Вслед за падением тоталитаризма не происходит дружного поворота на 1800 (дружный поворот характерен не для демократий), и в коллективном сознании сосуществуют оба начала: старое и новое, патриархальное и модернистское, коллективистское и индивидуалистическое, значит, и обе формы легитимации. Они настолько переплетены, что, в сущности, не могут быть отделены одно от другого. Это неприемлемое упрощение – утверждать, будто социум строго делится на "закостеневших" защитников старого и высокопросвещенных носителей новых, демократических ценностей. Одним и тем желюдям и группам присуще смешивать разнородные взгляды, априорные установки. Идеологически коллективистские, в частности бывшие тоталитарные, партии полагают своим естественным правом пользоваться плодами демократии (свобода печати, организаций, участие в выборах), а апологеты демократических преобразований настолько далеки от трезвой, самокритической позиции, что для ускорения движения считают целесообразным установить патронаж над "полувменяемым, отсталым, неразвитым" большинством, внедрить авторитарные методы руководства. (Так, в России представители демократических сил, неоднократно входившие в правительство, на практике подставили плечо и полудемократической конституции с почти диктаторскими полномочиями президента, и созданию экономической олигархии, в основе же – не однажды продекларированное недоверие и даже презрение к "совкам", т.е. к подавляющему большинству соотечественников.) Сосуществованием двух альтернативных начал пронизан чуть не каждый общественный атом, и продолжает процветать тоска по харизматическому лидеру, который должен привести страну к светлому демократическому будущему, к государству всеобщего благоденствия (опять высший исторический идеал, и опять не здесь и сейчас, а где-то там, где нас нет, зато жертв этот идеал требует уже сегодня, и вполне реальных).
   Итак, на посттоталитарной ступени наблюдается симбиоз двух качественно разнородных систем коллективных базовых ценностей, что сопровождается присущим демократиям принципом политической состязательности, следовательно, делением ведущих политических групп на пары, стремящиеся завоевать большинство. Но в итоге тогда М = 2 х 2 = 4, обстановка предрасполагает к формированию четырехчастного партийно-идеологического паттерна. Чтобы избежать голословности, воспользуемся иллюстрациями.
   В четверке партий и объединений, прошедших в Государственную Думу России в 1995 г., выделяются следующие подгруппы. "Яблоко" Г.Явлинского и НДР В.Черномырдина представляли собой две разновидности сил, с той или иной степенью отчетливости отстаивавших либеральные, демократические (они же – индивидуалистические, свободнорыночные) ценности. НДР – "партия власти", "Яблоко" – в оппозиции, подвергающей власть позитивной и конструктивной критике, разрабатывающей альтернативные экономические программы, проекты бюджетов, как это и происходит во многих странах на Западе. ЛДПР В.Жириновского – националистическая сила, придерживающаяся коллективистских лозунгов и идей ("русский народ"). КПРФ – коммунисты с их полуклассовой-полудержавной, т.е. опять же коллективистской, идеологией. Коммунисты и "соколы Жириновского" – в открытой вражде между собой, как и полагается марксистам и националистам. Однако канонада ожесточенной критики – не только внутри каждой из упомянутых пар, но и между ними. "Демократы (читай: НДР и "Яблоко") продали Россию" – по утверждению ЛДПР и КПРФ; "коммунисты и националисты – это пещерный век, кровь и насилие" – не лезут за словом в карман "Яблоко" и НДР. Естественный конфликт интересов совмещается с непреодолимым конфликтом по поводу ценностей, бинарная ситуация удваивается, М = 4.
   Где источник законной власти? – "Демократы – явные узурпаторы", посредством манипуляции общественным мнением создавшие и поддерживающие "антинародный режим", – на всех углах выкликают коммунисты. "Демократы – враги России" – провозглашает ЛДПР. Вождь жириновцев без стеснения заявляет, что по его приходе к власти демократия будет отменена. "Такая" демократия нам не нужна, советская власть – вот действительно народная форма правления, – вторят им коммунисты. Из демократического лагеря, в свою очередь, разносятся призывы к законодательному запрету компартии и националистических организаций как очевидной и "наглой" угрозы молодой русской демократии. Таким образом, одна пара (НДР и "Яблоко") почитает пусть, возможно, несовершенными, но все же законными новые демократические институты, другая пара (КПРФ и ЛДПР) борется за "высшее благо" страны, фундаментальные интересы которой не совпадают с принципами "западной" демократии ("демократы" разрушили и поставили на колени великое государство, они – предатели). На первый взгляд парадоксальная, неразделимая двойственность (ср. теория двойственности истины в другую переходную эпоху – в период смены религиозного мировоззрения на секулярное) сквозит буквально во всем, и население, убежденное, что от него ничего не зависит и даже результаты выборов будут заведомо такими, какие нужны Кремлю и олигархам, достаточно дружно ходит на эти самые выборы, особенно на самые идеологизированные федеральные.
   Подобные качества присущи, разумеется, не только России, шире – постсоветскому ареалу (см., в частности, пример Молдовы). Насколько позволяют судить прецеденты земли Саксония-Анхальт (см. выше), а также постфранкистской Испании (см. раздел 3.9), им не чужд и географический Запад. На территории бывшей ГДР – по сравнению с западными землями традиционно менее индустриально развитой, вестернизированной – сохранились пережитки "средневековой", "азиатской", "восточной" легитимации, мировоззренческих патернализма и коллективизма? – Вероятно. Но разве и на нынешней стадии массы восточных немцев, вкусившие плодов демократии, не получили возможность дополнительно убедиться, что основной источник власти – не в них самих, а вовне? Раньше ими управляли монархи, национал-социалистические и коммунистические вожди, рука Кремля, но и теперь им диктуют свою волю немцы западные, а через их посредство и Вашингтон. В данном случае неважно, как конкретно люди оценивают подобный факт – принимают его за благо (в восточные земли вложены огромные инвестиции, жизнь стала несопоставимо свободней) или относятся с раздражением (уровень жизни существенно ниже, чем в западных землях, высока безработица, ряд обещаний, розданных перед объединением, до сих пор не выполнен), – более существенным представляется сама ментальная расщепленность, двойственность и, как следствие, М = 2 х 2 = 4. Восточным немцам авторитетно внушают: чтобы быть подлинными демократами, нужно отбросить коммунистические предрассудки, думать так-то и так-то, – но разве это свобода мысли? В занесенных извне идеалах демократии заключается нечто противоположное им самим. Contradictio in adjecto.
   На выборах 1998 г. в земле Саксония-Анхальт население проголосовало за совершенно тот же список идеологий, что в России и Молдове: за правую и левую разновидности демократов (христианских демократов и социал-демократов), с одной стороны, и за двух репрезентантов коллективистов, патерналистов (ПДС, наследницу восточногерманских коммунистов, и националистический ННС), с другой. Забегая вперед, практически идентичная схема характеризовала и Испанию 1977 г. – На состоявшихся вслед за падением франкистского режима выборах в парламент попали четыре общефедеральные партии: две демократические (Союз демократического центра и его левые оппоненты, социалисты из ИСРП) и две тоталитарные, или посттоталитарные (коммунисты КПИ и преемник "Национального движения" Франко Народный альянс). В разных странах, в разных условиях различаются логически-цифровые ячейки, в которые попадают упомянутые силы из списка (перекомбинация), вариациям подвержен и конкретный логико-числовой паттерн (не обязательно двойное золотое сечение, см. раздел 3.9), однако поле действия самой четырехчастности представляется более широким.
   Мало того, впоследствии предстоит убедиться, что модель партийно-политической кватерниорности присуща не только посттоталитарным государствам, т.е. ее предпосылки – не исключительно в переходе от политических диктатур к плюрализму. Но обсуждение этого лучше отложить до тех пор, пока не будет расширено пространство концептуального и фактического материала, и провести его в более конкретном контексте (см. раздел 3.10). Пока же направим усилия на обогащение арсенала формообразующих пропорций.
 
Примечания
 
   1 "Аргументы и факты", 1997, № 29; см. также [435, S. 4].
   2 Мотивом подобного перерасчета служит и то, что процесс реального политического конструирования, определение количества мест в парламенте у каждой фракции опирается на относительные процентные соотношения между избирательными объединениями, сумевшими преодолеть квалификационный барьер, тогда как голоса, поданные за мелкие партии, "пропадают": соответствующие парламентские места пропорционально делятся между победившими партиями.
   3 Что их ценить? – они же в среднем малы, наш народ беден по сравнению с Западом. Вскоре обнищавшее большинство населения стало тем более неинтересным для "прогрессивных" предпринимателей и политиков (всякое, в том числе пренебрежительное, отношение имеет обыкновение тавтологически себя подтверждать).
   4 Исходя из того, что аналогичные отношения существуют между США в целом и одним из их штатов, Красноярскому краю была присвоена кличка "русский Нью-Хемпшир".
   5 Подчеркивая значение фактора "Красноярск – Россия в миниатюре", ради контраста приведем данные по Санкт-Петербургу и Ленинградской области – кому было отдано предпочтение на думских выборах 1995 г. В Санкт-Петербурге пятипроцентный барьер удалось преодолеть трем партиям и объединениям: больше всех голосов набрало "Яблоко" (16,0%), затем КПРФ (13,2%) и "Наш дом – Россия" (12,8%). В менее четко политически ориентированной Ленинградской области успешных партий оказалось шесть: КПРФ (18,2%), НДР (11,0%), "Яблоко" (8,3%), ЛДПР (8,0%), "Женщины России" (6,3%) и блок "Коммунисты – за СССР" (6,1%), см. [443, S. 5]. Помимо отличий в количестве партий – не четыре общероссийские, а три или шесть, – здесь нет и двойного золотого сечения. Выявленная закономерност требует соблюдения определенных условий, в частности, известная "самодовлеемости" региона, его восприятия самого себя как самостоятельной целостности.
   6 Отставив иронию: Мехтхильд Кюпер, автор только что процитированной статьи, также пишет: "Лишь немногие политики находят мужество признаться, что ныне происходящее на Востоке – то, что Западу еще предстоит. Они составляют меньшинство в ХДС и едва слышны в СДПГ" [idem]. Согласно опубликованным ПДС исследованиям, 60% опрошенных на Востоке и 33% на Западе согласны с лозунгом "Немецкие рабочие места – для немцев".
   7 Без этого массовому обществу с наличным разделением на классы (например, на богатый, средний и бедный) не удастся достигнуть стабильности, см. [311] или [313].
   8 Так, применительно к буддийскому ареалу А.С.Агаджанян прибегает к следующему описанию: "Имманентная сакральность власти и государства свойственна духу буддийской реформы классической индийской традиции. Но корни этой особенности, по-видимому, древнее прихода буддизма в этот регион. Власть концентрирует в себе почти всю энергию социальных связей. Еще одна тема буддийской политической традиции связана с ожиданием "миллениума", идеального земного порядка, когда изначальное тождество святости и царства будет в полной мере восстановлено. Буддийское государство оказывается в идеале ничем иным, как коллективным предприятием по всеобщему спасению, а царь – высшим гарантом успеха на этом пути" [9, c. 42-44]. В свою очередь, для формирования национального сознания русских различные писатели полагают важным проживание в зоне рискованного земледелия (будет урожай или нет – на то Божья воля), регулярные опустошительные набеги кочевников, а затем и нравы собственной власти, казнящей и милующей по собственному (невнятному большинству) произволу. "Все под Богом ходим", коллективный фатализм – их истоки в веках.
 

3.7 Президентские и губернаторские выборы, иные сопутствующие отношения

 
   Хотя золотому сечению принадлежит довольно важное место среди формообразующих факторов как в организации современных социальных систем, так и (если читатель заглянул в Приложение 2 , он уже знает об этом) в повседневном и гуманитарном мышлении, воздержимся от завышенных оценок его значения. В конечном счете таинственная "мистическая" сила этой социально-политической пропорции зиждется на простейших логических основаниях, которые, с одной стороны, оказываются в определенных условиях обязательными, "неотменимыми", а с другой – по механизму действия большинству неизвестными. Сочетание "принудительной" обязательности (ученые в таких случаях говорят: аподиктичности) и неосознанности способно производить впечатление некоей могущественной "потусторонней" стихии ("незримый архитектор"), тогда как на самом деле источник ее сил не где-то вовне, а в нас самих, в по-школьному образованных массах. Затевая различного рода политические соревнования, "игры", мы не можем избавиться от современной разновидности здравого смысла, от привычек элементарно-логического мышления, а поскольку мы – массы активные, уверенные в собственной дееспособности, постольку наши замыслы, цели и ценности оказываются тесно связанными с конечными результатами деятельности. Это и находит выражение в фактах пропорциональности. Здесь вновь, как и на протяжении всей книги, речь идет о проявлениях рационального бессознательного. Коллективная природа последнего предполагает апелляцию к области, где субъект и объект совпадают если не полностью, то пребывают в очень близком соседстве. Так общественные настроения, цели и ценности материализуются в объективных процентах: будь то количество поданных за партии голосов, распределение мест в парламенте или территориально-демографические разделения. Если бы мы ограничились в настоящей главе только гармонической пропорцией, то невольно подыграли бы мнению о ее исключительности. Чтобы этого избежать, обратимся к другим, ничуть не менее значимым для социумов.
   В разделе 3.4выяснялось отношение между численностями голосов, поданных за две партии или два избирательных блока. Модель по существу – mutatis mutandis – совпадала с ситуацией послевоенного соревнования двух сверхдержав ( раздел 3.1). Если один из акторов, обычно более уверенный в себе, непосредственно стремится к овладению максимально большим количеством голосов (в пределе – всеми), а другой мысленно привязывается к лидеру, ориентируется на его реальные или ожидаемые достижения, т.е. избирает его в качестве образца, и если в игре происходит совместное осуществление установок обоих главных участников, то соотношение "весов" в итоге приближается к золотому сечению, см. система (11) – (12). Обратим внимание на одну особенность процесса. Электоральные доли двух акторов распределяются в согласии с предвыборными симпатиями и склонностями избирателей. Акт выборов (опускание бюллетеней в урны, подсчет голосов, проверка и утверждение результатов) превращает проценты поданных голосов в проценты парламентских мест. С минимальными оговорками, какова доля электоральной поддержки, такова и удельная численность фракции в парламенте. Акт выборов не изменяет соотношений, он изменяет лишь их "физический смысл": электоральный расклад претворяется во фракционный. Фатального количественного разрыва не происходит.
   Принципиально иная ситуация в случае президентских выборов. По-прежнему продолжаем рассматривать борьбу лишь двух главных соперников, что достаточно корректно либо для стран с биполярным политическим строением (скажем, США), либо для государств, где выборы проходят в два тура: во второй тур попадают два кандидата, и нас будет интересовать процентное распределение в нем. Победитель такого соревнования становится президентом, проигравший же, как выражался ХIХ век, "остается при своих интересах", даже если за него подано всего на один голос меньше. Склонные к броским этикеткам американцы окрестили принцип мажоритарности "системой добычи": победитель получает всё, проигравший – ничего. Нетрудно сообразить, что подобные правила игры способны сообщать президентской гонке гораздо большую жесткость по сравнению с парламентской. Перед угрозой потери всего аутсайдер подталкивается к тому, чтобы значительно более ревниво следить за лидером. Как это схватывается математически?
   По-прежнему обозначим лидера, или фаворита, и его электоральную базу через а, а электоральный объем преследователя – через b. В рамках так называемого "двухпартийного вотума"(1) сумма голосов, поданных за обоих претендентов, составляет полную численность активных избирателей: a + b = c. Каким должно оказаться численное соотношение между aи b? – Вначале напомним читателю один из видов рассматривавшихся прежде условий:
    a ~ c
    b ~ a
    a + b = c.
   Субъект ауверен в себе и своих возможностях, психологически нацелен не только на победу, но и на целое с, умея внушить подобную уверенность и своим сторонникам. Иначе обстоит дело с субъектом b, который в глубине души сомневается в собственной силе. Ему тоже, в общем, хотелось бы победить, однако не удается полностью овладеть собой, приобрести "безоглядную" уверенность и решительность, вдохновить ею своих избирателей. Он смотрит в широкую спину лидера, психологически оказываясь зависимым от него, производным. Оттого характеристическая величина актора bпрямо пропорциональна уже не с, а только a. Расчеты, как мы убедились, приводили к модели золотого деления и удовлетворительному совпадению с рядом экспериментальных данных, в частности по парламентским выборам. Что должно измениться в случае президентских? -
   Об этом недавно упоминалось: гонка становится более жесткой, нелицеприятной. Преследователь, т.е. актор b, хотя и сохраняет психологическую зависимость от фаворита а, но одновременно форсирует свои усилия. Зная, что поражение воистину фатально, равносильно потере всего, он начинает следить не только за актором акак таковым (за численностью его сторонников), но и за разрывоммежду ним и собой, ощутимым интуитивно, известным по результатам опросов, прогнозов. Стремясь во что бы то ни стало преодолеть отставание, овладеть недостающими голосами, актор bвключает тем самым соответствующий разрыв в состав своих целей и ценностей. Чему равняется названный разрыв? – Очевидно, величине (a – b). Таким образом, пользуясь прежним предположением, что каждый из участников процесса получает сообразно своим истинным ценностям и целям, получаем:
    b ~[ a + (a – b)].
   Величина bпрямо пропорциональна величине аплюс (a – b), т.к. в намерение субъекта bвходит уже не только преследование лидера а, но и овладение разрывом между ним и собой. Соберем, что получилось в итоге:
 
    a ~ c
   ( 14 )
 
    b ~[ a + (a – b)]
 
    a + b = c.
 
   С учетом того, что сумма a + (a – b)равняется 2 a – b, составляем пропорцию:
 
    b / a= (2 a – b) / c.
   То есть bc = 2a 2 – ab.
   Подставив сюда условие b = c – a, после тривиальных преобразований получим:
 
   3 а2 = с2
   или
 
    а / с =1/ ?3 .
   ( 15 )
   Десятичное приближение величины 1/ ?3 равно 0,577, или 57,7%. Доля голосов, поданных за лидера а, согласно модели должна составлять около 57,7%.
   Прежде всего, обратим внимание на занятное культурологическое обстоятельство: отношение 1/?3 представляет собой "соперника золотого сечения", названного так Тиммердингом, см. раздел 3.3. Эта пропорция фигурировала и у Платона применительно к не вполне совершенным, но фундаментальным "земным элементам". Пропорция (15) представлялась, таким образом, важнейшей еще в античности (с истоками в Вавилоне). Если в мире воцаряются ревность и жадность, на смену одному отношению приходит второе. Автор настоящего текста – не поклонник столь широких метафизических толкований, но элементарная справедливость требует хотя бы пунктирно обозначить историю вопроса и отдать должное приоритету предшественников.
   Платоновское различение небесной фигуры (додекаэдра, со его сквозной пропорцией золотого сечения) и земных (в частности, с отношением 1/?3 ) трансформировалось у ученика Платона, Аристотеля, в противопоставление физики небесной и физики земной. Если небеса – воплощение совершенства, то тела движутся там, как выразились бы сейчас, без трения, свободно и вечно. Совсем иначе, по свидетельствам опыта, обстоит на земле. Для поддержания движения тут необходимо приложение силы. На фоне непринужденности и гармонии перемещений небесных тел, аналогичные процессы на земле протекают более "надрывно": для поддержания движения тела приходится "подгонять" (прикладывать силу).
   Концепция Аристотеля господствовала в средневековой Европе вплоть до Галилея. Последний был истинным адептом и одним из титанов революции Возрождения. В духе ренессансного гуманизма полагать: природа человека божественна, и земное не менее прекрасно и совершенно, чем небеса. Это мнение в духе возрожденческого пантеизма и гнозиса: "Что внизу, то и вверху; что наверху, то и внизу".(2) Галилей, сформулировав принцип инерции, по сути свел небесную механику Аристотеля на землю [307]. "Оказалось", что не только небесным телам присуще стремиться к свободному и вечному движению, но и земным. В незатейливых курсах физики принято утверждать, что Галилей доказал это экспериментально, хотя экспериментальное доказательство в реальных земных условиях могло быть обязано разве что неточности измерений и обработки результатов: трение (диссипация энергии) в нашем мире присутствуют везде и всегда. Нет, обоснование Галилея зижделось не столько на физическом опыте, сколько на его особой интерпретации. В конце концов заранее предполагалось: "Что вверху, то и внизу", там и там справедливы одни и те же стройные закономерности. Их искали тогда повсюду. Так, один из самых выдающихся астрономов, И.Кеплер, "преувеличивал", по словам Н.Н.Воробьева [86], значение закономерности золотого сечения; Леонардо да Винчи и Дюрер, как типичные представители Ренессанса, обнаруживали проявления "божественной пропорции" в строении человеческих тел.
   Если пользоваться современными категориями применительно к данному кругу процессов, то Аристотель по существу противопоставлял обратимые процессы необратимым. Обратимые (следовательно, логически симметричные) – прерогатива небес, тогда как необратимые (логически несимметричные и в этом ракурсе "несовершенные") – удел грешной земли. Галилей решительно распространил принцип обратимости на всю физическую реальность,(3) и с тех пор все фундаментальные уравнения современной – "постгалилеевской" – физики являются обратимыми во времени: и в классической механике, и в релятивистской, и в квантовой. Единственное исключение – родившаяся в первой четверти ХIХ в. и стоящая особняком от других фундаментальных теорий термодинамика (и последовавшие за ней статистическая физика и синергетика). Оппозиция обратимости и необратимости вновь дала знать о себе – пока с некоторым перевесом в пользу первой.
   Мы не ставим в настоящей работе слишком широких задач и потому ограничимся сказанным о культурных ассоциациях, прямо или косвенно связанных с "духом" разных пропорций, с инсталлированным в них мировоззрением. Возвращаясь к непосредственной теме раздела нельзя, однако, не заметить следующее.
   Если в парламентских выборах, на которые примеривалась пропорция золотого сечения, сам акт выборов в основном не изменяет процентов (какими они были на пороге голосования, такими же претворяются и во фракциях), то случай президентских, как сказано, кардинально отличен. До выборов и в их канун действует один процентный расклад – согласно теории: a/c = 57,7%, b/c =42,3%, – а сразу после выборов совершенно другой: "победитель получает всё",