько мудрейших наших соотечественников, собравшихся
вместе, объявили слишком совершенным, чтобы в нем можно было изменить хоть
какую-нибудь частность, и которое, тем не менее, с тех пор беспрерывно
исправляло великое множество вышеназванных мудрецов, так вот, говорю я, если
даже такое государственное устройство и то, стало быть, несовершенно, в
таком случае нам, я полагаю, дозволено будет усомниться в существовании
такого безупречного образца среди всех человеческих установлений вообще.
На это, возможно, возразят, что незначительные погрешности, которые я
намерен привести в качестве доказательства, заключены не в законах, а в
плохом их соблюдении, однако позволю себе заметить, что последнее
представляется мне столь же нелепым, как если сказать о каком-нибудь
механизме, что изготовлен то он превосходно, но вот только не в состоянии
выполнять то, для чего предназначен. В благоуправляемом государстве хорошие
законы должны соблюдаться; во всяком случае, если та же самая
законодательная власть, которая устанавливает эти законы, не обеспечивает их
соблюдения, то это равносильно тому, как если бы Грэм6 самым тщательным
образом изготовил все детали часов, но собрал бы их так, что часы не могли
бы идти. Вот в таком случае мы несомненно имели бы основание сказать, что в
самом устройстве часового механизма имеется небольшой изъян.
Нетрудно догадаться, что Грэм очень скоро обнаружил бы погрешность и
легко ее устранил. И заключаться она, конечно, могла бы только в
неправильном расположении частей.
У меня, читатель, есть еще один пример, который, возможно,
проиллюстрирует мою мысль еще более ясно. Вообрази же себе семейство, главе
которого вздумалось бы распорядиться своими слугами следующим образом: а
именно - если бы дворецкого он усадил на козлы своей кареты, управляющего
имением поставил на запятки, кучера назначил дворецким, а лакею доверил бы
управление поместьем, да и способностями прочих слуг воспользовался столь же
несуразно; нетрудно представить, каким посмешищем выглядело бы в глазах
окружающих подобное семейство.
Пускай это покажется смехотворным, но мне нередко приходило на ум, что
некоторые из наших мелких должностных лиц, состоящих на государственной
службе, назначаются именно таким образом. Начать хотя бы с самого низкого
ранга - со стражников в нашей столице, чья обязанность - охранять ночью
улицы от воров и грабителей; такая должность требует по крайней мере
физической силы, а ведь их набирают из тех несчастных престарелых и
тщедушных людей {7}, которые вследствие своей немощи не могут добывать себе
пропитание трудом. Эти люди, вооруженные только палкой, которую кое-кому из
них и поднять-то не под силу, должны охранять жизнь и дома подданных его
величества от нападений банд молодых, отважных, дюжих, отчаянных и хорошо
вооруженных головорезов. Поистине
Que non viribus istis
Munera convenient {*}.
{* ...Такие дары не подходят,
Сын мой, ни силам твоим... (лат.) {8}.}
Ничуть не удивительно, что несчастным старикам приходится спасаться от
злоумышленников бегством, удивительно только то, что им удается унести ноги.
Чем выше ранг рассматриваемых нами чиновников магистрата и судей, тем
вероятно, менее такого рода изъяны бросаются в глаза. Однако судья мистер
Трэшер, к которому привели упомянутых выше задержанных, был в качестве
блюстителя законов все же несвободен от кое-каких мелких недостатков.
Признаюсь, я склонен был иногда считать, что должность мирового судьи
требует хотя бы некоторого знания законов и вот по какой простой причине:
ведь по каждому представленному на его рассмотрение делу он должен выносить
приговор и поступать в соответствии с законом. Но поскольку законы изложены
в огромном количестве книг, причем одни только законодательные акты,
относящиеся к ведению мирового судьи, могут составить по меньшей мере два
объемистых тома in folio, а та часть судопроизводства, которая основана на
обычном праве, насчитывает более сотни томов, я поистине не в силах
уразуметь, как можно приобрести соответствующие познания, не утруждая себя
чтением; тем не менее, мистер Трэшер в юридические труды отродясь не
заглядывал.
Отсутствие начитанности, что и говорить, недостаток, но если бы дело
ограничивалось лишь этим, тогда еще куда ни шло: ведь, когда спор
представлен на суд простого невежества, возможность справедливого или
несправедливого решения всегда остается одинаково вероятной. Однако к
огорчению своему я должен заметить, что у мистера Трэшера истина подчас
оказывалась в куда менее завидном положении и у стороны неправой было
нередко пятьсот шансов против одного перед лицом этого судьи, который даром
что понятия не имел о законах Англии, зато неплохо разбирался в законах
природы. Он прекрасно усвоил основополагающий принцип, столь ревностно
отстаиваемый премудрым Ларошфуко {9} в его изречениях, где так усердно
внушается необходимость себялюбия и каждого человека учат считать себя
центром притяжения, к которому должно притягивать все, что только возможно.
Говоря начистоту, поведение судьи бывало беспристрастным только тогда, когда
он совсем ничего не мог выжать из обоих тяжущихся.
Таков был блюститель закона, на чей устрашающий суд констебль мистер
Гоутубед привел в вышеозначенный день злоумышленников, задержанных, как уже
говорилось, ночной стражей за разного рода нарушения общественного
спокойствия.
Первый преступник, чье злодеяние подлежало разбирательству, являл своим
видом призрак,, столь устрашающий, какой едва ли мог представиться даже
воображению убийцы или сочинителя трагедии. Истец, обвинявший этого
несчастного в нанесении ему побоев, отличался не в пример более крепким
сложением; правда наружность обвиняемого выдавала его несомненное участие в
драке: одежда была вся в крови, однако запекшиеся раны на голове достаточно
ясно указывали на источник излившихся потоков, тогда как истец ухитрился
выйти из схватки без малейшей царапины. Судья спросил обвиняемого, с какой
целью тот нарушил мир во владениях короля. f
- Клянусь шестью, - ответил обвиняемый, - я всей душой люблю короля и,
верьте слову, в мыслях не держал хоть что-то у него нарушить; а вот этот
человек, клянусь шестью, нанес мне удар по макушке, ну а уж если его палка
не снесла удара, я тут не причем, как Бог швят.
Он предложил вызвать свидетелей, готовых опровергнуть возведенный на
него поклеп, но судья тут же оборвал его, заявив:
- Твой выговор, мошенник, изобличает твою вину. Ведь ты ирландец, и
этого для меня достаточно.
Второй преступницей оказалась несчастная женщина, которую стражники
задержали, приняв за уличную женщину. Ей вменялось в вину пребывание на
улице после полуночи; на этом основании стражник объявил, что считает ее
обычной шлюхой. Задержанная сказала в свое оправдание (и это была сущая
правда), что она служанка у владелицы небольшой лавчонки и что хозяйка,
собираясь вот-вот разродиться, послала ее за повитухой; все это могут
подтвердить их соседи, если только ей позволят послать за ними. Судья
поинтересовался, почему она не сделала этого раньше, на что служанка
ответила, что у нее нет при себе денег и она не могла поэтому
воспользоваться услугами посыльного. Обрушившись на бедняжку с
оскорбительной бранью, судья провозгласил, что она нарушила закон,
запрещающий проституцию, и велел отправить ее на месяц в исправительный дом
{10}. Затем к нему подвели мужчин} и женщину, молодых и разодетых по моде,
относительно которых человек чрезвычайно почтенной наружности показал под
присягой, что застал их при обстоятельствах {11}, каковые мы не решаемся
описать здесь с такими же подробностями, с какими он сделал это перед
судьей, причем последний, заметив, что его письмоводитель усердно ему
подмигивает, с большим жаром отверг всякую возможность со своей стороны
поверить столь неправдоподобном) происшествию. Он распорядился немедленно
отпустить молодую пару и уже собирался было безо всяких доказательств
препроводить обвинявшего их человека в тюрьму как лжесвидетеля {12}, однако
письмоводителю, выразившему сомнение в том, обладает ли мировой судья таким
правом, все же удалось его разубедить. Судья было заспорил и сказал, что он
"собственными глазами видел человека, выставленного за лжесвидетельство у
позорного столба, и даже, более того, - знавал человека, угодившего за это в
тюрьму, а как бы он туда угодил, если бы его туда не препроводили?"
- Что ж, сударь, может так оно и было, - ответствовал письмоводитель, -
не только один весьма поднаторевший в законах стряпчий говаривал мне, будто
человека нельзя отправить в тюрьму за лжесвидетельство, прежде чем присяжные
решат предать его суду, и причина, я думаю, в том, что лжесвидетельство не
есть нарушение общественного порядка, если только присяжные не сочтут его
таковым.
- Пожалуй, что и так! - воскликнул судья. - Ведь лжесвидетельство это
всего лишь словесное оскорбление, а одной брани, чтобы выписать ордер на
арест и вправду маловато, разве только вписать туда: при скандале, дескать,
было учинено бесчинство {Opus est interprete (эти слова нуждаются в
пояснении - лат.). Согласно английским законам, оскорбительные слова не
подлежат судебному наказанию, однако некоторые не в меру ретивые блюстители
порядка при обращении к ним какой-нибудь сварливой женщины с просьбой
наказан обидчицу, горя желанием вершить правосудие, истолковывали пустяковую
и безобидную перебранку как бесчинство, каковое на языке закона означает
грубейшее нарушение общественного спокойствия, учиненное несколькими лицами,
- по меньшей мере тремя, ибо меньшему числу предъявить такое обвинение
попросту невозможно. На основании этого слова - бесчинство или бесчинность
(ибо я видел, что его пишут и так, и эдак) - многие тысячи пожилых женщин
был задержаны и приговорены к уплате судебных издержек, а иногда их сажали и
в тюрьму единственно за некоторую несдержанность в выражениях. С 1749 года
подобная практика пошла на убыль (примеч. Г. Филдинга).}.
Итак, почтенного свидетеля уже собирались было отпустить с миром, но
ту! обвиненная им молодая особа объявила, что он несколько раз обозвал ее
шлюхой и она охотно подтвердит это под присягой.
- Вот как, значит вы готовы на это, сударыня? - вскричал судья. -
Немедля приведите ее к присяге, а вы, констебль, придержите этого человека,
пока мы выписываем ордер на арест; ну, теперь уж ему не отвертеться.
Все это мигом было исполнено, и незадачливого свидетеля за отсутствием
поручителей препроводили в тюрьму.
Затем настал черед молодого человека по имени Бут: он обвинялся в том,
что напал на стражника во время исполнения тем служебных обязанностей и
разбил его фонарь. Нападение засвидетельствовали два очевидца, а в качестве
дополнительного вещественного доказательства были предъявлены
заблаговременно припасенные на случай такой надобности обломки разбитого
вдребезги фонаря. Заметив, что одежда преступника довольно изношена,
достойный судья вознамерился было без лишних расспросов отправить его в
тюрьму, однако после настоятельных просьб обвиняемого согласился в конце
концов выслушать его оправдания. Молодой человек принялся объяснять, как все
обстояло на самом деле: по дороге к дому, где он снимает жилище, он увидел,
как два человека жестоко избивали на улице третьего, не раздумывая, вмешался
в драку, пытаясь помочь тому, кто подвергся столь неравному нападению.
Подоспевший стражник задержал всех четверых и тотчас отвел в арестантскую, а
там двое нападавших, оказавшиеся людьми состоятельными, нашли способ уладить
дело и были отпущены констеблем, он же не смог добиться для себя такой
милости, поскольку в карманах у него пусто. Злоумышленник решительно отрицал
свое посягательство на стражника и торжественно заявил, что ему сулили
освобождение в том случае, если он уплатит полкроны.
Хотя голословные утверждения преступника никоим образом не могут
служить опровержением данных под присягой показаний его обвинителя,
показания молодого человека имели столь прямое касательство к делу, а в
голосе его звучала такая искренность и правдивость, что обладай судья
проницательностью или хотя бы самой скромной толикой любого из других
необходимейших для всех отправляющих правосудие качеств, он потрудился бы
подвергнуть стражников перекрестному допросу или по крайней мере
удовлетворил бы просьбу ответчика дать ему время, чтобы он мог послать за
другими свидетелями из числа тех, кто присутствовал при драке, однако судья
не сделал ни того, ни другого. Говоря коротко, мистер Трэшер питал слишком
большое почтение к Истине, дабы предположить, что она может предстать и в
рубище, и он никогда не пятнал свои возвышенные понятия об этой добродетели
недостойными мыслями о бедности и несчастье.
Разбор дела последнего из задержанных - того самого бедняги, за
которого вступился только что осужденный молодой человек, - занял очень
немного времени. Ему также вменялось в вину участие в драке с разбитием
фонаря, и доказано это было уже известным способом: мистер Трэшер точно так
же не пожелал выслушать ни единого слова оправдания; однако истощилось лишь
терпение судьи, но не его красноречие, ибо именно на этого последнего
несчастного обрушились целые потоки угроз и брани.
Всех преступников препроводили после этого под охраною стражи в тюрьму,
а судья и констебль отправились в соседнюю пивную, дабы приступить к своей
утренней трапезе.
содержащая описание тюрьмы
Не успел мистер Бут (ибо мы не станем утруждать вас рассказом о судьбе
остальных задержанных) очутиться в тюрьме, как к нему со всех сторон
подступили какие-то личности, требуя немедленно поставить магарыч. Поскольку
Бут, не имевший, разумеется, ни малейшего понятия, о чем идет речь, медлил с
ответом, то кое-кто из них уже собирался было применить силу, но как раз в
это время к ним приблизился некий субъект и с напускной важностью потребовал
оставить джентльмена в покое. Это был не кто иной, как начальник или
смотритель тюрьмы {14}; обратясь затем к Буту, он растолковал ему, что
согласно тюремному обычаю каждый вновь прибывший должен дать заключенным на
выпивку. Это называется здесь - поставить магарыч, пояснил он, и в
заключение посоветовал своему новому подопечному раскошелиться по такому
случаю. Мистер Бут ответил, что весьма охотно поддержал бы столь похвальный
обычай, будь это в его власти, но, к несчастью, у него нет при себе ни
единого шиллинга и, что еще того хуже, вообще нет ни единого шиллинга за
душой.
- Вот оно как! - воскликнул смотритель. - Ну, тогда совсем другое дело,
и мне тут сказать нечего.
Он незамедлительно удалился, покинув несчастного Бута на милость
собратьев, и те, не теряя времени, принялись, по их выражению, потрошить
новичка, причем с таким проворством, что уже через минуту оставили его без
сюртука, который мгновенно куда-то исчез.
Мистеру Буту не достало бы сил сопротивляться, но ему достало
благоразумия не роптать на подобное обхождение. А посему, как только он
вырвался из их рук и получил возможность беспрепятственно передвигаться по
тюрьме, он призвал на помощь все свое мужество, изрядной долей которого
обладал, и решил смотреть на вещи спокойно, насколько это возможно при
нынешних его обстоятельствах.
Конечно, если бы он мог отвлечься от собственных мыслей и забыть о том,
где он находится, настроение других арестантов заставило бы его вообразить,
будто он угодил прямо-таки в райское местечко, ибо большинство его товарищей
по несчастью вместо того, чтобы горевать и сетовать на свою судьбу,
смеялись, пели и предавались всевозможным забавам и развлечениям.
Первой заговорила с ним особа не слишком привлекательной наружности по
прозвищу Молль-с бельмом. Ее глаз (ибо глаз у нее имелся только один; он-то
и дал владелице прозвище) действительно был не только постоянно обращен в
сторону слепого собрата, словно природа стремилась возместить тем самым
допущенную ею оплошность, но и почти весь был затянут белой или скорее
желтой пленкой с крохотным серым пятнышком в углу, почти что неразличимым.
Нос у прелестницы начисто отсутствовал; по-видимому, Венера, завидуя чарам,
доставшимся Молль от природы, лишила это украшение лица хрящеватой его
части, а какая-то земная дщерь (возможно, тоже из зависти) сравняла его
кость с соседними, так что данное украшение располагалось теперь намного
ниже скул, каковые, естественно, выступали заметнее обычного. Около
полудюжины эбеновых зубов служили укреплением широкого и длинного рва,
прорытого природой от уха до уха, в основании которого помещался несуразно
короткий подбородок: природа загнула его вверх вместо того, чтобы позволить
ему вырасти до надлежащей длины.
Туловище Молль прекрасно гармонировало с ее лицом: объем талии в
точности соответствовал расстоянию от макушки до пят, тыл отличался
необычайной шириной, а груди давно покинули свою природную обитель и
располагались теперь несколько ниже пояса.
Мне хотелось бы пожелать тем драматическим актрисам, кому доведется
изображать персонажей, лишенных какой бы то ни было привлекателности,
подбирать себе костюм, столь же приличествующий роли, сколь туалет Молль-с
бельмом соответствовал ее облику. Щадя нашего щепетильного читателя, мы не
станем опускаться до подробностей; достаточно будет сказать, что никогда еще
арестантская в Сент-Джайлзе {15} не извергала существа более оборванного и
грязного.
Описать данную особу столь подробно нас побудили два примечательных
обстоятельства: во-первых, это страшилище застали на месте преступления с
миловидным юношей, а во-вторых, что более поучительно в нравственном смысле,
Перевод и примечания А.Г.Ингера
Генри Филдинг. Амелия
Henry Fielding. Amelia
Серия "Литературные памятники"
Издание подготовил А. Г. Ингер
М., "Наука", 1996
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
РАЛЬФУ АЛЛЕНУ {1}, ЭСКВАЙРУ
Сэр, цель этой книги - искреннее содействие добродетели и разоблачение
наиболее вопиющих зол, как общественных, так и частных, поразивших ныне нашу
страну; однако, насколько мне помнится, в моем труде едва ли возможно
отыскать хоть один сатирический выпад, направленный против какого-либо
определенного лица.
Кому же и быть покровителем такой попытки как не лучшему из смертных. С
этим, я полагаю, охотно согласится каждый; да и вряд ли, мне думается,
мнение публики будет менее единодушным относительно того, кто более всего
заслуживает такого титула. Ведь если на письме вместо адреса указать Detur
Optimo {Вручить наилучшему из людей (лат.).}, лишь очень немногие сочли бы
необходимыми еще какие-то разъяснения.
Не стану обременять Ваше внимание предисловием к моей книге, равно как
и попытками отвести всякого рода критические замечания, которые могут быть
по ее поводу высказаны. Если благожелательный читатель будет растроган, он,
испытав столь отрадное чувство, легко извинит многочисленные изъяны; что же
до читателей иного толка, то чем больше погрешностей им удастся обнаружить,
тем, я убежден, большее удовлетворение это им доставит.
Не стану также прибегать к отвратительной манере, столь свойственной
авторам посвящений. Я не преследую в этом послании их обычной цели {2}, а
посему мне нет надобности заимствовать их язык. Да будет как можно более
далек тот час, когда ужаснейшее несчастье предоставит любому перу
возможность нарисовать Ваш портрет правдиво и нелицеприятно, не возбуждая в
завистливых умах подозрений в лести. Итак, я отложу эту задачу до того дня
(если уж мне суждено будет печальная участь дожить до него), когда каждый
добропорядочный человек заплатит слезой за удовлетворение своего
любопытства, - словом, до того дня, о котором и сейчас, я полагаю, едва ли
хоть одна добрая душа на свете способна помыслить безразлично.
Примите же сей скромный знак той любви, благодарности и уважения,
которые всегда будет почитать для себя величайшей честью бесконечно Вам,
сэр, обязанный нижайший и покорнейший слуга
Генри Филдинг.
Боу-стрит {3}, 12 декабря 1751.
Felices ter e amplius
Quos irrupta tenet copula.
Трижды и более счастлив,
Кто прочными узами связан.
Γυναικὸζ οὐδὲν χοῆμ᾽ ἀνὴο ληίζεται
̒Εσθλῆζ ἄμεινον, οὐδὲ ὀίγιον κακῆζ
Для мужа счастье - добрая жена,
И горе-горькое - жена плохая.
содержащая вступление и прочее
Предметом нижеследующей истории будут всякого рода испытания, которые
пришлось претерпеть весьма достойной супружеской паре уже после того, как
она соединилась брачными узами. Выпавшие на ее долю невзгоды были подчас
настолько мучительными, а вызвавшие их обстоятельства до того из ряда вон
выходящими, что, казалось, для этого требовалась не только необычайная
враждебность, но и изобретательность, которые невежество всегда приписывало
Фортуне, хотя в самом ли деле сия особа приложила к этому руку и существует
ли вообще на свете подобная особа, - это вопрос, на который я никоим образом
не берусь ответить утвердительно. Говоря начистоту, после многих зрелых
размышлений я склонен подозревать, что во все времена общий глас
несправедливо осуждал Фортуну и слишком часто винил ее в проступках, к
которым она не имела ни малейшего касательства. Я нередко задаюсь вопросом:
нельзя ли объяснить естественными причинами процветание мошенников,
злоключения глупцов, да и все те беды, которые навлекают на себя люди
здравомыслящие, когда, не внемля голосу благоразумия, слепо отдаются
господствующей в их душе страсти, - одним словом, стоит ли, как водится,
безосновательно приписывать все обыкновенные события вмешательству Фортуны,
столь же нелепо обвиняя ее в неудачах, как клянет плохой игрок в шахматы
свое невезение.
Однако люди не только возводят подчас на это вымышленное существо
напраслину; равным образом они склонны, желая загладить свою неправоту,
воздавать Фортуне почести, столь же мало ею заслуженные. Уметь исправить
пагубные последствия неблагоразумного поведения и, мужественно противостоя
невзгодам, преодолеть их - вот одна из достойнейших целей мудрости и
добродетели. Следовательно, называть такого человека баловнем Фортуны так же
нелепо, как называть баловнем Фортуны скульптора, изваявшего Венеру, или
поэта, написавшего "Илиаду".
Жизнь по праву можно с таким же основанием назвать искусством как и
всякое другое, а посему рассматривать важные жизненные события как цепь
простых случайностей столь же ошибочно, как не видеть связи между отдельными
частями прекрасной статуи или возвышенной поэмы. Критики в подобных случаях
не довольствуются лишь созерцанием какого-нибудь великого творения, но
пытаются также выяснить, почему и как оно таким получилось. Лишь тщательно
изучив все, что шаг за шагом способствует совершенствованию каждого образца,
мы действительно начинаем постигать ту науку, согласно которой сей образец
был создан. Поскольку истории, подобные нижеследующей, вполне уместно
назвать образцами ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ, то, следовательно, внимательно
приглядываясь к некоторым происшествиям, приводящим к катастрофе или к
благополучному завершению, а также к ничтожным причинам, коими эти
происшествия были вызваны, мы наилучшим образом постигнем самое полезное из
всех искусств, которое я называю ИСКУССТВОМ ЖИЗНИ.
Начало истории. Замечания касательно совершенства
английского государственного устройства, а также рассказ
о достопримечательном дознании, учиненном мировым судьей
Первого апреля.....года стражники {1} одного из приходов (а какого
именно, мне неведомо), расположенного в пределах вольностей Вестминстера
{2}, привели несколько человек, задержанных прошедшей ночью, к Джонатану
Трэшеру, эсквайру, одному из тамошних мировых судей {3}.
Однако, читатель, рассказ о том, как проходил допрос этих преступников,
мы предварим согласно нашему обычаю размышлениями о кое-каких материях, с
которыми тебе, возможно, будет небесполезно познакомиться.
Многими, я полагаю, точно так же, как и прославленным автором трех
писем {4}, было подмечено, что ни одно из человеческих установлений не может
быть совершенно безупречным. К такому умозаключению этот писатель, видимо,
пришел, обнаружив по меньшей мере отдельные изъяны в государственном
устройстве даже нашего столь благоуправляемого отечества. И уж коль скоро
возможны какие-то изъяны в государственном устройстве, с которым, как еще
много лет тому назад уверял нас милорд Кок {5}, "не могла бы сравниться
мудрость всех мудрецов, соберись они однажды все вместе", и которое еще
задолго до этого несколько мудрейших наших соотечественников, собравшихся
вместе, объявили слишком совершенным, чтобы в нем можно было изменить хоть
какую-нибудь частность, и которое, тем не менее, с тех пор беспрерывно
исправляло великое множество вышеназванных мудрецов, так вот, говорю я, если
даже такое государственное устройство и то, стало быть, несовершенно, в
таком случае нам, я полагаю, дозволено будет усомниться в существовании
такого безупречного образца среди всех человеческих установлений вообще.
На это, возможно, возразят, что незначительные погрешности, которые я
намерен привести в качестве доказательства, заключены не в законах, а в
плохом их соблюдении, однако позволю себе заметить, что последнее
представляется мне столь же нелепым, как если сказать о каком-нибудь
механизме, что изготовлен то он превосходно, но вот только не в состоянии
выполнять то, для чего предназначен. В благоуправляемом государстве хорошие
законы должны соблюдаться; во всяком случае, если та же самая
законодательная власть, которая устанавливает эти законы, не обеспечивает их
соблюдения, то это равносильно тому, как если бы Грэм6 самым тщательным
образом изготовил все детали часов, но собрал бы их так, что часы не могли
бы идти. Вот в таком случае мы несомненно имели бы основание сказать, что в
самом устройстве часового механизма имеется небольшой изъян.
Нетрудно догадаться, что Грэм очень скоро обнаружил бы погрешность и
легко ее устранил. И заключаться она, конечно, могла бы только в
неправильном расположении частей.
У меня, читатель, есть еще один пример, который, возможно,
проиллюстрирует мою мысль еще более ясно. Вообрази же себе семейство, главе
которого вздумалось бы распорядиться своими слугами следующим образом: а
именно - если бы дворецкого он усадил на козлы своей кареты, управляющего
имением поставил на запятки, кучера назначил дворецким, а лакею доверил бы
управление поместьем, да и способностями прочих слуг воспользовался столь же
несуразно; нетрудно представить, каким посмешищем выглядело бы в глазах
окружающих подобное семейство.
Пускай это покажется смехотворным, но мне нередко приходило на ум, что
некоторые из наших мелких должностных лиц, состоящих на государственной
службе, назначаются именно таким образом. Начать хотя бы с самого низкого
ранга - со стражников в нашей столице, чья обязанность - охранять ночью
улицы от воров и грабителей; такая должность требует по крайней мере
физической силы, а ведь их набирают из тех несчастных престарелых и
тщедушных людей {7}, которые вследствие своей немощи не могут добывать себе
пропитание трудом. Эти люди, вооруженные только палкой, которую кое-кому из
них и поднять-то не под силу, должны охранять жизнь и дома подданных его
величества от нападений банд молодых, отважных, дюжих, отчаянных и хорошо
вооруженных головорезов. Поистине
Que non viribus istis
Munera convenient {*}.
{* ...Такие дары не подходят,
Сын мой, ни силам твоим... (лат.) {8}.}
Ничуть не удивительно, что несчастным старикам приходится спасаться от
злоумышленников бегством, удивительно только то, что им удается унести ноги.
Чем выше ранг рассматриваемых нами чиновников магистрата и судей, тем
вероятно, менее такого рода изъяны бросаются в глаза. Однако судья мистер
Трэшер, к которому привели упомянутых выше задержанных, был в качестве
блюстителя законов все же несвободен от кое-каких мелких недостатков.
Признаюсь, я склонен был иногда считать, что должность мирового судьи
требует хотя бы некоторого знания законов и вот по какой простой причине:
ведь по каждому представленному на его рассмотрение делу он должен выносить
приговор и поступать в соответствии с законом. Но поскольку законы изложены
в огромном количестве книг, причем одни только законодательные акты,
относящиеся к ведению мирового судьи, могут составить по меньшей мере два
объемистых тома in folio, а та часть судопроизводства, которая основана на
обычном праве, насчитывает более сотни томов, я поистине не в силах
уразуметь, как можно приобрести соответствующие познания, не утруждая себя
чтением; тем не менее, мистер Трэшер в юридические труды отродясь не
заглядывал.
Отсутствие начитанности, что и говорить, недостаток, но если бы дело
ограничивалось лишь этим, тогда еще куда ни шло: ведь, когда спор
представлен на суд простого невежества, возможность справедливого или
несправедливого решения всегда остается одинаково вероятной. Однако к
огорчению своему я должен заметить, что у мистера Трэшера истина подчас
оказывалась в куда менее завидном положении и у стороны неправой было
нередко пятьсот шансов против одного перед лицом этого судьи, который даром
что понятия не имел о законах Англии, зато неплохо разбирался в законах
природы. Он прекрасно усвоил основополагающий принцип, столь ревностно
отстаиваемый премудрым Ларошфуко {9} в его изречениях, где так усердно
внушается необходимость себялюбия и каждого человека учат считать себя
центром притяжения, к которому должно притягивать все, что только возможно.
Говоря начистоту, поведение судьи бывало беспристрастным только тогда, когда
он совсем ничего не мог выжать из обоих тяжущихся.
Таков был блюститель закона, на чей устрашающий суд констебль мистер
Гоутубед привел в вышеозначенный день злоумышленников, задержанных, как уже
говорилось, ночной стражей за разного рода нарушения общественного
спокойствия.
Первый преступник, чье злодеяние подлежало разбирательству, являл своим
видом призрак,, столь устрашающий, какой едва ли мог представиться даже
воображению убийцы или сочинителя трагедии. Истец, обвинявший этого
несчастного в нанесении ему побоев, отличался не в пример более крепким
сложением; правда наружность обвиняемого выдавала его несомненное участие в
драке: одежда была вся в крови, однако запекшиеся раны на голове достаточно
ясно указывали на источник излившихся потоков, тогда как истец ухитрился
выйти из схватки без малейшей царапины. Судья спросил обвиняемого, с какой
целью тот нарушил мир во владениях короля. f
- Клянусь шестью, - ответил обвиняемый, - я всей душой люблю короля и,
верьте слову, в мыслях не держал хоть что-то у него нарушить; а вот этот
человек, клянусь шестью, нанес мне удар по макушке, ну а уж если его палка
не снесла удара, я тут не причем, как Бог швят.
Он предложил вызвать свидетелей, готовых опровергнуть возведенный на
него поклеп, но судья тут же оборвал его, заявив:
- Твой выговор, мошенник, изобличает твою вину. Ведь ты ирландец, и
этого для меня достаточно.
Второй преступницей оказалась несчастная женщина, которую стражники
задержали, приняв за уличную женщину. Ей вменялось в вину пребывание на
улице после полуночи; на этом основании стражник объявил, что считает ее
обычной шлюхой. Задержанная сказала в свое оправдание (и это была сущая
правда), что она служанка у владелицы небольшой лавчонки и что хозяйка,
собираясь вот-вот разродиться, послала ее за повитухой; все это могут
подтвердить их соседи, если только ей позволят послать за ними. Судья
поинтересовался, почему она не сделала этого раньше, на что служанка
ответила, что у нее нет при себе денег и она не могла поэтому
воспользоваться услугами посыльного. Обрушившись на бедняжку с
оскорбительной бранью, судья провозгласил, что она нарушила закон,
запрещающий проституцию, и велел отправить ее на месяц в исправительный дом
{10}. Затем к нему подвели мужчин} и женщину, молодых и разодетых по моде,
относительно которых человек чрезвычайно почтенной наружности показал под
присягой, что застал их при обстоятельствах {11}, каковые мы не решаемся
описать здесь с такими же подробностями, с какими он сделал это перед
судьей, причем последний, заметив, что его письмоводитель усердно ему
подмигивает, с большим жаром отверг всякую возможность со своей стороны
поверить столь неправдоподобном) происшествию. Он распорядился немедленно
отпустить молодую пару и уже собирался было безо всяких доказательств
препроводить обвинявшего их человека в тюрьму как лжесвидетеля {12}, однако
письмоводителю, выразившему сомнение в том, обладает ли мировой судья таким
правом, все же удалось его разубедить. Судья было заспорил и сказал, что он
"собственными глазами видел человека, выставленного за лжесвидетельство у
позорного столба, и даже, более того, - знавал человека, угодившего за это в
тюрьму, а как бы он туда угодил, если бы его туда не препроводили?"
- Что ж, сударь, может так оно и было, - ответствовал письмоводитель, -
не только один весьма поднаторевший в законах стряпчий говаривал мне, будто
человека нельзя отправить в тюрьму за лжесвидетельство, прежде чем присяжные
решат предать его суду, и причина, я думаю, в том, что лжесвидетельство не
есть нарушение общественного порядка, если только присяжные не сочтут его
таковым.
- Пожалуй, что и так! - воскликнул судья. - Ведь лжесвидетельство это
всего лишь словесное оскорбление, а одной брани, чтобы выписать ордер на
арест и вправду маловато, разве только вписать туда: при скандале, дескать,
было учинено бесчинство {Opus est interprete (эти слова нуждаются в
пояснении - лат.). Согласно английским законам, оскорбительные слова не
подлежат судебному наказанию, однако некоторые не в меру ретивые блюстители
порядка при обращении к ним какой-нибудь сварливой женщины с просьбой
наказан обидчицу, горя желанием вершить правосудие, истолковывали пустяковую
и безобидную перебранку как бесчинство, каковое на языке закона означает
грубейшее нарушение общественного спокойствия, учиненное несколькими лицами,
- по меньшей мере тремя, ибо меньшему числу предъявить такое обвинение
попросту невозможно. На основании этого слова - бесчинство или бесчинность
(ибо я видел, что его пишут и так, и эдак) - многие тысячи пожилых женщин
был задержаны и приговорены к уплате судебных издержек, а иногда их сажали и
в тюрьму единственно за некоторую несдержанность в выражениях. С 1749 года
подобная практика пошла на убыль (примеч. Г. Филдинга).}.
Итак, почтенного свидетеля уже собирались было отпустить с миром, но
ту! обвиненная им молодая особа объявила, что он несколько раз обозвал ее
шлюхой и она охотно подтвердит это под присягой.
- Вот как, значит вы готовы на это, сударыня? - вскричал судья. -
Немедля приведите ее к присяге, а вы, констебль, придержите этого человека,
пока мы выписываем ордер на арест; ну, теперь уж ему не отвертеться.
Все это мигом было исполнено, и незадачливого свидетеля за отсутствием
поручителей препроводили в тюрьму.
Затем настал черед молодого человека по имени Бут: он обвинялся в том,
что напал на стражника во время исполнения тем служебных обязанностей и
разбил его фонарь. Нападение засвидетельствовали два очевидца, а в качестве
дополнительного вещественного доказательства были предъявлены
заблаговременно припасенные на случай такой надобности обломки разбитого
вдребезги фонаря. Заметив, что одежда преступника довольно изношена,
достойный судья вознамерился было без лишних расспросов отправить его в
тюрьму, однако после настоятельных просьб обвиняемого согласился в конце
концов выслушать его оправдания. Молодой человек принялся объяснять, как все
обстояло на самом деле: по дороге к дому, где он снимает жилище, он увидел,
как два человека жестоко избивали на улице третьего, не раздумывая, вмешался
в драку, пытаясь помочь тому, кто подвергся столь неравному нападению.
Подоспевший стражник задержал всех четверых и тотчас отвел в арестантскую, а
там двое нападавших, оказавшиеся людьми состоятельными, нашли способ уладить
дело и были отпущены констеблем, он же не смог добиться для себя такой
милости, поскольку в карманах у него пусто. Злоумышленник решительно отрицал
свое посягательство на стражника и торжественно заявил, что ему сулили
освобождение в том случае, если он уплатит полкроны.
Хотя голословные утверждения преступника никоим образом не могут
служить опровержением данных под присягой показаний его обвинителя,
показания молодого человека имели столь прямое касательство к делу, а в
голосе его звучала такая искренность и правдивость, что обладай судья
проницательностью или хотя бы самой скромной толикой любого из других
необходимейших для всех отправляющих правосудие качеств, он потрудился бы
подвергнуть стражников перекрестному допросу или по крайней мере
удовлетворил бы просьбу ответчика дать ему время, чтобы он мог послать за
другими свидетелями из числа тех, кто присутствовал при драке, однако судья
не сделал ни того, ни другого. Говоря коротко, мистер Трэшер питал слишком
большое почтение к Истине, дабы предположить, что она может предстать и в
рубище, и он никогда не пятнал свои возвышенные понятия об этой добродетели
недостойными мыслями о бедности и несчастье.
Разбор дела последнего из задержанных - того самого бедняги, за
которого вступился только что осужденный молодой человек, - занял очень
немного времени. Ему также вменялось в вину участие в драке с разбитием
фонаря, и доказано это было уже известным способом: мистер Трэшер точно так
же не пожелал выслушать ни единого слова оправдания; однако истощилось лишь
терпение судьи, но не его красноречие, ибо именно на этого последнего
несчастного обрушились целые потоки угроз и брани.
Всех преступников препроводили после этого под охраною стражи в тюрьму,
а судья и констебль отправились в соседнюю пивную, дабы приступить к своей
утренней трапезе.
содержащая описание тюрьмы
Не успел мистер Бут (ибо мы не станем утруждать вас рассказом о судьбе
остальных задержанных) очутиться в тюрьме, как к нему со всех сторон
подступили какие-то личности, требуя немедленно поставить магарыч. Поскольку
Бут, не имевший, разумеется, ни малейшего понятия, о чем идет речь, медлил с
ответом, то кое-кто из них уже собирался было применить силу, но как раз в
это время к ним приблизился некий субъект и с напускной важностью потребовал
оставить джентльмена в покое. Это был не кто иной, как начальник или
смотритель тюрьмы {14}; обратясь затем к Буту, он растолковал ему, что
согласно тюремному обычаю каждый вновь прибывший должен дать заключенным на
выпивку. Это называется здесь - поставить магарыч, пояснил он, и в
заключение посоветовал своему новому подопечному раскошелиться по такому
случаю. Мистер Бут ответил, что весьма охотно поддержал бы столь похвальный
обычай, будь это в его власти, но, к несчастью, у него нет при себе ни
единого шиллинга и, что еще того хуже, вообще нет ни единого шиллинга за
душой.
- Вот оно как! - воскликнул смотритель. - Ну, тогда совсем другое дело,
и мне тут сказать нечего.
Он незамедлительно удалился, покинув несчастного Бута на милость
собратьев, и те, не теряя времени, принялись, по их выражению, потрошить
новичка, причем с таким проворством, что уже через минуту оставили его без
сюртука, который мгновенно куда-то исчез.
Мистеру Буту не достало бы сил сопротивляться, но ему достало
благоразумия не роптать на подобное обхождение. А посему, как только он
вырвался из их рук и получил возможность беспрепятственно передвигаться по
тюрьме, он призвал на помощь все свое мужество, изрядной долей которого
обладал, и решил смотреть на вещи спокойно, насколько это возможно при
нынешних его обстоятельствах.
Конечно, если бы он мог отвлечься от собственных мыслей и забыть о том,
где он находится, настроение других арестантов заставило бы его вообразить,
будто он угодил прямо-таки в райское местечко, ибо большинство его товарищей
по несчастью вместо того, чтобы горевать и сетовать на свою судьбу,
смеялись, пели и предавались всевозможным забавам и развлечениям.
Первой заговорила с ним особа не слишком привлекательной наружности по
прозвищу Молль-с бельмом. Ее глаз (ибо глаз у нее имелся только один; он-то
и дал владелице прозвище) действительно был не только постоянно обращен в
сторону слепого собрата, словно природа стремилась возместить тем самым
допущенную ею оплошность, но и почти весь был затянут белой или скорее
желтой пленкой с крохотным серым пятнышком в углу, почти что неразличимым.
Нос у прелестницы начисто отсутствовал; по-видимому, Венера, завидуя чарам,
доставшимся Молль от природы, лишила это украшение лица хрящеватой его
части, а какая-то земная дщерь (возможно, тоже из зависти) сравняла его
кость с соседними, так что данное украшение располагалось теперь намного
ниже скул, каковые, естественно, выступали заметнее обычного. Около
полудюжины эбеновых зубов служили укреплением широкого и длинного рва,
прорытого природой от уха до уха, в основании которого помещался несуразно
короткий подбородок: природа загнула его вверх вместо того, чтобы позволить
ему вырасти до надлежащей длины.
Туловище Молль прекрасно гармонировало с ее лицом: объем талии в
точности соответствовал расстоянию от макушки до пят, тыл отличался
необычайной шириной, а груди давно покинули свою природную обитель и
располагались теперь несколько ниже пояса.
Мне хотелось бы пожелать тем драматическим актрисам, кому доведется
изображать персонажей, лишенных какой бы то ни было привлекателности,
подбирать себе костюм, столь же приличествующий роли, сколь туалет Молль-с
бельмом соответствовал ее облику. Щадя нашего щепетильного читателя, мы не
станем опускаться до подробностей; достаточно будет сказать, что никогда еще
арестантская в Сент-Джайлзе {15} не извергала существа более оборванного и
грязного.
Описать данную особу столь подробно нас побудили два примечательных
обстоятельства: во-первых, это страшилище застали на месте преступления с
миловидным юношей, а во-вторых, что более поучительно в нравственном смысле,