Степанов А.. Число и культура

   Ситуация принадлежности отдельных регионов, даже стран сразу двум или нескольким большим системам имеет множество прецедентов. Так, В.Л.Цымбурский, анализируя балтийско-черноморскую систему (БЧС) ХVI – ХVIII вв., – кстати, также четырехсоставную, о чем, впрочем, ниже, – констатировал подобное положение, скажем, Швеции, входившей, с одной стороны, в упомянутую БЧС, а с другой – в Западную Европу ^{[369, c. 60]}. Подобной "расщепленной" принадлежностью отличалась и Турция. В.Л.Цымбурский употребляет для описания подобных ситуаций топологический термин склейки систем ^{[там же, с. 64]}. Так же обстояло дело с Чечней в СНГ (наложение территории РФ на кавказский ансамбль) или с Северной Ирландией (соуправление Великобритании и Ирландии). Что может препятствовать утверждению похожей схемы в случае с Калининградской областью?
   Разве противоречит интересам России иметь своего "агента" в балтийском ансамбле и через его посредство – в Европе? Чем выше заинтересованность прибалтов и европейцев в Калининградском анклаве, тем прочнее они завязаны на Москву. Конечно, трудно представить, что у балтийского ансамбля есть шанс принять облик кватерниона в случае роста напряженности отношений между Россией и НАТО при одновременном принятии стран Балтии в состав НАТО. Калининградская область тогда превращается в бастион, и плодотворное взаимодействие поверх "фронтовых" границ становится практически невозможным.(40) При этом членство в Евросоюзе, с которым у России складываются позитивные отношения, практически ничему не препятствует.(41) В любом случае судьбы ансамбля завязаны на "большую политику": зависят от нее и оказывают обратное влияние.
   С учетом сделанных поправок оправданно говорить о четырехчастном Балтийском ансамбле, состоящем из Латвии, Литвы, Эстонии и Калининградской области (3 + 1) – вне зависимости от того, произойдет отделение последней от России или нет.
   Не охваченным дискурсом пока остался центр Европы, южную часть которого занимают государства бывшей Югославии, а северную – германоязычные страны.
   С 1945 г. Социалистическая Федеративная Республика Югославия(42) состояла из шести союзных республик: Сербии, Хорватии, Словении, Македонии, Черногории и Боснии и Герцеговины. Падение коммунистического режима на рубеже 1980 – 90-х гг. сопровождалось распадом страны. При этом Сербия и Черногория остались в рамках одного государства, сохранившего прежнее собирательное название – Югославия, тогда как всеми другими объявлен суверенитет. Запомним этот наличествующий на данный момент результат – существование пяти конструктивных элементов: Югославии, Хорватии, Македонии, Боснии и Герцеговины, а также Словении.
   Земли перечисленных государств с VI – VII вв. заселены славянами. Сербы, хорваты, черногорцы и боснийцы-мусульмане говорят на одном языке – сербскохорватском (хорватскосербском), а у двух географических полюсов бывшей Югославии – юго-восточного, Македонии, и северо-западного, Словении, – свои языки, принадлежащие той же лингвистической группе. Единое государство объединяло названные народы и до 1945 г.: с 1918 г. они входят в Королевство сербов, хорватов и словенцев, с 1929 г. – в Югославию (часть заселенных словенцами земель, впрочем, оставалась у Австрии, другая часть в 1918 – 47 гг. – у Италии). Совокупность географических, этнолингвистических и исторических фактов позволяет констатировать определенное единство всего региона, но все же исторические пути его разных частей не полностью повторяют друг друга.
   Обратим внимание на две доминанты, каждая из которых оставила глубокий след в национальном сознании и самоидентификации и в других, уже рассмотренных региональных ансамблях Европы: юго-восточном (Румыния, Болгария, Греция, Кипр) и Вышеградском (Венгрия, Чехия, Польша, Словакия). А именно: народы первого из них пережили турецкое иго, за спиной второго – опыт пребывания в Австрийской империи. Для бывшей Югославии значимы оба фактора.
   В 1389 г., после поражения сербско-боснийских войск на Косовом Поле, Сербия попадает в вассальную зависимость от Османской империи, с 1459 г. – включена в ее состав. В 1463 г. та же участь постигает значительную часть Боснии, а в 1482 г. – Герцеговину. На Черногорию тень легла с 1499 г. Однако Словения с начала ХVI в. – под эгидой австрийских Габсбургов. Хорватия, согласно данному критерию, занимает промежуточное положение. В 1102 г. она входит в Венгерское королевство (сохраняя внутреннее самоуправление), с 1526 г. – под Габсбургами. При этом с конца ХVI в. до начала ХVIII б? льшая часть ее территории побывала во власти Османской империи. До сих пор сербы, македонцы, черногорцы, боснийцы, окончательно добившиеся свободы лишь в последней четверти ХIХ в., хранят память о турецком владычестве. Словенцы, соответственно, не сбрасывают со счетов габсбургское прошлое, продолжавшееся до 1918 г. Хорваты помнят о том и о другом. Такие факторы нельзя не учитывать при изучении положения дел в регионе, где сегодня история вновь ожила, при анализе настоящего новых независимых государств и их перспектив.
   Упомянем и о конфессиональной окраске. Нынешняя Югославия (Сербия с Черногорией) и Македония преимущественно православны, большинство населения Словении и Хорватии исповедует католичество, в Боснии и Герцеговине проживают православные сербы, католики-хорваты и соизмеримая с ними по численности мусульманская община. Согласно религиозному признаку, сквозь регион пролегает культурный фронт между Западным Римом и Византией, не считая исторически более позднего исламского анклава. Как и во всех постсоциалистических государствах – в качестве реакции на десятилетия засилья интернационалистской атеистической идеологии – общественно-психологическое и политическое значение национальной и религиозной принадлежности возрастает.
   На фоне соседнего, юго-восточного ансамбля (Румыния, Болгария, Греция, Кипр), культурная идентичность которого опирается на общую веру, православие, но этнически разнородного, югославский ансамбль демонстрирует обратную картину: этнолингвистическая однородность и конфессиональная гетерогенность. В таком контексте едва ли возможно считать случайностями как объединение южнославянских народов в одно государство в 1918 г., так и его распад в 1991. Впрочем, воздержимся от чрезмерной деталировки, нас по-прежнему занимает лишь один, весьма специальный аспект.
   Взоры всех новых независимых государств после крушения коммунистических режимов с надеждой обращаются в сторону Запада, особенно его наиболее развитых представителей. Миллионы югославских рабочих еще ранее побывали на заработках в ФРГ (ныне в ФРГ проживает 850 тыс. югославов ^[81]), немецкая марка до сих пор имеет широкое хождение в регионе в качестве эталонного платежного средства. Поэтому обозреватели не без оснований фиксируют "вторую волну германизации" – после упоминавшейся первой, австрийской.
   Все страны региона сталкиваются с острыми экономическими проблемами, обязанными как характеристически "южному" (плюс "восточному") типу хозяйства, так и социалистическому наследству. Перед всеми стоят задачи ускоренной модернизации. Ансамбль, кроме того, отличается высоким конфликтным потенциалом. Война в Боснии, Сербии с Хорватией, события в Косово не покидали телеэкранов и газет всего мира. У Македонии возникает спор с Грецией по поводу собственного названия, и, поскольку на территории Македонии компактно проживает крупная община албанцев, не равнодушная к идеям Армии Освобождения Косово (АОК) и, возможно, планам строительства "Великой Албании", угроза межнациональных столкновений существует и здесь. Лишь одной стране бывшей Югославии удалось продемонстрировать надежный иммунитет к насильственным методам решения возникающих вопросов – Словении. Ее стычка с армией Сербии продлилась всего неделю, после чего (сербов в Словении практически нет, отсутствуют общие границы и словенцы показали свое единодушие) не возникает ни поводов, ни причин для новых конфликтов. В Словении осуществляются наиболее успешные экономические и демократические реформы, это государство – в первых рядах на вступление в ЕС и НАТО ^[232].
   По совокупности параметров современная Словения занимает очевидно отличительное положение по сравнению с остальными четырьмя странами субрегиона. Но, по всей видимости, было бы опрометчиво применять к этому случаю знакомую схему "четыре и остальные": Словения явно не "остальная", чему препятствуют ее позиция и значение. На время оставим Югославский ансамбль на нынешней дискурсивной ступени, т.е. с номинальным наличием пятиконституирующих элементов: Югославии, Хорватии, Македонии, Боснии и Герцеговины, а также ускоренно выпадающей из общего фона Словении, – и обратим взгляд на их северных соседей.
   Здесь расположены высокоразвитые ФРГ, Австрия, Швейцария и Лихтенштейн, т.е. германоязычные страны.(43) Этот ансамбль – кватернион? – Такая гипотеза малоправдоподобна: крошечный Лихтенштейн с населением в 26 тыс. чел. (1982) едва ли вправе претендовать на самостоятельную конституирующую позицию. Напомним, что в аналогичном случае, разбирая романский ансамбль, мы отнесли к основным конструктивным единицам лишь Италию, Францию, Испанию и Португалию, а Монако, Андорру и Сан-Марино поместили в более скромную ячейку "остальных". Так что пока в нашем распоряжении тройка, а не четверка.
   Если в экономической сфере у рассматриваемого ансамбля отсутствуют патологии – все его участники стоят в авангарде мирового развития, то в политической – ситуация не безоблачна. Вплоть до недавнего времени ФРГ была лишена возможности проводить полностью независимую внешнюю политику, без оглядок на старших партнеров по НАТО, отчего к ней, как и к Японии, применялся эпитет "экономический гигант, но политический карлик". В последнее десятилетие положение быстро меняется, "ФРГ играет во все более самостоятельную игру", центр тяжести ее политики все больше смещается к энергичной защите собственных интересов, а не "абстрактных общих интересов западного лагеря в целом" ^[114].
   Послевоенная Австрия – с тех пор, как в 1955 г. восстановлена ее независимость, – нейтральное государство: бывшие союзники СССР, США, Великобритания, Франция служили гарантами нейтралитета, закрепленного и в Конституции страны. Поэтому Австрия последовательно воздерживалась от вступления в НАТО и ЕС (во все его предварительные варианты: Европейское объединение угля и стали, ЕЭС). Теперь лед сломан, уже несколько лет Австрия является членом ЕС, в национальных масс-медиа дискутируется вопрос о подключении к НАТО.
   Традиции швейцарского нейтралитета еще глубже. Венский конгресс 1814-15 гг., установив близкие к современным границы Швейцарии, гарантировал ей "вечный нейтралитет". Страна не принимала участия ни в одной из мировых войн, до сих пор воздерживается даже от членства в ООН. Занятая Швейцарией историческая позиция позволила ей не только на протяжении почти двух веков избегать военных действий на собственной территории, но и извлекать полновесные экономические дивиденды из своего общепризнанного положения. Поэтому сейчас, когда в Европе по пальцам перечесть те страны, которые не стали членами ЕС или не выразили намерения вступить в него, Швейцария переживает мучительные колебания. На нее, во-первых, оказывают согласованное давление круги авторитетных европейских политиков, ее искушают участием в выгодных общеевропейских проектах (например, прокладкой через ее территорию трансъевропейской автомагистрали). Во-вторых, остаться одной, когда все кругом объединяются, по-прежнему пребывать на ступени национальной, а не общеблоковой, экономики, когда консолидация охватывает политическую и экономическую сферы и транснациональные экономические гиганты диктуют все более жесткие правила игры – над своим будущим в такой ситуации, согласитесь, стоит задуматься. Масла в огонь подлил и недавний бойкот швейцарских банков со стороны ряда штатов США, ставший очередным драматическим эпизодом борьбы за первенство в мировых финансах и доказавший уязвимость одинокой Швейцарии ^[1]. В стране зреет общественное мнение, раздаются громкие голоса о необходимости вступления в ЕС. Адептам традиционной Швейцарии приходится уходить в практически безнадежную оборону, и, например, такой заслуженный швейцарский экономист как В.Футтеркнехт ^[423]вынужден переходить на повышенные интонации и полунормативную лексику,(44) отстаивая то, во что горячо верит: Швейцария во что бы то ни стало должна оставаться внеблоковой и нейтральной. На наш взгляд, не требуется пророческой прозорливости для прогноза: лед будет сломан и в этом случае.(45)
   Политико-идеологические проблемы германского ансамбля обусловлены не только упомянутыми нейтралитетами, но и известными историческими коллизиями. С одной стороны, на протяжении веков эти территории были объединены в рамках Священной Римской империи (с конца ХV в. – Священной Римской империи германской нации). Но каково отношение к ней современного местного населения? Если значение исторических противоречий между Австрией и Пруссией в борьбе за лидерство в империи (см., напр., ^[436]) для современных австрийцев и немцев едва ли стоит преувеличивать, то в самосознании швейцарцев факт обретения независимости от империи (фактической – с 1499 г., а по Вестфальскому миру 1648 – международно признанной) до сих пор – предмет гордости. Не стоит сбрасывать со счетов и последующий негативный опыт региона, когда гитлеровская Германия, злоупотребив памятью о Священной Римской империи, бросила тень на ее восприятие со стороны даже нынешних немцев, австрийцев. Поэтому древо единства германского ареала, обладающее глубокими историческими корнями, встречается с препятствиями естественного роста.
   Такие конспективно обрисованные проблемы обычно именуются в специальной литературе кризисом идентичности. Подобный кризис в послевоенные полвека переживала Германия, самое крупное звено немецкого региона. Тем же термином можно воспользоваться для описания ситуации в ансамбле в целом, которому было непросто прийти к осознанию общности интересов, необходимости их последовательного отстаивания, непросто настроить общественное мнение составных единиц (прежде всего ФРГ, Австрии, Швейцарии) на фактическую, пусть и непродекларированную, интеграцию и политическую активность. Но все же мы уверенно говорим о складывающемся региональном ансамбле – апеллируя к географической и культурно-языковой общности, как минимум к полувеку безусловно-демократической традиции, к высоким экономическим достижениям трех стран.
   Названные проблемы германского ансамбля либо решаются, либо будут решены в обозримый период, но пока речь шла о трехего основных участниках, а не четырех. То самое исключение из правил, возможность возникновения которого ранее допускалась? – Навряд ли. Общий мировой и сквозной европейский принцип формообразования, если и способен допускать вариации, исключения, то их естественнее ожидать там, где это не столь уж и важно, на экономической и/или политической периферии, в "медвежьем углу", но не в самом сердце такого значимого для всего мира образования как ЕС. И значит, вероятность появления конструктивного четвертого элемента в настоящем случае достаточно, по всей видимости, высока. Здесь уместно возвратиться к бывшей Югославии.
   Как мы помним, одно из пяти новых независимых государств, Словения, оказалось в южной системе, так сказать, выпадающим звеном, почти "белой вороной": доказанный иммунитет к силовым методам решения вопросов, успешные экономические и политические реформы, твердая заявка на вступление в ЕС и НАТО, благожелательно встреченная данными организациями. Если учесть, что эта самая западная часть бывшей Югославии с начала ХVI в. по 1918 г., в период владычества Австрии, уже побывала в ареале германского мира, подверглась его формирующему влиянию, что она исповедует одну из западных разновидностей христианства, а не восточную и не ислам,(46) что она – вместе с остальными республиками – испытала "вторую волну" германского влияния, то не лишено резонов допущение, что Словения в состоянии перейти из состава югославского регионального ансамбля в ансамбль германский. Ведь в первом из них – один на глазах превращающийся в инородный "лишний" элемент, во втором, напротив, – недостающий. Воспользовавшись физической аналогией, мы сказали бы об отрицательно и положительно заряженных "ионах" и о захвате одним у другого избыточного "электрона", если бы слово "захват" не ассоциировалось в политике с насилием. В настоящем же случае подавляющее большинство населения и руководства Словении выражает недвусмысленную волю вступить в ЕС и завязать теснейшие связи с его самыми развитыми членами.
   Европейские перспективы Словении представляются даже более благоприятными, чем у ряда других, ранее состоявшихся членов ЕС. Скажем, Греция и Португалия, уже два десятилетия входящие в Союз и одни из самых активных экономических акцепторов, до сих пор остаются во многом "проблемными". Польша, Чехия, Венгрия, оказавшиеся в "первой очереди" на прием в НАТО и ЕС, образуют вместе со Словакией свой собственный ансамбль, страдающий как целое генетическими болезнями недавнего социализма и своего восточного, "полупериферийного" экономического положения.(47) У Словении же возникает исторический шанс оказаться в германском ансамбле, все остальные участники которого – элита европейской и мировой экономики. То есть, наряду с преимуществами членства в ЕС, Словения вправе рассчитывать на плоды той менее формальной, зато "особой" близости ("entente cordiale"), которая устанавливается в рамках ансамблей. Разве не лестно для Словении сесть за один стол с такими партнерами? Разве не вспыхивает в словенских душах надежда, что и их страна, как новый союзник, вскоре взойдет на ту же ступень, которую занимают ФРГ, Австрия и Швейцария? Со своей стороны, германский ансамбль не менее заинтересован в "расширении", в обретении, как и у всех, логически и имагинативно необходимого четвертого звена.(48) Попутно с ансамбля снимается печать исключительно национальнойинтеграции, до сих пор вселяющей некоторые подозрения со стороны чутких соседей, да и самих демократически настроенных немцев, австрийцев, швейцарцев.
   В связи со сказанным естественно предположить, что в ближайшей перспективе Словении предстоит быть "втянутой" в складывающийся германский ансамбль, тривиальным следствием чего станет кватерниорность строения как югославского, так и германского ансамблей. В контексте происходящего нелишне напомнить о давнем предупреждении К.Юнга: если сознание упорно не принимает во внимание опыт архетипов, архетипические образы могут самым катастрофическим образом вторгаться в реальность (а в ряду архетипов он числил и четверичные формы). Мы, со своей стороны, обращаем внимание не только на коллективно-психологический аспект, но и на рациональный, хотя и бессознательно-рациональный.
   Насколько четко отрефлектированы такие моменты, движущие мотивы и импульсы западным обществом и политиками? Создается впечатление, что пока ощущается скорее общее "направление ветра", чем достигнуто четкое понимание "от и до". С одной стороны, ФРГ в числе первых (иные из аналитиков утверждают: "поспешно") официально признала распад СФРЮ, новые независимые государства, справедливо заметив в этих событиях шанс для себя и для новой архитектуры Европы.(49) С другой стороны, поскольку и у Хорватии, наряду со Словенией, как представителя западной ветви христианства, бывшего владения Австрии, существуют определенные исторические основания – без задержки конвертирующиеся в современных условиях во вспышку надежд – на особую близость к германскому миру, то вполне ли определилась ФРГ с выбором, на какую из двух карт ей ставить? Если согласиться с тем, что в центре Европы действуют те же политические формообразующие начала, что и повсюду, т.е. кватерниорные, то обе карты сразу не могут стать выигрышными для германского ансамбля. Последнему "для полноты" не достает одного элемента, в югославском ансамбле "лишний" тоже один. Неопределенность, отсутствие решительной однозначности выбора со стороны самого влиятельного представителя германского ансамбля с такой точки зрения – политическая ошибка (впрочем, пока писался этот текст, "ошибка", похоже, на ходу исправлялась: правительство Туджмана все чаще подвергалось критике за свои настоящие и недавние (во время войны) действия, т.е. Запад и, что важнее всего, Германия отказывались от чрезмерного и "необусловленного" заигрывания с хорватским режимом – пусть главным образом и из опасения скомпрометировать себя, а не исходя из "политической алгебры", которая здесь предлагается ).(50) Кватерниорный югославский ансамбль – теперь мы можем манифестировать его достаточно твердо: Югославия, Хорватия, Македония, Босния и Герцеговина,М = 4, – как субсистема Европы, не менее правомочен, чем остальные. Здесь действуют такие же могучие формообразующие силы .(51)
   Попутно можно отметить, что нынешняя Союзная Республика Югославия состоит из Сербиии Черногории(вероисповедание – православие), однако в Сербии вплоть до недавнего времени существовали две автономии: северная Воеводина,на территории которой компактно проживает венгерское меньшинство (католическое), и на юге – край Косово, населенный преимущественно албанцами-мусульманами. Бывшие автономии заявляют о себе и в новых условиях, итого М = 4. Читатель самостоятельно определит, какая из названных единиц занимает обособленное положение и ответственна за членение согласно принципу 3 + 1.
   Воздержимся от перечисления тех многочисленных ошибок, которые сделаны и, вероятно, еще будут сделаны как видными западными политиками, так и представителями бывшей Югославии – это увело бы в сторону от обсуждаемой темы. Заметим лишь, что упомянутые "ошибки" в известном смысле неизбежны – ведь речь идет об исторических процессах (формирование политических симплексов), регулируемых, как не раз говорилось, хотя и вполне рациональными, но бессознательнымимеханизмами. В чем еще проявлять себя фактору бессознательности, как не в неопределенности, заблуждениях, ошибках? Политики, как корпорация, оказываются их главным проводником. Уместно напомнить и о давнем историческом опыте – как ведущие русские, европейские и американские политики дружно попадали пальцем в небо в период Гражданской войны в России при обращении с тогдашним четвертым политическим типом, большевиками.(52) Современная русская политическая элита, мягко говоря, не лучше, чем западная, справляется с ориентацией в тех проблемах, которые принадлежат ее компетенции. Со временем все займет свое место. Подведем итоги последнего пассажа.
   В центре Европы на глазах складываются два региональных ансамбля, каждый из которых обладает кватерниорным строением. Югославский ансамбль: Югославия, Хорватия, Македония, Босния и Герцеговина. Германский ансамбль: ФРГ, Австрия, Швейцария и Словения (плюс крошечный Лихтенштейн на правах "остальных").
   Специально для любителей обертонов можно отметить, что в обоих случаях наблюдается та разновидность кватерниона (М = 4), которая отличается ощутимо "обособленным" семантическим статусом одного из элементов и подпадает под формулу 3 + 1. На фоне трех немецкоязычных, давно демократических, высокоразвитых государств выделяется славянская, постсоциалистическая, менее развитая Словения. По критерию размеров усматривается списочно иное, но структурно сходное членение. Население Австрии, по данным 1984 г., составляет 7,6 млн. чел., Швейцарии – 6,4 млн. (1983), Словении " 1,9 млн. (1981), тогда как в объединенной Германии проживает 76,0 млн. (1984 г.). Демографический, как, впрочем, и экономический, факторы свидетельствуют об отчетливо выделенном, доминантном положении Германии (что, конечно, не означает в современных условиях утраты оставшейся тройкой политического голоса в общих делах).
   В югославском ансамбле лишь в Боснии и Герцеговине проживает равноценная с другими мусульманская община. Кстати, ситуация взаимодействия в Боснии трех политизированных этноконфессиональных групп: православной сербской, католической хорватской и мусульманской, – описывается (см. раздел 1.4.1) значением n = 3, ведущим, согласно теории, к кватерниорности (М = 4) системы в целом. В этом смысле можно сказать, что Боснии принадлежит роль "сердца" ансамбля, от нее исходит его логически-структурирующая сила, здесь – "в Сараево" – хранятся ключи ко всему региону. Специфически конфессиональный оттенок конституирующего отношения n = 3 – причем, отношения между двумя наиболее консервативными ветвями христианства (православием и католичеством) и еще более традиционалистским исламом – отбрасывает тень на характер всего ансамблевого кватерниона, в котором будто "навеки" запечатлены самые глубокие, "сакраментальные" проблемы, наследие тех времен, когда сталкивались Константинополь и Рим, когда христианская Европа и исламский Восток выясняли "кто прав". В данном месте драма столкновения цивилизаций будто застыла, протягивая руки к современности. Четвертый элемент и в настоящем случае отличается "девиантностью" и даже брутальностью. Но на этом анализ структуры Европы не завершен.