Филдинг Г. Амелия

некоторое время с мистером Бутом в доме предварительного заключения
судебного пристава Бондема, любезно уведомившего своего арестанта, что тот
волен пользоваться любыми удобствами его заведения, как и все прочие
содержащиеся в нем джентльмены.
Бут полюбопытствовал, кто они такие.
- Один из них, сударь, - ответствовал Бондем, - весьма известный
сочинитель, или, как они его называют, писатель; он находится под арестом
вот уже пять недель по причине иска, предъявленного одним книготорговцем
примерно на одиннадцать фунтов; но он, однако же, надеется через день-другой
выйти на волю, потому что уже насочинял на сумму своего долга. Он сейчас
пишет не то для пяти, не то для шести книготорговцев сразу, и уж если как
следует возьмется за дело, то может иногда за один день заработать шиллингов
пятнадцать. У него, говорят, очень бойкое перо, но только он непрочь
побездельничать. В иные дни часов пять попишет - и баста, но иногда бывает,
сам тому свидетель, и больше шестнадцати кряду спины не разогнет.
- Вот как! - воскликнул Бут. - И каковы же плоды его трудов? Что именно
он сочиняет?
- Да что хотите, - ответил Бондем. - То за всякие там исторические
труды примется, что печатают отдельными выпусками {5}, или за всякие там
стихи да еще поэмы, - так, что ли, они у вас называются? А то еще новости
для всяких там ваших газет придумывает.
- Да, что и говорить, он и впрямь, я вижу, человек необыкновенный. Как
же ему удается, сидя здесь, узнавать новости?
- Так он их сам придумывает, точно так же, как и всякие там
парламентские речи для ваших журналов {6}. Он иногда их нам читает за
стаканом пунша. Можете мне поверить, у него это так ловко получается, что
все равно, как если бы ты сам присутствовал на заседании парламента... все
насчет свободы и всяких там прав и английского государственного устройства.
Что до меня, то я на сей счет помалкиваю, потому что вовсе не собираюсь
совать свою голову в петлю, но, поверьте, он ясно мне доказал, что все у нас
не так, как надо. Но что до меня, то я, конечно, всей душой за свободу.
- Но как же это согласуется с вашей должностью? - изумился Бут. - А я
считал, мой друг, что вы как раз тем и живете, что лишаете людей свободы.
- Так ведь тут совсем другое дело, - воскликнул пристав, - ведь я этим
занимаюсь волей закона; такие у меня обязанности. Как ни крути, а каждый
обязан платить свои долги, иначе всему бы пришел конец.
Тогда Бут попросил пристава высказать свое мнение касательно свободы,
на что тот после некоторого колебания воскликнул:
- О, это замечательная вещь, это превосходная вещь, как и наши
английские законы!
Бут позволил себе тогда заметить, что, насколько ему известно, согласно
прежним английским законам человека нельзя арестовать за долги, на что
пристав ответил, что тогда были, наверно, очень скверные времена; "да и в
самом деле, - продолжал он, - если человек не может на законном основании и
по справедливости арестовать другого за долги, то что может быть хуже этого?
И кроме того, сударь, вы, должно быть, ошибаетесь, потому что слыхано ли
такое дело? Разве английское государственное устройство это не есть свобода?
Так вот, и разве наше государственное устройство, если так можно
выразиться... и разве не благодаря нашему государственному устройству, то
есть, иначе говоря, благодаря закону и свободе и всякому такому прочему...
Увидя, что несчастный пристав совсем запутался в своих рассуждениях,
Бут, сжалившись над ним, заявил, что тот прекрасно растолковал ему суть
дела, и попросил рассказать ему о других джентльменах, его товарищах по
несчастью; в ответ на это Бондем сказал ему, что у одного из его арестантов
нет ни гроша за душой.
- Он, правда, называет себя джентльменом, - продолжал Бондем, - но,
верьте слову, ничего благородного я за ним не замечал. За всю неделю, что он
здесь у меня, он выпил вина не больше полбутылки. Если в ближайшие два дня
он не найдет поручителя, который внес бы за него залог, я спроважу его в
Ньюгейт; только вряд ли у него что получится; все считают, что он человек
конченый. Дела у него пошли вкривь и вкось, он понес большие убытки и
потерял все, а у него жена и семеро душ детей. На днях это семейство в
полном составе пожаловало сюда и давай все реветь, что было мочи. Такую
шайку нищих я, пожалуй, еще ни разу не видал; мне было даже как-то неловко
видеть такой сброд у себя в доме. Брайдуэлл - вот единственное подходящее
для них место. Во всяком случае, такому человеку, как вы, сударь, он, по
моему мнению, не компания. Но у меня тут есть еще один арестант: вот он,
смею думать, очень вам понравится. Вот уж кто действительно джентльмен так
джентльмен - в полном смысле этого слова. И деньги тратит, как подобает
истинному джентльмену. Он всего лишь три дня как угодил сюда, но, боюсь, что
долго здесь не задержится. Поговаривают, правда, будто он игрок, но какое,
собственно, мне, да и любому другому, до этого дело, если только человек
ведет себя как джентльмен? Я всегда предпочитаю судить о людях по
собственному впечатлению; так вот он, по моему мнению, может составить
компанию самым нашим знатным лордам, потому что прекрасно одет и денег у
него хоть отбавляй. Он угодил сюда не за долги, а по предписанию судьи за
оскорбление действием, потому что констэбли доставляют задержанных сюда.
Разглагольствования пристава были прерваны приходом стряпчего, которого
верный Аткинсон, не теряя даром ни минуты, разыскал и послал на помощь
своему попавшему в беду другу. Но прежде чем продолжить рассказ о капитане
Буте, мы возвратимся к несчастной Амелии, о дальнейших злоключениях которой,
если принять во внимание, при каких обстоятельствах мы ее оставили,
добросердечный читатель желает, возможно, узнать с таким же нетерпением.

ГЛАВА 3,

повествующая о несколько необычном поведении миссис Эллисон

Когда сержант ушел с намерением проводить миссис Эллисон к капитану,
миссис Аткинсон, как читатель, наверно, помнит, отправилась вместе с мужем,
чтобы привести к Амелии ее детей.
Увидя детей, Амелия, и без того встревоженная свалившейся на ее мужа
бедой, еще больше опечалилась.
- Господи милосердный, - воскликнула она, - что ожидает, что станется
теперь с этими несчастными, ни в чем не повинными малютками? И зачем только
я родила их на свет, если им суждены лишь несчастья и невзгоды?
С этими словами она изо всех сил прижала детей к груди и залилась
слезами.
В ответ на этот возглас отчаяния дети тоже тотчас расплакались.
Мальчик, который был постарше и отличался куда большей смышленостью, решил,
что отчаяние матери вызвано ее болезнью, о чем он слышал сегодня утром.
Узнав об опасениях ребенка, Амелия поспешила успокоить его, сказав, что
она вполне здорова; тогда малыш ответил, что он очень рад выздоровлению.
Амелия возразила ему на это, что она и раньше не чувствовала никакого
недомогания. И тут простодушное дитя воскликнуло:
- Как же тогда людям не стыдно так обманывать? Ведь высокий дядя
прибежал и сказал папе, будто вам сделалось очень плохо в лавке какой-то
миссис, и папа вскочил и бросился бежать так быстро, что я боялся, как бы он
не расшибся по дороге в лавку.
- Ах, негодяи, - воскликнула миссис Аткинсон, - вот, оказывается, на
какую хитрость они пустились, чтобы заманить в ловушку вашего мужа!
- Заманить в ловушку? - повторил ребенок. - Как, разве кто-то заманил
нашего папу в ловушку? Не может быть, чтобы этот нехороший лживый человек
мог заманить папу в ловушку.
Амелия попросила миссис Аткинсон как-нибудь успокоить детей: услышанное
надломило ее силы. Упав в кресло, она, уже не сдерживаясь более, дала волю
своему отчаянию, чрезмерному для ее слабого здоровья.
Я не в состоянии описать словами последовавшую затем сцену, а посему
мне остается только воззвать к сердцам читателей. Повиснув на шее матери,
дети тщетно пытались утешить ее, в то время как миссис Аткинсон столь же
безуспешно старалась успокоить их самих, шепча им, что все будет хорошо и
что их отец скоро вновь будет с ними.
В конце концов благодаря увещеваниям миссис Аткинсон, а отчасти из-за
тревоги о детях, но, возможно, более всего оттого, что слезы принесли ей
облегчение, к Амелии вновь в какой-то мере возвратилось самообладание.
После этой горестной сцены и вплоть до той минуты, когда в дверях
появилась вернувшаяся из арестного дома миссис Эллисон, ничего
заслуживающего внимания здесь больше не произошло, а излишне растягивать
сцены, рисующие человеческое горе, - задача для писателя чересчур тягостная;
к тому же только читатели самого мрачного нрава будут ему благодарны за его
труды.
Наконец, как мы уже сказали, появилась миссис Эллисон. Она вошла в
комнату с веселым выражением лица, в данных обстоятельствах едва ли
уместным. Усевшись в кресле, она сказала Амелии, что капитан чувствует себя
прекрасно, держится молодцом и настоятельно просит жену тоже не падать
духом.
- Полноте, сударыня, - продолжала миссис Эллисон, - зачем же так
отчаиваться? Надеюсь, нам вскоре удастся избавить вашего мужа от всех
затруднений. Он, правда, задолжал несколько больше, нежели я предполагала,
однако можно найти способ вызволить его оттуда. Нельзя, конечно, не
признать, что он вел себя несколько опрометчиво, когда, зная, чем это ему
грозит, позволил себе уйти за пределы вольностей двора. Но, что теперь об
этом толковать, - сделанного не поправишь. Конечно, послушайся он моего
совета, этого бы не произошло, но ведь мужчины, как известно, всегда с
норовом.
- Право же, это невыносимо! - воскликнула Амелия. - Можно ли спокойно
слушать, как лучшего в мире человека осуждают за любовь ко мне?
- Будь по-вашему, не стану больше его осуждать, - ответила миссис
Эллисон. - Уж поверьте, все, что я предлагаю, вызвано одним лишь желанием
помочь ему, и если вы сделаете ради этого столько же, то он недолго пробудет
под арестом.
- Если я сделаю столько же! - воскликнула Амелия. - Господи, да есть ли
на свете такое средство, к которому бы я...
- Так вот, к вашему сведению такое средство на свете существует, -
перебила ее миссис Эллисон, - и притом нисколько не затруднительное, и
все-таки даю голову на отсечение, что, когда я скажу, в чем оно состоит, вы
тотчас испугаетесь. Впрочем, вы ведь женщина достаточно рассудительная, так
что я сама не пойму, почему мне кажется, что вы именно так себя поведете;
ведь у вас, без сомнения, слишком много здравого смысла, чтобы воображать,
будто вы своими стенаниями вызволите мужа из тюрьмы. Вы ведь и так уже, я
вижу, почти выплакали свои глаза, а проку от этого пока что никакого. Между
тем вы могли бы добиться желаемого куда более приятным способом, нежели
жалобами и слезами.
- Что вы хотите сказать? - воскликнула Амелия. - Признаюсь, я не в
силах догадаться, что вы имеете в виду.
- Что ж, прежде чем узнаете, сударыня, - ответила миссис Эллисон, - я
считаю своим долгом уведомить вас, если это вам еще не известно, что сумма
предъявленных ко взысканию с капитана исков достигает почти пятисот фунтов.
Я бы охотно за него поручилась, но для таких денег одного моего
поручительства будет недостаточно. А посему, вам следует, сударыня,
хорошенько взвесить, насколько велика надежда, что вам удастся его оттуда
вытащить, если только, разумеется, вы не предпочитаете, как, возможно, и
поступили бы некоторые жены, чтобы он томился в тюрьме до конца своих дней.
При этих словах Амелия вновь залилась слезами, и весь ее облик
свидетельствовал об искреннем безутешном горе.
- Ну вот, полюбуйтесь, опять вы за свое! - воскликнула миссис Эллисон.
- Сударыня, пока вы предаетесь столь неумеренному горю, способны ли вы внять
голосу рассудка? Я знаю, что совершаю непростительную глупость, принимая так
близко к сердцу чужие дела. Мне также отлично известно, что я берусь за
крайне неблагодарное дело, но я так люблю вас, дорогая миссис Бут, что не в
силах видеть, как вы мучаетесь, и я вам помогу, если вы только послушаетесь
меня. Но, прошу вас, настройтесь на более спокойный лад, и я даю вам слово,
что в ближайшие два дня ваш муж будет на свободе. Послушайте, дитя мое,
постарайтесь только вести себя как подобает решительной женщине и, несмотря
на все случившееся, приходите вечером туда, куда вы обещали. Мне, по крайней
мере, известен человек, который может и жаждет вам услужить.
Последнюю фразу миссис Эллисон произнесла шепотом, чтобы миссис
Аткинсон, которая была в это время занята детьми, не могла ее услышать,
однако Амелия ответила ей громко:
- Где же это я, как вы уверяете, обещала сегодня быть?
- Нет, нет, если вы об этом забыли, - вскричала миссис Эллисон, - я
напомню вам об этом как-нибудь позже, а сейчас не возвратиться ли вам лучше
домой? Служанка уже, должно быть, приготовила обед - не пообедаете ли со
мной?
- Я и слушать не хочу ни о каких обедах, - воскликнула Амелия, - потому
что и так уже сыта по горло.
- Как вам угодно, - уступила миссис Эллисон, - но, дорогая моя,
позвольте мне хотя бы проводить вас домой. Мне бы не хотелось, - продолжала
она шепотом, - говорить с вами кое о каких вещах в присутствии посторонних.
- А у меня, сударыня, нет от этой женщины решительно никаких тайн, -
ответила Амелия. - Я всегда буду бесконечно ей обязана за те тайны, которые
она мне поверила.
- Сударыня, - промолвила миссис Эллисон, - я вовсе не собираюсь
препятствовать вашим обязательствам, напротив, я весьма рада тому, что вы
столь многим обязаны этой даме и от души желала бы, чтобы и все прочие точно
так же не забывали чем и кому они обязаны. Надеюсь, я не упустила не единой
возможности выказать миссис Бут свою обязательность, как не упускала ее и в
отношении других людей.
- Если под этими другими людьми вы, сударыня, имеете в виду меня, -
воскликнула миссис Аткинсон, - то, признаюсь, я искренне верю, что вы
намеревались обязать нас обеих услугой одного и того же свойства, и мне
приятно сознавать, что благодаря мне эта дама не так сильно вам обязана, как
я.
- Право, я что-то не могу взять в толк, сударыня, - вскричала миссис
Эллисон, - на что вы, собственно говоря, намекаете? Уж не вознамерились ли
вы, сударыня, в самом деле, меня оскорбить?
- Я вознамерилась, сударыня, если это только в моих силах, защитить
невинность и добродетель, - твердо сказала миссис Аткинсон. - Не сомневаюсь,
что только стремление любой ценой обречь их гибели могло побудить вас именно
сейчас напомнить миссис Бут о данном ею обещании.
- От кого другого, но от вас, сударыня, я уж никак не ожидала подобного
тона, - воскликнула миссис Аткинсон. - Да расскажи мне кто-нибудь другой о
такой неблагодарности, я бы никогда этому не поверила.
- А ваше бесстыдство, - продолжала миссис Аткинсон, - вообще
превосходит, мне кажется, всякое вероятие. Впрочем, стоит женщинам только
однажды отбросить свойственную их полу скромность, как их наглость уже не
знает преград.
- Вот уж никогда бы не поверила, - вскричала миссис Эллисон, - что
человеческая природа способна на такое. Неужели это говорит женщина, которую
я кормила, одевала, поддерживала? Да ведь если вы сейчас не нуждаетесь в
самом насущно необходимом, то единственно благодаря моей доброте и
заступничеству.
- Да, все это правда, - отозвалась миссис Аткинсон, - но ко всем этим
благодеяниям следует еще прибавить билет на маскарад. Могла ли я
представить, сударыня, что у вас хватит смелости в моем присутствии
уговаривать другую женщину пойти на свидание в то же самое место и с тем же
самым человеком? Впрочем, прошу прощения, вы не такая уж смелая, как можно
было подумать. Ведь вы все же старались, чтобы я ничего не узнала об этом
свидании, и ваш умысел стал мне известен лишь по счастливой случайности;
видимо, все же существуют ангелы-хранители, оберегающие невинность и
добродетель, хотя могу свидетельствовать - я на своем опыте убедилась, - что
они не всегда бывают так бдительны.
- Вы даже не стоите того, чтобы отвечать вам, - сказала миссис Эллисон,
- и я ни минуты не останусь больше в одной с вами комнате. Так что вам,
миссис Бут, придется сделать выбор: либо вы, сударыня, пойдете со мной, либо
предпочтете остаться в обществе этой особы.
- Ну, если так, сударыня, - ответила миссис Бут, - то мне нет
надобности слишком долго над этим размышлять, - я предпочитаю остаться
здесь.
Тогда, бросив на обеих женщин негодующий взгляд и произнеся краткую, но
изобилующую оскорбительными выпадами тираду по адресу миссис Аткинсон,
содержавшую, впрочем, и косвенные намеки на неблагодарность бедной Амелии,
миссис Эллисон устремилась прочь из этого дома и поспешила в свое обиталище
в таком душевном состоянии, в какое Фортуна никогда, я полагаю, не ввергает
человека невинного.
И в самом деле, любому читателю, который возьмет на себя труд сравнить
положение, в котором находились тогда Амелия и миссис Эллисон, станет
очевидно, как много у нищеты преимуществ по сравнению с пороком. Первую
судьба, казалось, преследовала со всей той злобой, на какую только способна.
Она подвергала Амелию самым мучительным испытаниям и в довершение всего
насильственно вырвала ее из объятий мужа - главной ее отрады; и тем не
менее, ее горе, сколь ни было оно мучительным, все же не терзало ее острой
болью, и многое служило ей при этом утешением. Как ни тяжело было положение
Амелии, оно все же не было совершенно безысходным, ибо едва ли какие-нибудь
жизненные обстоятельства можно счесть таковыми. Находчивость и трудолюбие,
удача и друзья нередко помогают выбраться из самых бедственных
обстоятельств, сменяя их благоденствием. Вот на это Амелия собственно и
уповала в жизни, а незапятнанная добродетель и невинность служили ей
надежнейшей порукой блаженства на небесах. Тогда как душа миссис Эллисон
была вся охвачена бешенством и смятением; гнев, месть, страх и гордыня,
словно разъяренные фурии, впились в ее мозг и терзали грудь разочарованием и
стыдом. Утрата доброго имени, обычно невозвратимая, - такова была грозившая
ей участь, а затем и неизбежное следствие этого - утрата друзей; все на этом
свете представлялось ей ужасным и безотрадным, а нескончаемые муки,
ожидавшие ее на том, довершали эту мрачную перспективу.
А посему, достойный мой читатель, утешайся тем, что, как бы скудно ни
дарила тебя судьба всякими благами, обладание самым ценным из них -
невинностью - всегда в твоей власти, и хотя Фортуна вольна обрушить на тебя
испытания, она не в силах без твоего на то согласия сделать тебя полностью и
безвозвратно несчастным.

ГЛАВА 4,

содержащая, помимо прочих материй, рассказ о примерном поведении
полковника Джеймса

Как только миссис Эллисон удалилась, миссис Аткинсон принялась было,
как только могла, утешать и успокаивать Амелию, но та сразу же ее прервала:
- Дорогая моя, если бы вы знали, как мне стыдно, что я позволила себе
так предаться своему горю, не подумав, чего это будет стоить вам.
Единственное, что может хоть немного оправдать меня, это неожиданность всего
случившегося; будь у меня время призвать на помощь всю свою решимость,
тогда, я надеюсь, вы увидели бы, что я гораздо более способна владеть собой.
Я знаю, сударыня, что вследствие своей непростительной несдержанности
повинна во многих прегрешениях. Во-первых, я прегрешила против воли и
желания Всевышнего, ибо все, что случается с людьми, происходит не иначе,
как с Его соизволения; во-вторых, сударыня, если только возможно усугубить
такую вину, я поступила против законов дружбы и приличия, свалив частично
бремя моего горя на ваши плечи, и, наконец, я согрешила против здравого
смысла, который должен был подсказать мне; что, вместо безвольных, горьких
жалоб на свои несчастья, следует собрать все свои душевные силы, чтобы
преодолеть их. Я потрясена собственным безрассудством; я решила оставить
детей под вашим присмотром и, не медля ни минуты, пойти к мужу. Ведь я могу
его утешить. Я могу ему помочь, могу облегчить его участь. Для меня больше
нет на свете ничего такого, что я сочла бы для себя непосильным.
Миссис Аткинсон отнеслась к словам приятельницы с полным пониманием и
одобрением, за вычетом того, что она сказала о себе, и в ее мнении об
Амелии, высказанном чрезвычайно учтиво, заключалась, на мой взгляд, немалая
доля истины; что же до решения Амелии тотчас отправиться к мужу, то миссис
Аткинсон попыталась ее отговорить и просила ее, по крайней мере, повременить
хотя бы до возвращения сержанта. Затем она напомнила Амелии, что уже пять
часов вечера, а между тем за весь день та выпила лишь стакан чая, а посему
миссис Аткинсон предложила приготовить ей на обед цыпленка или что-нибудь
другое, что ей более всего по вкусу.
Поблагодарив свою приятельницу, Амелия сказала, что миссис Аткинсон
может подать к столу все, что ей угодно, а она охотно составит ей компанию,
"но, если я ничего не буду есть, - продолжала она, - не подумайте ничего
дурного: причиной тому будет лишь отсутствие аппетита, потому что, поверьте,
мне сейчас все одинаково безразлично. Беспокоюсь я только о моих несчастных
малютках - ведь они не привыкли так долго поститься. Одному Богу известно,
какая участь им теперь уготована".
Призвав Амелию не терять надежды на лучшее, миссис Аткинсон велела
служанке позаботиться о детях.
В это время неожиданно явился лакей от миссис Джеймс, вручивший Амелии
записку от полковника, просившего капитана Бута и его жену пожаловать к ним
послезавтра на обед. Амелия была поначалу несколько этим смущена, но,
поразмыслив немного, отправила миссис Джеймс письмо, в котором кратко
сообщила ей обо всем случившемся.
А вскоре после этого честный сержант, который за весь этот день едва ли
присел отдохнуть, принес Амелии небольшое письмо от мужа, клятвенно ее
уверявшего, что он бодр и чувствует себя прекрасно; он настоятельно просит
ее лишь об одном - побольше заботиться о себе; если только она выполнит его
просьбу, тогда, он верит, настанет скоро день, когда они будут счастливы.
Бут намекал также, что надеется на помощь милорда, обещанием которой ему,
видимо, морочила голову миссис Эллисон, и эти последние строки отравили
Амелии всю радость от предыдущих.
Только было Амелия, сержант и его жена сели подкрепить свои силы
холодной закуской: дамы - холодным цыпленком, а сержант - двумя фунтами
холодной говядины, принесенной из ближайшей таверны, как раздался сильнейший
стук в дверь и в комнату вошел полковник Джеймс. После обычных при встрече
приветствий полковник сообщил Амелии, что ее письмо было принесено миссис
Джеймс в то время, когда они обедали, и как только жена показала письмо ему,
он тотчас встал из-за стола, попросил у гостей прощения и, наняв портшез,
направился сюда. Слова полковника были исполнены живейшего участия, он
умолял Амелию не тревожиться, ибо не пожалеет усилий, только бы помочь ее
мужу. В заключение он сказал, что его жена просила передать Амелии
приглашение переехать к ним, и стал самым настойчивым образом убеждать ее
согласиться.
Амелия от всей души поблагодарила полковника за участие и все его
любезные предложения, однако просила не настаивать на ее переезде к ним. Она
сослалась на то, что не может оставить детей, а равным образом не допускает
и мысли о том, чтобы своим переездом доставить им столько хлопот; и хотя
полковник всячески убеждал ее, что миссис Джеймс будет в такой же мере
чрезвычайно рада ее детям, как и ей самой, и даже стал ее умолять, но Амелия
упорно стояла на своем.
На самом деле Амелия так привязалась к миссис Аткинсон, что не могла и
подумать о том, чтобы лишиться ее общества и поддержки в такую трудную для
себя минуту, ни тем более предпочесть ей общество миссис Джеймс, к которой
она в последнее время испытывала немалую неприязнь.
Убедившись в тщетности своих попыток уговорить Амелию принять его
приглашение, полковник в конце концов перестал на этом настаивать. Тогда он
вынул банковый билет на сумму в пятьдесят фунтов со словами:
- Надеюсь, сударыня, вы меня не осудите, если я скажу, что ваш отказ
переехать в мой дом объясняю не обидой и гневом на меня, а неприязнью к моей
жене, которую, что и говорить, не назовешь самой милой из женщин (не всем
мужчинам, - прибавил он со вздохом, - везет так, как капитану Буту). А
посему, прошу вас, окажите мне честь, приняв этот пустяк; мой долг настоять
на этом, чтобы по возможности облегчить ваше пребывание здесь... Надеюсь,
сударыня, вы не откажете мне в таком счастье.
С этими словами он вложил банковый билет ей в руку, присовокупив, что
за честь дотронуться до нее стоит заплатить сумму в сто раз большую.
- Полковник Джеймс, - воскликнула Амелия, вся вспыхнув, - я право, не
знаю, как мне поступить и что мне сказать вам, настолько я смущена вашей
добротой. Могу ли я, зная, сколь многим мистер Бут уже обязан вашему
великодушию, согласиться с тем, чтобы вы увеличивали новыми благодеяниями
тот долг, который мы и без того никогда не сумеем возместить?
Полковник тут же ее прервал, сказав, что она заблуждается относительно
того, кто из них кому обязан, потому что если дарить высочайшее счастье -
это значит обязывать, то тогда именно он обязан ей за согласие принять его
помощь.
- И поверьте, сударыня, - продолжал он, - если эта ничтожная сумма или
даже значительно большая хоть сколько-нибудь облегчит ваше положение, я