Страница:
однако страсть такого рода, я полагаю, вам не следует поощрять. Позвольте
быть с вами откровенной: я боюсь, что ему нравится только ваша внешность. Но
ведь такого рода любовь, дитя мое, не способна принести то благоразумное
счастье, к которому должна стремиться здравомыслящая женщина". Одним словом,
я наслушалась всякого вздора насчет благоразумного счастья и здравомыслящих
женщин, а под конец тетушка принялась меня уверять, будто по самом
пристальном рассмотрении ей не удалось обнаружить, что мистер Беннет
придерживается столь же высокого мнения и о моих умственных способностях,
относительно которых она соблаговолила сделать мне немало похвал, перемежая
их, однако, разного рода саркастическими замечаниями по поводу моей
учености.
Надеюсь все же, сударыня, - обратилась миссис Беннет к Амелии, - вы не
настолько низкого мнения о моей сообразительности, чтобы думать, будто у
меня хватило глупости почувствовать себя задетой таким мнением мистера
Беннета: ведь я сразу сообразила, чт_о_ за ним скрывается. Его
изобретательность не могла не привести меня в восторг: ведь он отыскал,
вероятно, единственный способ примирить мою тетку с его явно неравнодушным
отношением ко мне.
После этого мне уже недолго оставалось подкреплять свои надежды такими
догадками. Вскоре мистер Беннет нашел возможность открыть мне свою страсть.
Он говорил так решительно и в то же время так деликатно, его слова были
исполнены такого пыла и такой нежности, что его любовь, подобно потоку,
сметала на своем пути все преграды, и мне даже неловко признаться, как
быстро ему удалось склонить меня к... к... одним словом, к тому, чтобы
признаться ему начистоту.
Позже, когда мы сошлись теснее, мистер Беннет подробно описал мне, о
чем он беседовал с моей теткой наедине. Для него не составило особого труда
убедиться, что та более всего кичилась своими умственными способностями и
ненавидела меня за образованность, которой завидовала. Страстно влюбившись в
меня с первого взгляда и помышляя только о том, как упасть к моим ногам,
мистер Беннет видел лучшее средство снискать благорасположение моей тетки в
том, чтобы на все лады расхваливать мою красоту, то есть достоинство, на
которое та уже давно не притязала, и всячески умалять мои умственные
способности, о скудости которых он сокрушался, доходя почти до смешного.
Причину моего скудоумия он усматривал в чрезмерной образованности; он даже
высказал придуманную им для этого случая сентенцию, которая пришлась тетушке
настолько по вкусу, что она сочла уместным ее присвоить, и впоследствии я не
однажды слышала эту сентенцию из ее собственных уст. Ученость, заявил мистер
Беннет, оказывает такое же действие на рассудок, как крепкий напиток - на
организм; они отнимают у нас силу и природный огонь. Своей лестью он
настолько обморочил мою тетку, что она поддакивала любым словам собеседника,
не испытывая ни малейшего сомнения в его искренности; вот так тщеславие
неизбежно подрывает твердыни нашего ума и делает нас уязвимыми для вражеских
вылазок.
Вы, сударыня, без труда поверите, что я охотно простила мистеру Беннету
все сказанное обо мне: я хорошо понимала, зачем он так говорит, и знала
наверняка, насколько его речи не соответствуют его истинным мыслям. Однако я
не могла быть в той же мере довольна моей теткой; она стала вести себя со
мной так, будто я и в самом деле непроходимо глупа. Ее презрение, должна вам
признаться, немного задевало мое самолюбие и, когда мы оставались вдвоем с
мистером Беннетом, я, не в силах сдержаться, нередко выражала свое
негодование, он же неизменно вознаграждал меня за это, делая самодовольство
тетушки мишенью своего остроумия, которое было ему в высшей степени
свойственно.
Однако именно это имело для нас самые роковые последствия; как-то
однажды, когда мы потешались над тетушкой, уединившись в увитой зеленью
садовой беседке, она незаметно подкралась туда и подслушала наш разговор.
Как бы мне хотелось, моя дорогая, чтобы вы понимали латынь: я могла бы тогда
привести вам латинскую фразу, в которой описывается ярость тигрицы,
потерявшей своего детеныша6. Eta у одного из английский поэтов, насколько
мне известно, не найти ничего равного по силе выражения, да и мне, конечно,
такое не по силам. Тетушка ворвалась к нам в беседку - и, широко разинув
рот, изрыгнула на бедного мистера Беннета едва ли не все оскорбления, какие
только существуют на том единственном языке, который она понимала: затем она
выгнала нас обоих из дома, крикнув мне вслед, что мое тряпье она пришлет
позже и чтобы я не смела больше переступать порог ее дома.
Посудите сами, сударыня, в каком бедственном положении мы очутились.
Ведь я тогда еще не получила скромной суммы, завещанной мне отцом; что же
касается мистера Беннета, то у него не было за душой и пяти фунтов.
При таких обстоятельствах человеку, любимому мной без памяти, не стоило
особого труда убедить меня принять предложение, которое я, разумеется,
считала чрезвычайно с его стороны великодушным; шаг мистера Беннета был
вызван заботой о моем добром имени, и никакого другого объяснения, мне
неприятного, не имел. Короче говоря, спустя два дня мы стали мужем и женой.
Мистер Беннет признался мне, что он теперь счастливейший из мужчин, я
же искренне ответила ему, что на свете нет женщины, которой бы я
позавидовала. Увы, как мало я тогда знала или подозревала, какую цену мне
придется заплатить за все мои радости! Брак по любви - это, конечно, сущий
рай, но столь полное счастье для смертных, наверное, - запретный плод, ибо,
вкусив его однажды, нам приходится потом оплакивать утраченное до конца
своих дней.
Первые испытания в совместной жизни обрушились на нас благодаря тетке.
Крайне тягостно было жить под самым носом у столь близкой родственницы,
которая не только не признавала нас, но изо всех сил упорно старалась нам
досадить и даже сколотить против нас целую партию в приходе; людей грубых и
невежественных всегда легко натравить против тех, кто выше их по своему
положению и в то же время беднее их. Все это вынудило мистера Беннета искать
случая поменяться местом с каким-нибудь викарием из другого прихода, а
вскоре после приезда священника он еще более утвердился в этом своем
намерении. Дело в том, что владелец прихода имел обыкновение проводить здесь
три месяца в году, оставляя за собой часть комнат приходского дома, который
был достаточно просторен для двух небольших семей, оказавшихся тогда под
одной крышей. Столовались мы вместе и поначалу льстили себя надеждой извлечь
из этого обстоятельства некоторую выгоду, так что мистер Беннет уже
раздумывал, не повременить ли ему с отъездом. Но эти золотые мечты быстро
развеялись: сколько ни старались мы угодить священнику, вскоре пришлось
убедиться, что это невозможно. Если сказать коротко, другого такого брюзги
свет не видывал. Из-за этого своего нрава он, несмотря на всю доброту и
благочестивость, был совершенно невыносим - и все его достоинства были тут
бессильны. Если завтрак не подавался точно в положенное время, если мясо
было переварено или чуть-чуть недоварено, одним словом, если что-нибудь хоть
самую малость было ему не по вкусу, этого было достаточно, чтобы он на целый
день погрузился в мрачное расположение духа: поэтому доброе настроение
посещало его весьма редко; ведь Фортуне, по-видимому, доставляет особое
удовольствие идти наперекор натурам, которым обычная человеческая жизнь с ее
многочисленными трудностями и неожиданными осложнениями совершенно не
соответствует.
Теперь мистер Беннет бесповоротно решил покинуть приход, и я желала
этого ничуть не меньше; однако, когда он попытался найти викария, который
согласился бы поменяться с ним местом, оказалось, что это намного труднее,
нежели он предполагал: нрав нашего священника был слишком хорошо известен
среди окрестного духовенства, и всех страшила мысль о той, чтобы проводить
хотя бы три месяца в году под его началом.
После долгих бесплодных поисков мистер Беннет счел за лучшее
перебраться в Лондон - это огромное торжище любых занятий, как церковных,
так и мирских. Этот план пришелся ему чрезвычайно по душе, и он решил без
дальнейших отлагательств расстаться со своим священником, что и сделал по
возможности наиболее деликатным образом; во время его прощальной проповеди
не было такого человека в церкви, который бы не прослезился, за исключением
немногих недоброжелателей, которым моей тетке, остававшейся по-прежнему
непреклонной, удалось внушить беспричинную ненависть к нам.
Первую ночь по прибытии в Лондон мы провели в той гостинице, у которой
высадились из почтовой кареты, а на следующий день рано утром муж отправился
по делам и вскоре возвратился с хорошими новостями: ему удалось узнать о
свободном месте викария; кроме того, он снял нам квартиру по соседству с
одним достойным вельможей, по его словам, его однокашником по колледжу;
далее он добавил, что располагает возможностью занять сумму, отказанную мне
по завещанию, и притом под весьма умеренные проценты.
Этому последнему обстоятельству я была особенно рада; мы уже разменяли
свою последнюю гинею, не говоря уже о том, что священник одолжил моему мужу
десять фунтов, чтобы он расплатился с должниками в приходе: крайняя
раздражительность соседствовала в нем с великодушием и другими прекрасными
качествами - и, узнав его поближе, я очень сокрушалась, (не только за себя,
но и за него самого) - уж очень он был неуживчивого нрава.
В тот же день мы покинули гостиницу и переехали в наше новое, для меня,
по словам мужа, безопасное жилище; затем он с полной уверенностью в успехе,
пошел хлопотать насчет денег, полагавшихся мне по завещанию.
Вернулся он, окрыленный успехом, поскольку человек, к которому он
обратился, изъявил согласие выплатить требуемую сумму авансом, как только
будут наведены необходимые справки и составлены соответствующие документы.
На это понадобилось, однако, так много времени, что за неимением
средств мы очутились в прямо-таки бедственном положении и нужде; мне
пришлось даже прибегнуть к самому тягостному средству - заложить одно из
моих платьев.
Мистер Беннет между тем нашел, наконец, место в одном из лондонских
приходов и, казалось, наши дела приняли благоприятный оборот, но вот однажды
утром он возвратился домой явно чем-то подавленный, бледный, как смерть, и
попросил меня раздобыть ему хотя бы каплю спиртного, поскольку почувствовал
неожиданно полный упадок сил.
Я ужасно перепугалась, но тотчас опрометью бросилась вниз и выпросила у
хозяйки немного рома; до того дня мистер Беннет к спиртному даже не
притрагивался. Придя в себя, он стал меня успокаивать и уверять, что
совершенно здоров, а причина его внезапной слабости - случившаяся с ним
неприятность, от которой он уже вполне оправился.
Он рассказал мне все, что с ним произошло. Дело в том, что мистер
Беннет постоянно откладывал свой визит к лорду, своему однокашнику по
университету, о котором я уже упоминала и с которым мы теперь жили по
соседству, дожидаясь того дня, когда он сумеет одеться подобающим такому
случаю образом. И вот теперь, купив себе новую рясу, шляпу и парик, он пошел
засвидетельствовать свое уважение старому знакомому, который в годы их
совместного учения не раз прибегал к его помощи, пользовался его услугами и
обещал в будущем воздать ему за это сторицей.
Мистер Беннет не без труда добился, чтобы его провели в переднюю
милорда. Здесь он прождал, или вернее сказать, протомился более часа, прежде
чем ему удалось увидеть милорда, да и произошло это благодаря чистой
случайности: муж остановил хозяина, когда тот направлялся к выходу, где его
ожидала карета. Памятуя об их прежней близости, мистер Беннет, не чинясь,
хотя и с подобающим почтением, подошел к нему с намерением поздороваться,
однако милорд, оборвав его на полуслове, высокомерно бросил ему, что не
имеет удовольствия быть с ним знакомым.
- Возможно ли, милорд, - поражение заметил мой муж, - чтобы вы так
быстро забыли своего старого знакомого Тома Беннета?
- Ах, так это вы, мистер Беннет? - протянул милорд без особого
воодушевления. - Вы уж извините мою забывчивость. Весьма рад вас видеть,
однако прошу меня простить, поскольку я сейчас чрезвычайно спешу.
С этими словами милорд повернулся и без дальнейших церемоний, даже не
пригласив зайти в другой раз, направился к выходу. Столь холодный прием со
стороны человека, к которому мой муж питал искренние дружеские чувства и от
которого у него было немало оснований ожидать не менее теплой ответной
привязанности, и поверг беднягу в уже описанное мной ужасное состояние.
Хотя этот случай не повлек за собой никаких существенных последствий, я
все же должна была упомянуть о нем, потому что из всех несчастий, когда-либо
выпавших на долю моего мужа, это событие потрясло его более всех других.
Едва ли есть надобность пускаться в рассуждения по этому поводу - тем более
перед такой хрупкой натурой, как вы, сударыня; увы, подобное поведение
встречается чуть не на каждом шагу и, тем не менее, нельзя не считать его
жестоким, низким и глубоко противным истинному благородству.
Стремясь помочь мужу избавиться от тягостных переживаний, вызванных
вероломством друга, я уговорила его ходить со мной в театр, что мы и делали
каждый вечер чуть не две недели кряду; он всерьез пристрастился к этому
развлечению и отнюдь не считал его неподобающим для служителя церкви; и то
сказать: было бы совсем неплохо, если бы у тех непреклонных особ, которые не
преминули бы осудить его за это, не водилось бы за душой куда более тяжких
прегрешений.
Целых три месяца мы жили, признаться, в свое удовольствие; быть может,
даже слишком в свое удовольствие, учитывая все наши обстоятельства; хотя
развлечения, которые мы себе позволяли и были самыми скромными, однако же
они ввели нас в немалые расходы. Если вы, сударыня, примете в соображение,
что место викария приносило мужу менее сорока фунтов в год, а также то, что
после уплаты долга священнику из прежнего прихода и еще моей тетке (с
присовокуплением судебных издержек, ибо она решила взыскать с меня деньги
посредством тяжбы), от полученной мной по завещанию суммы осталось меньше
семидесяти фунтов, то вы едва ли удивитесь тому, что расходы на развлечения,
одежду и повседневные нужды истощили почти всю нашу наличность.
Что и говорить, мы вели себя в ту пору довольно-таки неблагоразумно, и
вы, без сомнения, ожидаете от меня на сей счет каких-то оправданий, но мне,
право же, нечего вам возразить. Однако как раз в то время произошли два
события, которые заставили мистера Беннета не на шутку призадуматься:
во-первых, я вот-вот должна была родить, а во-вторых, мы получили письмо из
Оксфорда с требованием возвратить сорок фунтов, о которых я уже упоминала.
Ожидаемое прибавление семейства послужило для мужа предлогом, чтобы добиться
отсрочки платежа: он пообещал возвратить через два месяца половину долга и
Вскоре у меня родился сын, и хотя это событие должно было, в сущности,
еще более нас озаботить, мы были так этим счастливы, что едва ли когда
рождение богатого наследника вызывало большую радость: вот насколько мы были
беззаботны и как мало задумывались над теми неисчислимыми бедами и
несчастьями, на которые обрекли человеческое существо - и притом столь для
нас дорогое. Обычно крестины - в любой семье - день праздничного ликования,
однако, если бы мы хорошенько поразмыслили над участью несчастного младенца,
виновника торжества, как мало было бы тогда даже у самых восторженных и
жизнерадостных родителей поводов для веселья.
Хотя зрение наше было слишком слабым, чтобы заглянуть в будущее, однако
ради нашего ребенка мы не могли закрывать глаза на опасности, угрожавшие нам
непосредственно. По истечении двух месяцев Беннет получил второе письмо из
Оксфорда; написанное в чрезвычайно категорическом тоне, оно содержало угрозу
без всякого промедления вчинить иск. Мы были до крайности этим встревожены,
и мужу посоветовали во избежание ареста укрыться на время в границах
вольностей королевского двора.
А теперь, сударыня, я перехожу к тому событию, за которым последовали
все мои несчастья.
Тут миссис Беннет прервала свой рассказ, утерла слезы - и, извинившись
перед Амелией за то, что оставляет гостью одну, поспешно выбежала из
комнаты: ей необходимо было подкрепить свои силы лекарством, чтобы обрести
возможность рассказать то, о чем пойдет речь в следующей главе.
Продолжение истории миссис Беннет
Возвратясь к своей гостье и еще раз извинившись перед ней, миссис
Беннет продолжила свой рассказ:
- Мы съехали с нашей квартиры и поселились на втором этаже того самого
дома, где теперь живете вы: так нам посоветовала наша прежняя хозяйка,
хорошо знавшая владелицу нашего нового пристанища: достаточно сказать, что
мы все вместе ходили в театр. Мы не стали мешкать с переездом (воистину нас
вела злая судьба) и были весьма любезно приняты миссис Эллисон (как только
мой язык выговаривает это ненавистное имя?); радушие, впрочем, не мешало ей
в первые две недели нашего у нее пребывания являться утром каждого
понедельника за квартирной платой; так уж, судя по всему, повелось в этих
кварталах: ведь здесь живут преимущественно должники, а посему на доверие
тут рассчитывать не приходится.
Мистер Беннет, благодаря исключительной доброте своего приходского
священника, чрезвычайно ему сочувствовавшего, все же сохранил за собой место
викария, хотя и мог выполнять свои обязанности только по воскресеньям.
Однако ему приходилась по временам нанимать за свой счет человека, который
бы выполнял его обязанности во время богослужения по другим дням, так что мы
были крайне стеснены в средствах; между тем жалкие крохи, оставшиеся от
моего наследства, были уже почти истрачены, и мы с горечью предвидели, что
нас ожидают еще более тяжкие времена.
Представьте же, сколько отрадным должно было показаться бедному мистеру
Беннету поведение миссис Эллисон: когда он в очередной раз принес ей
квартирную плату, хозяйка с благосклонной улыбкой, заметила, что ему вовсе
незачем обременять себя такой пунктуальностью. И вообще, прибавила она, если
понедельник не слишком удобный день для расчетов, то деньги можно приносить,
когда ему заблагорассудится. "Сказать по правде, - продолжала миссис
Эллисон, - у меня никогда еще не бывало таких приятных жильцов; я убеждена,
мистер Беннет, что вы человек очень достойный и к тому же очень счастливый:
ведь у вас прелестнейшая жена и прелестнейший ребенок". Именно такими
словами, дорогая сударыня, ей угодно было воспользоваться; обращалась она со
мной с неизменным дружелюбием, - и поскольку я не могла усмотреть каких-либо
корыстных целей, скрывающихся за этими излияниями, то легко принимала их за
чистую монету.
В этом же доме проживал... ах, миссис Бут, кровь стынет у меня в жилах,
и то же самое почувствуете вы, услышав названное мой имя... Да, в этом доме
жил тогда милорд... да-да, тот самый, милорд, которого я впоследствии видела
в вашем обществе. Как уверяла меня миссис Эллисон, милорд будто бы был
совершенно очарован моим маленьким Чарли {7}. Насколько же я была глупа и
ослеплена собственной любовью, если вообразила, будто ребенок, которому не
исполнилось и трех месяцев, способен вызвать восторг у кого-нибудь еще кроме
родителей и тем более у человека молодого и легкомысленного! Но если я была
настолько глупа, чтобы обманываться на сей счет, то каким порочным должен
был быть негодяй, вовлекший меня в обман, прибегнувший к ухищрениям и
употребивший столько усилий, столько невероятных усилий, дабы уловить меня в
силки! Он старательно разыгрывал из себя заботливую няньку, носил моего
малыша на руках, баюкал его, целовал, уверял меня, что малютка - вылитый его
племянник, сын его любимой сестры, и наговорил о нем столько ласковых слов,
что хотя я и без того была без ума от своего мальчика и души в нем не чаяла,
однако милорд в своих безудержных похвалах его совершенствам явно превзошел
даже меня.
При мне, впрочем, милорд (возможно, приличия ради) не решался заходить
так далеко, как это делала в своих рассказах о нем миссис Эллисон. Увидя,
какое впечатление произвели на меня все его уловки, она при каждом удобном
случае расписывала мне его многочисленные добродетели и в особенности его
необычайную привязанность к детям сестры; не обошлось тут и без кое-каких
намеков, заронивших во мне наивные и совершенно беспочвенные надежды на то,
какой неожиданный оборот может приобрести его любовь к моему Чарли.
Когда с помощью этих приемов, на первый взгляд таких незатейливых, а на
самом деле изощреннейших, милорду удалось снискать с моей стороны уважение,
выходившее с моей стороны, по-видимому, за рамки обычного, он избрал
наивернейший способ укрепить мою приязнь к нему. Этот способ заключался в
изъявлении самой горячей симпатии к моему мужу; ведь по отношению ко мне
милорд, уверяю вас, никогда не преступал границ общепринятой почтительности
и, надеюсь, вы не сомневаетесь, что при малейшей допущенной им бестактности,
я тотчас бы испугалась и обратилась в бегство. Несчастная, я объясняла все
знаки внимания, какие милорд оказывал моему мужу достоинствами последнего, а
всю любовь, которую он изливал на моего сына, прелестью младенца,
безрассудно полагая, будто посторонние смотрят на них моими глазами и
чувствуют моим сердцем. Мне и в голову не приходило, что именно я сама была,
к несчастью, причиной столь исключительной доброты милорда и вместе с тем
предполагаемым вознаграждением за нее.
Однажды вечером, когда мы с миссис Эллисон сидели за чаем у камина в
комнате милорда (она всегда без малейшего стеснения позволяла себе в его
отсутствие такую вольность) и мой Чарли, которому минуло тогда уже полгода,
сидел у нее на коленях, совершенно случайно (так я тогда без тени сомнения
думала) в комнату вошел милорд. Я смутилась и хотела было уйти, однако
милорд сказал, что если он стал причиной беспокойства гостьи миссис Эллисон,
то скорее предпочтет удалиться сам. Склонив меня таким образом остаться,
милорд тотчас взял моего малыша на руки и стал поить его чаем с немалым
ущербом для своего богато расшитого наряда, ибо разодет он был необычайно
пышно и, надобно признать, был на редкость хорош собой. Поведение милорда в
тот вечер чрезвычайно возвысило его в моем мнении. Сердечность, любезный
нрав, снисходительность и прочие подкупающие свойства мнились мне и в той
нежности, которую он проявлял к моему ребенку, и в том, что он, казалось,
ничуть не дорожил своим роскошным нарядом, который так ему шел; право же,
более красивого и благородного мужчину я в жизни не встречала, хотя эти его
качества нисколько не влияли на мою к нему благосклонность.
Как раз в это время мой муж возвратился из церкви (дело было в
воскресенье), и милорд настоял на том, чтобы он к нам присоединился. Милорд
встретил мужа в высшей степени любезно, всячески подчеркивая уважение,
которым, по его словам, он проникся к мистеру Беннету, будучи наслышан от
миссис Эллисон о его достоинствах. Затем он упомянул о приходе,
несправедливо отнятом у мужа, о чем, как выяснилось, он узнал от той же
миссис Эллисон, и заявил, что, по его мнению, будет не так уж трудно
добиться восстановления справедливости при содействии епископа, с которым он
состоит в близкой дружбе и к которому не преминет незамедлительно
обратиться. Милорд решил заняться этим на следующий же день и пригласил нас
обоих к себе на обед, чтобы тогда же уведомить нас об успехе своего
ходатайства.
Далее милорд упросил мужа остаться с ним поужинать, словно меня при
этом вовсе и не было, однако миссис Эллисон дала понять, что нельзя
разлучать мужа с женой и что она останется вместе со мной. Столь приятному
предложению я не могла противиться и, выйдя ненадолго, чтобы уложить ребенка
в постель, вернулась; все вместе мы провели самый восхитительный вечер; было
не так-то легко решить, кого из нас двоих - мистера Беннета или меня -
больше очаровали милорд и миссис Эллисон; во всяком случае, поверите ли, мы
с мужем потом до утра не сомкнули глаз, обсуждая великодушие милорда и
чрезвычайную доброту и любезность миссис Эллисон.
На следующий день за обедом милорд уведомил нас о том, что уговорил
епископа написать письмо священнику того прихода, который предназначался
мистеру Беннету; он присовокупил также, что ему удалось вызвать у епископа
живейшее сочувствие к нашему делу и потому он нимало не сомневается в
успехе. Мы с мужем воспрянули духом, и после обеда мистер Беннет по просьбе
миссис Эллисон, поддержанной и милордом, рассказал им нашу историю со дня
нашего первого знакомства. Милорд, казалось, был явно взволнован некоторыми
трогательными сценами, и так как никто на свете неспособен был тоньше
чувствовать, чем мой муж, то никто не мог бы и лучше описать их. Когда
мистер Беннет кончил свой рассказ, милорд попросил прощения за то, что
намерен упомянуть об одном обстоятельстве, которое особенно его заботит,
поскольку именно оно нарушило безмятежное счастье, каким мы наслаждались на
быть с вами откровенной: я боюсь, что ему нравится только ваша внешность. Но
ведь такого рода любовь, дитя мое, не способна принести то благоразумное
счастье, к которому должна стремиться здравомыслящая женщина". Одним словом,
я наслушалась всякого вздора насчет благоразумного счастья и здравомыслящих
женщин, а под конец тетушка принялась меня уверять, будто по самом
пристальном рассмотрении ей не удалось обнаружить, что мистер Беннет
придерживается столь же высокого мнения и о моих умственных способностях,
относительно которых она соблаговолила сделать мне немало похвал, перемежая
их, однако, разного рода саркастическими замечаниями по поводу моей
учености.
Надеюсь все же, сударыня, - обратилась миссис Беннет к Амелии, - вы не
настолько низкого мнения о моей сообразительности, чтобы думать, будто у
меня хватило глупости почувствовать себя задетой таким мнением мистера
Беннета: ведь я сразу сообразила, чт_о_ за ним скрывается. Его
изобретательность не могла не привести меня в восторг: ведь он отыскал,
вероятно, единственный способ примирить мою тетку с его явно неравнодушным
отношением ко мне.
После этого мне уже недолго оставалось подкреплять свои надежды такими
догадками. Вскоре мистер Беннет нашел возможность открыть мне свою страсть.
Он говорил так решительно и в то же время так деликатно, его слова были
исполнены такого пыла и такой нежности, что его любовь, подобно потоку,
сметала на своем пути все преграды, и мне даже неловко признаться, как
быстро ему удалось склонить меня к... к... одним словом, к тому, чтобы
признаться ему начистоту.
Позже, когда мы сошлись теснее, мистер Беннет подробно описал мне, о
чем он беседовал с моей теткой наедине. Для него не составило особого труда
убедиться, что та более всего кичилась своими умственными способностями и
ненавидела меня за образованность, которой завидовала. Страстно влюбившись в
меня с первого взгляда и помышляя только о том, как упасть к моим ногам,
мистер Беннет видел лучшее средство снискать благорасположение моей тетки в
том, чтобы на все лады расхваливать мою красоту, то есть достоинство, на
которое та уже давно не притязала, и всячески умалять мои умственные
способности, о скудости которых он сокрушался, доходя почти до смешного.
Причину моего скудоумия он усматривал в чрезмерной образованности; он даже
высказал придуманную им для этого случая сентенцию, которая пришлась тетушке
настолько по вкусу, что она сочла уместным ее присвоить, и впоследствии я не
однажды слышала эту сентенцию из ее собственных уст. Ученость, заявил мистер
Беннет, оказывает такое же действие на рассудок, как крепкий напиток - на
организм; они отнимают у нас силу и природный огонь. Своей лестью он
настолько обморочил мою тетку, что она поддакивала любым словам собеседника,
не испытывая ни малейшего сомнения в его искренности; вот так тщеславие
неизбежно подрывает твердыни нашего ума и делает нас уязвимыми для вражеских
вылазок.
Вы, сударыня, без труда поверите, что я охотно простила мистеру Беннету
все сказанное обо мне: я хорошо понимала, зачем он так говорит, и знала
наверняка, насколько его речи не соответствуют его истинным мыслям. Однако я
не могла быть в той же мере довольна моей теткой; она стала вести себя со
мной так, будто я и в самом деле непроходимо глупа. Ее презрение, должна вам
признаться, немного задевало мое самолюбие и, когда мы оставались вдвоем с
мистером Беннетом, я, не в силах сдержаться, нередко выражала свое
негодование, он же неизменно вознаграждал меня за это, делая самодовольство
тетушки мишенью своего остроумия, которое было ему в высшей степени
свойственно.
Однако именно это имело для нас самые роковые последствия; как-то
однажды, когда мы потешались над тетушкой, уединившись в увитой зеленью
садовой беседке, она незаметно подкралась туда и подслушала наш разговор.
Как бы мне хотелось, моя дорогая, чтобы вы понимали латынь: я могла бы тогда
привести вам латинскую фразу, в которой описывается ярость тигрицы,
потерявшей своего детеныша6. Eta у одного из английский поэтов, насколько
мне известно, не найти ничего равного по силе выражения, да и мне, конечно,
такое не по силам. Тетушка ворвалась к нам в беседку - и, широко разинув
рот, изрыгнула на бедного мистера Беннета едва ли не все оскорбления, какие
только существуют на том единственном языке, который она понимала: затем она
выгнала нас обоих из дома, крикнув мне вслед, что мое тряпье она пришлет
позже и чтобы я не смела больше переступать порог ее дома.
Посудите сами, сударыня, в каком бедственном положении мы очутились.
Ведь я тогда еще не получила скромной суммы, завещанной мне отцом; что же
касается мистера Беннета, то у него не было за душой и пяти фунтов.
При таких обстоятельствах человеку, любимому мной без памяти, не стоило
особого труда убедить меня принять предложение, которое я, разумеется,
считала чрезвычайно с его стороны великодушным; шаг мистера Беннета был
вызван заботой о моем добром имени, и никакого другого объяснения, мне
неприятного, не имел. Короче говоря, спустя два дня мы стали мужем и женой.
Мистер Беннет признался мне, что он теперь счастливейший из мужчин, я
же искренне ответила ему, что на свете нет женщины, которой бы я
позавидовала. Увы, как мало я тогда знала или подозревала, какую цену мне
придется заплатить за все мои радости! Брак по любви - это, конечно, сущий
рай, но столь полное счастье для смертных, наверное, - запретный плод, ибо,
вкусив его однажды, нам приходится потом оплакивать утраченное до конца
своих дней.
Первые испытания в совместной жизни обрушились на нас благодаря тетке.
Крайне тягостно было жить под самым носом у столь близкой родственницы,
которая не только не признавала нас, но изо всех сил упорно старалась нам
досадить и даже сколотить против нас целую партию в приходе; людей грубых и
невежественных всегда легко натравить против тех, кто выше их по своему
положению и в то же время беднее их. Все это вынудило мистера Беннета искать
случая поменяться местом с каким-нибудь викарием из другого прихода, а
вскоре после приезда священника он еще более утвердился в этом своем
намерении. Дело в том, что владелец прихода имел обыкновение проводить здесь
три месяца в году, оставляя за собой часть комнат приходского дома, который
был достаточно просторен для двух небольших семей, оказавшихся тогда под
одной крышей. Столовались мы вместе и поначалу льстили себя надеждой извлечь
из этого обстоятельства некоторую выгоду, так что мистер Беннет уже
раздумывал, не повременить ли ему с отъездом. Но эти золотые мечты быстро
развеялись: сколько ни старались мы угодить священнику, вскоре пришлось
убедиться, что это невозможно. Если сказать коротко, другого такого брюзги
свет не видывал. Из-за этого своего нрава он, несмотря на всю доброту и
благочестивость, был совершенно невыносим - и все его достоинства были тут
бессильны. Если завтрак не подавался точно в положенное время, если мясо
было переварено или чуть-чуть недоварено, одним словом, если что-нибудь хоть
самую малость было ему не по вкусу, этого было достаточно, чтобы он на целый
день погрузился в мрачное расположение духа: поэтому доброе настроение
посещало его весьма редко; ведь Фортуне, по-видимому, доставляет особое
удовольствие идти наперекор натурам, которым обычная человеческая жизнь с ее
многочисленными трудностями и неожиданными осложнениями совершенно не
соответствует.
Теперь мистер Беннет бесповоротно решил покинуть приход, и я желала
этого ничуть не меньше; однако, когда он попытался найти викария, который
согласился бы поменяться с ним местом, оказалось, что это намного труднее,
нежели он предполагал: нрав нашего священника был слишком хорошо известен
среди окрестного духовенства, и всех страшила мысль о той, чтобы проводить
хотя бы три месяца в году под его началом.
После долгих бесплодных поисков мистер Беннет счел за лучшее
перебраться в Лондон - это огромное торжище любых занятий, как церковных,
так и мирских. Этот план пришелся ему чрезвычайно по душе, и он решил без
дальнейших отлагательств расстаться со своим священником, что и сделал по
возможности наиболее деликатным образом; во время его прощальной проповеди
не было такого человека в церкви, который бы не прослезился, за исключением
немногих недоброжелателей, которым моей тетке, остававшейся по-прежнему
непреклонной, удалось внушить беспричинную ненависть к нам.
Первую ночь по прибытии в Лондон мы провели в той гостинице, у которой
высадились из почтовой кареты, а на следующий день рано утром муж отправился
по делам и вскоре возвратился с хорошими новостями: ему удалось узнать о
свободном месте викария; кроме того, он снял нам квартиру по соседству с
одним достойным вельможей, по его словам, его однокашником по колледжу;
далее он добавил, что располагает возможностью занять сумму, отказанную мне
по завещанию, и притом под весьма умеренные проценты.
Этому последнему обстоятельству я была особенно рада; мы уже разменяли
свою последнюю гинею, не говоря уже о том, что священник одолжил моему мужу
десять фунтов, чтобы он расплатился с должниками в приходе: крайняя
раздражительность соседствовала в нем с великодушием и другими прекрасными
качествами - и, узнав его поближе, я очень сокрушалась, (не только за себя,
но и за него самого) - уж очень он был неуживчивого нрава.
В тот же день мы покинули гостиницу и переехали в наше новое, для меня,
по словам мужа, безопасное жилище; затем он с полной уверенностью в успехе,
пошел хлопотать насчет денег, полагавшихся мне по завещанию.
Вернулся он, окрыленный успехом, поскольку человек, к которому он
обратился, изъявил согласие выплатить требуемую сумму авансом, как только
будут наведены необходимые справки и составлены соответствующие документы.
На это понадобилось, однако, так много времени, что за неимением
средств мы очутились в прямо-таки бедственном положении и нужде; мне
пришлось даже прибегнуть к самому тягостному средству - заложить одно из
моих платьев.
Мистер Беннет между тем нашел, наконец, место в одном из лондонских
приходов и, казалось, наши дела приняли благоприятный оборот, но вот однажды
утром он возвратился домой явно чем-то подавленный, бледный, как смерть, и
попросил меня раздобыть ему хотя бы каплю спиртного, поскольку почувствовал
неожиданно полный упадок сил.
Я ужасно перепугалась, но тотчас опрометью бросилась вниз и выпросила у
хозяйки немного рома; до того дня мистер Беннет к спиртному даже не
притрагивался. Придя в себя, он стал меня успокаивать и уверять, что
совершенно здоров, а причина его внезапной слабости - случившаяся с ним
неприятность, от которой он уже вполне оправился.
Он рассказал мне все, что с ним произошло. Дело в том, что мистер
Беннет постоянно откладывал свой визит к лорду, своему однокашнику по
университету, о котором я уже упоминала и с которым мы теперь жили по
соседству, дожидаясь того дня, когда он сумеет одеться подобающим такому
случаю образом. И вот теперь, купив себе новую рясу, шляпу и парик, он пошел
засвидетельствовать свое уважение старому знакомому, который в годы их
совместного учения не раз прибегал к его помощи, пользовался его услугами и
обещал в будущем воздать ему за это сторицей.
Мистер Беннет не без труда добился, чтобы его провели в переднюю
милорда. Здесь он прождал, или вернее сказать, протомился более часа, прежде
чем ему удалось увидеть милорда, да и произошло это благодаря чистой
случайности: муж остановил хозяина, когда тот направлялся к выходу, где его
ожидала карета. Памятуя об их прежней близости, мистер Беннет, не чинясь,
хотя и с подобающим почтением, подошел к нему с намерением поздороваться,
однако милорд, оборвав его на полуслове, высокомерно бросил ему, что не
имеет удовольствия быть с ним знакомым.
- Возможно ли, милорд, - поражение заметил мой муж, - чтобы вы так
быстро забыли своего старого знакомого Тома Беннета?
- Ах, так это вы, мистер Беннет? - протянул милорд без особого
воодушевления. - Вы уж извините мою забывчивость. Весьма рад вас видеть,
однако прошу меня простить, поскольку я сейчас чрезвычайно спешу.
С этими словами милорд повернулся и без дальнейших церемоний, даже не
пригласив зайти в другой раз, направился к выходу. Столь холодный прием со
стороны человека, к которому мой муж питал искренние дружеские чувства и от
которого у него было немало оснований ожидать не менее теплой ответной
привязанности, и поверг беднягу в уже описанное мной ужасное состояние.
Хотя этот случай не повлек за собой никаких существенных последствий, я
все же должна была упомянуть о нем, потому что из всех несчастий, когда-либо
выпавших на долю моего мужа, это событие потрясло его более всех других.
Едва ли есть надобность пускаться в рассуждения по этому поводу - тем более
перед такой хрупкой натурой, как вы, сударыня; увы, подобное поведение
встречается чуть не на каждом шагу и, тем не менее, нельзя не считать его
жестоким, низким и глубоко противным истинному благородству.
Стремясь помочь мужу избавиться от тягостных переживаний, вызванных
вероломством друга, я уговорила его ходить со мной в театр, что мы и делали
каждый вечер чуть не две недели кряду; он всерьез пристрастился к этому
развлечению и отнюдь не считал его неподобающим для служителя церкви; и то
сказать: было бы совсем неплохо, если бы у тех непреклонных особ, которые не
преминули бы осудить его за это, не водилось бы за душой куда более тяжких
прегрешений.
Целых три месяца мы жили, признаться, в свое удовольствие; быть может,
даже слишком в свое удовольствие, учитывая все наши обстоятельства; хотя
развлечения, которые мы себе позволяли и были самыми скромными, однако же
они ввели нас в немалые расходы. Если вы, сударыня, примете в соображение,
что место викария приносило мужу менее сорока фунтов в год, а также то, что
после уплаты долга священнику из прежнего прихода и еще моей тетке (с
присовокуплением судебных издержек, ибо она решила взыскать с меня деньги
посредством тяжбы), от полученной мной по завещанию суммы осталось меньше
семидесяти фунтов, то вы едва ли удивитесь тому, что расходы на развлечения,
одежду и повседневные нужды истощили почти всю нашу наличность.
Что и говорить, мы вели себя в ту пору довольно-таки неблагоразумно, и
вы, без сомнения, ожидаете от меня на сей счет каких-то оправданий, но мне,
право же, нечего вам возразить. Однако как раз в то время произошли два
события, которые заставили мистера Беннета не на шутку призадуматься:
во-первых, я вот-вот должна была родить, а во-вторых, мы получили письмо из
Оксфорда с требованием возвратить сорок фунтов, о которых я уже упоминала.
Ожидаемое прибавление семейства послужило для мужа предлогом, чтобы добиться
отсрочки платежа: он пообещал возвратить через два месяца половину долга и
Вскоре у меня родился сын, и хотя это событие должно было, в сущности,
еще более нас озаботить, мы были так этим счастливы, что едва ли когда
рождение богатого наследника вызывало большую радость: вот насколько мы были
беззаботны и как мало задумывались над теми неисчислимыми бедами и
несчастьями, на которые обрекли человеческое существо - и притом столь для
нас дорогое. Обычно крестины - в любой семье - день праздничного ликования,
однако, если бы мы хорошенько поразмыслили над участью несчастного младенца,
виновника торжества, как мало было бы тогда даже у самых восторженных и
жизнерадостных родителей поводов для веселья.
Хотя зрение наше было слишком слабым, чтобы заглянуть в будущее, однако
ради нашего ребенка мы не могли закрывать глаза на опасности, угрожавшие нам
непосредственно. По истечении двух месяцев Беннет получил второе письмо из
Оксфорда; написанное в чрезвычайно категорическом тоне, оно содержало угрозу
без всякого промедления вчинить иск. Мы были до крайности этим встревожены,
и мужу посоветовали во избежание ареста укрыться на время в границах
вольностей королевского двора.
А теперь, сударыня, я перехожу к тому событию, за которым последовали
все мои несчастья.
Тут миссис Беннет прервала свой рассказ, утерла слезы - и, извинившись
перед Амелией за то, что оставляет гостью одну, поспешно выбежала из
комнаты: ей необходимо было подкрепить свои силы лекарством, чтобы обрести
возможность рассказать то, о чем пойдет речь в следующей главе.
Продолжение истории миссис Беннет
Возвратясь к своей гостье и еще раз извинившись перед ней, миссис
Беннет продолжила свой рассказ:
- Мы съехали с нашей квартиры и поселились на втором этаже того самого
дома, где теперь живете вы: так нам посоветовала наша прежняя хозяйка,
хорошо знавшая владелицу нашего нового пристанища: достаточно сказать, что
мы все вместе ходили в театр. Мы не стали мешкать с переездом (воистину нас
вела злая судьба) и были весьма любезно приняты миссис Эллисон (как только
мой язык выговаривает это ненавистное имя?); радушие, впрочем, не мешало ей
в первые две недели нашего у нее пребывания являться утром каждого
понедельника за квартирной платой; так уж, судя по всему, повелось в этих
кварталах: ведь здесь живут преимущественно должники, а посему на доверие
тут рассчитывать не приходится.
Мистер Беннет, благодаря исключительной доброте своего приходского
священника, чрезвычайно ему сочувствовавшего, все же сохранил за собой место
викария, хотя и мог выполнять свои обязанности только по воскресеньям.
Однако ему приходилась по временам нанимать за свой счет человека, который
бы выполнял его обязанности во время богослужения по другим дням, так что мы
были крайне стеснены в средствах; между тем жалкие крохи, оставшиеся от
моего наследства, были уже почти истрачены, и мы с горечью предвидели, что
нас ожидают еще более тяжкие времена.
Представьте же, сколько отрадным должно было показаться бедному мистеру
Беннету поведение миссис Эллисон: когда он в очередной раз принес ей
квартирную плату, хозяйка с благосклонной улыбкой, заметила, что ему вовсе
незачем обременять себя такой пунктуальностью. И вообще, прибавила она, если
понедельник не слишком удобный день для расчетов, то деньги можно приносить,
когда ему заблагорассудится. "Сказать по правде, - продолжала миссис
Эллисон, - у меня никогда еще не бывало таких приятных жильцов; я убеждена,
мистер Беннет, что вы человек очень достойный и к тому же очень счастливый:
ведь у вас прелестнейшая жена и прелестнейший ребенок". Именно такими
словами, дорогая сударыня, ей угодно было воспользоваться; обращалась она со
мной с неизменным дружелюбием, - и поскольку я не могла усмотреть каких-либо
корыстных целей, скрывающихся за этими излияниями, то легко принимала их за
чистую монету.
В этом же доме проживал... ах, миссис Бут, кровь стынет у меня в жилах,
и то же самое почувствуете вы, услышав названное мой имя... Да, в этом доме
жил тогда милорд... да-да, тот самый, милорд, которого я впоследствии видела
в вашем обществе. Как уверяла меня миссис Эллисон, милорд будто бы был
совершенно очарован моим маленьким Чарли {7}. Насколько же я была глупа и
ослеплена собственной любовью, если вообразила, будто ребенок, которому не
исполнилось и трех месяцев, способен вызвать восторг у кого-нибудь еще кроме
родителей и тем более у человека молодого и легкомысленного! Но если я была
настолько глупа, чтобы обманываться на сей счет, то каким порочным должен
был быть негодяй, вовлекший меня в обман, прибегнувший к ухищрениям и
употребивший столько усилий, столько невероятных усилий, дабы уловить меня в
силки! Он старательно разыгрывал из себя заботливую няньку, носил моего
малыша на руках, баюкал его, целовал, уверял меня, что малютка - вылитый его
племянник, сын его любимой сестры, и наговорил о нем столько ласковых слов,
что хотя я и без того была без ума от своего мальчика и души в нем не чаяла,
однако милорд в своих безудержных похвалах его совершенствам явно превзошел
даже меня.
При мне, впрочем, милорд (возможно, приличия ради) не решался заходить
так далеко, как это делала в своих рассказах о нем миссис Эллисон. Увидя,
какое впечатление произвели на меня все его уловки, она при каждом удобном
случае расписывала мне его многочисленные добродетели и в особенности его
необычайную привязанность к детям сестры; не обошлось тут и без кое-каких
намеков, заронивших во мне наивные и совершенно беспочвенные надежды на то,
какой неожиданный оборот может приобрести его любовь к моему Чарли.
Когда с помощью этих приемов, на первый взгляд таких незатейливых, а на
самом деле изощреннейших, милорду удалось снискать с моей стороны уважение,
выходившее с моей стороны, по-видимому, за рамки обычного, он избрал
наивернейший способ укрепить мою приязнь к нему. Этот способ заключался в
изъявлении самой горячей симпатии к моему мужу; ведь по отношению ко мне
милорд, уверяю вас, никогда не преступал границ общепринятой почтительности
и, надеюсь, вы не сомневаетесь, что при малейшей допущенной им бестактности,
я тотчас бы испугалась и обратилась в бегство. Несчастная, я объясняла все
знаки внимания, какие милорд оказывал моему мужу достоинствами последнего, а
всю любовь, которую он изливал на моего сына, прелестью младенца,
безрассудно полагая, будто посторонние смотрят на них моими глазами и
чувствуют моим сердцем. Мне и в голову не приходило, что именно я сама была,
к несчастью, причиной столь исключительной доброты милорда и вместе с тем
предполагаемым вознаграждением за нее.
Однажды вечером, когда мы с миссис Эллисон сидели за чаем у камина в
комнате милорда (она всегда без малейшего стеснения позволяла себе в его
отсутствие такую вольность) и мой Чарли, которому минуло тогда уже полгода,
сидел у нее на коленях, совершенно случайно (так я тогда без тени сомнения
думала) в комнату вошел милорд. Я смутилась и хотела было уйти, однако
милорд сказал, что если он стал причиной беспокойства гостьи миссис Эллисон,
то скорее предпочтет удалиться сам. Склонив меня таким образом остаться,
милорд тотчас взял моего малыша на руки и стал поить его чаем с немалым
ущербом для своего богато расшитого наряда, ибо разодет он был необычайно
пышно и, надобно признать, был на редкость хорош собой. Поведение милорда в
тот вечер чрезвычайно возвысило его в моем мнении. Сердечность, любезный
нрав, снисходительность и прочие подкупающие свойства мнились мне и в той
нежности, которую он проявлял к моему ребенку, и в том, что он, казалось,
ничуть не дорожил своим роскошным нарядом, который так ему шел; право же,
более красивого и благородного мужчину я в жизни не встречала, хотя эти его
качества нисколько не влияли на мою к нему благосклонность.
Как раз в это время мой муж возвратился из церкви (дело было в
воскресенье), и милорд настоял на том, чтобы он к нам присоединился. Милорд
встретил мужа в высшей степени любезно, всячески подчеркивая уважение,
которым, по его словам, он проникся к мистеру Беннету, будучи наслышан от
миссис Эллисон о его достоинствах. Затем он упомянул о приходе,
несправедливо отнятом у мужа, о чем, как выяснилось, он узнал от той же
миссис Эллисон, и заявил, что, по его мнению, будет не так уж трудно
добиться восстановления справедливости при содействии епископа, с которым он
состоит в близкой дружбе и к которому не преминет незамедлительно
обратиться. Милорд решил заняться этим на следующий же день и пригласил нас
обоих к себе на обед, чтобы тогда же уведомить нас об успехе своего
ходатайства.
Далее милорд упросил мужа остаться с ним поужинать, словно меня при
этом вовсе и не было, однако миссис Эллисон дала понять, что нельзя
разлучать мужа с женой и что она останется вместе со мной. Столь приятному
предложению я не могла противиться и, выйдя ненадолго, чтобы уложить ребенка
в постель, вернулась; все вместе мы провели самый восхитительный вечер; было
не так-то легко решить, кого из нас двоих - мистера Беннета или меня -
больше очаровали милорд и миссис Эллисон; во всяком случае, поверите ли, мы
с мужем потом до утра не сомкнули глаз, обсуждая великодушие милорда и
чрезвычайную доброту и любезность миссис Эллисон.
На следующий день за обедом милорд уведомил нас о том, что уговорил
епископа написать письмо священнику того прихода, который предназначался
мистеру Беннету; он присовокупил также, что ему удалось вызвать у епископа
живейшее сочувствие к нашему делу и потому он нимало не сомневается в
успехе. Мы с мужем воспрянули духом, и после обеда мистер Беннет по просьбе
миссис Эллисон, поддержанной и милордом, рассказал им нашу историю со дня
нашего первого знакомства. Милорд, казалось, был явно взволнован некоторыми
трогательными сценами, и так как никто на свете неспособен был тоньше
чувствовать, чем мой муж, то никто не мог бы и лучше описать их. Когда
мистер Беннет кончил свой рассказ, милорд попросил прощения за то, что
намерен упомянуть об одном обстоятельстве, которое особенно его заботит,
поскольку именно оно нарушило безмятежное счастье, каким мы наслаждались на