Степанов А.. Число и культура

   Турция, член НАТО с 1952 г., ассоциированный член ЕС, уже десятилетиями заявляет о своем желании стать действительным членом, встречая полуопределенную реакцию "подождать". На хельсинкском саммите ЕС в декабре 1999 г. после многолетних споров и унижений эта страна, наконец, официально признана кандидатом в члены Союза, хотя "кандидатский стаж" может длиться неопределенно долго ^[398]. Другие мусульманские субъекты в последнее время также ищут свое место в Европе. Это сломавшая перегородки автаркической самоизоляции Албания, менее десяти лет назад избавившаяся от атеистического коммунистического режима, еще не вышедшая из полосы внутренних вооруженных волнений, оказывающая поддержку сепаратистским движениям албанцев югославского Косово, Македонии, что внушает некоторым аналитикам и журналистам подозрения в существовании планов создания "Великой Албании". Это Северный Кипр, с 1974 г. занятый турецкими войсками и в 1975 г. провозгласивший себя независимым (что, впрочем, до сих пор не признано международным сообществом) Турецким федеративным государством Кипр, с 1983 г. – Турецкой республикой Северный Кипр (ТРСК)(53) . Наконец, это упоминавшееся Косово, большинство населения которого составляют мусульмане-албанцы, ожесточенно борющиеся за суверенитет. Трудно избежать впечатления, что в Европе – под прямой или косвенной эгидой Турции – стремится образоваться исламский ансамбль, который в потенции располагает кватерниорной структурой.(54) Не вполне компактный, находящийся на юго-восточной периферии Европы, он отличается (пока?) заметным вирулентным оттенком. Турция прикладывает все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы закрепить свой европейский статус, не отстать от остальных в поиске естественных – и даже искусственно созданных – союзников. Касательно судьбы этого ансамбля – удастся ли ему легитимизироваться? будет ли он принят в ЕС? – на настоящей ступени анализа трудно прийти к обоснованным выводам. Поэтому прежде составим сводный реестр европейских региональных ансамблей – быть может, "с высоты птичьего полета" ситуация станет яснее?
   В западной части европейского континента обнаружены следующие ансамбли: германский, романский, Скандинавия и Бенилюкс, – всего четыре. В более проблемной восточной: Балтия, Вышеградский ансамбль, юго-восточный, югославский и, наконец, исламский, – т.е. пять. Неохваченными остались Британия и Ирландия, вопрос о них требует заслуженного внимания.
   Почему в данном случае нарушается общее правило: отсутствует не только тетрада, но даже триада? – Возможно, из-за географической изолированности Британских островов: не хватает соседей, нет и "полнокровного" ансамбля? Сравнительно недавно здесь существовала всего одна страна. Бросим взгляд на исторический ряд.
   В конце ХII в. Ирландия завоевана Англией, в 1801 г. в англо-ирландской унии ликвидированы остатки ее автономии. Волнения 1919 – 21 гг. приводят к заключению в 1921 г. договора, согласно которому Ирландии предоставляется статус доминиона. В 1949 г. Ирландия провозглашена республикой. С тех пор на Британских островах два государства, а не одно.
   Отделенность проливом – не достаточное условие для логико-семантического обособления островов (сходные географические обстоятельства не мешают включению Кипра в состав юго-восточного ансамбля, Исландии – скандинавского, не говоря о том, что территория Турции разделена Босфором и Дарданеллами и ее ансамбль разбросан по мусульманским анклавам). В данном контексте, вероятно, уместно вспомнить об английской политической традиции последних веков – служить "балансиром" в континентальных европейских делах, попеременно присоединяясь то к одной, то к другой из складывавшихся коалиций. Со времен Столетней войны 1337 – 1453 гг. и войн с Голландией в ХVII в. Англия последовательно воздерживалась от серьезных самостоятельных акций на континенте, ставя акцент на военно-морском предотвращении возможной высадки сухопутных сил европейских противников, а также на расширении собственных владений в других частях света. Ей действительно удалось добиться исторической "равноудаленности" от любой из стран европейского континента, от складывающихся здесь долгосрочных альянсов. Политико-психологический интерес Британии, ее, так сказать, интенция до сих пор в значительной мере направлены не внутрь ЕС, а вовне.
   Учитывая важность поднятой темы, целесообразно опереться на мнение специалистов-историков. В третьем томе "Материальной цивилизации"- ("Время мира") Ф.Бродель утверждает: "Между 1453 и 1558 г., между окончанием Столетней войны и отвоеванием Кале Франсуа де Гизом, Англия, сама в тот момент не осознавая, сделалась островом (да простят мне это выражение) – понимай: автономным пространством, отличным от континента. До этого решающего периода Англия, невзирая на Ла Манш, на Северное море, на Па-де-Кале, была "телесно" привязана к Франции, к Нидерландам, к Европе , вытесненная из Франции, она оказалась сведенной к самой себе" ^{[62, с. 60 ]}, – и приводит высказывание Артура Юнга, сделанное около 1740 г.: "Его обитатели должны более думать о том, как себя защитить, нежели о том, чтобы распространить свои завоевания на континент. Им было бы весьма трудно оные сохранить, по причине отдаленности и превратностей моря" ^{[там же, с. 361]}. "Правило действовало и для европейцев применительно к острову", – добавляет Бродель. Присутствовали и иные факторы. Продолжим цитирование "Времени мира".
   "Одновременно разрыв с континентом в 1529 – 1533 гг. был "продублирован" разрывом с Римом, что еще более усилило "дистанцирование" английского пространства. Реформация, как справедливо сказал Намье, была также и языком национализма. Англия стремительно ее приняла, а затем бросилась, или была брошена, в авантюру, имевшую многочисленные следствия: король сделался главой англиканской церкви, он стал папой в своем королевстве , а что еще больше ее подтолкнуло, так это то, что Британские острова, долгое время бывшие на краю света, у оконечности Европы, сделались после Великих открытий отправной точкой плавания к новым мирам. Конечно, Англия не преднамеренно отделилась от старого европейского "блокшива", имея в виду лучше открыться для мира, но результат оказался именно таким. И плюс к тому дополнительный залог отделения и самостоятельности – память прошлого, враждебность Европе, слишком близкой, которую не удалось бы выбросить из головы" ^{[там же]}. Наконец: "Англия ощущала себя подвергающейся угрозе со стороны политически опасной Франции, вскоре обретшей чрезмерные преимущества Испании, Антверпена с его господствующими купцами, а позднее торжествующего Амстердама" ^{[там же, с. 362]}.
   Адресовав известные издержки тона описания Англии французскому происхождению историка, мы не вправе игнорировать саму аргументацию. Как сказано, в позиции Британии до сих пор заметны как определенная настороженность к европейскому континенту, так и живой политический интерес, направленный далеко за его границы.
   Последнее относится не только к Британии. В Ирландии проживает 3,5 млн. чел. (данные 1983 г.), тогда как в США – 50 млн. ирландцев. Когда диаспора более, чем в четырнадцать раз превосходит по численности оставшихся, где же тогда "настоящая" Ирландия? Гордость разносторонними достижениями своей эмиграции (например, к ирландцам по происхождению относятся клан Кеннеди, президент США Б.Клинтон) – важнейший компонент национального сознания, особенно если учесть, что сама Ирландия принадлежит к "бедным" Европы.
   Находят ли такие моменты выражение в современной политике? – В данном контексте сошлемся на перманентно декларируемые "особые отношения" со США со стороны британских официальных лиц, причем, дело не исключительно в декларациях, но и в подтверждении их на практике, в последовательной сдержанности британцев, с которой они подходят к решению проблем формирования общеевропейских институтов, независимых от США.(55)
   В той же связи знаменателен и следующий факт. Почему в по-прежнему влиятельную Организацию по безопасности и сотрудничеству в Европе,ОБСЕ, входят – наряду с собственно европейскими странами, государствами бывшего СССР (более половины географической Европы – его территория) – также США (пусть на правах сверхдержавы) и дополнительно Канада? Канада формально остается доминионом Британии, поэтому? Но тогда отчего не плюс и Австралия, другой "белый", англоязычный крупный доминион? И здесь мы неизбежно должны обратиться к понятию "расширенной Европы", поскольку ни один политико-экономический блок в современных условиях, включая ЕС, не является строго изолированным. В границах такого расширенного понятия оказываются несколько "родственных" политико-экономических блоков в собственном, т.е. узком, значении: наряду с ЕС, также СНГ и "белая", англоязычная часть Северной Америки, НАФТА (определенная доля канадцев, впрочем, считает родным языком французский).(56)
   Аргументация может быть и конкретнее. О том, что США не намерены покидать новую Европу, свидетельствует, скажем, А.Г.Франк. "В июне 1990 г. бывший редактор "Foreign Affairs" Джеймс Чейс написал в деловом журнале "International Management": "Auf Wiedersehen, США. Европейский вызов станет реальностью" Европа поставила тезис Серван – Шрайбера с ног на голову. Сегодня США боятся экономической силы Европы и страшатся своего относительного экономического упадка" Приближаясь к 1992 г., независимо от того, возникнут или нет серьезные экономические проблемы, произойдет ли мировой спад, нет сомнений, какой будет реакция американцев, картина: крепость Европа, в которой господствуют мощные промышленные группы, способные вытеснить с рынка любого конкурента. Если бы это случилось, риск для США сильно бы увеличился" Вероятность того, что европейцы впоследствии создали бы собственную панъевропейскую систему безопасности, еще больше сократила бы власть и влияние США- Вашингтон до отчаяния хочет остаться в Европе. "США должны оставаться европейской державой в самом широком смысле, в политическом, военном и экономическом отношениях,- – сказал президент Буш" ^{[348, c. 21-22]}. Британии же Ла Манш зачастую кажется шире, чем Атлантический океан.
   Опираясь на сказанное, займемся подсчетом "околобританских" элементов в упомянутой расширенной системе. В ОБСЕ входят два члена ЕС Британия и Ирландия, а также два представителя североамериканского континента: США и Канада. Всем им знаком опыт пребывания под британской короной, ныне все они – члены НАТО. Вновь четыре элемента! Конечно, трудно говорить в этом случае о региональном ансамбле в строгом смысле слова, но тенденцию нельзя не заметить. Несмотря на географическую, политическую "полуизолированность" Британских островов, не позволяющую сформироваться такому же ансамблю, как на континенте везде, на западных рубежах Европы формируется "квазиансамбль", по-своему связывающий ЕС и Америку.(57) Возможно, к нему следует отнести и одного из членов Британского Содружества Республику Мальту (в ней, кстати, два государственных языка: мальтийский, английский), но, имея в виду незначительность размеров этого государства – 318 тыс. чел. по данным 1982 г., – только в функции "остальных", что не в состоянии нарушить ведущей тетрарности.
   Теперь накоплено достаточно информации, чтобы более квалифицированно подойти к вопросу об общей ансамблевой архитектуре Европы, о складывающихся контурах будущего ЕС. Возвратимся к реестру ансамблей. На западе: германский, романский, Скандинавия, Бенилюкс, а также британский "квазиансамбль", лишь наполовину (по списочному составу) принадлежащий Европе и обеспечивающий своеобразную "полуоткрытость" ЕС на Западе. На востоке: Балтия, Вышеградский ансамбль, юго-восточный, югославский и лишь отчасти европейский по своему характеру исламский ("отчасти" относится не только к географии,(58) но и к цивилизационно-культурному фактору, к принятым в данном регионе нормам политических отношений). Несмотря на то, что в каждой из половин Европы формально по пять элементов, один из них обладает отчетливой спецификой "полу", принимая на себя роль, так сказать, медиатора в контактах с Северной Америкой, НАФТА, с одной стороны, и еще неотструктурированным, неустоявшимся исламским миром, его будущими коалициями, с другой. Я не хочу сказать, что по отношению к обоим географически крайним полюсам-ансамблям уместно применить категорию "остальных" (ведь Британия, не будем забывать, – одна из вершин "большой европейской четверки"), но изобрести сходный термин было бы, вероятно, уместно.
   В качестве репрезентирующего понятия можно было бы условно – только для данного контекста – использовать слово "тень", учитывая, что через посредство британского ансамбля на ЕС как бы отбрасывается "тень" Северной Америки, а через исламский ансамбль – "тень" большого мусульманского мира (разумеется, и наоборот). В неменьшей мере подошло бы название, скажем, "сустав", или "шарнир", поскольку два упомянутых ансамбля подобны своеобразным гибким сочленениям ЕС с соответствующими смежными блоками: формирующимся североамериканским и, в более отдаленной перспективе, исламским. В сходных ситуациях нередко выступает термин "медиатор", но мы предпочитаем от него отказаться, т.к. иначе пришлось бы прибегать к дополнительным разъяснениям: да, британский ансамбль играет роль "посредника", медиатора в отношениях между ЕС и Северной Америкой, исламский – между ЕС и исламским миром, но в известном смысле и вся Восточная Европа, совокупность ее четырех ансамблей (прибалтийского, Вышеградского, юго-восточного, югославского) суть медиатор между ЕС и СНГ. Тогда мы были бы вынуждены проводить дифференцирующую границу между медиаторами разных сортов. В нашем случае, возможно, уместее применить не менее распространенное и более нейтральное понятие "лимитроф", учитывая, что два интересующих нас ансамбля представляют собой воплощенную, субстантивированную функцию пограничности. Тогда два региональных ансамбля: британский и исламский, – в дальнейшем будут выступать под именем ансамблей-лимитрофов.
   Если сказанное кажется убедительным, то пришла пора собирать урожай. Европа отчетливо делится на две части: Западную и Восточную (Центральную). Первая – преимущественный, за считанными исключениями, ареал германских и романских народов, бастион геополитического Запада и, если пользоваться категориями мир-системного анализа, принадлежит ядру капиталистической мир-системы, КМС. Вторая – зона славян, греков, угров, румын, в последние века находившихся в колониальной зависимости от соседствующих великих империй; эта зона более удалена от мировых финансовых и экономических центров и ныне стоит на более низкой ступени модернизации, относится к полупериферии КМС. Каждая из двух частей включает в свой состав четыре легитимных региональных ансамбля и один лимитрофный, т.е. может быть описана формулой "четыре плюс лимитроф". Формула Европы в целом предстает в следующем виде:
 
   лимитроф + четыре ¦ четыре + лимитроф
   В итоге общая европейская структура оказывается в логико-числовом отношении зеркально-симметричной (хотя в экономическом плане в настоящий момент наличествует градиент: от более высокого уровня жизни на Западе к более скромному на Востоке; о полной симметрии речь, разумеется, не идет).
   Обратим внимание на один частный, но немаловажный момент. В той мере, в какой мы рассматриваем европейскую систему, ее западную и восточную половины в качестве "самодовлеющих", семантически относительно замкнутых единиц, их ансамблевое строение предстает строго кватерниорным, как и предписывается теоретической моделью. Однако в действительности современная Европа – не замкнутая, а открытаясистема, и это обстоятельство находит отражение в ее архитектуре: функция открытости субстантивируется в дополнительных, лимитрофных, звеньях, чья роль – быть преимущественным носителем связи ЕС со смежными блоками. Складывающаяся Европа интериоризирует, включает в свои рамки не только собственное "ядро", но и "оболочку", оказываясь Европой не только "an sich", но и "f?r sich". Физик в сходной ситуации мог бы вспомнить о феномене "присоединенной массы", лингвист – о приращении тезаврического значения слова или предложения благодаря контексту.
   Если иметь в виду чисто логический, семантико-числовой аспект, то что побуждает многочисленные европейские народы, продвигаясь сквозь коллизии, драмы и даже кровь, последовательно структурировать свои отношения таким общим, сквозным, сверху донизу(59) образом? Экзотические версии, наподобие руки провидения или гипотетического мирового правительства, означали бы объяснения obscurum per obcurius (неясного через еще более неясное), вдобавок оказались бы не более, чем нарративом, описанием, но никак не действительным объяснением, т.к. оставили бы за скобками причины, по которым множество различных национальных социумов санкционируют применение к себе одного и того же унифицирующего принципа. Полное впечатление, что перед нами разворачивается результат коллективных действий несколькосотмиллионных масс, воли каждой части которых капризны, стохастически разнонаправленны, но при этом они имеют-таки общую составляющую – рассудок. Как не вспомнить, что мы имеем дело с континентом, отличающимся образованнымнаселением? И значит, все сказанное в Предисловиио рациональном коллективном бессознательном применимо и в настоящем случае. Бессознательный характер находит выражение в частности в том, что человек не отдает себе отчет, насколько он в массе разумен, однако плоды его деятельности в конце концов представляются таковыми.
   По мере возможности мы старались избегать в процессе изложения любого – "демократически-прогрессивного" или "пещерного, империалистического" – идеологического крена, интересуясь исключительно бесстрастными числами. Это непросто, поскольку, по справедливому напоминанию С.Золяна, используемый при политических описаниях язык обыкновенно основывается на прагматических, а не информационных или когнитивных факторах ^{[132, c. 96]}. Тем не менее, каждый из использованных нами терминов, несмотря на иногда напрашивающийся оценочный довесок (лучше сказать: коннотацию), следует понимать все-таки без него, так сказать, на уровне "незаинтересованности": ведь основная задача заключалась в построении как раз информационного и когнитивного здания.
   Чтобы закруглить тему, осталось сделать лишь несколько замечаний. При анализе строения СНГ (см. раздел 1.4.2- ) одно из государств, объявившая о своем нейтралитете Молдова, осталось незадействованным в активных евразийских структурах, отчего было наделено статусом "остальных". Возможно, этого достаточно для настоящего дискурса, и реальное будущее данной страны сохранит соответствие упомянутому статусу. Но не обязательно.
   Молдова длительное время разделяла историческую судьбу Румынии, говорит (частично за исключением Приднестровья) на одном с ней языке, в последний раз была отделена от нее, в пользу СССР, лишь в 1940 г., а в настоящие годы в ней усилились настроения – особенно у некоторых политиков – вновь воссоединиться. Главное препятствие этому – позиция русскоязычного Приднестровья(60) , небольшого по территории, но главного индустриального района страны, с ХVIII в. входившего в состав России. Кроме того, Румыния в ее нынешнем экономическом и политическом состоянии навряд ли годится на амплуа достаточно яркой приманки, т.е., помимо историко-культурных, другие мотивы к объединению по существу отсутствуют.
   Ход дальнейших событий, очевидно, будет зависеть от сравнительных перспектив СНГ и ЕС. Если Румыния принимается в ЕС, устанавливает особо доверительные отношения со своими партнерами по ансамблю (Болгарией, Грецией, Кипром), весь регион демонстрирует качественное повышение своих экономических показателей, а СНГ продолжает оставаться в экономических и политических руинах, то исход понятен: никаких "остальных" на стыке СНГ и ЕС не останется, строгость общего строения лишь возрастет. Впрочем, необходимость настаивать именно на таком варианте отсутствует, тем более, что речь идет о периферийном по значению регионе – как для СНГ, так и ЕС, т.е. легкие вариации здесь вполне вероятны.
   Перечисленные более сорока государств – это европейское "всё". Недавно казалось, что уже к 2000 г. ЕС объединит около тридцати государств ^[157], теперь речь не более, чем об отсрочке. "Максимально приблизить границы ЕС к географическим границам Европы", – формулирует задачу видный британский политик Крис Паттен ^[53]. При этом, согласно заявлению председателя Европарламента Хиль-Роблеса, "Евросоюз едва ли раздвинет свои границы дальше Румынии, Польши и стран Балтии" ^[261]. Общность ментальных стереотипов, заложенных в политическое строение ЕС и СНГ (и там, и там "многоэтажные" М = 4, построенные на национально-территориальной основе), создает дополнительные предпосылки взаимопонимания и конструктивного сотрудничества. На этой ноте и завершим изложение нашей точки зрения на логическую архитектуру "многоклеточных" СНГ и ЕС.
   После того, как накоплено изрядное количество прецедентов рациональных структур в политической сфере, уместно вернуться к предпосылкам их появления. Несмотря на сказанное в Предисловиио рациональном бессознательном современных масс, несмотря на наличие специальной теоретической части (раздела 1.2), в конечном счете, возможно, остается неясным: каким образом такому абстрактному формально-логическому принципу как кватерниорность, удается столь последовательно управлять формообразованием реальных политических систем, состоящих из множества разных народов с оригинально-неповторимой судьбой? Ведь вряд ли речь шла о чем-то подобном кристаллической решетке твердого тела, в которой известно, чем обусловлена регулярность.(61) Едва ли мы встретились здесь и с чем-то аналогичным поэме, написанной четырехстрочными строфами.
   В сознании даже доброжелательного читателя, готового в основном согласиться с проведенным эмпирическим анализом (сквозь складывающиеся региональные ансамбли действительно проступают ребра тетрад), может вспыхнуть конфликт между предъявленной эмпирической картиной, с одной стороны, и общепринятым теоретическим кредо, с другой: хрестоматийная ситуация "вижу, но не верю глазам".
   Сомнения возникают как из-за конкретного "числового" характера обнаруженных закономерностей, вызывающих невольные ассоциации со спекуляциями нумерологов, так и, возможно, проникают в более глубокие методологические пласты: математические методы в обществоведении оправданны лишь на фрагментарном уровне либо представляют собой не более чем условное приближение, метафоры, тогда как основной тип научности здесь должен быть историческим, преимущественно гуманитарным, а не тем, что господствует в естественных науках, изучающих мертвую или, как минимум, не обладающую сознанием природу. С тем, что математика овладела экономикой, т.е. сферой материально-денежного обращения, еще можно смириться, но там, где властвуют воля, история и судьба, коллективные надежды и драмы, – коренная область духа, и значит, если здесь легитимна рациональность, то совершенно отличного типа. И тут на почве политологии мы попадаем в самую сердцевину связки проблем, бурно обсуждавшихся в первой четверти ХХ века в смежных науках: в философии и литературоведении.
   Так, Г.Зиммель, видный представитель философии жизни, исследовал соотношение реальной человеческой действительности, с одной стороны, и нравственного закона, или долженствования, с другой. Прежде наиболее авторитетной считалась точка зрения Канта, согласно которой нравственный закон обладает трансцендентальным и, следовательно, безусловным, всеобщим характером (нравственный императив). Зиммель, опираясь на целостность такого феномена как жизнь, радикально переосмысливает механизм названного взаимодействия. Для начала выпишем несколько цитат из работы "Индивидуальный закон: К истолкованию принципа этики".
   "Жизнь протекает как действительность и долженствование не жизнь и долженствование противостоят друг другу, но действительность и долженствование, оба, однако, на основе жизни" ^{[131, c. 221]}. "Всякое долженствование есть функция соответствующей целостной жизни индивидуальной личности" ^{[там же, с. 226]}. "Согласно принципу, что каждый поступок есть продукт целого человека, отдельное действие нравственно определяется здесь именно всем человеком в целом, – не действительным, а должным человеком, который, так же как и действительный, дан вместе с индивидуальной жизнью" ^{[там же, с. 223]}. "Только долженствование и действительность, – но оба в качестве форм жизни – образуют коррелятивную противоположность, а не долженствование и жизнь"