Степанов А.. Число и культура

   Почему именно Европе (плюс ее соседу и кузену России, Евразии), согласно гипотезе, предстоит постепенно, но неизбежно превращаться в одну из главных арен четырехсоставных партийно-политических систем? – Не только из-за того, что в настоящее время здесь разворачивается одна из самых впечатляющих кватерниорных территориально-политических конструкций (см. строение ЕС по региональным ансамблям, раздел 1.4.2.1 ), и из-за естественного феномена "индукции". Априори двойственен сам статус Европы: с одной стороны, входящей в круг правящей мировой элиты ("Запад", НАТО), а с другой – вопреки историческому первородству, занимающей в этом кругу не главное место (последнее, конечно, у США). Поэтому общественному сознанию европейцев свойственны как верность устоявшимся либеральным, демократическим ценностям, так и переживание своей зависимости от внеположных источников власти. Для каждой отдельной страны Евросоюза роль этих внешних источников исполняют США и общеевропейские (над- и вненациональные) бюрократические институты. Такая ситуация, как мы знаем, способствует формированию неодномерного политического поля и, как следствие, последовательному вытеснению биполярности (одномерности) более дифференцированными политическими паттернами.
   Соответствующая трансформация протекает практически на наших глазах. Недавно неоспоримо ведущие пары – социалисты и социал-демократы (умеренно левые силы), с одной стороны, и либерально настроенные консерваторы (неоконсерватизм, блок правый), с другой – переживают всевозрастающий кризис доверия, все более широкие круги населения выражают сомнение, что старые партии способны к адекватным ответам на вызовы новейшей эпохи. Не станем гадать, почему. Возможно потому, что старые партии попросту "надоели" за минувшие десятилетия, и в социумах усиливается порыв сбросить старую кожу. Возможно, причины следует искать в идущей интеграции Европы: теперь уже не только малые страны, вроде Швейцарии и Голландии, ощущают себя объектом манипуляции со стороны могущественных внешних сил (к примеру, неизбранных брюссельских чиновников), но и самые крупные. Независимо от эмоциональной оценки, перемены в коллективном мироощущении не могут не наступить. Но тогда перед нами вновь двойственная легитимация: традиционно-национальная, во-первых, и над-, транснациональная, во-вторых. Ergo: М = 4.
   Какие силы дополнят традиционных умеренно правых и умеренно левых? – Список возможных идеологий исключительно короток, а выбор осуществляется из него. Популисты разных мастей, "зеленые", националисты, кое-где неисчезнувшие коммунисты – вот, собственно, все. И если в ближайшее время трудно ожидать в Европе выхода на сцену влиятельных религиозных экстремистов (фундаменталистов), то со временем – когда, скажем, в Европе накопится критическая масса мусульман – и этот компонент в состоянии превратиться в "живой".(12) Пока же нельзя не заметить почти повсеместного укрепления позиций националистов и популистов. Кто-то не без оснований видит в этом болезненный отклик на последствия глобализации (в каждой стране становится все больше иностранцев, особенно из менее развитых стран, которым чужд местный уклад), а с точки зрения рационального бессознательного придется констатировать рождение второго политического измерения. Так и в России в 1993 г. на политическую сцену буквально ворвалась такая экстремистская, демагогическая партия как националистическая ЛДПР Жириновского (выдававшая себя за "третью силу") – и именно после скачкообразной дискредитации предыдущих властителей душ и умов: лагерей "демократов" и "патриотов". Просто в России, подвергающейся интенсивной массовой "перетряске", подобный переход происходит быстрее, а кризис в Европе – не столь острый, обвальный.
   Националисты упрочивают свои позиции во Франции (фронт Ле Пена), Италии (Берлускони) и Германии (см. Немецкий народный союз). Недавно европейский и мировой истеблишмент вводил санкции по отношению к Австрии за включение в правительство националистов (представителей Партии свободы Йорга Хайдера). Но резкие меры не в силах отменить положение, а скорее подливают масло в огонь (любые националисты буквально взрастают на дрожжах всевозможных кризисов и ультиматумов). Это более чем убеждение: Австрия – лишь один из пионеров начавшегося движения, по ее стопам последуют и другие. Вместе с мировым сообществом Европа переживает третью политическую бифуркацию(см. главу 2), параллельно протекают бифуркации и в отдельных странах (Италии, Германии, Австрии); рождение дополнительного политического измерения – не случайный, а объективный процесс, к которому надо морально и концептуально готовиться.
   В книге не ставилась задача привести полный реестр прямых или косвенных образцов четырехсоставных (т.е. двумерных) партийных систем, так что ряд можно пополнить. Так, на парламентских выборах в Чехии в июне 1998 г. пятипроцентный барьер удалось преодолеть двум представителям левых сил (Чешская социал-демократическая партия и коммунисты) и трем правым партиям (Гражданская демократическая партия Вацлава Клауса, Союз свободы и Народно-христианская партия) ^[163]. С учетом того, что Союз свободы – не более, чем отколовшаяся часть ГДП, дублирующий экземпляр той же самой идеологии, всего существенных разновидностей М = 4. Политической кватерниорностью беременна и Франция, в которой левому лагерю: социалисты и коммунисты, – противостоит лагерь правый: помимо традиционных голлистов, националисты Ле Пена (если коммунистам придется все же растаять в горниле неумолимой истории, в освободившейся нише радикальной разновидности "левых" с удобством сумеют расположиться "зеленые"). На пороге структурно сходного варианта пребывает и ФРГ, где левый альянс (социал-демократы и "зеленые") борется с правым (христианские демократы и либералы из Свободной демократической партии). Последняя неуклонно теряет свой вес и, возможно, со временем будет вытеснена подходящей разновидностью популистских, националистических сил, приблизительно того же сорта, что и Немецкий народный союз.(13) Конкретный состав четверок может варьироваться при переходе от одной страны к другой, от одного хронологического отрезка к другому, но у самой конструкции – более прочные перспективы.
   Современные политологи уже повернулись лицом к фактору многомерности. Так, в статье В.М.Сергеева и др. можно прочесть: "Традиционный подход к изучению поведения парламентских фракций и депутатских групп заключается в распределении их вдоль некой абстрактной оси, соединяющей две полярные позиции (например, "консерватизм" и "радикализм" или "коммунизм" и "реформаторство"). Корни такого "одномерного" восприятия кроются в исторически сложившейся практике размещения депутатов в зале заседаний в зависимости от политических предпочтений, позволяющей зрительно выделять "правое" и "левое" крылья, а также "центр". Будучи скорее метафорой, подобная схема неплохо описывает политическую реальность в тех случаях, когда на политической сцене идет борьба двух основных сил. Однако в более сложных ситуациях, в частности, если общество расколото по нескольким существенным направлениям, позиция каждой политической группы и взаимоотношения между ними оказываются гораздо сложнее, чем может выразить одномерная модель. Это ставит перед исследователем задачу разработки аналитической модели, которая, как минимум, учитывала бы возможную многомерность пространства политических проблем, а еще лучше – позволяла бы определять его истинную размерность" ^{[292, c. 51- 52]}. Сказанное о парламенте относится и к политической структуре общества в целом.
 

Примечания

 
   1 Зачем считать тех, кому в Думу пройти не удалось? Поданные за них голоса "пропали".
   2 Будь то закулисно управляемые олигархами, кукловодом Б.А.Березовским, "Семьей" блок "Единство", СПС и заслуживший их циничное доверие Жириновский, т.е. правые силы, или же лелеющие корыстные планы устранения общего любимца В.В.Путина силы левые – КПРФ, ОВР и "Яблоко".
   3 В сноске допустимо привести одно из побочных соображений. До сих пор Кремль под каждые выборы в Думу создавал новую "партию власти": в 1993 г. – "Выбор России", в 1995 г. – НДР, в 1999 – "Единство". Помимо не нуждающейся в комментариях безответственности подобной политики (в еще не окончательно сложившуюся систему партий вносятся дополнительные искажения и возмущения), справедливо отмечается ее тупиковость в долговременном плане. Дальнейшая фрагментация неизбежно ведет к неуправляемости и неработоспособности парламента.
   4 К моменту выборов у "Единства" нет ни сформулированной идеологии, ни программы, за что их укоряют представители старых партий. Зато есть "порыв". Ср. Муссолини: "Наша программа очень проста: мы хотим править Италией. Нас постоянно спрашивают о наших программах. У нас их уже слишком много. Для спасения Италии нужны не программы, а люди и сила воли" [437, S. 105].
   5 Вот каково, уже после выборов, описание позиции "Единства" (оно же: "Медведь") аналитиком из "Аргументов и фактов": "Идеология: прагматизм, если это можно назвать идеологией. Некоторые эксперты также называют "медведей" центристами и государственниками" [367].
   6 Стоит сказать, что предварительная примерка третьего политического измерения в России состоялась еще в 1996 г. В ряду наиболее серьезных кандидатов на пост президента фигурировали не только формальные или фактические лидеры четырех крупнейших парламентских партий: Б. Ельцин (ср. в Думе НДР, "партия власти"), Г.Зюганов (КПРФ), Г.Явлинский ("Яблоко"), В.Жириновский (ЛДПР), – но также и беспартийный пятый, А.Лебедь, занявший в общем зачете третье место после Ельцина и Зюганова (за каждого из остальных кандидатов – С.Федорова, М.Горбачева, М.Шаккума, В.Брынцалова – проголосовало около одного процента избирателей и менее, следовательно, их можно не принимать в расчет). Интенсивно раскрученный средствами массовой информации Лебедь – "государственник, не обремененный никакой партийной идеологией" – послужил прообразом для более поздних В.Путина с партией "Единство" у подножия и Е.Примакова с ОВР, а также являлся наследником успеха В.Жириновского образца 1993 г. Подобные явления вовсе не редкость, у следящего за политическими процессами читателя есть возможность сравнить с небезуспешной попыткой покушения на основы американской двухпартийной системы (следовательно, одномерной) со стороны Росса Перо (1992 и 1996 гг.). Энергичному популисту чуть было не удалось дать начало новому для Америки политическому измерению.
   7 А.Б.Чубайс, еще в президентской гонке 1996 г. возглавлявший предвыборный штаб Б.Н.Ельцина и уже тогда сумевший продемонстрировать настоящие чудеса манипуляции общественным мнением посредством атаки в масс-медиа, и на сей раз заслужил от журналистов звания "главного архитектора победы СПС на выборах".
   8 В настоящую книгу не вошли и уже не войдут другие образцы конкурентной борьбы, когда один из участников стремится к овладению тем, что больше целого с . Например, если актор b не желает подстраиваться под соперника а, поставив себе целью овладеть целым с, то, очевидно, b ~ с . Однако, вообще говоря, у а существуют запасные ресурсы. Аналогично стремясь к с , у него есть возможность дополнительно подключить подчеркнутое внимание к себе самому, вернее, к своему наличному достоянию. Так, скажем, если некоей партией, наряду с обычным экпансионистским намерением овладеть симпатиями вообще всех возможных избирателей ( а ~ с ), одновременно и независимо разрабатывается мотив подчеркнутой ценности уже существующих сторонников ( а ~ а ), то при убедительной реализации обеих таких установок окажется а ~ (с + а). Решение совместно с условиями b ~ с и a + b = c приведет, в чем нетрудно убедиться, к модели золотого сечения, т.е. (а/с) = 61,8%. Но, поскольку настоящая работа представляет собой лишь введение в проблематику рационального бессознательного, этот и многие другие вопросы оставлены за рамками текста.
   9 Пока пишутся эти строки, идущая по пятам действительность, похоже, уже начинает их подтверждать. Во-первых, два из шести прошедших в Думу политических объединений, "Яблоко" и СПС, берут курс на объединение (единые кандидаты на региональных и муниципальных выборах, задача формирования коалиции демократических сил к следующим федеральным выборам). Во-вторых, еще один из блоков, ОВР, сталкивается с кардинальными внутренними проблемами, ставящими под вопрос само его сохранение: составные компоненты ОВР – "Отечество" и "Вся Россия" – разделяются под давлением Кремля, "Вся Россия" перебегает под крыло прокремлевского "Единства", а лидер "Отечества" Ю.М.Лужков отказывается от самостоятельности политической позиции. Доведение до конца каждого из вариантов означает уменьшение количества ведущих партий.
   10 Если бы ставилась задача более детального описания, пришлось бы обратить внимание и на коррелят политической дезорганизации – на особенности наличной социальной структуры. С одной стороны, не только не исчезли, но в новой обстановке и обрели дополнительную питательную почву старые марксистские представления об антагонистических общественных классах (прежде всего, эксплуатируемом и обманываемом пролетариате, "трудящихся" вообще, и жирующей буржуазии, плюс о "прослойке", т.е. интеллигенции). С другой стороны, все последние годы в общественное сознание внедряется каноническая западная модель трех классов: богатого, среднего и бедного. Специфика современного этапа в России – сосуществование двух картин в коллективных мозгах, их взаимное наложение. В результате чего возникла исключительно дробная ("шизофреническая") социальная фрагментация. Во многом именно ей обязана высокая и политическая фрагментация. В прежних статьях [311], [197] нам уже доводилось приводить математическую связь между кратностями социального и политического деления (в "нормальных" случаях они равны между собой), но здесь отметим другое. Поскольку сосуществование двух названных альтернативных социальных моделей – вообще говоря, нонсенс, ничем не оправданная эклектика, постольку у этого сосуществования, по-видимому, нет шансов сохраниться в расчете на долговременную перспективу (такой задачи, разумеется, никто и не ставит, состоявшееся сцепление – "несчастный случай", "прискорбный побочный продукт" переходного процесса). Но тогда такие же шансы и у наличной политической констелляции.
   11 Настоящий фрагмент посвящен не специально геополитике, но, чтобы избежать недоразумений, полезно сделать шаг в сторону. Как согласуются между собой политическая унитарность (одна сверхдержава, один могущественный блок, НАТО), с одной стороны, и четырехсоставная политическая структура, с другой? Ведь единица, разумеется, не равна четырем. Но это лишь мнимое противоречие, и читатель вправе воспользоваться примером, скажем, России образца 1995 – 99 гг. Всесильный президент и четыре ведущие партии ("большая четверка"), заседающие в обладающем относительно узким объемом реальных полномочий парламенте, – по-своему жизнеспособная конструкция, хотя и вызывающая множество нареканий. Аналогично, и в складывающемся мировом сообществе основная "исполнительная" власть может принадлежать одному геополитическому субъекту, тогда как значительно более скромная "законодательная" (в ООН или, что точнее, в плане репрезентации ведущих идеологий, позиций) – многим. Поэтому споры об одноплюсности или многополюсности современного мира – в значительной мере схоластические: два принципа отнюдь не исключают друг друга. Нетрудно сообразить, что если бы в послевоенном соревновании Запада и Востока по каким-то странным причинам верх одержал второй, то третьей мировой бифуркации соответствовала бы победа откровенного тоталитаризма, а не "стыдливого", непоследовательного, "лицемерного", как теперь. Западные лидеры, с молоком матери впитавшие либеральный образ мыслей, испытывают, так сказать, неловкость от своей современной исторической роли, ощущают ее внутреннюю фальшь и поэтому "мнутся" (возможно, временно), тогда как откровенным тоталитаристам не были бы присущи ни "раздвоение личности", ни "муки совести" – ведь своим внутренним идеалам и ценностям в случае мирового господства им изменять не пришлось бы. Кватерниорность в рамках последнего варианта оказалась бы не позитивной "физической", а только "идеальной" – см. в главах 1 и 2 о различии между количественным и порядковым числительными, о том, что политические "авангардисты", в частности коммунисты, представляют собой специфически "четвертый" тип политических сил, – зато политический монополизм отличался бы тогда жесткостью и буквальностью.
   12 Речь может зайти не только об исламском фундаментализме, но и, как реакции на него, о ныне экзотическом христианском.
   13 Собственно говоря, Германия практически никогда не переставала ходить по краю четырехчастного паттерна, до поры с переменным успехом редуцируя его до биполярного, или квазибиполярного. Так, фракционный состав бундестага в 1957 г.: ХДС/ХСС – 270 мест, СДПГ – 169 мест, СвДП – 41, Немецкая партия – 17. Помимо рассмотренного в разделе 3.6 примера Саксонии-Анхальт, четырем партиям удалось перешагнуть пятипроцентный порог на выборах 1994 г. в ландтаги Саксонии и Тюрингии (там и там – христианским демократам, социал-демократам, наследникам восточногерманской СЕПГ – Партии демократического социализма, и "зеленым"). В 1999 г. Германия выдвинула в Европарламент представителей также четырех политических сил: ХДС/ХСС, СДПГ, "зеленые", ПДС [452]. Описывая современную ситуацию в ФРГ, С.А.Леванский констатирует: "Тенденции к формированию в стране двухпартийной системы стали противодействовать тенденции к некоторому росту многопартийности и к созданию более широких и разносоставных коалиций" [177, c. 165].
 

3.11 Подводим итоги

 
   Наверное, было бы несправедливо, если хотя бы вдогонку проведенным расчетам не сказать нескольких слов об уже существующих методах, т.е. о действующих электоральных теориях. Конечно, на сей раз затрагиваются лишь партийно-политические распределения, а не территориально-политические и геополитические. В статьях Г.В.Голосова ^[100]и Ю.Д.Шевченко ^[376]приведены краткие, но содержательные обзоры наличных подходов и результаты их испытаний на современном российском материале.
   У Г.В.Голосова теории электорального поведения разделены на три основных группы. Первую образует так называемый "социологический подход", усматривающий механизм формирования партийных систем и соответствующих им карт избирательских предпочтений в типичных коллективных конфликтах, расколах, например, в оппозиции рабочего класса и буржуазии, в разделении по этническому и конфессиональному признакам, противоречиях между жителями центра и периферии и т.д. Среди разработчиков упомянуты такие видные фигуры как П.Лазарсфельд, С.М.Липсет, С.Роккан. "Теоретические основания "социологического подхода" разработаны весьма тщательно. Однако его эмпирическая адекватность – в частности, способность предсказывать исходы выборов в Западной Европе и, в особенности, в США – оказалась не очень высокой", – резюмирует автор.
   Ко второй группе отнесен "социально-психологический подход" Э.Кэмпбелла и др. Здесь по-прежнему поведение избирателей рассматривается как преимущественно экспрессивное, но объектом, с которым они солидаризируются, считается уже не большая социальная единица, а партия. Признак партийной идентификации и самоидентификации считается в значительной мере инвариантным. Несмотря на несомненные успехи подобных теорий, они сталкиваются с трудностями при объяснении массовых сдвигов в избирательских предпочтениях. Это обстоятельство поставило под сомнение репутацию гипотезы об экспрессивности электорального поведения,(1) и в противовес ей были сформулированы предпосылки более рациональной мотивации.
   Третья группа – "рационально-инструментальный подход". Э.Даунс, автор классической работы "Экономическая теория демократии", заложил в основу электорального поведения категорию выгоды: "Каждый гражданин голосует за ту партию, которая, как он полагает, предоставит ему больше выгод, чем любая другая". Впрочем, ведущую роль в оценках играют идеологические соображения. "Подобная трактовка расчета избирателей противоречила данным эмпирических исследований, отнюдь не свидетельствовавшим о высоком уровне идеологической ангажированности массовых электоратов. Да и в целом представление о рядовом избирателе, тщательно просчитывающем возможные результаты своего выбора на основе анализа огромного объема информации о партийных программах, с трудом согласовывалась со здравым смыслом", – отмечает со своей стороны Г.В.Голосов. М.Фиорина вносит важные коррективы, подставляя вместо сложной детальной оценки избирателем собственных выгод более интегральную и простую: люди твердо знают, как им жилось при действующей администрации. Жилось хорошо – голосуй за правительство, плохо – за оппозицию. Теория "экономического голосования" Фиорины предоставляет достаточно убедительную картину на материале американских и западноевропейских выборов, но сопровождается значительными разночтениями и разногласиями. Не вполне ясно, скажем, отталкивается ли выбор от оценки избирателями собственногоэкономического положения или важнее результаты работы экономики в целом(на почве США и Западной Европы вторая гипотеза удачнее согласуется с эмпирическими данными). Не решен также вопрос, что существеннее для избирателя – итоги прошлой деятельности правительства ("ретроспективное голосование") либо ожидания на будущее ("голосование перспективное").
   Все перечисленные подходы были так или иначе опробованы и на почве восточноевропейских стран, включая Россию. К сожалению, они не внушили особого оптимизма по поводу их правомочности в случае переходных, не устоявшихся демократий. Социальный расклад на глазах изменяется, и об устойчивой социальной идентификации говорить затруднительно. Еще более переменчивы и "капризны" партийные предпочтения. Наконец, в период слома доминирующей идеологии население еще не овладело навыками надежного и оправданного учета собственных экономических выгод, да и сам экономический характер коллективной мотивации далеко не сформирован (то и дело дают знать о себе "идеальные" мотивы: так, в России до сих пор не остывает вопрос, стремиться ли к "величию" государства).
   Вероятно, небесполезно провести хотя бы пунктирное сравнение с использованным нами подходом. Во-первых, в рамках последнего не возникает проблема, какова окраска сил, которые движут электоратом: экспрессивная или рациональная. В рациональном бессознательном сплавлены воедино оба компонента – и эмпатический (из-за бессознательности), и рациональный (из-за элементарной математичности). Во-вторых, отсутствует необходимость в априорных (по отношению к расчету) данных о социальной и партийной идентификации, тем более в оценке такой неоднозначной категории как экономическая выгода (насколько можно судить, даже среди профессионалов практически никогда не удается добиться единодушия в прогнозах, что принесет та или иная политика конкретным социальным группам: прогнозы всегда несут на себе печать партийной принадлежности или "школы" и вдобавок имеют обыкновение не оправдываться, о чем массам прекрасно известно ).(2) Несмотря на дифференциацию, социум, вернее его сознание, в значительной мере холистичен, о чем, в частности, свидетельствует феномен "универсальных" масс-медиа (общенациональных телеканалов, газет и т.д.). За представителей разных партий нередко голосуют похожие по социальному составу группы избирателей, их финансирование зачастую осуществляется из близких, если не одних и тех же источников ("не класть яйца в одну корзину" советуют практичные американцы). Единственное, что выглядит инвариантным как для одного и того же социума на разных хронологических отрезках, так и для столь непохожих друг на друга обществ, как американское и западноевропейские, с одной стороны, и восточноевропейские, с другой, – это их давняя образованность. Поэтому механизм рационального бессознательного, с моей точки зрения, производит впечатление более универсального и предпочтительного в ходе расчетов, см. сравнение теоретических цифр с реальными. Кроме того, он отличается простотой, что обычно относят к достоинствам ("ничего лишнего" рекомендуется со времен Оккама).
   Ни в коем случае я не хочу отказаться без разбора от всех упомянутых электоральных теорий, напротив, некоторые из них представляются обещающими и полезными. Возможно, если импульсы рационального бессознательного рассматривать не только как синкретическое общее достояние, а дополнительно учесть специфику их действия в различных подгруппах избирателей, привнести и иные мотивации, концептуальная картина от этого только выиграет. Такой путь, однако, отвечал бы специализированным политологическим разработкам (наша книга к таковым не относится). К подобным синтетическим средствам целесообразно прибегать уже после того, как будет всесторонне изучен более тривиальный (пусть и более бедный) подход, предложенный в настоящей главе. Пока же этого не произошло, пока апробации не подвергнут более широкий спектр социумов и их состояний и, соответственно, не составлен репрезентативный список актуальных установочных парадигм, говорить об этом всерьез еще рано.