Страница:
Гибралтар!" {7}
Эту новость я выслушал далеко не с таким восторгом, с каким Амелия мне
ее сообщила. Я холодно ответил, что раз так, то мне остается лишь от души
надеяться, что оба патента уже подписаны. "Что ты говоришь? - ответила с
нетерпением Амелия. - Ведь ты уверял меня, что все давно улажено. Твой вид
меня пугает до смерти". Впрочем, эти подробности, пожалуй, излишни. Одним
словом, с той же самой почтой я получил письмо от офицера, с которым должен
был меняться; он настаивал на том, что, хотя его величество король и не
подписал еще патенты, наш уговор остается в силе, и потому он считает своим
правом, и вместе с тем просит об этом как об одолжении, дабы он мог
отправиться в Гибралтар вместо меня.
Это письмо окончательно прояснило для меня положение дел. Теперь я
знал, что патенты еще не подписаны и, следовательно, обмен не завершен, а
значит у этого офицера нет ни малейшего права настаивать на отъезде вместо
меня; что же касается его просьбы - сделать ему такое одолжение, то я
слишком хорошо сознавал, что должен буду заплатить за это своей честью. Я
оказался теперь перед выбором, ужаснее которого едва ли можно вообразить, и
не стыжусь признаться, что честь, как я обнаружил, не в такой мере
возобладала во мне над любовью, как то подобало. Мысль о необходимости
покинуть Амелию в ее нынешнем положении, обрекая ее на страдания, быть
может, даже на гибель или безумие, была для меня непереносима, и ничто кроме
чести не могло бы ей противостоять хотя бы мгновение.
- Едва ли сыщется на свете женщина, - вскричала мисс Мэтьюз, - которой
малодушие мужчины внушало бы такое презрение, как мне, и все же я склонна
думать, что в данном случае вы проявили чрезмерную щепетильность!
- Но, согласитесь, сударыня, - ответил Бут, - что с каждым, кто хоть
немного погрешит против законов чести, обращаются как с величайшим
преступником. Тут уж не жди ни прощения, ни пощады; и тот, кто не сделал все
от него зависящее, - не сделал ничего. Но если этот разлад так мучил меня,
когда я оставался один, то каково же мне было в присутствии Амелии? Каково
было выносить ее вздохи, слезы, муки, ее отчаяние? И считать себя жестокой
причиной ее страданий? А ведь так оно и было. Как мог я мириться с мыслью,
что в моей власти мгновенно избавить ее от терзаний и отказывать ей в этом.
Мисс Бетти вновь стала моим другом. В последние две недели перед тем
она едва удостаивала меня словом, но зато теперь превозносила до небес и не
менее сурово порицала сестру, повинную, по ее мнению, в постыднейшей
слабости, поскольку та предпочитала мою безопасность сохранению моей чести;
однако я не стану сейчас повторять все ее злобные словечки по этому поводу.
В самый разгар этой бури приехал пообедать с миссис Гаррис наш добрый
священник, который по моей просьбе высказал свое мнение на сей счет.
Здесь речь Бута была прервана появлением постороннего, которого мы
представим в следующей главе.
содержащая сцену совсем в другом роде, нежели все предыдущие
Вошедший был не кто иной, как смотритель или, если вам угодно (ибо так
было угодно ему самому именовать себя), управитель тюрьмы.
Он вторгся в камеру с такой бесцеремонностью, что слабая внутренняя
задвижка не выдержала и дверь распахнулась настежь. Едва перешагнув порог,
смотритель уведомил мисс Мэтьюз, что у него для нее очень хорошие новости, а
посему с нее причитается бутылка вина.
Как только это требование было удовлетворено, он известил мисс Мэтьюз,
что раненый ею джентльмен остался жив и его рану не считают смертельной;
пострадавший просто лишился сознания из-за потери крови, а возможно, и от
испуга, "а посему, сударыня, - продолжал смотритель, - я полагаю, что если
вы примете соответствующие меры, то уже завтра утром вас можно будет
освободить под залог {8}. Я ожидаю сегодня вечером стряпчего, и, если вы ему
доверитесь, могу поручиться, что все уладится. Конечно, что и говорить, ради
этого придется выложить денежки, дело известное. Люди, что и говорить,
рассчитывают в таких случаях немного поживиться, не без этого. Но что
касается меня, то я никогда не держу арестованных дольше, чем предписано
законом, ни в коем случае. Как только мне становится известно, что их можно
выпустить под залог, я непременно тотчас же их об этом извещаю и никогда
ничего за это не требую, ни в коем случае. Я всегда предпочитаю
предоставлять такие вещи на собственное усмотрение джентльменов и леди. И
сроду еще не бывало, чтобы я заподозрил джентльмена или леди в отсутствии
щедрости".
Мисс Мэтьюз отнеслась к этим дружеским заверениям довольно-таки
пренебрежительно. Она заявила, что ни в чем не раскаивается и что новость
нимало ее не трогает. "Если этот презренный человек жив, - воскликнула она,
- то большего негодяя на свете не сыщешь, вот все, что я могу сказать", и,
не обмолвясь ни словом относительно своего освобождения под залог, она
вместо этого попросила начальника тюрьмы оставить ее опять наедине с
мистером Бутом.
- Ну, что ж, сударыня, - ответствовал смотритель, - если у вас нет
наличных денег, чтобы внести залог, то, пожалуй, вам лучше будет пробыть
здесь немного дольше, нежели платить непомерную цену. Кроме того, через
день-другой, когда жизнь джентльмена будет уже вне всякой опасности, те, кто
сейчас, что и говорить, рассчитывают на солидное вознаграждение, уже ничем
не смогут поживиться. А в тюрьме, что и говорить, у вас ни в чем не будет
недостатка. За деньги здесь можно получить все самое лучшее, будь то из еды
или из питья, а ведь ради чего-нибудь съедобного или горячительного не
станешь, как я выражаюсь, воротить нос и от самой захудалой харчевни. А
капитану вовсе и незачем было в первый день, как он сюда попал, так уж
стыдиться назвать себя; мы тут всяких перевидали - и капитанов, и прочих
благородных джентльменов, и ничего в том зазорного, как я выражаюсь, для них
нет. Многим благородным джентльменам, позвольте мне это заметить, капитан
Бут, позвольте мне это заметить, случается иногда угодить в места и
вполовину менее их достойные.
- Я вижу, сэр, - ответил Бут, несколько смутившись, - вам известны не
только мое имя, но и мой чин.
- Разумеется, сэр, - воскликнул смотритель, - и тем большее почтение вы
у меня вызываете! Я люблю армейских офицеров. Сам прежде служил в
конногвардейском полку лорда Оксфорда {9}. Я, правда, был рядовым солдатом,
однако у меня было достаточно денег, чтобы купить должность квартирмейстера,
но тут мне взбрело в голову жениться, а жена не хотела, чтобы я продолжал
служить, она непременно желала, чтобы я стал человеком штатским, и вот так
пришлось мне взяться за нынешнее мое занятие.
- Честное слово, - ответил Бут, - просто замечательно, что вы
посчитались с желаниями своей супруги; однако, прошу вас, удовлетворите мое
любопытство - скажите, как вы дознались, что я служил в армии? Ведь моя
одежда, я думаю, никак не могла меня выдать.
- Выдать! - повторил смотритель. - Надеюсь, здесь никто никого не
выдавал... я не из тех, кто способен выдать ближнего. Да ваша пугливость и
недоверчивость наводят человека на мысль, что здесь кроется нечто большее.
Но если это и в самом деле так, то, обещаю вам, - вы можете, не опасаясь,
выложить мне все, как есть. Вы уж извините, что я навязываюсь вам с советом,
но ведь чем раньше, тем лучше. Иначе другие вас опередят, а в таких случаях,
кто первым поспел, тот первым и съел, вот и все. Доносчики, тут сомнения
нет, не стоят доброго слова, и по своей воле никто из них не стал бы
осведомителем - толпа очень уж сурово с ними расправляется {10}; конечно,
быть чересчур откровенным - дело рискованное, но, когда с одной стороны
обещают безопасность, да еще и немалое вознаграждение впридачу, а с другой -
грозит виселица {11}... стоит ли гадать, какой выбор сделает человек
рассудительный.
- Что, черт побери, вы хотите всем этим сказать? - вскричал Бут.
- Ничего обидного, я надеюсь, - заверил смотритель, - Ведь я говорю для
вашей же пользы, и, если вам когда и случалось спроворить в свой карман...
вы, конечно, понимаете, что я имею в виду.
- Решительно ничего, - ответил Бут, - клянусь честью.
- Ну-ну, - язвительно усмехнулся смотритель, - раз уж вы такой
недоверчивый, придется вам самому расхлебывать последствия. Правда, что
касается меня, то я не доверил бы Робинсону и двух пенсов, не сосчитав их
перед тем.
- О чем идет речь? - воскликнул Бут. - И что это еще за Робинсон?
- Так вы, выходит, и Робинсона не знаете! - воскликнул смотритель,
начиная горячиться. Услышав отрицательный ответ, смотритель в явном
изумлении закричал: - Что ж, в таком случае, капитан, должен вам заметить,
что вы похлеще всех тех джентльменов, какие мне попадались! И, однако, скажу
вам вот что: стряпчий и мистер Робинсон сегодня днем чуть ли не полчаса
шушукались насчет вас. Я случайно расслышал, как они несколько раз упоминали
капитана Бута, и что касается меня, то я не поручусь, что мистер Мэрфи уже
не занялся вашим делом, однако если вы выдадите мне кого-нибудь из тех, кто
промышляет на дорогах, или сообщите о чем-нибудь еще в том же роде, тогда я
тотчас же отправлюсь к его милости судье Трэшеру; полагаю, что пользуюсь у
него достаточным доверием и он согласится выслушать ваши показания.
- Так вы, значит, - воскликнул Бут, - и в самом деле принимаете меня за
разбойника с большой дороги?
- Надеюсь, капитан, я не сказал вам ничего обидного, - заметил
смотритель, - сейчас такие времена, что на свете сыщется немало людей
похуже, чем разбойники. Ведь бывает, что джентльмены оказываются в
стесненных обстоятельствах, а при таком положении, по-моему, нет средства
благороднее, нежели промышлять на дорогах. К этому средству прибегало, как
мне известно, немало храбрецов - причем людей куда как достойных.
- Ну вот что, сударь, - прервал его Бут, - запомните, я вовсе не из тех
благородных джентльменов, к которым вы меня причисляете.
Мисс Мэтьюз, которая долгое время не лучше мистера Бута понимала, к
чему клонит смотритель тюрьмы, едва уразумев смысл его слов, вспыхнула от
гнева, куда большего, нежели подозреваемый в разбое джентльмен.
- Да как вы смеете, - обрушилась она на смотрителя, - порочить человека
благородного происхождения, да к тому же еще имевшего честь служить в
войсках его величества, о чем, как вы сейчас признались, вам стало известно?
Если по причине каких-то несчастий он и очутился здесь, то у нас, я все же
полагаю, нет законов, позволяющих таким молодчикам, как вы, безнаказанно
оскорблять его.
- Молодчикам - пробормотал смотритель... - Я бы не советовал вам,
сударыня, говорить со мной таким тоном.
- Так вы еще смеете мне угрожать? - закричала мисс Мэтьюз в ярости. -
Попробуйте только хоть капельку злоупотребить своей властью - и вы мне за
это еще сполна заплатите.
Вспыхнувшая вслед за тем ожесточенная перебранка продолжалась до тех
пор, пока Бут не вмешался и не успокоил смотрителя, который, по правде
сказать, и сам непрочь был пойти на мировую, поскольку вступил в неравный
бой. Да и помимо прочего ему отнюдь не хотелось сердить мисс Мэтьюз,
которой, как он ожидал, предстояло на следующий день быть выпущенной на
поруки и у которой осталось больше денег, нежели по его расчетам она должна
была унести с собой из тюрьмы, а что касается применения к ней каких-нибудь
насильственных или недозволенных мер, то эта дама обнаружила слишком
решительный норов, чтобы ее можно было этим устрашить. А посему управитель
тюрьмы чрезвычайно учтивым тоном объявил, что если он чем-нибудь задел
джентльмена, то искренне просит у него прощения; знай он раньше, что тот и в
самом деле капитан, ему бы и в голову не пришло питать подобные подозрения,
однако в тюрьме кого только не величают капитанами {12}; иногда так
обращаются и к джентльменам, вообще никогда не состоявшим на военной службе
или в лучшем случае служившим рядовым, как он сам, например.
- Да ведь вы и сами признаете, - продолжал смотритель, что одеты не
очень-то по-военному (на Буте и впрямь была одежда из простой фланели), и
кроме того, как говорит стряпчий, noscitur a sosir {скажи мне, кто твой
друг, и я скажу, кто ты (лат.).}, и это очень верно подмечено. А ведь
большего негодяя, чем Робинсон, про которого я вам говорил, на свете не
сыщется. Поверьте, я никоим образом не хотел бы, чтобы против вас затеяли
что-нибудь худое. Но, если даже так оно и есть, я по мере своих сил
постараюсь повлиять на стряпчего и предотвратить их затею. Среди своих
собратьев-юристов мистер Мэрфи, что и говорить, один из самых толковых; это
вынуждены признать даже его враги, а поскольку я по возможности рекомендую
обращаться именно к нему по любому вопросу (а таковых в тюрьме, можете не
сомневаться, возникает более, чем достаточно), то, что ж, при новом раскладе
он ничуть не пострадает. Во всяком случае я могу рассчитывать, что он не
примкнет к заговору с целью погубить кого-либо из моих друзей, по крайней
мере, если я его об этом попрошу. Хотя, я уверен, он не мог бы вести себя
честно, даже если бы очень этого пожелал.
Из дальнейших его слов Буту стало ясно, что Робинсон был не кто иной,
как тот самый шулер, которому он проиграл все свои деньги. Но тут мисс
Мэтьюз, не скрывавшая своей досады по поводу того, что ее беседу с мистером
Бутом прервали так надолго, убедила смотрителя оставить их вдвоем. Как
только он удалился, мистер Бут стал поздравлять ее в связи с известьем о
том, что раненый ею джентльмен, судя по всему, выздоравливает. На что его
собеседница, немного помедлив, ответила:
- Есть одно обстоятельство, о котором вам, возможно, нелегко будет
догадаться, но вследствие которого ваши поздравления куда для меня приятней,
нежели известие о том, что негодяй избежал заслуженной им участи; оно
прервало ваш рассказ, мое любопытство осталось неутоленным, а подобную
потерю ничто неспособно возместить. Теперь, однако, я надеюсь, нас не будут
больше беспокоить, и вы сумеете завершить свою историю. Насколько я
припоминаю, вы говорили о своих муках, вызванных необходимостью покинуть
Амелию... счастливицу Амелию.
- Но как вы можете называть ее счастливицей, когда она переживала столь
трудную пору? - воскликнул Бут.
- Да, она была счастлива, конечно же, счастлива, невзирая на все
невзгоды, - ведь у нее был такой муж. У меня по крайней мере, испытавшей
противоположную участь, есть все основания так думать; но мне от рожденья не
суждено быть счастливой. Я могу повторить вслед за поэтом:
Мой жребий черной тушью рок чертил,
И тушь на имени пятном разлил {14}.
- Нет, нет дорогая мисс Мэтьюз, - возразил Бут, - вы должны, вы
преодолеете эти мрачные мысли. Судьба, я надеюсь, уготовила вам еще много
счастливых дней.
- Вы верите в это, мистер Бут? - спросила она. - Ведь вы, конечно же,
помните совсем другое..., вы должны это помнить... потому что вы не могли
это забыть. Никакая Амелия на свете не могла совсем стереть это из вашей
памяти... не в нашей власти распоряжаться своей памятью. Конечно, будь на то
моя воля, я могла бы думать... впрочем, я сама не знаю, что говорю. Прошу
вас, продолжайте ваш рассказ.
Бут исполнил ее просьбу с такой поспешностью, словно обрадовался
представившейся возможности. Сказать по правде, если бы связать воедино все
нечаянные обмолвки мисс Мэтьюз, то, вероятно, можно было бы прийти к
некоторым умозаключениям, для верного супруга не слишком благоприятным.
Итак, Бут без промедления приступил к дальнейшему рассказу, что описано в
третьей книге нашей истории.
в которой мистер Бут продолжает свой рассказ
- Если не ошибаюсь, сударыня, - возобновил рассказ Буг, - смотритель
тюрьмы прервал меня, когда я собирался сообщить вам мнение доктора
Гаррисона.
Так вот, выслушав доводы обеих сторон, то есть миссис Гаррис,
предпочитавшей, чтобы я остался, и мисс Бетти, считавшей, что мне следует
отправиться вместе с полком, он высказал наконец и свое суждение. Что же до
Амелии, то она молча плакала, да и сам я чувствовал себя ненамного лучше.
- Поскольку новые назначения еще не подписаны, - сказал священник, - то
вы, надо полагать, продолжаете числиться в своем прежнем полку, а посему, по
моему мнению, должны принять участие в этой экспедиции; этого требует ваш
долг перед королем и отчизной, чьим хлебом вы вскормлены, а такого рода долг
слишком высок, чтобы допустить хоть малейшее небрежение. Кроме того, вы
обязаны так поступить из чувства самоуважения: ведь общество, которое могло
бы по справедливости вас порицать, останься вы дома, даже если бы для этого
у вас были веские основания, не поступит с вами и в данном случае так же
беспристрастно: вам следует тогда ожидать, что любое обстоятельство,
свидетельствующее против вас, будет преувеличено, а большая часть того, что
может послужить вам оправданием, - обойдено молчанием, и вас без всякого
снисхождения заклеймят как труса. Поскольку злокозненный нрав людей, равно
как и жестокое удовольствие, которое они получают, губя чужие репутации,
слишком хорошо известны, то польза, которую нам следует извлечь из этого
знания, заключается в том, чтобы не давать никакого повода для укоризны;
ибо, как ни плох этот мир, он редко когда осуждает какого-либо человека без
всякого даже пусть самого незначительного с его стороны повода и, хотя этот
повод, возможно, в десять тысяч раз преувеличивается, нам не следует
забывать, осуждая такое злонамеренное преувеличение, что причиной тому -
наше собственное неблагоразумие. Помни, мой мальчик, на карту поставлена
твоя честь, а ты прекрасно знаешь, что при таких обстоятельствах честь
солдата - вещь очень деликатная. Это сокровище, и тот, кто хочет похитить
его у тебя, тот, без сомнения, твой враг. А посему ты должен считать своим
врагом каждого, кто, желая, чтобы ты остался, лишит тебя твоей чести.
"Ты слышишь это, сестра? - воскликнула мисс Бетти. "Да, слышу, -
ответила Амелия с такой твердостью, какой я никогда прежде у нее не замечал,
- и сохраню его честь даже ценой своей жизни. Я сохраню ее, если для этого
требуется такая цена, и коль скоро доктор Гаррисон считает, что он должен
уехать, я даю на это свое согласие. Иди, мой дорогой муж, - вскричала она,
упав на колени, - и пусть все силы небесные хранят и оберегают тебя!" Я не
могу без волнения повторить ее слова, - продолжал Бут, вытирая слезы, -
достоинства этой женщины невозможно описать никакими словами: в ней, мисс
Мэтьюз, воплощены все свойственные человеческой природе совершенства.
Не стану утомлять вас, пересказывая все последствия происшедшего и
описывать ссору между миссис Гаррис и священником; почтенная дама никак не
могла примириться с тем, что я оставляю ее дочь в таком положении.
Обрушившись с суровыми нападками на военное сословие, она прокляла тот день,
когда ее дочь вышла замуж за солдата; досталось и доктору за его содействие
нашему браку. Воздержусь я также и от описания трогательной сцены,
происшедшей между мной и Амелией накануне моего отъезда.
- Нет-нет, прошу вас, ничего не пропускайте, - воскликнула мисс Мэтьюз.
-Ничто не доставляет мне такого удовольствия, как трогательные сцены. Мне
было бы приятно узнать, если это возможно, о каждом слове, произнесенном ею
и вами.
- Что ж, в таком случае, - воскликнул Бут, - я, насколько это в моих
силах, постараюсь исполнить ваше желание. Мне кажется, я в состоянии
припомнить все до мельчайшей подробности, ведь пережитое навсегда сохранится
в моей памяти.
Бут продолжил рассказ, следуя просьбе мисс Мэтьюз; однако мы не
намерены навязывать ее пристрастия всем нашим читателям, и согласно нашему
обычаю постараемся приспособиться к различным вкусам, поместив названную
сцену в отдельной главе и посоветовав всем, кому трогательные сцены в
тягость или неведомо удовольствие, доставляемое проявлением нежных чувств,
пропустить несколько страниц без всякого для себя ущерба.
содержащая сцену в трогательном духе
- Священник, сударыня, - продолжал Бут, - провел весь вечер в доме
миссис Гаррис, и я сидел с ним, пока он курил, по его выражению, последнюю
трубочку на сон грядущий. Амелия удалилась к себе в комнату. Войдя к ней
через полчаса, я застал ее на коленях за молитвой, а я никогда в таких
случаях ее не беспокоил. Несколько минут спустя она поднялась с колен,
подошла ко мне и, обняв меня, сказала, что просила Всевышнего ниспослать ей
мужество в минуту самого сурового испытания, какому она когда-либо
подвергалась или, возможно, подвергнется. Я напомнил ей, насколько было бы
горше расставаться на смертном доже, без всякой надежды на новую встречу, по
крайней мере в сем мире. Потом я постарался умерить ее тревогу и
преуменьшить подстерегавшие меня опасности, и на этот счет, пожалуй, сумел
немного утешить ее; что же касается возможной длительности моего отсутствия
и дальности предстоящего мне пути, то тут никакое мое красноречие не могло
хоть сколько-нибудь ее успокоить. "Боже милосердный, - сказала она,
заливаясь слезами, - как мне снести мысль о сотнях и тысячах миль или лиг, о
тех землях и морях, которые будут пролегать между нами. Что в сравнении с
этим пространство, открывающееся в нашем парке с холме с холма, на котором я
провела с моим Билли столько счастливых часов? Что такое расстояние между
этим холмом и другим, самым далеким из тех, что видны с его вершины, в
сравнении с расстоянием, которое будет нас разделять? Вы не должны
удивляться такому сравнению, ведь, помните, на этом самом холме такое же
предчувствие уже посещало мою душу. И я просила вас тогда оставить военную
службу. Зачем вы не послушались меня? Разве я не говорила тогда, что с вами
самая скромная хижина, которая видна нам с холма, покажется мне раем? И
точно так же это было бы для меня и теперь... Почему мой Билли не может
взглянуть на это так же, как я? Или моя любовь настолько сильнее его любви?
Что в этом позорного, Билли? А если бы даже и было хоть что-нибудь, то разве
эта хула дойдет до нашей скромной хижины? Или, быть может, счастье моего
мужа заключено не во мне, а в славе и почестях? Что ж, тогда идите и
добивайтесь их ценой своей Амелии! Несколько вздохов и, возможно, две-три
слезы - вот и все, чем вы оплатите разлуку, а потом новые впечатления
вытеснят из вашей груди мысли о несчастной Амелии; но что в моем горе
послужит утешением мне? Не только никаких новых впечатлений, которые могли
бы тотчас вытеснить вас из моей памяти, но напротив - все, что меня здесь
окружает, будет живо воскрешать передо мной ваш любимый образ. Вот постель,
на которой вы отдыхали, а вот кресло, в котором вы сидели. На этой половице
вы стояли. Эти книги вы мне читали. Смогу ли я гулять среди наших цветов, не
замечая особенно вами любимые или посаженные вашими руками? Смогу ли я
увидеть с любезного нашему сердцу холма хотя бы один радующий взгляд
предмет, на который бы вы не обратил моего внимания?" И в таком духе она
продолжала свои сетования; как видите, сударыня, она рассуждала прежде всего
как женщина.
- Коль скоро вы сами заговорили об этом, - заметила мисс Мэтьюз с
улыбкой, - то должна вам признаться, что и я подумала сейчас о том же. Нам,
женщинам, слишком свойственно думать в первую очередь о себе, мистер Бут.
- Но погодите, это еще не все! - воскликнул он. - Наконец ей в голову
пришла мысль о ее теперешнем положении. "Но если, - сказала она, - даже
пользуясь здоровьем, я едва ли в состоянии вынести разлуку, как же я тогда,
под опасной угрозой, мучаясь родами, перенесу ваше отсутствие?" Тут Амелия
остановилась и, взглянув на меня с непередаваемой нежностью, воскликнула:
"Ах, неужто я такое жалкое существо, чтобы в такую пору держать вас при
себе? Не должна ли я радоваться тому, что вы не услышите моих стонов и не
будете знать о моих страданиях? А если я умру, разве вы не будете избавленье
от ужасов расставания в десять тысяч раз более мучительного, чем нынешнее?
Ступайте, уезжайте, мой Билли! Как раз те самые обстоятельства, из-за
которых я более всего страшусь вашего отъезда, совершенно меня с ним
примирили. Теперь я ясно вижу, что стремилась в своем малодушии опереться на
вашу силу и облегчить свои страдания ценой ваших. Поверьте, любимый, мне
стыдно за себя". Охваченный невыразимым восторгом я заключил ее в объятья и
назвал ее моей героиней; и, без сомнения, никто еще не заслуживал этого
имени больше, чем она; так мы и стояли некоторое время, не произнося ни
слова и не разжимая объятий.
- Я убеждена, - сказала, вздохнув, мисс Мэтьюз, - что в жизни бывают
минуты, за которые не жаль отдать целый мир.
- И вот наступило наконец роковое утро. Я старался скрыть сердечные
терзания и придать лицу как можно более беспечное выражение. Амелия
разыгрывала ту же роль. С напускной веселостью явились мы к семейному
завтраку, а вернее сказать, чтобы присутствовать при семейном завтраке,
потому что сами не в силах были что-либо проглотить. Священник в то утро
больше часа беседовал с миссис Гаррис и в какой-то мере примирил ее с моим
отъездом. Теперь всеми силами он пытался утешить бедную, несчастную Амелию,
не прибегая, однако, к рассуждениям о том, что горевать глупо, или к советам
вообще не горевать: тем и другим усердно занималась мисс Бетти. Напротив
того, пастор старался любыми способами отвлечь Амелию от печальных раздумий
Эту новость я выслушал далеко не с таким восторгом, с каким Амелия мне
ее сообщила. Я холодно ответил, что раз так, то мне остается лишь от души
надеяться, что оба патента уже подписаны. "Что ты говоришь? - ответила с
нетерпением Амелия. - Ведь ты уверял меня, что все давно улажено. Твой вид
меня пугает до смерти". Впрочем, эти подробности, пожалуй, излишни. Одним
словом, с той же самой почтой я получил письмо от офицера, с которым должен
был меняться; он настаивал на том, что, хотя его величество король и не
подписал еще патенты, наш уговор остается в силе, и потому он считает своим
правом, и вместе с тем просит об этом как об одолжении, дабы он мог
отправиться в Гибралтар вместо меня.
Это письмо окончательно прояснило для меня положение дел. Теперь я
знал, что патенты еще не подписаны и, следовательно, обмен не завершен, а
значит у этого офицера нет ни малейшего права настаивать на отъезде вместо
меня; что же касается его просьбы - сделать ему такое одолжение, то я
слишком хорошо сознавал, что должен буду заплатить за это своей честью. Я
оказался теперь перед выбором, ужаснее которого едва ли можно вообразить, и
не стыжусь признаться, что честь, как я обнаружил, не в такой мере
возобладала во мне над любовью, как то подобало. Мысль о необходимости
покинуть Амелию в ее нынешнем положении, обрекая ее на страдания, быть
может, даже на гибель или безумие, была для меня непереносима, и ничто кроме
чести не могло бы ей противостоять хотя бы мгновение.
- Едва ли сыщется на свете женщина, - вскричала мисс Мэтьюз, - которой
малодушие мужчины внушало бы такое презрение, как мне, и все же я склонна
думать, что в данном случае вы проявили чрезмерную щепетильность!
- Но, согласитесь, сударыня, - ответил Бут, - что с каждым, кто хоть
немного погрешит против законов чести, обращаются как с величайшим
преступником. Тут уж не жди ни прощения, ни пощады; и тот, кто не сделал все
от него зависящее, - не сделал ничего. Но если этот разлад так мучил меня,
когда я оставался один, то каково же мне было в присутствии Амелии? Каково
было выносить ее вздохи, слезы, муки, ее отчаяние? И считать себя жестокой
причиной ее страданий? А ведь так оно и было. Как мог я мириться с мыслью,
что в моей власти мгновенно избавить ее от терзаний и отказывать ей в этом.
Мисс Бетти вновь стала моим другом. В последние две недели перед тем
она едва удостаивала меня словом, но зато теперь превозносила до небес и не
менее сурово порицала сестру, повинную, по ее мнению, в постыднейшей
слабости, поскольку та предпочитала мою безопасность сохранению моей чести;
однако я не стану сейчас повторять все ее злобные словечки по этому поводу.
В самый разгар этой бури приехал пообедать с миссис Гаррис наш добрый
священник, который по моей просьбе высказал свое мнение на сей счет.
Здесь речь Бута была прервана появлением постороннего, которого мы
представим в следующей главе.
содержащая сцену совсем в другом роде, нежели все предыдущие
Вошедший был не кто иной, как смотритель или, если вам угодно (ибо так
было угодно ему самому именовать себя), управитель тюрьмы.
Он вторгся в камеру с такой бесцеремонностью, что слабая внутренняя
задвижка не выдержала и дверь распахнулась настежь. Едва перешагнув порог,
смотритель уведомил мисс Мэтьюз, что у него для нее очень хорошие новости, а
посему с нее причитается бутылка вина.
Как только это требование было удовлетворено, он известил мисс Мэтьюз,
что раненый ею джентльмен остался жив и его рану не считают смертельной;
пострадавший просто лишился сознания из-за потери крови, а возможно, и от
испуга, "а посему, сударыня, - продолжал смотритель, - я полагаю, что если
вы примете соответствующие меры, то уже завтра утром вас можно будет
освободить под залог {8}. Я ожидаю сегодня вечером стряпчего, и, если вы ему
доверитесь, могу поручиться, что все уладится. Конечно, что и говорить, ради
этого придется выложить денежки, дело известное. Люди, что и говорить,
рассчитывают в таких случаях немного поживиться, не без этого. Но что
касается меня, то я никогда не держу арестованных дольше, чем предписано
законом, ни в коем случае. Как только мне становится известно, что их можно
выпустить под залог, я непременно тотчас же их об этом извещаю и никогда
ничего за это не требую, ни в коем случае. Я всегда предпочитаю
предоставлять такие вещи на собственное усмотрение джентльменов и леди. И
сроду еще не бывало, чтобы я заподозрил джентльмена или леди в отсутствии
щедрости".
Мисс Мэтьюз отнеслась к этим дружеским заверениям довольно-таки
пренебрежительно. Она заявила, что ни в чем не раскаивается и что новость
нимало ее не трогает. "Если этот презренный человек жив, - воскликнула она,
- то большего негодяя на свете не сыщешь, вот все, что я могу сказать", и,
не обмолвясь ни словом относительно своего освобождения под залог, она
вместо этого попросила начальника тюрьмы оставить ее опять наедине с
мистером Бутом.
- Ну, что ж, сударыня, - ответствовал смотритель, - если у вас нет
наличных денег, чтобы внести залог, то, пожалуй, вам лучше будет пробыть
здесь немного дольше, нежели платить непомерную цену. Кроме того, через
день-другой, когда жизнь джентльмена будет уже вне всякой опасности, те, кто
сейчас, что и говорить, рассчитывают на солидное вознаграждение, уже ничем
не смогут поживиться. А в тюрьме, что и говорить, у вас ни в чем не будет
недостатка. За деньги здесь можно получить все самое лучшее, будь то из еды
или из питья, а ведь ради чего-нибудь съедобного или горячительного не
станешь, как я выражаюсь, воротить нос и от самой захудалой харчевни. А
капитану вовсе и незачем было в первый день, как он сюда попал, так уж
стыдиться назвать себя; мы тут всяких перевидали - и капитанов, и прочих
благородных джентльменов, и ничего в том зазорного, как я выражаюсь, для них
нет. Многим благородным джентльменам, позвольте мне это заметить, капитан
Бут, позвольте мне это заметить, случается иногда угодить в места и
вполовину менее их достойные.
- Я вижу, сэр, - ответил Бут, несколько смутившись, - вам известны не
только мое имя, но и мой чин.
- Разумеется, сэр, - воскликнул смотритель, - и тем большее почтение вы
у меня вызываете! Я люблю армейских офицеров. Сам прежде служил в
конногвардейском полку лорда Оксфорда {9}. Я, правда, был рядовым солдатом,
однако у меня было достаточно денег, чтобы купить должность квартирмейстера,
но тут мне взбрело в голову жениться, а жена не хотела, чтобы я продолжал
служить, она непременно желала, чтобы я стал человеком штатским, и вот так
пришлось мне взяться за нынешнее мое занятие.
- Честное слово, - ответил Бут, - просто замечательно, что вы
посчитались с желаниями своей супруги; однако, прошу вас, удовлетворите мое
любопытство - скажите, как вы дознались, что я служил в армии? Ведь моя
одежда, я думаю, никак не могла меня выдать.
- Выдать! - повторил смотритель. - Надеюсь, здесь никто никого не
выдавал... я не из тех, кто способен выдать ближнего. Да ваша пугливость и
недоверчивость наводят человека на мысль, что здесь кроется нечто большее.
Но если это и в самом деле так, то, обещаю вам, - вы можете, не опасаясь,
выложить мне все, как есть. Вы уж извините, что я навязываюсь вам с советом,
но ведь чем раньше, тем лучше. Иначе другие вас опередят, а в таких случаях,
кто первым поспел, тот первым и съел, вот и все. Доносчики, тут сомнения
нет, не стоят доброго слова, и по своей воле никто из них не стал бы
осведомителем - толпа очень уж сурово с ними расправляется {10}; конечно,
быть чересчур откровенным - дело рискованное, но, когда с одной стороны
обещают безопасность, да еще и немалое вознаграждение впридачу, а с другой -
грозит виселица {11}... стоит ли гадать, какой выбор сделает человек
рассудительный.
- Что, черт побери, вы хотите всем этим сказать? - вскричал Бут.
- Ничего обидного, я надеюсь, - заверил смотритель, - Ведь я говорю для
вашей же пользы, и, если вам когда и случалось спроворить в свой карман...
вы, конечно, понимаете, что я имею в виду.
- Решительно ничего, - ответил Бут, - клянусь честью.
- Ну-ну, - язвительно усмехнулся смотритель, - раз уж вы такой
недоверчивый, придется вам самому расхлебывать последствия. Правда, что
касается меня, то я не доверил бы Робинсону и двух пенсов, не сосчитав их
перед тем.
- О чем идет речь? - воскликнул Бут. - И что это еще за Робинсон?
- Так вы, выходит, и Робинсона не знаете! - воскликнул смотритель,
начиная горячиться. Услышав отрицательный ответ, смотритель в явном
изумлении закричал: - Что ж, в таком случае, капитан, должен вам заметить,
что вы похлеще всех тех джентльменов, какие мне попадались! И, однако, скажу
вам вот что: стряпчий и мистер Робинсон сегодня днем чуть ли не полчаса
шушукались насчет вас. Я случайно расслышал, как они несколько раз упоминали
капитана Бута, и что касается меня, то я не поручусь, что мистер Мэрфи уже
не занялся вашим делом, однако если вы выдадите мне кого-нибудь из тех, кто
промышляет на дорогах, или сообщите о чем-нибудь еще в том же роде, тогда я
тотчас же отправлюсь к его милости судье Трэшеру; полагаю, что пользуюсь у
него достаточным доверием и он согласится выслушать ваши показания.
- Так вы, значит, - воскликнул Бут, - и в самом деле принимаете меня за
разбойника с большой дороги?
- Надеюсь, капитан, я не сказал вам ничего обидного, - заметил
смотритель, - сейчас такие времена, что на свете сыщется немало людей
похуже, чем разбойники. Ведь бывает, что джентльмены оказываются в
стесненных обстоятельствах, а при таком положении, по-моему, нет средства
благороднее, нежели промышлять на дорогах. К этому средству прибегало, как
мне известно, немало храбрецов - причем людей куда как достойных.
- Ну вот что, сударь, - прервал его Бут, - запомните, я вовсе не из тех
благородных джентльменов, к которым вы меня причисляете.
Мисс Мэтьюз, которая долгое время не лучше мистера Бута понимала, к
чему клонит смотритель тюрьмы, едва уразумев смысл его слов, вспыхнула от
гнева, куда большего, нежели подозреваемый в разбое джентльмен.
- Да как вы смеете, - обрушилась она на смотрителя, - порочить человека
благородного происхождения, да к тому же еще имевшего честь служить в
войсках его величества, о чем, как вы сейчас признались, вам стало известно?
Если по причине каких-то несчастий он и очутился здесь, то у нас, я все же
полагаю, нет законов, позволяющих таким молодчикам, как вы, безнаказанно
оскорблять его.
- Молодчикам - пробормотал смотритель... - Я бы не советовал вам,
сударыня, говорить со мной таким тоном.
- Так вы еще смеете мне угрожать? - закричала мисс Мэтьюз в ярости. -
Попробуйте только хоть капельку злоупотребить своей властью - и вы мне за
это еще сполна заплатите.
Вспыхнувшая вслед за тем ожесточенная перебранка продолжалась до тех
пор, пока Бут не вмешался и не успокоил смотрителя, который, по правде
сказать, и сам непрочь был пойти на мировую, поскольку вступил в неравный
бой. Да и помимо прочего ему отнюдь не хотелось сердить мисс Мэтьюз,
которой, как он ожидал, предстояло на следующий день быть выпущенной на
поруки и у которой осталось больше денег, нежели по его расчетам она должна
была унести с собой из тюрьмы, а что касается применения к ней каких-нибудь
насильственных или недозволенных мер, то эта дама обнаружила слишком
решительный норов, чтобы ее можно было этим устрашить. А посему управитель
тюрьмы чрезвычайно учтивым тоном объявил, что если он чем-нибудь задел
джентльмена, то искренне просит у него прощения; знай он раньше, что тот и в
самом деле капитан, ему бы и в голову не пришло питать подобные подозрения,
однако в тюрьме кого только не величают капитанами {12}; иногда так
обращаются и к джентльменам, вообще никогда не состоявшим на военной службе
или в лучшем случае служившим рядовым, как он сам, например.
- Да ведь вы и сами признаете, - продолжал смотритель, что одеты не
очень-то по-военному (на Буте и впрямь была одежда из простой фланели), и
кроме того, как говорит стряпчий, noscitur a sosir {скажи мне, кто твой
друг, и я скажу, кто ты (лат.).}, и это очень верно подмечено. А ведь
большего негодяя, чем Робинсон, про которого я вам говорил, на свете не
сыщется. Поверьте, я никоим образом не хотел бы, чтобы против вас затеяли
что-нибудь худое. Но, если даже так оно и есть, я по мере своих сил
постараюсь повлиять на стряпчего и предотвратить их затею. Среди своих
собратьев-юристов мистер Мэрфи, что и говорить, один из самых толковых; это
вынуждены признать даже его враги, а поскольку я по возможности рекомендую
обращаться именно к нему по любому вопросу (а таковых в тюрьме, можете не
сомневаться, возникает более, чем достаточно), то, что ж, при новом раскладе
он ничуть не пострадает. Во всяком случае я могу рассчитывать, что он не
примкнет к заговору с целью погубить кого-либо из моих друзей, по крайней
мере, если я его об этом попрошу. Хотя, я уверен, он не мог бы вести себя
честно, даже если бы очень этого пожелал.
Из дальнейших его слов Буту стало ясно, что Робинсон был не кто иной,
как тот самый шулер, которому он проиграл все свои деньги. Но тут мисс
Мэтьюз, не скрывавшая своей досады по поводу того, что ее беседу с мистером
Бутом прервали так надолго, убедила смотрителя оставить их вдвоем. Как
только он удалился, мистер Бут стал поздравлять ее в связи с известьем о
том, что раненый ею джентльмен, судя по всему, выздоравливает. На что его
собеседница, немного помедлив, ответила:
- Есть одно обстоятельство, о котором вам, возможно, нелегко будет
догадаться, но вследствие которого ваши поздравления куда для меня приятней,
нежели известие о том, что негодяй избежал заслуженной им участи; оно
прервало ваш рассказ, мое любопытство осталось неутоленным, а подобную
потерю ничто неспособно возместить. Теперь, однако, я надеюсь, нас не будут
больше беспокоить, и вы сумеете завершить свою историю. Насколько я
припоминаю, вы говорили о своих муках, вызванных необходимостью покинуть
Амелию... счастливицу Амелию.
- Но как вы можете называть ее счастливицей, когда она переживала столь
трудную пору? - воскликнул Бут.
- Да, она была счастлива, конечно же, счастлива, невзирая на все
невзгоды, - ведь у нее был такой муж. У меня по крайней мере, испытавшей
противоположную участь, есть все основания так думать; но мне от рожденья не
суждено быть счастливой. Я могу повторить вслед за поэтом:
Мой жребий черной тушью рок чертил,
И тушь на имени пятном разлил {14}.
- Нет, нет дорогая мисс Мэтьюз, - возразил Бут, - вы должны, вы
преодолеете эти мрачные мысли. Судьба, я надеюсь, уготовила вам еще много
счастливых дней.
- Вы верите в это, мистер Бут? - спросила она. - Ведь вы, конечно же,
помните совсем другое..., вы должны это помнить... потому что вы не могли
это забыть. Никакая Амелия на свете не могла совсем стереть это из вашей
памяти... не в нашей власти распоряжаться своей памятью. Конечно, будь на то
моя воля, я могла бы думать... впрочем, я сама не знаю, что говорю. Прошу
вас, продолжайте ваш рассказ.
Бут исполнил ее просьбу с такой поспешностью, словно обрадовался
представившейся возможности. Сказать по правде, если бы связать воедино все
нечаянные обмолвки мисс Мэтьюз, то, вероятно, можно было бы прийти к
некоторым умозаключениям, для верного супруга не слишком благоприятным.
Итак, Бут без промедления приступил к дальнейшему рассказу, что описано в
третьей книге нашей истории.
в которой мистер Бут продолжает свой рассказ
- Если не ошибаюсь, сударыня, - возобновил рассказ Буг, - смотритель
тюрьмы прервал меня, когда я собирался сообщить вам мнение доктора
Гаррисона.
Так вот, выслушав доводы обеих сторон, то есть миссис Гаррис,
предпочитавшей, чтобы я остался, и мисс Бетти, считавшей, что мне следует
отправиться вместе с полком, он высказал наконец и свое суждение. Что же до
Амелии, то она молча плакала, да и сам я чувствовал себя ненамного лучше.
- Поскольку новые назначения еще не подписаны, - сказал священник, - то
вы, надо полагать, продолжаете числиться в своем прежнем полку, а посему, по
моему мнению, должны принять участие в этой экспедиции; этого требует ваш
долг перед королем и отчизной, чьим хлебом вы вскормлены, а такого рода долг
слишком высок, чтобы допустить хоть малейшее небрежение. Кроме того, вы
обязаны так поступить из чувства самоуважения: ведь общество, которое могло
бы по справедливости вас порицать, останься вы дома, даже если бы для этого
у вас были веские основания, не поступит с вами и в данном случае так же
беспристрастно: вам следует тогда ожидать, что любое обстоятельство,
свидетельствующее против вас, будет преувеличено, а большая часть того, что
может послужить вам оправданием, - обойдено молчанием, и вас без всякого
снисхождения заклеймят как труса. Поскольку злокозненный нрав людей, равно
как и жестокое удовольствие, которое они получают, губя чужие репутации,
слишком хорошо известны, то польза, которую нам следует извлечь из этого
знания, заключается в том, чтобы не давать никакого повода для укоризны;
ибо, как ни плох этот мир, он редко когда осуждает какого-либо человека без
всякого даже пусть самого незначительного с его стороны повода и, хотя этот
повод, возможно, в десять тысяч раз преувеличивается, нам не следует
забывать, осуждая такое злонамеренное преувеличение, что причиной тому -
наше собственное неблагоразумие. Помни, мой мальчик, на карту поставлена
твоя честь, а ты прекрасно знаешь, что при таких обстоятельствах честь
солдата - вещь очень деликатная. Это сокровище, и тот, кто хочет похитить
его у тебя, тот, без сомнения, твой враг. А посему ты должен считать своим
врагом каждого, кто, желая, чтобы ты остался, лишит тебя твоей чести.
"Ты слышишь это, сестра? - воскликнула мисс Бетти. "Да, слышу, -
ответила Амелия с такой твердостью, какой я никогда прежде у нее не замечал,
- и сохраню его честь даже ценой своей жизни. Я сохраню ее, если для этого
требуется такая цена, и коль скоро доктор Гаррисон считает, что он должен
уехать, я даю на это свое согласие. Иди, мой дорогой муж, - вскричала она,
упав на колени, - и пусть все силы небесные хранят и оберегают тебя!" Я не
могу без волнения повторить ее слова, - продолжал Бут, вытирая слезы, -
достоинства этой женщины невозможно описать никакими словами: в ней, мисс
Мэтьюз, воплощены все свойственные человеческой природе совершенства.
Не стану утомлять вас, пересказывая все последствия происшедшего и
описывать ссору между миссис Гаррис и священником; почтенная дама никак не
могла примириться с тем, что я оставляю ее дочь в таком положении.
Обрушившись с суровыми нападками на военное сословие, она прокляла тот день,
когда ее дочь вышла замуж за солдата; досталось и доктору за его содействие
нашему браку. Воздержусь я также и от описания трогательной сцены,
происшедшей между мной и Амелией накануне моего отъезда.
- Нет-нет, прошу вас, ничего не пропускайте, - воскликнула мисс Мэтьюз.
-Ничто не доставляет мне такого удовольствия, как трогательные сцены. Мне
было бы приятно узнать, если это возможно, о каждом слове, произнесенном ею
и вами.
- Что ж, в таком случае, - воскликнул Бут, - я, насколько это в моих
силах, постараюсь исполнить ваше желание. Мне кажется, я в состоянии
припомнить все до мельчайшей подробности, ведь пережитое навсегда сохранится
в моей памяти.
Бут продолжил рассказ, следуя просьбе мисс Мэтьюз; однако мы не
намерены навязывать ее пристрастия всем нашим читателям, и согласно нашему
обычаю постараемся приспособиться к различным вкусам, поместив названную
сцену в отдельной главе и посоветовав всем, кому трогательные сцены в
тягость или неведомо удовольствие, доставляемое проявлением нежных чувств,
пропустить несколько страниц без всякого для себя ущерба.
содержащая сцену в трогательном духе
- Священник, сударыня, - продолжал Бут, - провел весь вечер в доме
миссис Гаррис, и я сидел с ним, пока он курил, по его выражению, последнюю
трубочку на сон грядущий. Амелия удалилась к себе в комнату. Войдя к ней
через полчаса, я застал ее на коленях за молитвой, а я никогда в таких
случаях ее не беспокоил. Несколько минут спустя она поднялась с колен,
подошла ко мне и, обняв меня, сказала, что просила Всевышнего ниспослать ей
мужество в минуту самого сурового испытания, какому она когда-либо
подвергалась или, возможно, подвергнется. Я напомнил ей, насколько было бы
горше расставаться на смертном доже, без всякой надежды на новую встречу, по
крайней мере в сем мире. Потом я постарался умерить ее тревогу и
преуменьшить подстерегавшие меня опасности, и на этот счет, пожалуй, сумел
немного утешить ее; что же касается возможной длительности моего отсутствия
и дальности предстоящего мне пути, то тут никакое мое красноречие не могло
хоть сколько-нибудь ее успокоить. "Боже милосердный, - сказала она,
заливаясь слезами, - как мне снести мысль о сотнях и тысячах миль или лиг, о
тех землях и морях, которые будут пролегать между нами. Что в сравнении с
этим пространство, открывающееся в нашем парке с холме с холма, на котором я
провела с моим Билли столько счастливых часов? Что такое расстояние между
этим холмом и другим, самым далеким из тех, что видны с его вершины, в
сравнении с расстоянием, которое будет нас разделять? Вы не должны
удивляться такому сравнению, ведь, помните, на этом самом холме такое же
предчувствие уже посещало мою душу. И я просила вас тогда оставить военную
службу. Зачем вы не послушались меня? Разве я не говорила тогда, что с вами
самая скромная хижина, которая видна нам с холма, покажется мне раем? И
точно так же это было бы для меня и теперь... Почему мой Билли не может
взглянуть на это так же, как я? Или моя любовь настолько сильнее его любви?
Что в этом позорного, Билли? А если бы даже и было хоть что-нибудь, то разве
эта хула дойдет до нашей скромной хижины? Или, быть может, счастье моего
мужа заключено не во мне, а в славе и почестях? Что ж, тогда идите и
добивайтесь их ценой своей Амелии! Несколько вздохов и, возможно, две-три
слезы - вот и все, чем вы оплатите разлуку, а потом новые впечатления
вытеснят из вашей груди мысли о несчастной Амелии; но что в моем горе
послужит утешением мне? Не только никаких новых впечатлений, которые могли
бы тотчас вытеснить вас из моей памяти, но напротив - все, что меня здесь
окружает, будет живо воскрешать передо мной ваш любимый образ. Вот постель,
на которой вы отдыхали, а вот кресло, в котором вы сидели. На этой половице
вы стояли. Эти книги вы мне читали. Смогу ли я гулять среди наших цветов, не
замечая особенно вами любимые или посаженные вашими руками? Смогу ли я
увидеть с любезного нашему сердцу холма хотя бы один радующий взгляд
предмет, на который бы вы не обратил моего внимания?" И в таком духе она
продолжала свои сетования; как видите, сударыня, она рассуждала прежде всего
как женщина.
- Коль скоро вы сами заговорили об этом, - заметила мисс Мэтьюз с
улыбкой, - то должна вам признаться, что и я подумала сейчас о том же. Нам,
женщинам, слишком свойственно думать в первую очередь о себе, мистер Бут.
- Но погодите, это еще не все! - воскликнул он. - Наконец ей в голову
пришла мысль о ее теперешнем положении. "Но если, - сказала она, - даже
пользуясь здоровьем, я едва ли в состоянии вынести разлуку, как же я тогда,
под опасной угрозой, мучаясь родами, перенесу ваше отсутствие?" Тут Амелия
остановилась и, взглянув на меня с непередаваемой нежностью, воскликнула:
"Ах, неужто я такое жалкое существо, чтобы в такую пору держать вас при
себе? Не должна ли я радоваться тому, что вы не услышите моих стонов и не
будете знать о моих страданиях? А если я умру, разве вы не будете избавленье
от ужасов расставания в десять тысяч раз более мучительного, чем нынешнее?
Ступайте, уезжайте, мой Билли! Как раз те самые обстоятельства, из-за
которых я более всего страшусь вашего отъезда, совершенно меня с ним
примирили. Теперь я ясно вижу, что стремилась в своем малодушии опереться на
вашу силу и облегчить свои страдания ценой ваших. Поверьте, любимый, мне
стыдно за себя". Охваченный невыразимым восторгом я заключил ее в объятья и
назвал ее моей героиней; и, без сомнения, никто еще не заслуживал этого
имени больше, чем она; так мы и стояли некоторое время, не произнося ни
слова и не разжимая объятий.
- Я убеждена, - сказала, вздохнув, мисс Мэтьюз, - что в жизни бывают
минуты, за которые не жаль отдать целый мир.
- И вот наступило наконец роковое утро. Я старался скрыть сердечные
терзания и придать лицу как можно более беспечное выражение. Амелия
разыгрывала ту же роль. С напускной веселостью явились мы к семейному
завтраку, а вернее сказать, чтобы присутствовать при семейном завтраке,
потому что сами не в силах были что-либо проглотить. Священник в то утро
больше часа беседовал с миссис Гаррис и в какой-то мере примирил ее с моим
отъездом. Теперь всеми силами он пытался утешить бедную, несчастную Амелию,
не прибегая, однако, к рассуждениям о том, что горевать глупо, или к советам
вообще не горевать: тем и другим усердно занималась мисс Бетти. Напротив
того, пастор старался любыми способами отвлечь Амелию от печальных раздумий