Для надежности еще раз: резонно ли со стороны одного из участников распространять свои амбиции на кусок, превышающий целое с? – Ну, во-первых, целое – а в данном ракурсе, напомним, за него принята общая численность демократически настроенного электората – в принципе может быть и расширено (в общем итоге демократам по каким-то неясным причинам может отдать предпочтение неожиданно большое количество людей). Но это в принципе, а в наличных российских условиях, когда зримыми достижениями демократам трудно похвастаться, надежды на это, как сказано, были бы явной утопией. Во-вторых, что важнее, часть bв реальности и не становится больше, чем с, она только пропорциональнасумме ( а + с), т.е. стремитсястать таковой. Подобное желание здравому смыслу не противоречит, и если его удается подобающе довести до сознания и подсознания социума, может оказаться весьма плодотворным.(8) Приступим к подсчету процентов.
   Вначале соберем вместе полученные результаты с учетом естественного условия a + b = c:
 
    a ~ c
   ( 28 )
 
    b ~ (a + c)
 
    a + b = c.
 
   Откуда сразу вытекает пропорция
 
    b / a = (a + c) / c,
   или
 
    bc = a (a + c).
   После подстановки b = c – aи раскрытия скобок
 
    а2 +2 ас – с2 = 0.
   Деление на с2 приводит к квадратному уравнению с неизвестной (а/с)
 
    (а/с)2 + 2 (а/с) –1 = 0.
   Его корни составляют
 
    (а/с) 1, 2= – 1 ± ?2.
   Выбирая положительное значение (только оно и имеет реальный смысл) и прибегая к более удобному, десятичному приближению, получаем
 
    (а/с)? 0,414 = 41,4%.
   Таким образом, на долю "Яблока" должно прийтись около 41,4% от общей численности демократического электората, на долю СПС, соответственно, – 58,6%.
   Теперь сравним теоретические величины с реальными. За "Яблоко" на выборах 1999 г. проголосовало 5,93%, за СПС – 8,52%. За интересующее нас целое с( с– относительная численность демократического электората) должна быть принята сумма 5,93 + 8,52 = 14,45%. Пересчет на такое сприводит к а/с= 41,0%. Удовлетворительное соответствие теоретическим 41,4%. Реальная доля СПС – 59,0%, при теоретической 58,6%. Модель неплохо сработала, каждый из двух главных представителей демократических сил добился на выборах результатов сообразно собственным, реализованным в предвыборной стратегии установкам.
   В предшествующем изложении этот мотив еще почти не звучал: тому, кто считается фаворитом, не всегда удается подтвердить свое преимущество. В паре "Яблоко – СПС" до выборов приоритет практически единогласно отдавался первому, из чего отнюдь не автоматически вытекает фактическое процентное превосходство. "Яблоко" и получило меньшее количество голосов. Конечный расклад зависит от сочетания целевых установок оппонентов, и если прежде в книге не фигурировали варианты, когда терпит поражение как раз не аутсайдер, а фаворит, то это, конечно, не означает, что такие варианты отсутствуют. На последнем примере мы и постарались продемонстрировать такую возможность – как в реальности, так и в расчетах.
   В роли следующей арены сражения оказались сразу два очага межпартийной борьбы. Рассмотрим политическую, общественно-психологическую схватку, состоявшуюся между сторонниками твердых идеологических убеждений, с одной стороны, и носителями более аморфных, менее вербализованных политических взглядов, с другой. Такая борьба, на наш взгляд, протекала на двух уровнях.
   Первый и главный из них обязан столкновению группы "старых", хорошо знакомых избирателю партий и блоков, обладающих достаточно разработанными и артикулированными программами, с группой новейших, для которых характерны дефицит или размытость политических принципов, аморфность, "амебообразность" идеологии. Вторая группа образована популистами, или "центристами", ОВР и "Единства"; первая – совокупностью КПРФ, СПС, "Блока Жириновского" и "Яблока". Почему приобрела актуальность столь странная, на первый взгляд, оппозиция? – Причина не только в том, что и ОВР, и "Единство" пребывали под знаком детерминативов "партий власти", "партий губернаторов", тогда как все остальные воспринимались в качестве представителей рядовой общественности, обычных людей. Выше уже отмечалось: на фоне климата недоверия к старым политикам в масс-медиа развернулась ожесточенная кампания критики партий как таковых ("мы – не за своекорыстные партии, а за ваши интересы, т.е. за большинство" – лейтмотив популистов). Соответственно, в канун выборов означенная оппозиция оказалась достаточно "разогретой", существенной для процесса политического формообразования.
   Ко второму уровню в сущности того же сражения следует отнести противостояние внутри группы идеологических партий. Самой старой и организованной среди них являлась, разумеется, КПРФ. Помимо солидного стажа, за ней признавалось наличие строго сформулированной и твердой идеологии (независимо от отношения к ней). О своей неприемлющей коммунизма позиции неоднократно объявляли лидеры "Блока Жириновского", СПС и "Яблока". Существуют ли общие черты у членов столь разнородной тройки? – Конечно, а именно относительная новизна (на фоне КПРФ с почти столетней историей) и не до конца откристаллизованная идеологическая ориентация.
   Политологи ассоциируют "Яблоко" с европейской социал-демократией? – Но все же оно не вполне социал-демократично. Вдобавок до сознания российского избирателя пока отчетливо не доведены ключевые особенности программ и целей социал-демократии. В результате – некоторая идейная "туманность" образа "Яблока". СПС продекларировал себя стоящим на одной идеологической доске с английскими консерваторами? – Но такой аналогии недостаточно для формирования строгих концептуальных границ блока, и, кроме того, СПС буквально на глазах перекрасился: еще недавно его ведущие представители пользовались репутацией записных либералов, космополитичных "чигагских мальчиков". Силуэт снова расплывается и двоится. У лидера "Блока Жириновского" и вовсе репутация всероссийского шута, страдающего бесстыдной противоположностью слов и дела. Итог – все три антикоммунистических партии в глазах общества отличаются известной "неподлинностью": 1) они относительно недавно образовались и, не исключено, скоро сойдут на нет, 2) никак не удается ясно понять, каковы в конечном счете поставленные ими цели, действительные программы.
   Таким образом, будированное предвыборной пропагандой и TV противостояние носителей идей и политического стажа, с одной стороны, и многообещающих политических "новоделов", с другой, привело к расщеплению общего политического поля на двух означенных уровнях. Рассмотрим их по отдельности.
   Старые партии во многом дискредитированы, а новые не скупятся на щедрые обещания. От первых уже более-менее понятно, чего ожидать (но эти ожидания, учитывая реальные результаты, избирателей не вполне вдохновляют), вторые – во многом "кот в мешке", зато льстят тлеющим, готовым вспыхнуть надеждам. В какой парадигме протекало соревнование между ними?
   Оно, как сказано, отличалось психологической остротой. Когда группа новых партий взирает на былые и ожидаемые грядущие (предсказанные опросами) успехи старых, она стремится их воспроизвести, старается быть не хуже: b ~ a, где a– характеристический, т.е. электоральный, объем совокупности старых партий, а b– аналогичная величина совокупности новых. В масс-медиа львиная доля внимания – образованиям новым (прежде всего "Единству" и ОВР), что не может не внушать их оппонентам стремления поменяться ролями. Вдобавок и ОВР, и "Единство", как сказано, – "партии власти", а таковой втайне мечтает стать и любая из старых (доступ к фактически неограниченным ресурсам). Но тогда a ~ b. В рузультате перед нами своеобразная "гонка преследования", когда каждый орентируется на другого:
 
    a ~ b
   ( 31 )
 
    b ~ a
 
    a + b = c.
 
   Но только ли под такою звездой осуществлялась конкуренция между двумя названными группами? – Несмотря на пропагандистскую громогласность, на распоряжение ресурсами исполнительной власти (федеральной и/или региональной) политические новички, без сомнения, испытывали известный комплекс неполноценности перед лицом старых партий. За последними – превосходящий опыт борьбы за места в парламенте (до сих пор – и в 1993, и в 1995 гг. – "партиям власти" по спискам удавалось завоевывать лишь вторые места, уступая первенство оппонентам). Власть в целом в России не очень-то любят, поэтому было бы неплохо, если бы на сей раз удалось очаровать избирателя не меньше, чем "партиям низов". Последним следует дать решительный бой, опираясь на разжигаемую разочарованность избирателя в деятельности парламента вообще, в старых парламентских партиях в частности. Условия "жесткой гонки" нам хорошо знакомы, см. (14) из раздела 3.7. Для удобства перепишем их заново, сохранив прежний номер:
 
    a ~ c
   ( 14 )
 
    b ~[ a + (a – b)]
 
    a + b = c.
 
   Поскольку, как и в предыдущем случае (соревнование СПС и "Яблока"), мы имеем дело с одновременнопроводящимися в жизнь установками, постольку цели и ценности каждого из участвующих акторов, т.е. правые части пропорций, следует просуммировать:
 
    a ~ (b + c)
    b ~[ a + a + (a – b)]
    a + b = c.
   То есть
 
    a ~ (b + c)
   ( 32 )
 
    b ~ (3 a – b)
 
    a + b = c.
 
   После составления и раскрытия пропорции приходим к квадратному уравнению
   3 (a/c)2 +2 (a/c) –2 = 0.
   Его положительный корень составляет
    (а/с)= (?7 – 1)/3 ? 0,549 = 54,9%.
   Если игра двух политических акторов протекает по описанным правилам, то, согласно теории, на долю первого из них должно прийтись 54,9%, а второго – 45,1% голосов. Сравним эти цифры с реальными, воспользовавшись данными таблицы 1.
   Вначале возьмем группу относительно старых, идеологических партий (совокупность КПРФ, "Яблока", "Блока Жириновского" и СПС) и новых, популистских (ОВР и "Единства"). Доля первой группы составила: (а/с)= 29,85 + 7,29 + 7,35 + 10,47 = 54,96%. Расхождение с теоретическими 54,9% всего в шесть сотых процента. Расчет, опирающийся на гипотезу, что конечные достижения каждого из политических акторов сообразны реализованным установкам, привел к цифре, на удивление близкой к действительной. Как обстоит дело с семантически изоморфным соревнованием внутри системы идеологических партий?
   Последняя, как сказано, образована совокупностью КПРФ, СПС, "Блока Жириновского" и "Яблока". При этом КПРФ противостоит трем антикоммунистическим остальным по признаку превосходящего стажа и наличия твердой, последовательной идеологии. Согласно теории, на долю КПРФ должны прийтись те же 54,9%.
   Роль целого св настоящем случае переходит к суммарной численности электората всех идеологических партий. Мы только что встречались с этой величиной: с= 54,96%, где за 100% принята численность избирателей всех прошедших в Думу объединений, см. табл. 1. Эмпирическая величина адолжна быть взята из той же таблицы: у КПРФ – 29,85%. Тогда (а/с)= 29,85 / 54,96 = 0,543 = 54,3%. Несколько более значительное, чем ранее, расхождение с цифрой 54,9% теории (разница – 0,6%), однако для условий натурного эксперимента удовлетворительное соответствие. Использованная гипотеза показывает неплохую работоспособность и здесь.
   Итак, в развернувшейся накануне и в ходе выборов политической баталии были выделены три основных зоны сражения. Повторим: 1) в борьбе за голоса политически дезориентированного избирателя сошлись две разновидности популистов – "Единство" и ОВР, 2) внутри лагеря "демократов" произошло нелицеприятное столкновение СПС и "Яблока", наконец, 3) имплицитно протекала борьба носителей достаточно твердых и сформулированных политических взглядов (независимо от окраски), с одной стороны, и более размытых, аморфных, с другой. Третья арена сражения, в свою очередь, расщепилась на две относительно автономные части. В каждом из аспектов игра протекала по своим собственным правилам, поэтому каждому присущи свои закономерности. Рационален ли подобный процесс? – Без сомнения, количественное соответствие теории и реальности дает однозначный ответ. Российское общество, его коллективное сознание и бессознательное сохранили верность рациональным мотивам, как это и диктуется его образованностью. Но рациональность в настоящем случае проявляет себя исключительно по частям, оказывается "раздробленной", "парциальной", не позволяя составить, на наш взгляд, единой и связной концептуальной картины.
   В этом смысле произошла даже некоторая деградация по сравнению с предшествующими парламентскими выборами. Если в 1995 г., при реализации четырехсоставной, т.е. двумерной, парадигмы в рамках каждого из двух измерений действовала одна и та жезакономерность (золотое сечение), то на сей раз наблюдалась не только более высокая партийная фрагментация (что естественно: трехмерность, значит, М = 6), но и настоящая эклектикаформообразующих принципов. Общество в целом в таких случаях практически невозможно собрать, впечатление хаоса, беспорядка в головах избирателей выглядит недалеким от истины. Трехмерные случаи, ввиду присущей им сложности, и без того не вполне благоприятны для достижения политической интеграции. Когда же в каждой подобласти действует свой собственный, отличный от других, закон – это почти сумасшедший дом. Данные обстоятельства внушают дополнительную уверенность, что у шестисоставной политической структуры в России вряд ли имеются серьезные шансы на долгосрочное закрепление и сохранение. Она – плод переходной эпохи, информационной войны и специальных политтехнологий.(9)
   На существенно переходный характер, по всей видимости, указывает и отмеченная неизотропность – разнородность формообразующих принципов по разным политическим измерениям, – тогда как в последовательно устойчивых случаях естественно ожидать изотропности (так, прибегая к физической параллели, в конце концов равномерно распределяется по различным степеням свободы частиц кинетическая энергия. В нашем случае неравноценность трех политических измерений, когда вдоль каждого из них разворачиваются свои собственные игры, со своими закономерностями, – свидетельство неокончательно устоявшегося общественного сознания, отсутствия в нем общего, интегрированного, как итог – самосогласованного, образа мыслей и чувств).(10) Однако даже наличный "беспорядок", его "моментальный снимок", повторим, все же подчиняется простейшим математическим правилам, регулируется ими. В отечественной литературе не без кокетства то и дело приводится одно из высказываний Черчилля: "Предсказать, как поведет себя Россия, – это всегда настоящая головоломка, нет – тайна за семью печатями", – что представляется сильным преувеличением. Уже не раз на протяжении книги приходилось убеждаться: Россия ничуть не в меньшей степени, чем другие, подчиняется рациональным закономерностям элементарного типа, что создает предпосылки для анализа не только задним числом, но и заранее.
   В заключение раздела воспользуемся еще несколькими соображениями. В разделе 3.6 была предпринята попытка обсудить причины появления в современных партийно-политических системах более чем одного политического измерения. Если еще три-пять, даже одно десятилетие назад считалось типичным существование в развитых странах биполярности (двухпартийности или двухблоковости: правые и левые силы) и признавалась желательность подобного положения, то в последние десятилетия аккумулируются исключения. В разделе 3.6 в нашем распоряжении побывал материал некоторых посттоталитарных социумов (Россия в целом, Красноярский край, Молдова, земля Саксония-Анхальт в Германии), с тех пор в обиход введен дополнительный материал (посттоталитарная Испания и не имеющие ничего общего с тоталитарными пережитками Швейцария и Нидерланды). В связи с этим в реестр причин необходимо внести дополнения.
   Поскольку Швейцария и Нидерланды – две кальвинистские страны, постольку трудно избавиться от искушения обнаружить в коллективном сознании соответствующих народов черты, ведущие к двойной, или двойственной, легитимации (см. раздел 3.6). Хрестоматийной особенностью кальвинизма принято считать моральный ригоризм, а также, что здесь важнее, учение о предестинации. Модернистские, демократические формы общественного сознания характеризуются очевидным антропоцентризмом (человек – хозяин своей судьбы, народ – суверен), их атрибутом служит модель рукотворного, значит открытого, будущего? – Швейцария и Нидерланды – одни из старейших демократий, которым, конечно, не чужд подобный рациональный мотив. Но наряду с ним, глубокие корни и у ощущения предопределенности (кальвинизм), т.е. будущего по сути закрытого. Кроме того, два немногочисленных народа неоднократно становились объектом экспансии, и даже в отсутствие прямых военных вторжений им нередко приходилось переживать нависшую угрозу, зависимость от расклада могущественных внешних обстоятельств, прихотей сильных держав. Такие факторы, разумеется, слабо согласуются с мотивом "народ – суверен", но возможно ли от них избавиться или пренебречь ими?
   Именно сложным историческим обстоятельствам Швейцария и Нидерланды могут быть обязаны двойственной легитимацией: идущей от подчиненного только самому себе, самостоятельно определяющего собственные политические формы общества, во-первых, и от веры в свою коренную зависимость от высших или внешних обстоятельств, во-вторых. Два названных направления мысли существуют во многом независимо друг от друга. В посттоталитарных государствах две разновидности легитимации объясняются переходным статусом коллективного сознания: уже введены демократические институты (народ самостоятельно управляет самим собой), однако еще не полностью вытеснено из сердец и умов ощущение того, что вся власть – у сильных мира сего и с этим трудно что-либо поделать. Поэтому ни один из двух главных принципов легитимации: 1) экстериорный: власть – от Бога, судьбы или иных внешних источников (наиболее древняя, она же "азиатская", форма), 2) интериорный: власть – от народа (конечное основание демократии, прогрессистского мироощущения), – не в состоянии вытеснить другой. В случае кальвинистских стран поддержку "архаическому" мотиву оказывают религиозные и национально-исторические особенности.
   При известной правдоподобности таких объяснений, я не склонен преувеличивать их значение. Обратимся к более приземленным, позитивным версиям, ибо сказанное о посттоталитаризме и кальвинизме производит впечатление скорее сопутствующих или благоприятствующих обстоятельств, чем репрезентативных причин. Сам феномен относительно высокой политической размерности социума (дву- и трехмерности) производит впечатление более общего. Начнем от противного, т.е. с биполярных систем.
   В учебнике социологии Антони Гидденса читаем: "Двухпартийные системы имеют тенденцию к концентрации "на мели посреди фарватера", где находится большинство избирателей (за исключением радикальных). Обычно в этом случае партии культивируют образ умеренности, и иногда они столь похожи друг на друга, что предлагаемый выбор едва заметен ‹…›. Многопартийные системы позволяют более непосредственно выражать различные интересы и взгляды, предоставляют простор для представительства радикальных альтернатив", цит. по: [95a, с. 94]. Заходя с несколько иной стороны, с позиции теории конфликтов, А.Аг приводит мнение Аптера: "Американская политическая система чаще всего критикуется за то, что две крупные политические партии декларируют одни и те же ценности, следовательно, невозможен истинный конфликт. Максимум, о чем идет речь, – это конкуренция, конфликт интересов" [8]. Четырехпартийные системы, напротив, позволяют запечатлеть и тем самым эксплицировать, канализировать обе ведущие разновидности общественных разногласий: как "горизонтальную" (столкновение интересов), так и "вертикальную" (столкновение по поводу ценностей). Применительно к подобным социумам в равной мере правы сторонники и функционалистских, и структуралистских теорий конфликтов, и, в отличие от систем двухпартийных, удается выразить позиции более разнородного, менее "приглаженного" состава общественных классов. По мнению Аптера, в США – более рыхлая классовая структура по сравнению с более зрелой европейской [там же], следовательно, в первую очередь в Европе должна оказаться востребованной четырехсоставная модель. Все наши примеры и относились к упомянутому региону.
   Кроме того, существуют основания полагать, что современные условия – в отличие от послевоенных десятилетий – особенно благоприятны для формирования четырехпартийных систем и способствуют расширению списка стран, которые ею обладают. Что здесь имеется в виду? – В главе 2 констатировано, что мировое сообщество в целом переживает сейчас третьюполитическую бифуркацию (после двух мировых войн), и это приводит к соответствующим переменам как в коллективном сознании, так и в политике. Во-первых, помимо непосредственной корреляции третьих бифуркаций с четырехсоставными политическими структурами (см. главу 2), им свойственно активировать финалистские, эсхатологическиеначала в общественных настроениях, в отличие от революций вторых, способствующих преобладанию картины открытого будущего. Не становится исключением и современная третья бифуркация: вслед за крушением мощного противника Запада, восточного блока, кажется, уже ничто не в состоянии воспрепятствовать победному шествию западного образа жизни, политической монополии Запада в мире. Возбуждение, вызванное работой "Конец истории?" Ф.Фукуямы – лишь частная метонимическая деталь, подтверждающая энтузиазм новейших западных идеологов и политических деятелей. Эсхатологизм, финализм, напомним, – родовые атрибуты отнюдь не либеральной установки, а скорее ее давнего патерналистского антагониста.
   Во-вторых, поскольку вместо двух сверхдержав, двух суперблоков остался один – США, шире: НАТО, – постольку у большинства человечества исчезает выбор. Современная мировая власть безальтернативна, согласно предложению, от которого невозможно отказаться, бессменна и при этом не избрана. Ее остается принять просто как данность и согласиться с ее законностью на том основании, что она есть. Знакомая форма легитимации и опять-таки не из арсенала либеральных канонов.
   Итак, на первый взгляд парадоксально, но логически вполне мотивированно идеологическое и политическое господство либерального Запада способствует утверждению в мировом сообществе не только либеральных коллективных ценностей, но и их диаметральной противоположности: стремлению к торжеству высшего исторического идеала (в данном случае – вселенского американизма), физического и духовного подчинения неизбранным руководителям (принадлежность власти в мире не подлежит ни обсуждению, ни переменам), упомянутого исторического эсхатологизма ("конец истории" – в теории навсегда, а на практике, всегда вносящей коррективы в аппетиты доктрин, – в перспективе десятилетий). Совмещение двух разнородных систем базовых ценностей, двух форм легитимации ("архаической" экстериорной и "модернистской" интериорной), как установлено в разделе 3.6, при обсуждении посттоталитарных социумов, способствует формированию четырехсоставной политической структуры, М = 4. Постлиберальность отличается от посттоталитарности лишь по направлению вектора движения и в обертонах, но не по "скелету", не по структуре.
   Пока речь шла о мировой системе в целом, следовательно, и о политической кватерниорности скорее глобальной ("геополитической"), чем национальной. Но мировые начала организации, мировые идеи заразительны, обладают тенденцией проникать на нижележащие уровни. Так, послевоенное мировое сообщество, располагавшее структурой "Запад – Восток – третий мир", способствовало формированию изоморфных строений в пределах отдельных стран: "правые – левые – не поддерживающие ни тех, ни других". Мировая биполярность индуцировала национальную. Теперь такая структура должна вытесняться кватерниорной.
   На материале постттоталитарных государств, в частности России, выше была отмечена характеристическая особенность: носителями одновременно обеих форм легитимации, обоих типов общественных ценностей являются всепротивостоящие друг другу политические силы (былые тоталитаристы – например, коммунисты и националисты – осваивают плоды и инструментарий демократии, а "демократы" разных толков страдают генетическими болезнями патернализма, авторитарности, олигархичности). Не иначе – и в складывающемся мировом сообществе. Былые либералы (носители "западной" идеологии) окрыляются возможностью бесконтрольных экспансии и контроля, стремясь внушить дух безоговорочного подчинения и смирения остальным, и напротив, более "отсталые" народы и политические движения взывают к необходимости разделения власти, к учету мнения менее сильных, да и просто численного большинства, т.е. к тому, что прежде считалось атрибутами либеральной позиции. Поскольку подобной "двойственностью" отличаются все влиятельные политические движения, постольку кватерниорная структура с уровня мирового сообщества распространяется на уровень отдельных государств .(11)