В процессе прогрессивного развития (а Новое и Новейшее время, помимо расширяющейся образованности, деятельного подключения к активной истории народных масс, отличается и прогрессивным характером) постепенно, но неуклонно формируется магистральный путь такого развития. Если какая-то из стран не вполне отвечает соответствующим стадиальным технологическим, социально-экономическим, культурным требованиям и, что для нас важнее, требованиям политическим, она неизбежно сталкивается со сложными проблемами во внутренней и особенно во внешней политике (проблемы отсталости). При этом, наряду с механизмом политических бифуркаций, кардинально преобразующих общественную систему, ее организацию и позволяющих совершать "рывок вперед", следует принимать в расчет и такое ее качество, как постоянный потенциал модернизации, способность к текущей рациональной коррекции собственных свойств. Если страна внутренне статична, холистична, мало расположена к такого рода коррекции, она либо отстает от своих более адаптивных и динамичных соседей, либо – третьего не дано – ее развитие осуществляется не по эволюционному сценарию, а более драматично, посредством периодических скачков.
   Некоторые исследователи, в частности Питирим Сорокин, С.Ю.Маслов, доминирование эволюционного или, напротив, революционного пути ставят в зависимость от преобладания левого или правого полушарий мозга в процессе функционирования социокультурной системы. Как отмечалось, все наиболее развитые общества при переходе от традиционалистской феодальной ступени пережили, как минимум, пару "скачков", или политических бифуркаций. В результате двух революций общественное сознание стяжает и эксплицирует по-своему устойчивую трехсоставную, трехмерную ментально-политическую парадигму (см. выше либералы – консерваторы – радикалы ).(11) Каким-то из стран – условно говоря, "левополушарным" – этого оказывается достаточно, чтобы достигнуть удовлетворительной рациональной, динамичной ступени и, значит, перейти на эволюционные рельсы, в дальнейшем своевременно и даже превентивно внося надлежащие изменения в собственную организацию. У "левополушарников" – аналитическое и практичное (оно же: эклектичное и компромиссное) сознание, и для того, чтобы модернизировать тот или иной отдельный сектор, нет необходимости изменять все сразу и целиком. Частичные – зато постепенно накапливающиеся – изменения проходят сравнительно безболезненно и с минимальной конфликтностью. Исходя из фактов, к подобным странам, по-видимому, следует отнести Британию, Нидерланды, США и Японию. Функциональное преобладание правого – менее рационального, зато более образного, холистического – полушария, напротив, побуждает носителей этого качества до последнего момента упорствовать в отстаивании существующих форм: одни, более консервативные сектора сдерживают другие, ибо в рамках целого между ними прочная связь. Чтобы избежать фатального отставания и безнадежно не проиграть международную конкуренцию, не остается иного варианта, кроме очередной бифуркации: аналогично, скачками или толчками, движется по полу тяжело нагруженный шкаф. Можно сказать, что основной импульс развитию здесь придают внешние, а не внутренние, стимулы, бьющее по национальному самолюбию сравнение с более деятельными и динамичными международными конкурентами, а также реальное сужение собственной ниши под их непрестанным давлением. Судя по историческим материалам, к услугам третьей революции (а затем и последующих) прибегали Франция, Россия, Италия, Германия, Китай.
   Тот же момент, помимо акцента на лево- или правополушарных тенденциях, можно выразить и с помощью отличной терминологии. Так, в теориях модернизации выделяется специальная модель "догоняющего развития" – для тех государств, которым приходится спешить вслед за ушедшими вперед. Историческим Германии, России, Италии и Китаю, несомненно, приходилось пускаться вдогонку за европейскими и мировыми лидерами. Франция, несмотря на принадлежность к "первому эшелону модернизации", испытывала постоянный комплекс неполноценности перед более "продвинутыми" Англией, Голландией, затем США. Стремление во что бы то ни стало догнать, при дефиците текущей адаптивности, заставляет перенапрягать внутренние силы, истощать ресурсы и – когда и это не приносит успеха – разочаровываться в действующих в отечестве порядках. Тогда включается своеобразный "форсаж", т.е. через кризис происходит очередная бифуркация. При этом третья из них, соответствуя утверждению парадигмы М = 4, в политической сфере – появлению и победе "авангардистских" партий, также оказывается, как установлено в разделе 1.4, по-своему стабильной. Тоталитаризм, как и либерализм, самосогласован, становится носителем "высоких" эмансипационных и модернизационных идеалов. По итогам третьей революции Россия (СССР) достигает исторически беспрецедентной для себя ступени в мировой иерархии(12); гитлеровская Германия обретает такое могущество, что не только скомкала и выкинула на помойку систему Версаля, но и бросила перчатку-вызов всей Европе, СССР, США. Италия времен Муссолини не без резонов грезит о славе Древнего Рима, а Франция периода Второй империи, наконец, возрождает наполеоновское величие, приобретает множество колоний, наносит, вместе с союзниками, военное поражение России (в Крымской войне), взяв реванш за былое унизительное поражение и попутно демонтировав постнаполеоновский европейский порядок, Священный союз. По итогам третьей, Народной, революции Китай окончательно пробудился от многовековой феодальной спячки, стал на магистральный индустриальный путь, превратился в великую, ядерно-космическую державу. Так что вовсе не обязательно, как это порою делают, считать переход от либеральных режимов к тоталитарным "срывом модернизации" в политической плоскости. Возможно, мы сталкиваемся со своеобразным аналогом принципа Ле Шателье, согласно которому многие природные системы собственной реакцией стремятся минимизировать эффект внешних воздействий. Если основной внешний раздражитель – со стороны либеральных экономик и стран, то ответ на него имеет естественные резоны оказаться противоположным.
   Из подобного применения модели "догоняющего развития", кажется, несколько выпадает Япония, которой также пришлось настигать более "продвинутые" страны, но при этом она прошла лишь через две, а не три политические революции. Обе, вдобавок, произошли под давлением извне, т.е. за счет внешних, а не внутренних факторов. По сравнению с другими носителями стабильной парадигмы двух революций (Британия, Нидерланды, США), азиатской Японии длительное время недоставало собственного адаптивного потенциала. Однако она в полной мере приобрела его после двух революций, пусть и "навязанных", и закрепления их итогов под надзором "кураторов" из США. На фоне других азиатских стран Япония продемонстрировала более высокую внутреннюю мобильность (если вновь прибегнуть к естественнонаучным ассоциациям, то одни вещества, диамагнетики, уменьшают внешнее магнитное поле, другие же, ферромагнетики, его усиливают. Т.е. характер реакции зависит от собственных качеств системы, и Япония, по всей видимости, относится ко второму классу, способствуя утверждению мирового либерального климата).
   Третий язык, позволяющий пролить свет на причины разного количества революций в относительно развитых государствах: "малого" (двух) и "большого" (трех и более), – также хорошо известен. Это противопоставление морских и континентальных стран или, по терминологии геополитиков начала ХХ в., талассократий и теллурократий. На паттерне двух революций удалось удержаться Британии, США, Нидерландам, Японии, т.е классическим морским государствам. Япония, которая не всегда в прошлом пользовалась преимуществами своего островного положения и отдавала предпочтение автаркической изоляции, сначала отставала от западных – европейских и американских – лидеров. Но все же она раньше других на азиатском континенте подключилась к мировой магистрали прогресса и выглядит, несомненно, "талассократией". Согласно точке зрения П.Савицкого, б? льшая внутренняя подвижность и, соответственно, выход талассократических стран в лидеры в рамках индустриальной эпохи объективны. Морская торговля – это не только открытость, возможность использовать достижения самых разных государств, но и свободный выбор партнеров. Превалирующая торговля по суше, напротив, в значительной степени привязана к соседям, которые даны от рождения. Указанное обстоятельство особенно существенно на ранних этапах индустриализации, когда сухопутные коммуникации были неразвиты (навигация же по рекам ограничивает грузоподъемность судов и, следовательно, увеличивает себестоимость перевозок); тогда как морские изначально – "плыви, куда хочешь". То же относится и к выбору не только экономических, но и политических партнеров и сателлитов: так, практически чисто континентальная Германия прусских времен – Фридрих I, Фридрих II и далее – сосредоточивает внешнеполитические заботы на "округлении" (abrund) своих территорий, в то время как более "продвинутые" страны энергично захватывают заморские колонии. На этом отрезке индустриализации происходят первые политические революции. Свободный выбор партнеров, их комбинаторный перебор и позитивный расчет своих выгод оказывают глубокое влияние на коллективную психологию: читатель вправе вспомнить о существенности комбинаторных операций, в частности, в процессе идентификации и самоидентификации, формирования политических структур, см. гл. 1.
   На то, что важны именно последние факторы, а не море как таковое, указывает прецедент Швейцарии. Эта страна пережила лишь две бифуркации: 1) долгую войну за независимость от имперских Габсбургов, международное признание – в 1648 г., по Вестфальскому миру и 2) ожесточенную борьбу между Зондербундом и Конкордатом семи в 1830 – 40-е гг., в результате которой в 1848 г. принимается Конституция ("за образец которой была взята американская" [236]), и Швейцария из непрочного союза кантонов превращается в единое союзное государство (в целях более тесного экономического сотрудничества кантонов отменена местная таможня, введены единая валюта – швейцарский франк, единые меры длины и веса). Швейцария с ее двумя революциями является устойчиво либеральной страной, что, на первый взгляд, противоречит ее физически континентальному положению. Во многих отношениях Швейцария действительно уникальна. Пребывая в "ничейной зоне" между двумя противоборствующими великими державами – Австрией и Францией – историческая Швейцария обладала заметной "свободой рук". Гранича почти со всеми ведущими странами,(13) она располагала и свободой выбора торговых партнеров (настолько полной свободой, что не прерывала экономических контактов со всеми сторонами и во время войн между ними). Швейцария – своеобразная "сухопутная морская держава", до сих пор остающаяся "политическим островом", не входящая даже в ООН; статус одного из мировых финансовых центров лишь подчеркивает сопутствующую "универсальность". По отношению к Швейцарии справедливо и сказанное ниже о государствах морских, но, конечно, нужно иметь в виду, что данный пример – исключение, обязанное уникальному сочетанию обстоятельств. Однако вернемся к действительно морским государствам.
   Культурологи, например Г.Померанц, отмечают важный сопряженный момент: культуры морских стран отличаются более практичным, "трезвым" характером по сравнению с более "идеалистическими", склонными к метафизике и мифам, континентальными странами. В подтвержение как раз и приводятся образцы Британии (английский эмпиризм на фоне континентального умозрения и спекуляции), США (прагматизм)(14) и Японии (в контрасте с центром конфуцианской зоны, Китаем). Сказанное в полной мере относится и к Швейцарии с ее "твердокаменным здравомыслием", успешно противостоящей подавляющему большинству идеологических обольщений. Речь, собственно, идет об одних и тех же вещах.
   В этом контексте нельзя не заметить: к услугам третьих " более "сумасшедших", менее "здравомысленных" – революций прибегают в ХIХ – ХХ вв. преимущественно континентальные страны: Россия, Германия, Италия, Франция (чьи основные интересы – в отличие от Британии, США, даже Нидерландов – относятся более к европейскому континенту) или Китай. Их внутренние традиционалистские, в сущности феодальные, идеологические и политические силы явно превосходят таковые в странах морских. Психологическая направленность населения на "окончательные и вечные" истины, высшие идеалы (пусть займут место в темном углу бескрылые, лишенные благородства прагматики)(15) и обусловливает необходимость: чтобы подтянуться к мировым лидерам в практическом плане (а отставание всякий раз – это вселенская трагедия поражения заветных идеалов общественного добра от низкого, подлого зла, чистогана), приходится прибегать к ломке своих излюбленных идеологических ценностей. В этом, собственно, не было бы объективной потребности, если бы отсутствовала жесткая связка между коллективными идеалами и приземленными повседневными нормами, т.е. если бы идеалы (политические, идеологические, религиозные) существовали бы сами по себе, а конкретная жизнь – тоже, так сказать, два состава в разных флаконах. Так, кажется, и обстоит с либерализмом на практике: реальная выгода индивида прежде всего, а идеалы – факультативно по воскресеньям в церкви. Но – увы или к счастью – иначе происходит там, где люди привыкли поверять обыденную практику ригористическими коллективными эталонами. Подобная привычка, "верность общественным идеалам", обусловливает более драматический – прерывисто-скачкообразный, а не поступательно-плавный – сценарий развития, когда перед каждым очередным серьезным шагом в модернизации приходится прибегать к идеологическому преображению, объявлять смену вех, т.е. вступать в политическую революцию.
   Судя по тому, что и мировое сообщество в целом не удержалось на уровне двух бифуркаций, ныне вступив в зону третьей, в нем также, по всей видимости, возобладало "правополушарное", холистическое начало, оно же "мифологическое" или "метафизическое". Фактор былых преимуществ морских стран перед континентальными по мере развития сухопутных и воздушных коммуникаций теряет свое значение. Теперь не порты и привязанные к ним биржи (Лондон, Нью-Йорк), а универсальная, экстерриториальная сеть Internet готова превратиться в средоточие сделок и контактов. В результате третьей бифуркации в мире названные процессы в перспективе только ускорятся. Бывшие (Германия, Италия) и нынешние (КНР) тоталитарные государства, вообще ряд стран второго и третьего эшелонов модернизации стремительно догоняют или уже догнали прежних лидеров по уровню экономики, т.е. программа "догоняющего развития" так или иначе сработала .(16) Наконец, вместе с третьей бифуркацией в мире, кажется, на глазах происходит укрепление и упомянутой связки между "высокими и вечными" общественными идеалами и текущей политикой.
   Как замечено, прежде этим страдали Франция, Германия, Италия, Россия, Китай, соответственно и пережившие по три и более революций, тогда как последовательно либеральные государства (США,Британия, Нидерланды, по азиатским меркам Япония) исповедовали более "гибкую" и практичную мораль, смотря сквозь пальцы на различные нарушения, если они не покушались на карман. В свою очередь, после двух бифуркаций и мировое сообщество в целом демонстрировало изрядную идеологическую толерантность, и, скажем, США коренные идеологические разногласия не мешали договариваться и сотрудничать с "империей зла", СССР, или с тоталитарной КНР. Теперь же, вместе с третьей бифуркацией, ситуация, похоже, кардинально меняется. Верность принятым идеалам и ценностям внедряется в международную практику, принцип "пусть погибнет мир, но торжествует закон, простите, идеал" на глазах превращается в один из ведущих. Так по крайней мере выглядят аргументы для войны с Югославией – "во имя прав человека". Когда, спрашивается, такое было возможным? Из одного из бастионов либерализма, Великобритании, гремит риторика Тони Блэра: "У Милошевича не должно быть иллюзий: мы не остановимся, пока дело не будет сделано. Теперь это уже не военный конфликт. Это битва между добром и злом, цивилизацией и варварством, между демократией и диктатурой" [419; курсив мой. – А.С.]. Еще недавно подобные события были немыслимы, и не только из-за объективного расклада сил – биполярность мира после двух бифуркаций, – но и по причине психологического климата. Теперь же, в ходе третьей бифуркации, по справедливому замечанию В.Б.Пастухова [245, c. 117], Запад и "все прогрессивное человечество" оказались охваченными эйфорией.(17) Идеал становится высоким общественным мифом, а боги, герои умеют быть не только добрыми, но и сметающими все препятствия на пути.(18)
   Симптоматично, что применительно к развязыванию балканского конфликта не сработали механизмы ООН – организации, возникшей после Второй мировой войны, т.е. после двух бифуркаций. Ведь переговорный подход, компромиссность, методы не прямого, а косвенного давления – не в духе третьих революций.
   Факт, что мировой системе не удалось удержаться на этапе двух бифуркаций и в ней протекает третья, недвусмысленно свидетельствует и о другом: коли избран "революционный" путь развития, то третья бифуркация в мире – отнюдь не последняя. По крайней мере все бывшие тоталитарные страны: Германия, Италия, Россия, имперская Франция издания Наполеона III, не говоря о государствах Центральной, или Восточной, Европы, – рано или поздно отказываются от диктатуры, переживая следующую политическую революцию. Мало сомнений, что сходная перспектива ожидает и последний могущественный тоталитарный режим, КНР. Неконструктивным, малоприемлемым для большинства – теперь альтернатива отсутствует – спустя определенное время окажется и режим доминирования НАТО, США в управлении миром. Самые прозорливые наблюдатели уже фиксируют надлежащие признаки, и Г.Киссинджер в статье в "Ньюсуик" вынужден констатировать "интуитивно отрицательную реакцию почти всех стран мира на новую натовскую доктрину гуманитарного вмешательства", цит. по: [413].
   До сих пор были рассмотрены результаты не более трех революций, этот материал осталось дополнить немаловажной деталью. Любая из революций – первая, вторая, третья – нередко оказывается внутренне неоднородной, разграничиваясь на качественно различные этапы. В таких случаях уместно говорить о дополнительных ступенях, или "подступенях", логического деления. Со сходными феноменами – пусть не в диахроническом, а синхроническом выражении – мы уже сталкивались в первой главе, анализируя систему трех лиц местоимений, в которой третье лицо делится на три элемента (градация по родам), совокупность грамматических времен в немецком языке и территориально-политическое строение зрелого СССР или ЕС, когда каждый из региональных ансамблей представлен группой самостоятельных единиц ("подъединиц"). Не иначе дело обстоит и с некоторыми из революций, если они рассматриваются как составное целое. Для краткости ограничимся парой примеров.
   Наиболее глубокая, коммунистическая революция в России – которой попутно пришлось решать серьезные задачи модернизации (дефеодализация, ликвидация неграмотности, индустриализация), – как мы помним, была третьей: после революции 1905 – 07 гг. и после Февральской 1917. В своем развитии она прошла через несколько ключевых этапов. Первым из них, согласно учебникам, оказался " военный коммунизм";вторым, после Гражданской войны, в 1922 г. вводится НЭП, предоставивший населению определенные экономические и культурные свободы (именно в этот период выдвигается бухаринский логунг "Обогащайтесь!"). Наконец, революция окончательно добивается своих целей в процессе так называемого "Великого перелома",ведущего отсчет с 1928 – 29 гг. В результате последнего сформировался "классический", сталинский СССР. Частная собственность полностью отменена, отсутствуют не только альтернативные партии, но и внутри правящей путем репрессий искоренена и тень возможных разногласий. Прежде таковые все же допускались, и дискуссии – как при Ленине, так и сразу после его смерти, в разгар НЭПа – протекали достаточно интенсивно. Вдобавок до "Великого перелома" сильны авторитет и влияние коллективной "ленинской гвардии", нескольких "вождей революции"; после него – под флагом борьбы с фракционностью – "лишние" вожди ликвидированы и установлено надлежащее единодушие под эгидой "Отца народов", единственного живого Вождя. Тогда окончательно канонизируется и большевистский миф. Третья революция в России, таким образом, привела к политически однородному, тоталитарному состоянию не сразу, а посредством последовательных скачков. Причем, именно третий по счету обеспечил радикальную унификацию, полностью лишив население реальных экономических и политических прав, заложив прочный фундамент великой коммунистической империи. Предшествующая ступень, НЭП, – которая, одно время казалось, введена "всерьез и надолго", – напротив, неизменно кодифицировалась как "либеральная", насколько вообще допустима речь о либерализме под сенью входящих во вкус большевиков. Первому же этапу, "военному коммунизму", при всей его радикальности, не удалось в полном объеме достигнуть поставленных целей: в стране бушует Гражданская война ("белые" и "зеленые" не разделяют, разумеется, ценностей большевиков), по ее окончании поднимаются на сопротивление недавно опорные силы (напр., восстание в Кронштадте). Судя по всему, и на уровень "подбифуркаций" проникает та же логика, в которой задействованы текущие номера. Напомним: после одной бифуркации – в данном случае "подбифуркации" – следуют либо полумеры, либо не вполне определенный "межеумочный" статус. После двух верх берут атрибуты либерализма. По итогам трех устанавливается либо тоталитарный, либо "квазитоталитарный", имперский режим.
   Сходным образом, и Великая французская революция не одним махом приходит к своему конечному состоянию. Вначале – созыв в мае 1789 г. Генеральных штатов, 17 июня 1789 г. депутаты из третьего сословия объявляют себя Национальным, а 9 июля – Учредительным собранием. Попытка его разгона приводит к восстанию и (14 июля 1789 г.) штурму Бастилии. 26 августа Учредительным собранием принимается Декларация прав человека и гражданина. Несмотря на столь серьезные достижения, на указанном первом этапе власть фактически принадлежит крупной буржуазии и либеральному дворянству (фельянам), Людовик ХVI остается на троне, хотя и становится "ручным". В августе 1792 г. начинается второй этап – монархия в ходе восстания свергнута. 22 сентября 1792 г. Конвент провозглашает республику. Основная борьба в Конвенте в этот период разворачивается между умеренными жирондистами и радикалами – якобинцами. 2 июня 1793 г. власть переходит к последним. К достижениям якобинского правительства относят победу над вторгшимися во Францию войсками европейских монархических государств, подавление контрреволюционных мятежей, радикальное разрешение наиболее острого аграрного вопроса (уничтожение феодальных привилегий, крестьянам переданы общинные, а также конфискованные у эмигрантов земли, т.е. крестьяне превращаются в мелких собственников). Историки констатируют, что правительство выражает интересы городской мелкой и средней буржуазии, большей части крестьянства и плебейства, а выдвинутые им лозунги и поставленные цели впоследствии служат каноническим образцом для либералов во всем мире. "Издержки" второго этапа, однако, позволяют в июле 1794 г. произойти Термидору и, в конце концов, приводят к провозглашению Бонапарта императором. Т.е. происходит третья подбифуркация (которая, если угодно, поддается еще одной ступени логического дробления: Директория, Консулат, Империя).
   Ранее применительно к революциям приводилась физическая параллель – изменение фазовых состояний вещества. Но в том же разделе физики формулируется модель, позволяющая описывать и "подреволюции". Напомним сведения из школьного курса: классические переходы из твердого состояния в жидкое, из жидкого в газообразное и из газа в плазму именуются фазовыми превращениями первого рода, тогда как для более тонких скачков используется понятие превращений второго рода, в рамках которых осуществляется изменение уже не фаз, а только фазовых модификаций. Стандартной иллюстрацией двух различных фазовых модификаций химически одного и того же вещества, находящегося в одном и том же, твердом, состоянии, служат алмаз и графит. Трансформация первого во второй и есть пример превращения второго рода. Для строгости подобная терминология могла бы быть внедрена и в описание соотношения между революциями и "подреволюциями" – революции I и II родов, – однако это, боюсь, покажется чересчур педантичным. Как бы там ни было, постараемся запомнить вывод о том, что на практике революции могут выступать в форме своеобразного пакета "подреволюций", и о том, что закономерности упорядоченного ряда революций распространяются и на нижележащий логический уровень. Это еще пригодится впоследствии.
   Первой страной, преодолевшей барьер трех революций и пережившей четвертую, оказалась, разумеется, Франция, застрельщица революционного духа. Вообще в ней к настоящему времени состоялось больше всех революций эпохи масс, что, вероятно, не должно удивлять. Вступив в первых рядах на индустриальный путь, будучи в авангарде народного просвещения, – отчего ее не без оснований относят к первому эшелону модернизации, – Франция все же ощутимо отставала по уровню развития от безусловных лидеров: вначале Нидерландов и Англии, затем США. Потребность в "догоняющем развитии" известна ей не по наслышке. Будучи, в отличие от трех упомянутых, очевидно более континентальной ("теллурократической") страной, Франция хронически задерживалась с проведением необходимых текущих буржуазных реформ, а затем, чтобы не отстать навсегда и не проиграть безнадежно международную конкуренцию, ей волей-неволей приходилось включать механизм "форсажа", прибегая к революционному способу разрешения назревших коллизий. Память о ярком феодальном и абсолютистском прошлом также способствовала определенной внутренней "косности", как и приверженность католической вере, гораздо более традиционалистской и "инерционной" по сравнению с протестантизмом.(19) Франция, кроме того, – страна слов, ограненных и хлестких выражений-формул, которые впечатываются в сознание "навеки", отчего в своих целях ими любят пользоваться и другие народы.(20) Мир слов живет самостоятельной жизнью и зачастую заменяет реальность. Французов мало смущают то и дело возникающие "нестыковки", демонстрируется готовность перешагнуть границы любого интеллектуального эпатажа (читатель вправе вспомнить незабвенные образцы из ХХ в., слоганы студенческой революции 1968: "Будьте реалистами, требуйте невозможного!" или "Здесь запрещено только одно – запрещать!").(21) Эта черта – явный признак идеализма, и подобный фактор, как мы знаем, способствует преобладанию революционной парадигмы над эволюционной. Однако спустимся на землю, обратившись к фактам.