по часамчувствовал изменение политической обстановки и вносил соответствующие коррективы.
   «Старик меняет пространство на время», – выражал формулу Брестского мира персонаж романа Кестлера «Слепящая тьма». «Выиграть время», – объясняли пропагандисты основную задачу пакта Молотова-Риббентропа. А разве не был аналогичной уступкой экономического и идеологического пространства, до того полностью занятого большевиками, переход к нэпу? (Сохранялись стратегические командные высоты», а на прочую экономическую территорию допускались «капиталистические враги», нэпманы. Маневры едва не кутузовские). Однако выигрывая время, они затем отыгрывали и подминали под себя пространство.
 
 
 
   Завершить настоящую статью мне представляется важным, однако, на несколько другой ноте. В отношениях традиционализма и авангардизма, в том числе в политической сфере, различима оппозиция гармонического, гуманистического сознания с эсхатологическим, пограничным. Не только отдельному человеку, но и обществу в целом в обычном состоянии не дано постичь тайну своего рождения и смерти. Для этого нужно некое откровение. Таким откровением стала социалистическая революция, знаменующая собой смерть старого и рождение нового мира.
   Феномен авангарда – как в политике, так и в других областях познания и деятельности, – расширяя рамки прежних представлений, отличается от традиционного мышления тем, что проникает в пограничные, крайние состояния бытия, о которых не дано знать в обыкновенной жизни. Здесь активизируются и архаически глубокие, и концептуально высокие уровни сознания. Исторически авангардное мышление всходило на фоне разложения прежней, «классической гармонии». Интенсивное изменение условий жизни, стремительный распад многих традиционных социально-психических комплексов, образование новых нарушили былую уравновешенность отношений человека и мира. Разрежение, вакуум в одних областях общественного сознания и нагнетание давления в других вызывали «ветер перемен», порой перераставший в бурю. Культурно-историческая энергия, эксцентричность авангарда вызваны эксцентричностью же окружающей реальности.
   В каких отношениях находятся между собой традиционное и авангардное мышление? Новая физика осветила движение со скоростями, близкими к предельным, поведение макро- и микрообъектов. При этом ньютоновская физика удержала свои позиции в области «срединного», соразмерного рядовому человеку опыта, естественного здравого смысла, утратив при этом, однако, статус универсальной. Подобным же образом литературный, художественный авангард «не закрыл» искусство классическое, хотя на ранних стадиях и выдвигались лозунги вроде «Пушкина – с парохода современности». Сложнее дело обстояло с политическим авангардом, которому удался широкомасштабный и длительный отрыв от традиционных политических реалий.
   Раскрытие загадок пограничных областей бытия связано для человека и общества с яркими, необычными переживаниями и со значительным риском. Вторжение в эти области можно сравнить с интереснейшим и опасным экспериментом. Все последствия глобального исторического эксперимента и связанных с ним угроз советское общество испытало на себе. Заметные параноидальные, шизофренические и истерические черты массовой психологии XX в. неоспоримы, так же как ее тревожность, подвижность, стремление к новому. Но, несмотря ни на что, взвешенная оценка все же далека от чрезмерно осторожной, обывательской или обскурантистской реакции на авангард, в том числе политический. Если полностью присоединиться к осторожным, тогда уменьшится разнообразие мира, будет сделан шаг к унификации, т. е. произойдет именно то, чего большевики добивались внутри советского общества и культуры. Несмотря на все внутренние антиномии и неотъемлемые угрозы коммунизма, полный отказ от него означал бы обеднение политического генофонда, а значит и гарантию проигрыша. Хотя нужда в соответствующих мерах безопасности и очень остра, «закрыть» авангардистское сознание, одновременно отказавшись от его несомненных достижений и потенций, морально безответственно и практически невозможно. Это означало бы отрезать человечество от еще ненайденных источников жизни, сделать его беспомощным перед угрозой вероятных катаклизмов. Вдобавок, это означало бы не искупить, а обессмыслить все принесенные на прежнем пути жертвы – именно не искупить. Значит путь к общественному здоровью лежит не через отказ от знания пограничных ситуаций, а через достижение более широкой, чем прежняя, – «новой гармонии». И одновременно через определение места любых авангардистских тенденций, в том числе политических, как явлений хотя и необходимых, но крайних. Роль «золотой середины» должна быть возвращена традиционным – соразмерным человеку, его здравому смыслу и естественным потребностям – образованиям. Без риска обществу не жить; достижение «новой гармонии», в свою очередь, невозможно без духовного и экзистенциального риска; должны быть только выверены его здоровые и естественные масштабы и мера.
   .
 
С Н О С К И
 
   Статья написана в 1989 г. Опубликована в: Логос. Санкт-Петербургские чтения по философии культуры. Кн. 2. Российский духовный опыт. Изд. СПБГУ. 1992. С. 89 – 103.
   Так, современные западные и консерваторы, и радикалы ассимилировали в собственных позициях основные принципы исторического либерализма: защиту парламентского строя, демократических свобод и свободы предпринимательства. Так, неоконсерватизм, отчасти уподобившись радикализму, принял теоретически разработанную модель будущего экономического и социального устройства («народный капитализм») и проявил изрядную решительность при ее реализации. Наиболее значительные ветви радикализма, в свою очередь, отказались от «разрушения до основанья» существующих структур и отношений, ограничившись на практике и в намерениях частными реформами. Несмотря на размытость границ, три названные группы сил не утратили до конца собственных родовых особенностей, сохраняя их в форме доминирующих тенденций и склонностей, а в иных странах являясь и в своем первозданном обличии.
   Важная деталь: перу автора четвертого Евангелия, Иоанна, принадлежит также, согласно церковной традиции, завершающая книга Нового Завета – Откровение, или Апокалипсис, – формулирующая учение о конце света.
   «Да здравствует золотой век!» – такой плакат несли демонстранты в Петрограде 7 ноября 1918 г.
   Этот «миллион», кажется, и должен был насторожить – именно своей непомерностью. Но нет, в ноябре 1937 г. в Большом театре на собрании избирателей Сталинского округа Москвы И. В. Сталин под несмолкающий гром оваций подтвердил: «Никогда в мире еще не бывало таких действительно свободных демократических выборов, никогда. История не знает такого примера».
   В. М. Молотов на торжественном заседании в честь двадцатилетия Октября в Большом театре констатировал: «В нашей стране создалось невиданное раньше моральное и политическое единство народа. Моральное и политическое единство социалистического общества». С тех пор рост консолидации и единства фиксировали многие.
    Театр. 1988. № 8. С. 128.
   Подобный взгляд не нов для России. Еще Белинский в одном из своих писем утверждал: «Люди так глупы, что их насильно надо вести к счастью. Да и что кровь тысяч в сравнении с унижением и страданием миллионов?»
   Ленин В. И, Полн. собр. соч. Т. 11. С. 222.
   Характерно, что дизъюнктивное отношение «или – или» свойственно также и обостренному морализму, разжигающему непримиримый антагонизм между добром и злом.
   Каковы бы ни были нравственные, социальные и просто человеческие оценки ленинской и сталинской эпох, к каждой из них применима эстетическая дефиниция грандиозности, ибо, наряду с ужасом и отвращением, они вполне способны вызывать и восхищение.
    А.И. Степанов

Социальная стратификация и массовое сознание

 
   ( Докл. на конф. "Историческая память и социальная стратификация. Социокультурный аспект", СПб, 16 мая 2005, организаторы: Международная ассоциация исторической психологии – отделение С.-Петерб. Асcоциации философов Российского философского общества; кафедра философии культуры и культурологии филос. ф-та СПбГУ; кафедра истории С.-Петерб. гос. политехн. ун-та; изд-во "Нестор".
    Публ.:Степанов А.И. Социальная стратификация и массовое сознание // Историческая память и социальная стратификация. Социокультурный аспект: Материалы XVII Междунар. научн. конф., Санкт-Петербург, 16-17 мая 2005 / Под. ред. д-ра ист. наук, проф. С.Н.Полторака. СПб.: Нестор, 2005. Ч.2. С.310-314.)
 
   Социум современного типа делится на крупные группы согласно целому ряду критериев: размеру собственности и дохода, политической ориентации, роду занятий и уровню образованности, этнической и конфессиональной принадлежности, гендерному и возрастному признакам, проживанию в различных географических зонах и др. Социология и политология выясняют границы соответствующих групп, их свойства и динамику. Не отрицая значения подобной объективной стратификации, мы, однако, сосредоточим внимание на достаточно специфичном аспекте: на преломлении реальной социальной картины в массовом сознании, т.е. на наиболее элементарных формах представлений общества о себе самом. Такие представления могут служить предметом разных наук, в частности социальной психологии, но настоящий доклад в большей мере относится к культурологии.
   В действительности предмет исследования здесь еще уже: мы рассматриваем массовые представления о социальной структуре не во всем их реальном многообразии и изменчивости, а только господствующие стереотипы, которые, во-первых, просты по строению, во-вторых, относительно устойчивы на определенном хронологическом отрезке. К таковым принадлежит, например, деление социума на три класса: богатый, средний и бедный, – а также деление на основные политические группы (электоральный расклад, зафиксированный актом выборов). Причиной того, что, по крайней мере в первом приближении, за рамки исследования вынесен ряд других факторов – таких как этнический, конфессиональный, географический, гендерный, возрастной, – является то, что в настоящем случае нас интересует связь с социально-политическими доктринами, которые в современных демократиях объявляют о равенстве всех граждан независимо от национальности, религии, пола, места проживания, возраста (начиная с совершеннолетия). Социальные классы, декларируемые ведущими идеологиями в индустриальных странах, после всесторонней эмансипации безотносительны к упомянутым факторам. Поэтому в фокус внимания в данном случае попадает исключительно классовое и политическое (партийно-политическое) деление, причем в генерализированном выражении (например, в США это богатый-средний-бедный классы, во-первых, и электораты республиканской, демократической партий плюс группа «неприсоединившихся», включающая как политически неактивное население, так и сторонников мелких партий, во-вторых). Представленный материал привязан к условиям постсоветской России.
   На протяжении последних полутора десятилетий трехчастная схема богатого, среднего и бедного классов широко пропагандируется и в нашей стране. Каковы результаты? Средний класс, который, по общему мнению, должен составлять большинство и служить опорой социально-политической системы, в России явно недостаточно многочислен. Ввиду особенностей отечественной экономики, ширина этой страты вдобавок существенно зависит от волн мировой конъюнктуры, и в случае падения цен на сырье, банковского кризиса и т.д. угрожающе сузится. Количество российских бедных, напротив, превышает рамки приемлемого, а при вероятной рецессии превысит всякие допустимые нормы. На фоне развитых государств уникальна и структура российского бедного класса, поскольку в него попадает значительная доля социально вменяемого населения (ряд бюджетников, пенсионеры и др.). Имплицитная трехчастной схеме аксиологическая шкала («чем богаче, тем выше») автоматически относит бедных к социальному низу, и, например, школьные учителя, врачи, ученые, работники многих заводов, большинство пенсионеров попадают в аутсайдерский слой вместе с люмпенизированной частью населения. Подобные явления провоцируют фрустрацию, политически деструктивное поведение (в частности, голосование за популистские партии), в виновники попадают богатые («олигархи»), государство («режим», «оккупанты»), «мафия», нацменьшинства. Поле масс-медийных публикаций на эту тему необозримо – см., например, [Тихонов 2004], [Тимофеева 2004], [Ильичев 2005], – что оказывает влияние на коллективное сознание и, в свою очередь, обязано его состоянию. Причины болезни обычно принято видеть в первую очередь в экономике и прописывать экономическое же лекарство, но для достижения ощутимого эффекта требуются значительные материальные и временные ресурсы, и совсем не факт, что их удастся изыскать, поскольку социальное напряжение продолжает аккумулироваться.
   Со своей стороны, мы выделяем в данном явлении идеологическую составляющую, ведь именно из-за нее происходит по сути удвоение давления на, скажем, тех же бюджетников: они подвергаются не только собственно материальной, но и автоматически привязанной к ней социально-престижной дискриминации. Поэтому возникает задача устранить подобную однозначно-жесткую связку, тем самым ослабив один из двух видов пресса. На каких путях следует искать решение?
   В конечном счете паллиативны, с нашей точки зрения, меры по непосредственному разубеждению, «успокоению» населения. Фактор социального унижения воздействует не в последнюю очередь по бессознательнымканалам, ибо оценка «бедный, значит, недостойный» работает во многом имплицитно. Механизмы бессознательного требуют аналогичных же, косвенных методов. Еще менее перспективными стали бы попытки снижения психологического давления за счет релятивизации признака дохода – к примеру, путем пропаганды старинных сентенций вроде «беден не тот, у кого мало, а тот, кому мало», «достаточно у того, кому достаточно». Модель общества потребления, консюмеристская идеология неэлиминируемы на современном этапе и служат вдобавок немаловажным стимулом экономического развития. Необходима коррекция самой классовой идеологемы, и в том ключе, который предполагает разрядку социальной обстановки, движение в сторону классового, политического и межнационального мира.
   Одним из возможных вариантов тут может служить структурное объединение ныне действующей идеологемы «богатый – средний – бедный классы», во-первых, и трансформированной позднесоветской схемы «интеллигенция (вар.: служащие) – рабочие – крестьяне», во-вторых. Стереотип «средний класс» здесь заменяется совокупностью трех названных групп согласно роду занятий, и общая классовая картина в глазах масс окажется состоящей из пяти элементов: богатые – интеллигенция (вар.: служащие) – рабочие – крестьяне – бедные.
   Подобным образом деверсифицированный «средний класс» составит общественное большинство, коррелирующее с былым советским клише «трудящиеся». Класс бедных, напротив, идеологически сузится, поскольку отныне в него будут попадать не все граждане со скромным достатком, а только принципиально не работающие бедные, т.е. люмпенизированные слои. Бюджетники, пенсионеры, временно безработные и т.д. окажутся идеологически приписанными к тем классовым группам, которые отвечают их профессии, образованию. Идеологический, морально-психологический статус значительных масс населения в результате будет повышен, а государство, партии, масс-медиа, которые включатся в пропаганду подобной более комплиментарной идеологемы, предстанут более «дружелюбными» в глазах ныне ущемленных слоев.
   Подобная процедура имеет исторические паралелли. Если в абсолютистской Европе действовала схема трех сословий (дворянство, духовенство, «третье сословие»), то в России в середине XVIII в. была учреждена система пяти основных: дворянство, духовенство, купечество, мещанство, крестьянство. Референциально неоднородное, семантически размытое звено – «третье сословие» – было заменено, таким образом, совокупностью трех единиц. Аналогия, разумеется, не буквальна, поскольку в нашем случае речь идет о социуме не закрытого, а открытого типа и, соответственно, не о сословиях, а лишь о классах, фигурирующих в идеологии и массовых представлениях.
   На чем основано настоящее предложение? Проведенное исследование включает математическую модель, согласно которой социально-политические системы современного типа (продекларированное «общество равных возможностей») подчиняются достаточно строгим закономерностям. Допустимость математических методов при анализе социокультурной среды обязана тому, что, во-первых, и идеологические, и математические объекты обладают воображаемой, «виртуальной» природой, во-вторых же, тем и другим присуща рациональность. Массовым стереотипам свойственна простейшая рациональность в частности потому, что индустриальные общества – одновременно и образованные [Степанов 2004: 9-43].
   Требование социально-политической устойчивости в результате оказалось равносильным следующему условию: количество основных классовых групп в доктрине (и отвечающих ей массовых представлениях) и количество основных политических групп должны совпадать. Такое условие выполняется в современных западных странах: три класса (богатый-средний-бедный) и три основные политические группы (республиканцы-демократы-неприсоединившиеся в США; правые-левые-неприсоединившиеся в Европе). В довоенном СССР было объявлено о создании рабоче-крестьянского государства (интеллигенция в тот период считалась не классом, а лишь прослойкой), т.е. основных классов – два. Политическое поле было представлено партийными и беспартийными, т.е. политических групп тоже две. В послевоенный период произошла определенная реабилитация интеллектуальных профессий, и в обиход был запущен штамп «советская интеллигенция». Однако при этом, согласно тезису, звучавшему рефреном с высоких трибун, интеллигенция была лишена собственных классовых целей, поскольку ее призвание – «служить простому народу», т.е. классам рабочих и крестьян. Таким образом, идеологическая двухчастность так или иначе поддерживалась.
   В современной России – в отличие от США (республиканцы-демократы), более косвенно от Европы (правые-левые) – сложилась не биполярная, а фактически кватерниорная партийно-политическая модель. На выборах 1995 г. в Думу по партийным спискам прошли четыре партии и объединения: КПРФ, «Наш дом – Россия», ЛДПР и «Яблоко»; на выборах 2003 г. – «Единая Россия», КПРФ, «Родина», ЛДПР. Ввиду последствий кризиса 1998 г. и широкомасштабного применения грязных политических технологий на электоральной сцене возник определенный хаос, и на думских выборах 1999 г. преодолеть 5%-ный барьер удалось не четырем, а шести партиям и избирательным объединениям: КПРФ, «Единству», «Отечеству – Всей России», Союзу правых сил, ЛДПР и «Яблоку». Однако несмотря на это, конституирующая четырехчастность, как показал анализ [Степанов 2004: 714], оказалась ненарушенной, и избирательная борьба протекала согласно сценарию «три против одного».
   Позиционировавшаяся как оппозиция тройка левых партий (КПРФ, ОВР, «Яблоко») направляла критические стрелы против консолидированного прокремлевского альянса (активно звучала тема борьбы за социальную справедливость, попранной «антинародным режимом», кремлевской «Семьей»). Тройка сил правых («Единство», СПС, ЛДПР) выражала поддержку Кремлю и видела в противниках объединение прокоммунистических сил, неспособных к конструктивной работе и даже зовущих страну в кровавое прошлое. Каждая из сторон, таким образом, воспользовалась в своей предвыборной риторике, сознательно или нет, по-прежнему кватерниорной конструкцией. А исторические предпосылки политической, идеологической четырехчастности сложились в России значительно раньше, еще в начале ХХ в. [Степанов 1992: 89-103].
   Четырем ведущим силам, т.е. разновидностям партийных идеологий, вместе с многочисленной, как и везде, группой «неприсоединившихся» отвечает наличие пяти основных политических групп. Следовательно, – во имя стабильности, самосогласованности социально-политической системы, см. выше – точно таким же должно быть количество доктринальных классовых групп. В противном случае возникает целый ряд негативных процессов, которые, впрочем, также схватываемы моделью. Именно по этой причине выше рассматривалась именно пятеричная классовая идеологема.
   Названная разновидность идеологемы, разумеется, не единственная из возможных, и в работе были рассмотрены и другие. Кроме того, анализу подвергнуты структурные свойства различных классовых идеологем в общекультурном контексте.
   – ------------------------------------------------------------------------------------------------
   Ильичев Г. 2005. «Доведете – вилы в руки возьмем!». – Известия. №29.
   Тимофеева О. 2004. Как повысить пенсию до трех тысяч евро. – Известия. № 217.
   Тихонов А. 2004. Бедность как норма. – Известия. № 176.
   Степанов А.И. 1992. «Прекрасная политика» // Логос: С.-Петербургские чтения по философии культуры. Кн.2. СПб. С. 89 – 103.
   Степанов А.И. 2004. Число и культура: Рациональное бессознательное в языке, литературе, науке, современной политике, философии, истории. М.

Что, собственно, произошло 11 сент. 2001 г.?

   Умозаключений о случившемся столь же много, сколь практически любое из них мало может устроить, за исключением, пожалуй, пары простых утверждений, мгновенно превратившихся в общее место: последствия террористического акта самым непосредственным образом коснутся всего мирового сообщества и что началась совершенно новая эпоха.
   Кто знаком с книгой “ Число и культура. Рациональное бессознательное в языке, литературе, науке, современной политике, истории” хотя бы до второй главы, в объяснениях смысла события, вероятно, уже не нуждается, и эта статья адресована в первую очередь тем, кому еще не удалось ознакомиться. Поэтому предварительно придется обрисовать контуры главных тезисов.
   Что управляет современными социумами? Как известно, общества современного типа отличаются массовостью и относительной образованностью. Качество массовости (“эпоха масс”, т.е. период, когда главным творцом истории становятся миллионы) означает, что причины основных социально-политических процессов лежат в поведении этих масс и, что особенно важно, их эмоциях и представлениях. Широкие общественные движения, по крайней мере в течение последних столетий, подчиняются идеологиям, неся в себе собственные оправдания и объяснения. Свойство же относительной образованности – тривиальный факт обязательности школьного образования, даже в неразвитых странах.
   Что прежде всего изучается в школе? – Арифметика и письмо, т.е. науки, которые – само воплощение простейшей рациональности. Рациональности в подавляющей части элементарно-математического – если угодно, “архаически-математического”, схваченного, самое позднее, античностью – типа: использование условных обозначений (например, для звуков – буквы, для количеств – цифры), счет, элементарные комбинации, подчинение строгим правилам и т.д. (подробнее об этом см. раздел “ Вместо Предисловия, или Новое бессознательное”). Превалирование “математикообразных” дисциплин (помимо арифметики, алгебры, геометрии – физика, химия, даже грамматика…) характерно для всего школьного курса. Освоение каждым из нас подобных истин и операций продолжается на протяжении лет, вдобавок в самом нежном и восприимчивом возрасте, когда складываются первые и наиболее прочные представления об окружающем мире и о самом себе.
   Многое из пройденного в школе впоследствии забывается, но школьные годы не пропадают бесследно, и сам характер упомянутых мыслительных операций, имманентные критерии “верности и неверности” (“логичности”) остаются неотменимыми – независимо от страны, где мы живем, нашей национальности, пола, профессии, социального положения, политических убеждений, конфессии. В этом мы все одинаковы, и ни одна из идеологий, ни одна из сколько-нибудь значимых общественных мотиваций не в состоянии пренебрегать простейшими рациональными истинами, а напротив, волей-неволей опирается на них, из них исходит (в противном случае ей никто не поверити не станет ей руководствоваться в практических действиях) .
   На основании этого в книге было сформулировано понятие рационального бессознательного, коллективного по природе, оно и было предложено на роль ведущего регулирующего механизма в современной культуре, социальной организации, политике. Системы, все члены которых по отдельности и все вместе подвержены силе простейших логических законов, в свою очередь можно исследовать посредством элементарно-математических методов – здесь метод анализа и его предмет идентичны.
   Одним из выражений упомянутого рационального бессознательного служит формообразующее значение количества политических революций (“бифуркаций”), которые пережил в своей истории тот или иной массовый социум. Дело в том, что знание о наличии этих революций в своем собственном обществе, значит, подспудно и об их их количестве, является общим достоянием этого общества, также налицо и ставшая нашей второй натурой готовность подчиняться обязательным следствиям из факта того или иного количества. Как это сказывается на характере социума, являющегося продуктом соответствующего числа революций, на его, если угодно, “семантической окраске”? – Такому вопросу посвящена вся вторая глава (“