Федоров Александр. Оракул

любви. Обычная самка в большей мере мстит супругу за свое вынужденное
рабство. Любовник при этом играет роль психологического фантома и лишь в
малой мере объектом истинной сексуальной услады. Так не стоит похотливым
мужичкам надувать щеки и выпячивать грудь колесом. Пусть лучше поберегут
тестис, конечно, если есть что беречь! Сергеев уловил в себе отчаянный вопль
генетической совести и почти что в слух грянул: "Господи! Не в ярости Твоей
обличай меня, и не во гневе Твоем наказывай меня" (Псалом 6: 2).
Стареющий эскулап понял давно, еще в период юношеских увлечений
воинской доблестью, что многое в России держалось и продолжает выстраиваться
на чувствах национализма и милитаризма, сидящих в плоти и крови, теперь уже
в генетическом коде, противоречивого этноса, расползшегося по необъятным
просторам. Но в таких всемогущих качествах не было четкой мысли и ясного
сознания.
Неоднократно вышагивая по брусчатке Красной площади на парадах, жестко
печатая прикованной к башмаку сплошной металлической пластиной строевой шаг,
он уже тогда понимал отчужденность варварских эмоций от сознания нормального
славянина. Так же, как звон шага, усиливающийся искусственным металлическим
резонатором, лишь условно был связан с мышцами ног, эмоции варварства
отслаивались от души и входили в противоречие с добросердечностью, если
угодно, с сентиментальностью, русского характера.
Уже став врачом, он объяснял такой эффект простыми формулами: в
национальном генофонде намешано так много различных компонентов,
заимствованных у разных этносов, что исчезала понятийная база для махрового,
осознанного национализма, может быть, оставалось место лишь для сопливого
хулиганства. Милитаризм же россиян был, скорее, исторически выстраданным
желанием воскликнуть - "оставьте мою душу в покое"!
Петр Великий, еще круче замешав славянство с иноплеменством, ослабил
генетическое притяжение к родине-матери. Выход был найден в попытке заменить
силу биологического свойства на социологические зависимости -
беспрекословное почитание монарха, вождя, лидера. Большевики эксплуатировали
тот же метод, но он подходил только для руководства серым быдлом.
Интеллигенты и осколки дворян не принимали такие правила игры.
Уже декабристы показали, что осознание Божественного предначертания в
развитие отдельной личности одновременно хоронит и тягу к абсолютизму.
Оцивилизовывание толпы привело к формированию психологии независимой
личности и, вслед за этим, к обязательному крушению диктатуры КПСС.
Оказывается, все происходит в человеческой истории, практически, по единой
схеме. Социальные интриги приводят к психологии безумия и, следовательно, к
смерти изжившей себя системы.
Трудно сказать, как сложилась бы военная карьера, не решись Сергеев
перейти в гражданский вуз. Скорее всего, длительная задержка в казармах
вылилась бы в то, что определяется формулой - Не надо гневить Бога! У
Сергеева была спасительная ниша: он чувствовал любопытство при изучении
профессии и занятиях наукой. От прошлого остался один сакраментальный
вопрос: "Как могут в одном человеке уживаться две противоположные страсти -
убивать и спасать, лечить и калечить"?!
Видимо, какие-то шутки формирования индивидуального генофонда играли в
том главенствующую роль: что-то от разбойников и головорезов из дружин
скандинава Олега переплелось и перепуталось с каким-нибудь славянином -
монахом, страстотерпцем, колдуном и лекарем. Все последующие поколения
предков добавляли каждый раз новые осколки генетического хлама, вновь
перекашивая биографии потомков.
Бесспорно, в судьбах страны, народа, каждого человека в отдельности
(Сергеев не отделял себя от них) проявлялись усилия и благие намерения Бога,
но и ядовитая греховность дьявола. Россия, ее народ - это незаменимые
составляющие особого эксперимента, проводимого историей. Чья режиссерская
рука, кто сценарист? - не известно.
Очевидны лишь исполнители, проживающие на одной шестой суши.
Петербургский оракул с его тайными болотами, живописной природой, землей,
пропитанной кровью собратьев, огромными запасами вод, гнуса и микробов - то
самое гиблое и, одновременно, спасительное место на Земле, на просторах
которого могло, а потому должно было осуществиться, загадочное историческое
действо.
Именно о таком действе Святой Иоанн Богослов пишет в своем Откровении
(12: 7-9): "И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против
дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не
нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий дракон, древний
змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на
землю, и ангелы его низвержены с ним".

* 2.4 *

Как бы ни было приятно общение с миловидной секретаршей и собственными
мыслями, но рано или поздно вас пригласят и в кабинет начальника. Раздался
скрипящий рык переговорного устройства, в котором трудно было что-либо
разобрать, и Ирина Владимировна растормошила Сергеева призывом очнуться и
войти в кабинет главного врача. В дверях святилища Сергеев нос к носу
столкнулся с Соловьем В.В. - доцентом с кафедры Орла В.И. Он расценил эту
встречу, как не очень доброе предзнаменование. "Какой-то сокрушительный
переворот ожидает больницу в ближайшее время". - подумалось отставному
профессору.
В кабинете главного врача присутствовали двое - Записухина Е.В.
(начмед) и сам всевластный - Эрбек Валентин Атаевич. Сергеев отделался общим
приветствием с поклоном только головой и уселся в предложенное ему кресло
около массивного рабочего стола. Какое-то время администраторы изучали
вошедшего, помалкивая. Известный феномен (это называется "собраться с
мыслями"), свойственный авантюристам, мнящим себя великими стратегами и
незаурядными психологами: все подлое требует известного напряжения,
подготовки замысловатого удара, наносимого исподтишка. Сергеев не стремился
прийти казуистам на помощь, - его интересовали психологические подробности.
Они молчали и он не проронил ни звука, закостенев в безучастности:
"интересно, как они выбирутся или войдут в очередную интригу"? Но то, что
здесь, в кабинете главного врача больницы, начинает рождаться
административная интрига, сомнений ни у кого не было, - ни у нападавших, ни
у обороняющегося.
Эрбек посуетился жирным задом в рабочем кресле и ласково произнес:
- Александр Георгиевич, обстоятельства складываются так, что мы с
начмедом вынуждены просить вас помочь больнице в сборе материальных
"пожертвований". Вы, полагаю, хорошо знаете экономические сложности, которые
испытывают в настоящее время все лечебные учреждения, - всем приходится
ломать голову по поводу поиска дополнительных средств.
Сергеев уже почувствовал натяжку, но не перебивал главного врача, решив
дать ему выговориться полностью и обнажить истинные мотивы задуманной акции.
К разговору подключилась Записухина - она была традиционно больше, чем
надо, напыщенна, величественна и категорична:
- К нам обратилась богатая ведомственная больница, способная пополнить
наш бюджет, с просьбой выделить на месяц - два месяца опытного специалиста
для работы инфекционистом, рентгенологом, патологоанатомом, терапевтом. Мы
подумали о вас, как о человеке, совмещающем в одном лице все названные
специальности. За такую работу можно получить оплату, равную четырем
должностным окладом с учетом ваших квалификационных и стажевых надбавок.
Сергеев в такой постановке вопроса уловил главное: его поездка - дело
решенное, и ни у кого из администраторов нет сомнения в том, что он
обязательно купится. Понятно было, что его отъезд очень выгоден
администрации.
Можно было разыграть бурное возмущение и отказаться. Но, когда он
услышал название больницы, то в памяти всплыли годы бурной врачебной
молодости, - тот небольшой, но веский кусок жизни, который был отдан
красивому лесисто-озерному краю. Сергееву так захотелось нырнуть в прошлое,
в безвозвратную молодость, в еще памятное обаяние славных мест и
повстречаться с еще, видимо, сохранившимися там знакомыми людьми.
"Эти сволочи рассчитали все до мелочей, - учли даже ностальгию по
прошлому. Вообще, это делает им честь. Хоть и мерзавцы они порядочные, но
дело свое знают! - наверняка, вычитали в личном деле биографические
подробности".
Но Сергеев не был бы врачом, психологом, если бы не выдержал спектакль
до конца, не позволил двум заговорщикам раскрыться полностью. Он лишь
насытил свой взгляд некоторым любопытством и продемонстрировал его обоим
властителям дум.
"Они, как истинные комиссары от черных дел, ведут раскрутку на пару. И
роли распределили мастерски: один - добрый дядя, другая - злая сука".
Возникла очередная вольница мыслей в голове Сергеева.
Усилил обработку подследственного Эрбек:
- Александр Георгиевич, местный главный врач - опытный хирург с большим
стажем работы. Да вы его, видимо, знаете, - доцент Иванов Аркадий Андреевич,
- с бывшей кафедры профессора Русанова - гениального хирурга. Безденежье
сейчас многих корифеев загнало в тьму тараканью. И они, глубокие пенсионеры,
совершают героический трудовой подвиг, уезжая на заработки в далекие
деревенские больницы. Будем надеяться, что сельское здравоохранение от этого
только выиграет. Иванов обещал организовать для вас постой и кормление при
больнице на самом высоком уровне.
- Однако, Александр Георгиевич, складывается впечатление, что мы
пытаемся делить "шкуру неубитого медведя", обсуждаем то, на что вы еще не
дали согласие. - вмешалась в разговор Елена Владимировна. - Нам не ясно:
принимаете вы предложение подышать свежим воздухом, отдохнуть, расслабиться
или нет?
Сергеев подумал: "Хорош отдых - работа на четыре ставки"! Но он и тут
ограничился многозначительным молчанием и только перевел испытующий взгляд
на Записухину.
Его развлекала попытка администраторов демонстрировать силу и волю,
мнимую заботливость о его кармане и явное паскудство. Только так и нужно
было воспринимать предложение откатить в деревню лишь потому, что он мешает
строить загадочные козни. Сергеев всем своим видом давал понять, что его
интересует иной вариант начальственного откровения. Но те, видимо,
собирались провести его на мякине.
Валентин Атаевич, понимая мотивы молчания, решил пройтись более широким
кругом:
- Ваше молчание и выжидательную позицию я лично могу истолковать
только, как желание прежде оговорить ряд более злободневных вопросов, чем
банальная командировка. Понятно, что препятствий для командировки,
практически нет, - по закону ввиду производственной необходимости можно
послать любого, хоть на крайний Север сроком на один месяц.
Сергеев имел кое-какие сведения о трудовом законодательстве, но не стал
лезть в драку: никто не может заставить его выполнять функции "шабашника",
даже если это выгодно больнице. Он расплылся в улыбке, направив ее прямо в
лицо сперва главному, а затем и начмеду. Без сомнения, они заслужили того,
чтобы им продемонстрировать известный жест, ясно напоминавший, что у коня
имеется специальный орган огромной величины, которым можно ухандакать любого
зарвавшегося руководителя.
Такой жест был настолько очевиден и распространен в российской ролевой
культуре, что Эрбек и Записухина слегка потупили взгляд. Уже по ехидной
улыбке Сергеева администраторы поняли, что интеллигенты тоже могут посылать
и посылать очень далеко: разумнее было скоренько, без отвлечения на детские
глупости, менять тон беседы. Кондовое российское барство здесь не при чем.
Они быстро сообразили, что придется не требовать, а очень хорошо просить,
Сергеев же при этом, по законам жанра, будет кочевряжиться.
- Скорее всего, вас волнует итог произошедшего инцидента с Наговской и
тем, как расцениваются результаты вскрытия умершего недавно мальчика? -
продолжил свои дальние заходы главный врач.
- Итог этой истории таков: администрация считает, что формальных данных
за то, чтобы обвинить Наговскую в допущении диагностической ошибки и
неверных клинических действиях, нет. К вам, как к заведующему отделением, у
нас так же претензии отсутствуют. К сожалению, здесь имел место
некурабельный, тяжелый случай заболевания, - все усилия персонала больницы
не увенчались успехом. Никаких других трактовок администрация не собирается
выдвигать, прежде всего, по простой причине, - это не повышает авторитет
больницы.
Закончив эту длинную речь, Эрбек впился глазами в лицо Сергеева,
пытаясь теперь уже по его взгляду прочитать тайные мысли. Напрягла внимание
и Записухина и по привычке выгрузила свои огромные рабоче-крестьянские руки
перед собой на стол, крепко сцепив пальцы. Сергеев оценил этот знак, как
свидетельство огромной воли и трудолюбия. Но он поймал себя на мысли, что
перед ним сидят основательно напуганные подлецы, а не врачи, не организаторы
лечебного процесса. Теперь оставалось решить - стоит ли затевать поиски
правды и закапываться в глубокие моральные изыски? Было ясно: мальчика не
вернешь, но и правды при таком окружении не добьешься. На такой почве
возможна лишь склока - утомительная, тягучая, бесперспективная.
Но здесь опять, как тысячный раз в его жизни, совершился мыслительный
кульбит, - переменилось настроение от серьезного к шутейному, восприятие
перешло от важного к малозначительному. Сергеев вдруг вспомнил студенческие
годы, сдачу экзаменов по нормальной анатомии на втором курсе, когда
случаются самые невероятные истории.
Профессору отвечала Маша Иванова - крупная и миловидная девушка, с
вольно дышащими, объемными формами, - она преуспевала в легкой атлетике,
занималась толканием ядра и метанием диска. Старик-профессор задал
простенький вопрос, известный даже в качестве студенческой байки каждому
экзаменуемому.
Но у Маши, явно, от волнения случился ступор. Видимо, метр не собирался
осуществлять тотальную экзекуцию (о мышцах и костях она отвечала блестяще,
путалась только в мозговых структурах). Скорее от скуки профессор решил
пошалить и проверить Машу на сообразительность. Для того он и выбрал
разговор о загадочных явлениях: "Коллега, сообщите нам, какой орган при
возбуждении увеличивается в два и более раза"?
Маша потупила взгляд, смутилась, и надолго замолчала: яркие красные
пятна гуляли по ее лицу, как неуправляемые проститутки по Невскому
проспекту.
Рафинированный интеллигент повторил вопрос. Маша напыжилась, хихикнула
и отвела взгляд. Понимая, что беседа в такой форме может длиться бесконечно,
профессор пришел на помощь ослабевшей спортсменке: "Коллега, запомните, что
при хроническом раздражении печень способна увеличиваться до невероятных
размеров; а вот тот самый "хихис", об опыте общения с которым вы не
решаетесь нам поведать, увеличивается только в полтора раза. Конечно,
встречаются и отклонения от нормы, - но это уж, кому как повезет"!
Наблюдая сейчас руки величественной Елены Владимировны, Сергеев
мысленно представлял, как удобно в них могла бы разместиться гордость
свергнутого пролетариата - "Серп и Молот". Но доверить свой "хихис" таким
рукам интеллигентный человек, к тому же врач, доктор медицинских наук,
безусловно, не решился бы.
Остается загадкой: какие ощущения переживают муж и любовники,
попадающие в страстные объятия этой секс-бомбы?
Сергеев знал, что мощная крокодилиха-мать весьма аккуратно переносит в
пасти с берега до воды вылупившихся из яиц собственных детенышей. Порой, ей
приходится помогать выбраться на волю несмышленышам и она осторожно
надкусывает нежную яичную скорлупу, не повредив при этом младенца.
Трудно поверить, что темперамент женщины столь управляем в минуты
экстаза. Во всяком случае, сейчас, во время разговора с важными
администраторами, Сергеев ощущал приближение чего-то близкого к состоянию,
когда известный атрибут мужской гордости безжалостно зажимается
закрывающейся дверью. Он невольно обернулся и бросил взгляд опасения на
входную дверь кабинета главного врача.
Сергеев решил выжать исповедь Эрбека и Записухиной по полной программе.
В течение прошедших двадцати минут он еще не проронил ни одного слова, а
только отслеживал глазами поведение администраторов-вивисекторов.
Неприкрытая сатира светилась во взгляде, он не мог, да и не хотел,
скрывать своего отношения к новоиспеченным клоунам, его губы подергивались
молниеносной усмешкой, - главного врача и начмеда это пугало больше, чем
открытый бой.
- Нам бы хотелось все же услышать ваше мнение, доктор Сергеев, -
вымолвила с напряжением Елена Владимировна. - Вы профессор, известный
специалист в области инфектологии, а потому, наверняка, имеете собственное
мнение?
Наконец, Сергеев решил поднять завесу молчания:
- Почему, уважаемая Елена Владимировна, надо предполагать, что я
придерживаюсь иного мнения? Озвученная вами версия, полагаю, имеет веские
доказательства, - надеюсь, что собраны письменные заключения у кафедральных
тузов, присутствовавших на патологоанатомическом вскрытие? - Однако, столь
убедительную позицию могут попытаться разрушить как раз те, от кого
нападения больница не ждет, - от родителей. Тогда не известно, как все
сложится, - суды теперь работают яростно, с напором и, кажется, принимают
справедливые решения.
Вновь нависла тишина, возникло некоторое замешательство. Опытные
администраторы почему-то решили, что Сергеев начинает своеобразный шантаж,
приоткрывает свою выигрышную масть - реализует задуманную комбинацию.
Понятно, что если он вооружит родителей умершего мальчика и их адвоката
необходимыми сведениями, подскажет кого необходимо вызвать в суд в качестве
независимых и неподкупных экспертов, то возможны большие неприятности.
Настало время для молниеносного отступления и принесения "подарков"
этому хитрецу. Они не способны осознать искренность простенькой формулы
мудреца Ивана Бунина - "Обижаются и мстят только лакеи".
В действительности, Сергеев не собирался никого шантажировать, ни даже
блефовать. Он просто высказал искреннее предположение, вполне реальное,
способное выжать из больницы определенную материальную компенсацию. О таком
варианте событий обязаны подумать те, кто собирался так легко спрятать концы
в воду.
Другая задача выглядела еще более наивной, - он пытался прозондировать
перспективы кадровых перестановок. Но, естественно, такие сведения никто не
собирался ему сообщать, даже при массированном нажиме.
Представители обеих сторон молчали, - каждый думал о своем, взвешивал
реальные козыри. Знаменитого "момента истины" не наступало. Сергееву уже
страшно надоела ситуация "бури в чашке молока".
Его ждал Чистяков, у него другие задачи, иные ставки в этой жизни. Не
задумываясь над политесом, Сергеев резким броском вырвался из объятий
мягкого кресла и двинулся к двери, на ходу бросив: "Подумаю до завтра, тогда
и дам окончательный ответ"...

* 2.5 *

В помещениях морга разлеглись тишина и таинственный мрак. Сергеев с
трудом различил согбенную фигуру Чистякова, - она почему-то вызвала у него
жалость, которая всегда сопровождает отношения врача и серьезного больного.
- Миша, - окликнул он друга, - ты почему сидишь в потьмах с видом
отчаянной неприкаянности?
Чистяков поднял голову и почти не размыкая губ, словно сдерживая
судорогу, вымолвил: - Загляни в секционную, только сейчас привезли труп
Ивановой Ларисы.
Сергеев, еще не отдавая полный отчет услышанному, приоткрыл дверь в
смежную комнату: на столе под серой простыней лежала глыба. Он отдернул
простыню. Бывшая коллега, Лариса - хирург-стоматолог, всей своей массой,
составляющей не менее ста тридцати килограммов, прочно улеглась на
секционном столе. На шее виднелась странгуляционная борозда, лицо синюшное с
мелкоточечными петехиями. Сергеев обернулся к Чистякову: - Подробности
знаешь?
- Повесилась у себя дома, зацепив веревку за ту же трубу в ванной, за
которую цеплял ее лет десять тому назад ее дед.
- Лариса как бы унаследовала способ и желание ухода из жизни, - закон
парных случаев в действии! - отвечал ему Михаил Романович. - Оставила
записку с одним только словом - "Простите!". У кого просила прощения? за
что? - не известно.
Сергеев помнил эту огромную, толстущую женщину, тяжело отдувающуюся,
когда она являлась к ним в отделение по вызову, чтобы санировать
инфекционным больным хронические очаги сопутствующей инфекции. Была она
молчалива и крайне неразговорчива. Известно, что детство провела в детдоме,
куда сдала ее мать, не пожелавшая заниматься воспитанием единственного
ребенка. Отца своего она не знала. Из детдома Лариса вернулась жить к деду,
закончила стоматологический факультет, была неплохим специалистом.
Что могло подвигнуть эту внешне уравновешенную женщину к самоубийству?
- оставалось загадкой. Наследственность, диктующая особый вид ларвированной
шизофрении, или ворвавшиеся в ее жизнь непривычные события определили
трагический исход?
"Опять треклятая интрига"! - подумал Сергеев. Он не стал ничего
комментировать и обсуждать с Чистяковым.
Практически без экспозиции, без предисловия Сергеев включил верхний
свет в первом кабинете и попросил Мишу снять обувь, носки, закатать штанины:
ему необходимо было осмотреть кожные покровы голеней обеих ног. Михаил
Романович поморщился, но выполнил просьбу.
Картина осмотра говорила сама за себя, Сергеев словно выстрелил:
- Миша, смотри и помни, - это все называется саркома Капоши. Массивные
поражения шеи и волосистой части головы, паховой области явными грибковыми
элементами любого серьезного инфекциониста заставят поставить только один
диагноз - развернутый иммунодефицит.
- Конечно, он вторичный и, скорее всего, свалился на тебя не случайно,
а как наказание за греховные поиски. Истинный творец событий мне, думается,
известен. Его за такие шалости давно пора было задушить как последнюю
гадину. Но речь сейчас не о том.
Сергеев не успел закончить речь, как из темноты, из дальней комнаты,
вырвалась Муза. Она, оказывается, не ушла, а притаилась в гистологической
лаборатории. Эта лучезарная стерва, ночная летучая мышь, все то, что
касалось ее интересов, чувствовала на дальней дистанции.
Миша входил в сферу ее интересов на столько основательно, что
пропустить информацию о нем она не могла, даже под страхом расстрела. Муза,
конечно, все слышала. Она сверлила взглядом обоих врачей, по щекам текли
слезы, а губы шептали что-то несвязанное.
Миша сделал беспокойное движение рукой, но быстро завял и повесил нос.
Муза же еще только набирала обороты. Сергеев собирался докопаться до истины,
но при таком стечении обстоятельств вести дальше анамнестическое
расследование было просто немыслимо, - сперва нужно выгнать Музу. Мужские
разговоры не терпят свидетелей-женщин. Для начала пришлось пожертвовать
деликатностью:
- Муза, мать твою так! - молвил с вполне натуральной злобой Сергеев. -
Почему ты считаешь возможным совать нос во все дыры? Сколько можно терпеть
твои шпионские вылазки? - Убирайся к чертовой матери и дай спокойно
поговорить доктору с пациентом!
Муза словно и не слышала напряженной речи Сергеева. Она, размазывая
слезы и ресничную краску по сморщенной рожице, крутилась вокруг Мишки, - то
хватая его за рукав халата, то пытаясь оглаживать грешную голову.
Ему, естественно, было все это неприятно, но он крепился, видимо,
осознавая свою виновность. Сергеев понял, что Муза просто невменяема и
оставить мужчин в покое не соблаговолит ни при каких уговорах, тем более при
окрике.
Он поднял Мишу за руку, выставил в смежную с кабинетом секционную и
закрыл ключом дверь изнутри. Муза колотилась снаружи, жалобно повизгивая.
Простая мысль, как огромная телега, вперлась в сознание Сергеева: Муза,
конечно, обо всем догадывалась раньше, давно сама поставила точный диагноз
заболевания своего возлюбленного.
Она, без сомнения, уже прочитала массу специальной литературы, - тем и
объясняется ее своеобразная реакция на Мишу, вырывавшаяся из-под спуда
женской терпимости, привязанности, преданности.
Вопрос был ясен, "исперчен", если хотите, - "любовная лодка разбилась о
быт!" - вспомнил Сергеев слова Володи Маяковского. Что-то близкое в
страданиях, смежное в настроениях забрезжило в жизненных параллелях двух
вполне независимых персон.
Уединившись в секционной, врач и пациент занялись серьезным
диагностическим исследованием: Мише пришлось обнажиться и полностью
продемонстрировать все накопившиеся патологические симптомы. Динамика
отмечалась удручающая, но продолжать сетовать на позднее обращение к
специалисту было бесполезно, - оба понимали, что случай некурабельный и
скорость обращения роли никакой, практически, не играла.
Занимала обоих заурядная организационная проблема: необходимо срочно
ложиться в инфекционное отделение и проводить подробные специальные
исследования. Но оба понимали, что реакция сослуживцев будет однозначной,
ибо такие сведения быстрее молнии распространятся по больнице.
Чистяков будет меченным, причем, поганой яркой краской, которую не