2.
 
   Во второй части статьи имеет смысл затронуть еще один комплекс вопросов, непосредственно относящихся к ближайшим перспективам партийных систем стран Европы и других континентов, а также касающихся новых геополитических тенденций.
   Изучая структуру живого вещества, Луи Пастер открыл такое его свойство как дисимметрия, т.е. дополнительная, углубленная асимметрия. В. И. Вернадский считал это свойство фундаментальным признаком пространственного строения живого вещества [21, с.91] и связывал его с необратимостью времени. "Дисимметрический характер жизненного материала обусловливает вечное ‘падение’, ‘дление’ времени. Этот термин Бергсона Вернадский расширяет на всякую жизнь…" [21, с.94]. Наличие существенной связи пространственной дисимметрии с необратимостью времени подчеркивал в одном из своих последних писем с Соловков и П. Флоренский [21, с.93-94]. В термодинамическом плане дисимметрия суть неравновесность. Любая частица живого как бы поднята на некую высоту, с которой под воздействием энтропии непрерывно "падает", производя в своем движении внешнюю работу. Принцип устойчивого неравновесия Эрвина Бауэра фиксирует аналог дисимметрии и гласит: "Все и только живые системы никогда не бывают в равновесии и исполняют за счет своей свободной энергии постоянно работу против равновесия, требуемого законами физики и химии при существующих внешних условиях". Бауэр показал, что "вся энергия организма идет не на внешнюю работу, а на поддержание неравновесности, работаже совершается спонтанно” [4, с.92] (курсив наш. – В.Л., А.С.). Системы с подобными свойствами исследует в своих работах и И.Пригожин [13].
   Черты существенной асимметричности присущи не только биологическим, но и социально-политическим системам. Наряду с равновесной, рацемической составляющей политические структуры обладают признаками неравновесности, дисимметрии. Даже в странах с канонической биполярной (m = 2) и, следовательно, в принципе симметричной политической структурой в большинстве исторических моментов наблюдается эмпирическое преобладание одной политической стороны над другой. Целому же ряду других стран присуще наличие не только переменного, но и постоянного ингредиента асимметрии в их политическом строении. Нет нужды специально доказывать принципиальную асимметрию однопартийных режимов (r = 1), отвечавшим на протяжении десятилетий коммунистическим государствам или таким странам, как Южная Корея, Тайвань, Сингапур, колониальный Гонконг. Для "полуторапартийной" системы Японии, существовавшей вплоть до августа 1993 г., было характерно постоянное преобладание правящей либерально-демократической партии над всеми оппозиционными вместе взятыми, включая основную из них – социалистическую (это выражалось в непреходящем электоральном перевесе ЛДП, в распределении мест в парламенте, в партийной принадлежности фигуры премьер-министра). В послевоенный период дисимметричны и политические структуры ведущих стран континентальной Европы.
   Так, политическая система Италии, начиная с 1947 г., была “двукратно несимметричной", что проявлялось, во-первых, в постоянном превосходстве партий коалиции над ИКП и, во-вторых, в доминировании христианских демократов внутри правящего блока [9], [23]. Наличие устойчивого антикоммунистического блока и распределение мест в правительствах исключительно среди его сторонников было актуально и для Франции [2]. В скобках заметим, что в присутствии мощных коммунистических сил любая политическая система дисимметрична: даже в случае демократических, многопартийных режимов коммунисты по своей организации, целям, морали качественно отличаются от традиционных политических партий (см. вышеупомянутый "авангардистский" характер данного движения) [18].
   Дисимметричность порой принимает и весьма тонкие, "изощрённые" формы. Так, в послевоенной ФРГ, наряду с политической биполярностью и отсутствием значительных "авангардистских" сил на внутренней политической арене, мы замечаем такой специфический перманентный процесс, как денацификация. Т.е., несмотря на отсутствие реальных и весомых национал-социалистических сил, непрестанная борьба с тенью прошлого приводила к своеобразному блокированию основных участников политического процесса на антифашистской основе. Кроме того, для политического поведения и общественного сознания ФРГ был существенен и такой фактор, как существование ГДР, конкурирующий диалог с которой обладал важным социально-психологическим и внутренне-политическим значением. Перманентная денацификация и наличие ГДР, таким образом, создавали конструктивные предпосылки "двойной" политической дисимметрии ФРГ на протяжении нескольких десятилетий.
   Если биологическую дисимметрию исследователи связывают с необратимостью времени, то дисимметрия социально-политическая, по-видимому, аналогично, имеет непосредственное отношение к необратимому поступательному движению социума. Потенциал модернизации, заключенный в тех или иных политических системах, явно зависит от их структурной асимметрии. При этом мы выделяем страны с циклической, переменной асимметрией, наиболее яркими представителями которых являются англосаксонские, "талассократические" США и Британия. В результате каждого избирательного цикла на политическом верху оказывается наиболее весомая, влиятельная в тот момент политическая сила. Если возвратиться к сравнению необратимого времени с "вечным падением", а поступательного прогресса, модернизации – с непрестанным движением, то в данном случае каждый избирательный цикл ставит на верх "политического колеса" наиболее весомую партию, тем самым создавая предпосылки движения – движения общества в целом, возглавляемого указанной партией. Биполярная политическая система в совокупности с институтом свободных выборов демонстрирует пример простейшего и в своем роде совершенного двигателя и движителя, способствующего непрерывному прогрессу страны. В то же время здесь предусмотрен и механизм противовеса, предохраняющий общественную систему от политической узурпации, чрезмерной неравновесности и обеспечивающий циклическую возобновляемость вышеупомянутого потенциала модернизации. Вместе с уменьшением противовеса "политическое колесо", названные "двигатель и движитель" в течение ограниченного исторического периода способны сообщать более интенсивное продвижение, однако рано или поздно неизбежно достижение низшей ("мертвой") точки, истощение потенциала этого продвижения.
   С этой точки зрения любопытно, что наиболее впечатляющих успехов – так называемого "экономического чуда" – добивались в послевоенный период именно те страны, для которых было характерно наличие постоянного ингредиента асимметрии: Япония, Южная Корея, Тайвань, Сингапур, Гонконг в азиатско-тихоокеанском регионе, ФРГ и Италия в Европе. Тоталитарная (политически, разумеется, асимметричная) система в СССР вплоть до конца пятцдесятых – начала шестидесятых годов демонстрировала очевидный динамизм, добившись значительных результатов в индустриализации и модернизации экономики, которые вывели страну на второе место в мире по объему ВНП. В период войны, несмотря на неблагоприятные условия, был в сверхсжатые сроки осуществлен перевод экономики на военные рельсы. Но, по-видимому, не менее типично, что спустя приблизительно 40 лет названные страны по разным видимым поводам либо вступают в период коренных политических преобразований, либо переживают состояние экономического застоя. Срыв экономической реформы середины шестидесятых годов в Советском Союзе, пропуск целых стадий структурных экономических преобразований, важнейших технологических революций исследователи однозначно объясняют косностью однопартийной политической системы страны, истощением ее потенциала модернизации. Постоянный ингредиент политической дисимметрии оказывается способным обеспечить ускоренное развитие на протяжении лишь ограниченного срока, в отличие от дисимметрии живого, обусловливающей необратимость времени на существенно более протяженных отрезках.
   Примерно синхронно значительные политические перемены коснулись сейчас целого ряда стран. Помимо глобальных геополитических факторов, обратим здесь внимание на изменение характера региональных дисимметрий. Так, в Италии и во Франции коммунисты в значительной мере лишились своих специфических "авангардистских" признаков и переживают существенные внутренние трудности. Применительно к ФРГ можно констатировать, с одной стороны, окончательное завершение процесса денацификации, подтвержденное признанием этого факта со стороны мирового сообщества, и, с другой, акт присоединения ГДР. "Полуторапартийная" система Японии неожиданно прервалась, разрешившись победой оппозиционной коалиции. (При этом политические перемены в Японии, возможно, наиболее парадоксальны. Во-первых, удивителен сам факт перемен на фоне устойчивых выдающихся достижений этой страны. Во-вторых, в результате выборов, приведших оппозицию к победе, укрепились именно те самые – консервативные – тенденции, которые всегда отстаивала ЛДП. Это, возможно, лишний раз заставляет задуматься: не обусловлено ли исчезновение постоянной политической дисимметрии в национальных государствах более глубокими, типологически более общими причинами, чем конкретная неудовлетворительность положения в самих этих государствах). Еще раньше Южная Корея прервала автократический путь и вступила в зону политических преобразований. В канун передачи Гонконга Китаю осуществляется демократизация этой колонии, а в Сингапуре впервые за 38 лет зашла речь об альтернативности при выборах президента. Процессы демократизации обрели активность и на Тайване. Наиболее же яркими примерами нарушения прежней асимметрии являются, конечно, революционные перемены в бывшем СССР и странах восточного блока. Нас здесь, однако, интересуют прежде всего процессы в Западной Европе.
   Исчезновение постоянного ингредиента дисимметрий в политических системах в аксиологическом плане амбивалентно. Если к положительным моментам в европейском контексте с определенной долей условности относят завершение денацификации и объединение Германии, определенную "декоммунизацию” Франции, “декоммунизацию" и ликвидацию особой роли мафии в политической и экономической системе Италии, то неизбежно встает вопрос и о моментах отрицательных. Речь здесь идет не столько о том, что политические системы основных стран континентальной Европы скачкообразно приближаются по своему типу к биполярности американского вида и связанной с ней "коммерциализацией" социума (деления общества на богатый, средний и бедный классы, r = 3), что эти страны тем самым как бы лишаются самобытности своего социального и политического устройства.
   Обратим внимание на другой аспект. Несмотря на "коммерциализацию", "экономизацию" общественного сознания, вероятно, неизбежно возникнут проблемы именно в экономическом развитии. Истощение потенциала модернизации, обязанного постоянной дисимметрии политического строения, затрудняет возможность очередных экономических прорывов, в которых страны ЕС нуждаются для успешной конкуренции с североамериканским и азиатско-тихоокеанским блоками. Новое политическое строение стран континентальной Европы едва ли не исключает вероятность нового "экономического чуда", источником которого была бы политическая организация каждого из национальных государств. Национальное государство, политическая организация национальных обществ перестает быть источником ускоренной экономической модернизации, и в связи с этим приходится обратить внимание на потенциал новых политических и экономических общностей, а именно блоков – Европейского, Североамериканского, Азиатско-Тихоокеанского, Евразийского (m = 4, n = 5 в мировом сообществе, см.: [19], а также Приложение в конце данной статьи).
   Выдающиеся достижения социумов с постоянным ингредиентом дисимметрии в их политической (и, следовательно, идеологической) структуре имеют, похоже, определенные предпосылки и в области общественной психологии. Насколько позволяет судить эмпирический материал, постоянная политическая дисимметрия в каждой из стран сопровождается феноменами массовых фобий: будь то страх перед вполне вероятным наступлением коммунистической диктатуры во Франции и Италии, перед материализацией нацистских или милитаристских теней прошлого в послевоенных Германии и Японии, очевидной для масс угрозой со стороны коварных внутренних врагов в сталинском СССР или страх перед кровожадной мафией в той же Италии. Внутренние опасности подкрепляются внешними, особенно в случаях расколотых стран: двух Германий, двух Корей, трех Китаев (КНР, Тайвань, Гонконг). Жизнь в условиях постоянного стресса мобилизует резервные возможности не только индивидуального, но и общественного организма. Активизации скрытых резервов способствует также наличие постоянной целеустремленности, даже если соответствующая цель главным образом отрицательна и заключается в том, чтобы защититься от жестоких опасностей. Исчезновение постоянной дисимметрии в данном случае означает более спокойную, психологически более комфортную жизнь. Общественное сознание покидают могущественные враги, но вместе с тем теряется и ряд мощных стимулов активной индивидуальной и, главное, коллективной деятельности. "Нет вызова – нет развития", – можно повторить вслед за Тойнби. Раскомплексованность нередко приводит к ущербу для производящих интеллектуальных способностей, в данное случае для творческого духа целых наций и стран. То, что раньше пугало и спасало, начинает вызывать в основном разочарование и скуку. Так или иначе, утрата постоянного ингредиента дисимметрии в политическом строении национальных государств вызывает целый комплекс проблем, неизбежно сопровождающих всякую сложную перестройку в политике и психологии масс. Поиск новых интересов и стимулов согласованной коллективной деятельности относится здесь отнюдь не к последнему ряду задач.
   Почему все-таки иссякает потенциал модернизации политических структур с постоянным ингредиентом дисимметрии? Данный потенциал был бы практически неистощим, если бы опирался на более глубокий и прочный фундамент: в конечном счете на коренную дисимметрию человека, живого вообще (что станет возможным лишь в так называемых "органических" обществах). В данном же случае мы имеем дело, по-видимому, с не вполне глубокими основами, на которых зиждется общество и которые оттого и подвергаются эрозии, размыванию со стороны современного исторического процесса. Однако вернемся на более твердую структурную почву (9).
   Рассмотрим регионально-политическую структуру ЕС. В его составе из остальных европейских стран очевидно выделяются четыре члена "большой семерки", обладающие наибольшим объемом ВВП и политическим влиянием в мире: ФРГ, Франция, Италия, Великобритания (m = 4), – а с учетом остальных членов сообщества n = 5. В рамках СНГ, или Евразии, параллельно складывается подобная регионально-политическая структура: Россия, Украина, Белоруссия, Казахстан (m = 4) плюс "остальные" (n = 5). Повторив ранее высказанный тезис, что на каждой исторической стадии в мировом сообществе определенные преимущества приобретают те страны и блоки, внутреннее политическое строение которых гомологично мировому [19], мы предполагаем, что ЕС в целом будет находиться в стратегически достаточно выгодном положении (что пока что трудно предположить для такой неустойчивой структуры как СНГ). Подобное стратегическое преимущество в немалой степени обязано наличию постоянного ингредиента дисимметрии в политической организации блока.
   Так, в числе четырех ведущих стран ЕС одна из этих стран, а именно Великобритания, стоит несколько особняком по отношению к континентальным ФРГ, Франции, Италии. "Талассократичность" Великобритании, ее "амфифильный" (европейский, но и проамериканский, "атлантический") характер обусловливает качественную неоднородность ядра ЕС, которую можно изобразить схемой: ФРГ, Франция, Италия | Великобритания. В скобках заметим, что Евразии, аналогично, отвечает схема: Россия, Украина, Белоруссия | Казахстан (10). Четырехчастная структура применительно к основным составным элементам блоков (m = 4) и, соответственно, пятичастная применительно к каждому блоку в целом (n = 5) обусловливает наличие постоянного ингредиента дисимметрии, а вместе с ним и обладание дополнительным потенциалом модернизации. Поэтому перспективное экономическое и политическое будущее Европы видится действительно лишь в рамках ее объединения, тогда как каждое из национальных государств в отдельности, их политическое устройство как бы покидает тот движущий, творческий "дух", который ответствен за добавочный динамизм развития и успешную конкуренцию в мире.
   Поскольку блоковая структура Европы на стадии m = 4, n = 5 асимметрична, постольку высокий эффект регуляции здесь вероятен и без обращения к экстраординарным мерам. Несмотря на сход с арены западной континентальной Европы крупных "авангардистских" политических движений (коммунистов Италии и Франции) и движений ''антиавангардистских" (антинацистская и антикоммунистическая направленность ведущих партий ФРГ), способных к реализации чрезвычайных мер, эффект регуляции в рамках ЕС может быть не менее значительным, чем в случае принятия подобных мер. Несмотря на исчезновение постоянных ингредиентов дисимметрии в политической организации национальных обществ (11), мобилизуется новая – надгосударственная, блоковая – асимметрия, а вместе с нею и присущий ей потенциал модернизации.
   В заключение можно отметить, что постоянный ингредиент дисимметрии присутствовал в послевоенный период в политическом устройстве и мирового сообщества в целом. Послевоенной эпохе отвечало наличие двух основных активистских сил: капиталистического Запада и коммунистического Востока (m = 2), а с учетом третьего, неактивистского блока, организационно оформленного в Движении неприсоединения, n = 3. Наряду с военно-стратегическим паритетом между двумя сверхдержавами, между двумя главными активистскими блоками, наряду с определенным идеологическим равновесием, мы наблюдали также и очевидную несимметричность, поскольку Запад превосходил Восток по экономическому весу и политическому влиянию. Вслед за постоянной асимметрией в данном случае мы говорим и о потенциале модернизации мирового сообщества в целом. Существование положительного потенциала было обязано в значительной мере тому, что наверху "политического колеса" неизбывно пребывал именно наиболее весомый элемент, который вдобавок и сам по себе являлся источником в целом более динамичных технологических и социальных начал. Ныне послевоенный порядок подвергается значительной трансформации. Какими при этом представляются перспективы мирового сообщества?
   Если на промежуточной, существенно нестабильной стадии, отвечающей всякому переходу от одной зоны устойчивости к другой, всякой глобальной структурной трансформации, мы наблюдаем единоличное лидерство США, то вместе с тем мы констатируем и явную асимметрию данного состояния. Асимметрия в мировом политическом устройстве подобного типа – столь резкая, без надлежащих сдерживающих механизмов и противовесов – весьма ускоряет движение, но при этом сопровождается такой степенью угрожающей нестабильности во многих регионах планеты, что навряд ли стратегически терпима со стороны большинства членов мирового сообщества. Поэтому в данном случае мы говорим лишь о существенно переходном процессе, отвечающем ограниченному историческому отрезку. Анализ ближайших перспектив [19] позволяет констатировать наступление значительно более устойчивой и более длительной стадии, которой отвечает формирование на мировой политической и экономической арене четырех основных активистских, соизмеримых по своему весу и влиянию блоков: Европейского, Североамериканского, Азиатско-тихоокеанского и Евразийского (m = 4), – а с учетом остальных блоков и стран n = 5. Каковы динамические параметры этого периода, как обстоит здесь дело с развитием? Со ссылкой на предшествующую публикацию [19], мы отмечаем качественную неоднородность основной активистской четверки. Североамериканскому, Азиатско-Тихоокеанскому, Европейскому блокам отвечает социально-политическая ориентация традиционного типа, в определенной мере аналогичная принятому делению традиционных политических сил на либералов, консерваторов и социал-демократов. Четвертый, Евразийский, блок в этом плане существенно отличается от остальных, стоит как бы особняком, поскольку ему присуще наличие весомой коммунистической компоненты в общественном сознании и конкретном внутреннеполитическом раскладе. Постоянная дисимметрия в ядре нового мирового устройства может быть изображена с помощью схемы: Северная Америка, Западная Европа, Азиатско-Тихоокеанский регион | Евразия. Т.е. и в данном масштабе воспроизводится членение подобного же типа, как в вышеупомянутых блоковых ситуациях: ядро ЕС (три континентальных страны и Британия), ядро Евразии (три славянских государства и Казахстан) (12). Потенциал ускоренного развития, обязанный постоянному ингредиенту структурной дисимметрии, таким образом, присущ мировому сообществу и на данной исторической стадии. Вероятно, указанный потенциал, в свою очередь, будет вновь исчерпан спустя приблизительно 40 лет после своего утверждения. Осуществится накопление энтропии, негативных последствий, и на смену снова придет очередная эпоха, геополитическая структура которой также отличается наличием постоянного ингредиента дисимметрии (хотя и другого характера). Этот вопрос, однако, уже выходит за рамки настоящей статьи. Наша работа, разумеется, наделена признаками промежуточного исследования. Вероятно, не всем высказанным здесь тезисам отвечает равная степень убедительности. В процессе изложения одних из них приходилось опираться на разработанные, но еще не опубликованные материалы, другие же сами по себе обладают статусом лишь более или менее вероятных гипотез. Поэтому должное освещение комплекса поднятых здесь вопросов нуждается как в последующих публикациях, так и в продолжении надлежащих исследований.
ПРИЛОЖЕНИЕ (список обозначений)
 
   m – число основных активистских политических групп в общественной системе (партий или блоков партий в региональной общественной системе; активистских геополитических блоков на мировой арене),
   n – общее число основных политических групп в общественной системе (включая "индифферентную" политическую группу в региональной общественной системе, "неприсоединившийся мир" в глобальной системе),
   r – число основных социальных групп (классов) в общественной системе,
   N – число степеней свободы общественной системы в целом, т.е. количество ее свободно изменяемых параметров,
   p – род социально-политической системы; число, указывающее количество "дыр" в этой системе.
СНОСКИ
 
   1. Статья написана совместно с В.П. Любиным. Опубл. в: Партии и партийные системы современной Европы. Проблемно-тематический сборник. М. ИНИОН РАН. 1994. С. 24 – 51.
   2. Вывод указанной формулы был сделан в книге А. Степанова «ХХ и ХХI века глазами структурной политологии» (1990), его формальная часть – см. А.Степанов «Углы структурной политологии». – Лабиринт/Эксцентр. №3. 1991. Екатеринбург. С. 5 – 24. Вообще-то, все очень просто. Пусть некоторая саморегулирующаяся, относительно замкнутая система (в частности и социально-политическая, т.е. массовый социум) разделена по двум основным конструктивным признакам – например социальному (классовому) и политическому (партийно-идеологическая ориентация). Каждый элемент системы, соответственно, описывается в рамках двойственной принадлежности – классовой и партийной: к примеру, я рабочий и сторонник коммунистической партии. Как связаны между собой количество основных классов, с одной стороны, и количество ведущих политических групп, с другой?