Федоров Александр. Оракул

убегали из своей, как принято теперь говорить, основной профессии, потому
что были случайными людьми в ней. Саша считал, что сам Бог или Дьявол,
находя себе адептов среди землян, поручали им определенную миссию "вещего
слова". Писатель должен уметь слушать голос своего Властелина, записывать
его слова, не внося отсебятины, скрупулезно претворяя в жизнь логику
"Верховного Цензора"! Итак: "Vivat academia, vivant professores" - Да
здравствует университет, да здравствуют профессора"!
Мое воображение повело в сторону путаных генетических тропинок: я вдруг
вспомнил о нескольких своих предках, о которых мне было известно кое-что по
запискам, оставленным отцом в богатом литературном архиве. Бабка по отцу в
первом браке была за морским офицеров царского флота - Сергеем Голинским,
служившим на Балтике, в 14-м экипаже. Его старший брат - Павел Голинский
служил сперва в Ревельском полуэкипаже, затем был произведен из мичманов в
лейтенанты и проходил службу последовательно в 18-ом, 17-ом и Сибирском
экипажах. Оба брата были артиллеристами. Сергей Галинский какое-то время
сотрудничал с изобретателем радио знаменитым Александром Степановичем
Поповым, когда тот с 1883 по 1901 годы преподавал в Минном офицерском классе
в Кронштадте. Но с этой биологической полочки моему отцу не достались гены
морских офицеров, ибо рожден он был уже во втором браке его матушки
Александры с инженером завода, выпускавшего телефоны и радиоаппаратуру.
Однако смычка с радио все же оставалась. Вся семья жила сперва в Кронштадте,
а потом на Васильевском острове в Санкт-Петербурге. Но ведь бабка моя была
дочерью морского офицера - хотим мы этого или не хотим, но специфическая
психологическая аура действовала на меня и впрямую и косвенно.
Новый генетический подзатыльник пришелся на мою буйную головушку
рикошетом еще на одном витке родословной: уже после переворота 17-го года
дядей моего отца оказался довольно известный советский адмирал Павел
Сергеевич Абанькин. Меня озадачивало, прежде всего, переплетение имен этих
трех моих предков - везде фигурировали единые позывные - Сергей и Павел. А у
Бога ничего попусту не происходит! Известно ведь каждому еще из Евангелия от
Иоанна: "Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог". Эта
формула - всего лишь свидетельство единой поведенческой ауры,
распространенной на мою семью, на меня лично. Сомнений в том нет никаких!
"За то, что он возлюбил Меня, избавлю его; защищу его, потому что он познал
имя Мое" (Псалом 90: 14).
Еще одно прорицание - единое покровительство Петербургского Оракула. К
примеру, Глеб Евгеньевич Котельников (1872-1944) родился в Санкт-Петербурге,
затем семья переехала в Полтаву. Но в 1910 году, уже уйдя в запас из Армии,
Котельников возвращается под покровительствующий "зонтик" Оракула
Петербургского, работает здесь профессиональным актером. Но Бог сподобил его
и, став свидетелем гибели авиатора Л.М.Мациевича, он создает свой зонтик,
называемый теперь парашютом, запатентованный 3 января 1912 года во Франции.
В Петербурге Котельников долгое время жил на 14 линии Васильевского острова
в доме 31-33.
Адмирал Абанькин происходил из Донских казаков, родился он 5 сентября
1902 года в селе Лочково Рязанской области, умер 15 августа 1965 года в
Ленинграде. Как не странно, становление его морское крепко-накрепко связано
с Санкт-Петербургом (Ленинградом), где он учился и закончил в 1927 году
Военно-морское училище имени М.В.Фрунзе и Военно-морскую академию в 1937
году. Но прежде он низко поклонился далекому Северному сиянию. В возрасте
восемнадцати лет Абанькина включают в состав Ямальской полярной экспедиции
по изысканию возможности соединения Обской губы с Байдарацкой губой через
полуостров Ямал в его средней части по озерам и рекам, впадающим в ту и
другую губу. Кстати, выбрал его кандидатуру Микоян, бывший тогда секретарем
крайкома на юге республики. И выволок он его на свет Божий, как молодого, а
значит здорового в политическом и медицинском плане коммуниста, обучающегося
еще к тому же морским наукам на втором курсе Ростовского мореходного
училища. Уже по этой причине нельзя считать действия большевиков сплошь
неразумными, непрагматичными. Прорытие канала через Ямал могло дать заметное
продление навигации по Северному пути. Такой проект выдвинули еще
специалисты гидрографы в царские времена, приложил к нему руку
Ю.М.Шокальский - известный ученый географ, исследователь Севера. Его
"Справочной книжкой для путешественника", вышедшей в свет из под пера группы
авторов, будут пользоваться и члены памятной экспедиции.
Значение освоения Севера было настолько важным делом для республики,
зажатой в тиски военной блокады, что сам Ленин пристально следил за
организацией экспедиций. Удостоился и молодой комиссар зимовья - Абанькин
П.С. беседой с вождем мирового пролетариата. Ленин для начала устроил ему
разнос за то, что комиссар не изучил досконально личные дела членов
экспедиции - "сплошь царских ученых". Поостыв несколько (головные боли уже
начали мучить вождя - болезнь, а за ней и смерть, скреблись в двери
Кремлевского кабинета!), Ленин дал четкие указания, как организовывать дело
и кого в первую очередь расстреливать, окажись поблизости банды
белогвардейцев, прячущиеся в Северных поселениях, в тундре. Слава Богу, что
не пришлось 18-летнему парню поганить душу расстрелами.
Потом, уже под финал жизни, когда звезда его карьеры основательно
закатилась, - полный адмирал после напряженной работы в должности первого
заместителя Министра Военно-морского флота СССР был опущен до начальника
Управления гидрографии - Абанькин напишет статью о Ю.М.Шокальском в
Географическом сборнике (Х11 номер за 1957 год), в которой, безусловно, с
трепетом в сердце немного вспомнит о годах молодых. Однако память в большей
мере будет тянуть адмирала к летописи о работе иного масштаба, накала и
напряжения - к работе в течение семи лет в Наркомате ВМФ. Этот этап
ответственной службы проходил для него намного интереснее и в большей мере
соответствовал его истинным способностям и знаниям. Тогда трудился он под
руководством министра Военно-морского флота СССР, Героя Советского Союза,
адмирала Ивана Степановича Юмашева, с которым был связан прочной и доброй
дружбой еще по службе Тихоокеанского флоте.
На Дальнем Востоке Абанькин в звании контр-адмирала командовал Амурской
военной флотилией в трудные предвоенные годы, когда было необходимо
создавать ответственное боевое подразделение, преграждавшее дорогу аппетитам
японцев. Во время войны молодому адмиралу придется командовать Онежской
военной флотилией, где решались уже исключительно боевые, наступательные
задачи в тесном взаимодействии с сухопутными войсками. Здесь будет
осуществлено много интересных операций, об одной из них Сергееву рассказывал
капитан первого ранга Р.Митурич, командовавший тогда канонерской лодкой No
11 - речь шла о лихих делах по прорыву сильно укрепленной обороны финнов в
районе Важерокса во взаимодействии с 368-й стрелковой дивизией 7-й отдельной
армии.
Адмиралу Абанькину был свойственен академизм, его даже иногда называли
адмирал-инженер, потому что любое свое командное решение он соотносил с
тщательным расчетом сил и средств. Такие качества, наверное, определялись
его личностными качествами - например, способностью к напряженной учебе и
творческому осмыслению преподаваемых дисциплин, уроков жизни, боевого и
управленческого опыта. Недаром училище Фрунзе и академию он закончил на
"отлично", за что был награжден именным кортиком офицера и командирским
биноклем. Эти качества помогали ему успешно решать задачи кропотливого
обучения личного состава морской науке, выполнения огромной организаторской
работы Амурской и Онежской флотилий, обеспечившей им высокую боеготовность в
ответственные периоды.
Те же качества пригодились и на посту начальника Военно-морской
академии им. К.Е.Ворошилова. Но плодами его трудов в известной мере
пользовались его последователи, сменившие адмирала на командных постах.
Командующие Амурской и Онежской флотилий стали Героями Советского Союза, и в
том была заслуга и прежнего командира. Абанькина же очень скоро забрали на
работу в Наркомат военно-морского флота. У молодого адмирала были свои
протеже - начальник Генерального штаба ВМФ, Адмирал флота, Герой Советского
Союза, член корреспондент Академии Наук Иван Степанович Исаков, оценивший
таланты молодого адмирала. Благосклонен к нему был и Нарком ВМФ - Адмирал
флота Николай Герасимович Кузнецов. Правда, звания Героев Советского Союза и
большие звезды на погоны придут к ним позднее - после войны. Но у Кузнецова
будут взлеты и падения такого масштаба, от которого у обычной, заурядной
личности отлетела бы напрочь голова. У Абанькина с Кузнецовым пересеклись
пути еще в Училище имени Фрунзе: только Кузнецов был курсантом последнего
курса и командовал взводом, в котором служил Абанькин, но это не мешало им
строить добрые отношения, тем более, что Абанькин был бессменным секретарем
партийной организации факультета.
Сам Павел Сергеевич с огромной долей юмора рассказывал своему
племяннику Сергееву, как он явился после экспедиции на Ямал поступать в
Морскую академию по рекомендации Краевого Комитета партии. Комиссар,
"опаленный студеными северными ветрами", приехал помогать военному ведомству
решать государственные задачи подготовки командиров, преданных делу
большевистской партии. Примерно с такими откровениями неотесанный болван,
имеющий за плечами церковно-приходскую школу, да два курса средней
Ростовской мореходки, явился к кастовому адмиралу царского флота,
перековавшемуся в годы Гражданской войны и командовавшему в то время
Военно-морской академией. Адмирал не упал в обморок от пролетарского
нахальства даже тогда, когда комиссар присел на край его рабочего стола и
раскурил трубку, но задал только один вопрос - "Какое военно-морское училище
комиссар до того закончил и каким кораблем командовал"? Финал беседы был
прост - комиссару, преданному партии большевиков, было предложено прежде
попытать счастье в поступлении в Военно-морское училище, а уж потом, через
десяток - другой лет, приходить в академию.
Бог благоволил комиссару, хотя тот и был заряжен красной дьявольщиной:
через подготовительные курсы, куда с большим напрягом попадали
большевистские выскочки тех лет, он оперился - затем с блеском прошел
обучение на морского офицера. Годы учебы в Ленинграде много дали выходцу из
ростовских казаков, смело игравших в морские игрушки там у себя - на Дону и
Черном море. Будучи уже курсантом первого основного курса Павел Сергеевич
сумел прихватить толику знаний вольнослушателем Первого медицинского
института. К медицине лицом его повернула судьба еще в период комиссарских
будней в Ямайской экспедиции. Местные народы верили в русского человека, и
тем более в комиссара, как в верховного шамана. Однажды ночью его разбудил
вопль аборигена, примчавшегося из тундры на оленьей упряжке за комиссаром -
в стойбище трудно рожала его жена. Комиссар оказывается по его представлению
был единственным человеком, который мог и должен был спасти страдалицу.
Пришлось ехать!
Истошные крики женщины во время родов выдерживает даже не каждый
профессионал, врач, но в данном случае отступать было нельзя. Комиссар - это
последняя инстанция, а дальше путь шел только к Богу! Восемнадцатилетний
неуч с пламенем большевика в груди нашел правильное решение: стойбище было
мобилизовано на решение сложной задачи - одни накаливали камни в костре,
другие таскали воду и заполняли ею большую бочку, затем раскаленные камни
погрузили в воду и таким образом довели ее до приятного тепла. Роженица
взирала на подготовительные манипуляции с нескрываемым ужасом, но ни
комиссара, ни мужа нельзя было ослушаться. Женщину погрузили в теплую воду -
может быть, она впервые в жизни помылась и обеззаразила кожные покровы,
расширились сосуды, успокоилась вегетатика. Процедура принесла поразительный
эффект: роды прошли благополучно, малыш остался жив, получив в награду имя
комиссара - Павел. Слава о великом лекаре распространилась моментально:
местные женщины стали считать за великую честь рожать под предводительством
комиссара Павла. Часть женщин и девушек, естественно, с согласия мужей и
родителей, копила желание и забеременеть от комиссара, но эта страница жизни
на севере осталась за семью печатями. Даже своему племяннику Сергееву Павел
Сергеевич не исповедовался на счет амурных дел.
Я прервал свои воспоминания, поскольку меня остановила простая мысль:
отец говорил мне, что у Павла Сергеевича была жена из ростовских казачек, но
она утонула, купаясь в Дону, погубив и дитя, которое носила под сердцем уже
восьмой месяц. Наверное такая психологическая травма оставила свой след - в
дальнейшем он вовсе не захочет иметь детей, но с большим вниманием будет
относиться к своим племянникам, выделяя среди них почему-то моего будущего
отца. Но развитие загадки заключалась в том, что и Сергеева-старшего тоже
примет в свои объятия водная стихия, только не Дон-злюка, а могучий Тихий
океан!
Павел Сергеевич прослушал два курса наук в медицинском институте, и
Сергеев отмечал, что знания его по анатомии даже через двадцать лет будут
достаточно прочными для любителя, а не профессионала, разумеется. Но даже
первичными знаниями он умел пользоваться по назначению и, со слов отца, спас
его от верной гибели от туберкулеза в детском возрасте. Бесспорно
справедливы слова Святого Иоанна Богослова: "Блаженны те, которые соблюдают
заповеди Его, чтобы иметь им право на дерево жизни и войти в город воротами.
А вне - псы и чародеи, и любодеи и убийцы, и идолослужители и всякий любящий
и делающий неправду" (Откровение 22: 14-15).
Первым местом его службы был линкор "Червона Украина", где молодой
лейтенант командовал одной из башен главного калибра. Но развлечения со
стрельбами из главного калибра продлились недолго - помешал Нарком обороны
К.Е.Ворошилов. Он издал приказ, обязывающий собирать всех молодых, здоровых
офицеров под знамена создаваемой морской авиации. Абанькину и здесь помогали
недюжинный характер и отменные умственные способности - скоро он станет
военкомом Военно-морского авиационного училища, что равнялось примерно
званию генерал-майора.
Однако море звало, и воспользовавшись товарищескими связями военком
авиационного училища в виде исключения получает возможность поступить в
Военно-морскую академию, которую заканчивает с отличием в 1937 году, правда,
при этом титулярные ранги оказались сниженными до капитана третьего ранга.
Но уже в 1939 году он становится членом Военного совета Тихоокеанского
флота, которым командует адмирал И.С.Юмашев...
Но стоп, воспоминания! Вдруг мое внимание приковал подозрительный шум -
словно кто-то пытался продраться через заросли и изучить нашу тайную
стоянку. Шумы борьбы с растительностью надвигались слева. На всякий случай я
перезарядил и проверил винчестер, словно специально оставленный на крайний
случай в каюте разумным человеком, привыкшим к двойной подстраховке.
Безусловно, в наших интересах было бы обойтись без канонады, но всякое
бывает - порой обстоятельства навязывают "решительные действия". Капитан
тоже приподнял голову - оказывается, у него был сон профессионального
охотника-волка. Из кустов дружной стаей выпорхнули огромные туканы и большие
гокко - это они пытались поживиться отходами нашей стоянки, но, может быть,
как раз гробовая тишина, наша затаенность их испугала, и мудрые птицы решили
улететь по добру - по здорову. Через некоторое время шум повторился, но был
он белее нежным: по специфическим звукам, почти одновременно с капитаном, я
распознал вторжение ошейникового пекари. Он кому-то с большим удовольствием
подавал специфические кабаньи сигналы. Видимо, на бережок явилась влюбленная
парочка местных кабанов, а может быть и обширное поросячье семейство. Вот
кто, оказывается спугнул любопытных птиц. Но мог нарушить тишину и другой
хищник - прекрасный ягуарунди, местные его называют эйра, а по латыни он
обзывается Felis yaguarundi. Итак, тревога оказалась ложной, и напряжение
спало... Можно было вновь окунуться в воспоминания.
В Санкт-Петербурге в архиве Сергеева-старшего я нашел много записок об
адмирале: вездесущий племянник словно пытался быстрее и побольше
зафиксировать воспоминаний своего славного родственника о тех временах и
нравах. Он понимал, что общественная память не всех награждает долгой и
прочной лаской. Его и меня сильно озадачивал тот восторг, с котором даже
серьезные специалисты муссируют тему - "роль Н.Г.Кузнецова в становлении
отечественного флота". Слов нет, Николай Герасимович был незаурядной
личностью, но не в одиночку же он собирал флот, а тем более, насыщал его
современными кораблями, оружием. В таком сложном процессе действовали
"винтики" и "шпунтики", да, пожалуй, и "мощные шестеренки", без которых не
было бы положительного результата. Такое же отношение должно быть и к
ошибкам и просчетам этой замечательной личности.
Лично мне, еще в годы обучения в различных школах морской пехоты, а
затем при освоении специальности боевого пловца, все уши прожужжали о том,
как классно - комар носа не подточит - грохнули итальянцы в 1955 году прямо
на главном рейде Севастополя, линкор "Новороссийск". Это была месть
итальянских боевых пловцов русским за победу во Второй мировой войне -
итальянцы не хотели, чтобы их бывший линкор достался большевикам. Командир
итальянских боевых пловцов князь Боргезе поклялся исполнить месть, и он
справился с задачей. Самое страшное, что действия нашего командования, в том
числе, и героического наркома Н.Г.Кузнецова, были до отвратительности
бездарными. Вместо того, чтобы дать полный вперед и высадить корабль на
мель, тем самым спасти сотни молодых жизней, большие командиры теряли время
и дождались того момента, когда судно совершило переворот оверкиль. Выполняя
бездарные команды, матросы стояли по боевым постам, задраив переборки.
Долгое время раздавалось перестукивание людей, заживо погребенных под водой.
Это было позором флоту России - подтверждением самомнения и организационной
бездарности крупных морских начальников, во главе которых стоял адмирал
флота, Герой Советского союза Кузнецов. Теперь уже Н.С.Хрущев снимал с
должности Кузнецова. Сталин, без сомненья, выбрал бы иную меру наказания -
расстрел, причем, массовый! А так прославленный нарком был разжалован до
вице-адмирала.
Весной 1956 года Министр обороны маршал Г.К.Жуков (тогда Министерство
военно-морского флота было упразднено и соответствующие службы вошли в
состав Министерства обороны на правах Главного управления ВМФ) издал приказ
об организации специальных сил военно-морского флота, способных бороться с
диверсантами-подводниками и выполнять самостоятельно диверсионные задачи во
вражеском тылу. Но до таких решений мог, обязан был, додуматься главком
военно-морского флота и самостоятельно.
Я вспоминал ряд художественных зарисовок тех лет, в которых мой отец
вполне доходчиво описывал жизнь больших начальников. Он был очевидцем
служебных и душевных терзаний некоторых из них. Я раскопал в памяти и
обобщающие замечания на сей счет. Страсть к препарированию тела событий
реализовывалась с помощью чувственного восприятия наблюдателя, а последующее
восстановление целостности образа происходящего наверное осуществлялось в
большей мере за счет воображения. Вот вам и экзистенциализм чистейшей воды -
использование двух его ипостасей. Но в обоих случаях все же работало
интуитивное мышление, загруженное личностными особенностями наблюдателя,
причем, полет мысли, скорее всего, был сродни методу Фридриха Ницше, нежели
Гуссерля или Сартра. Но действовали и их замечания относительно того, что
образы всегда лишь суть копии - более или менее точные дубликаты явлений, но
не сами явления в чистом виде.
Мой отец, скорее, выступал в таких делах в роли слишком заумного
патологоанатома, терзающего большим и малым хирургическим ножом плоть
покойника ради установления, так называемого, объективного диагноза. Но
диагноз-то, даже посмертный, даже на секционным столе и в гистологическом
срезе, - лишь "дубликат" внешней стороны дела. Слабость проникновения в
Божественное становится наиболее очевидной тогда, пожалуй, когда
патологоанатом, насладившись экзекуцией тела покойного, зашивает его
наглухо, предварительно побросав в алчущую подобия грудную клетку и брюшную
полость "истерзанный ливер". Упакованный саквояж содержит только былое, а не
настоящее и, тем более, не будущее - все это так далеко от абсолютной
истины! Душа же уже отправилась в далекое путешествие, плоть будет дотошно
усваиваться червями и микробами, а затем трансформироваться в новые тела -
животных и человеков!
Но вернемся, однако, к нашим баранам: трех адмиралов пристально
рассматривал мой отец. Первый - легендарный Н.Г.Кузнецов: "успешно"
командовал соединением испанских повстанцев, но все восстание провалилось!
Командовал Черноморским и Тихоокеанским флотами, но лично не участвовал ни в
каких сражениях. Это вам не адмирал Ушаков, добывавший победы, стоя на
мостике под градом пуль, картечи и крупных ядер. Это не легендарный
подводник Александр Иванович Маринеско, которого Гитлер возвел в ранг своего
личного врага и врага всей нации после того, как строптивый для своего
начальства подводник уложил на дно Балтийского моря чванливого "Вильгельма".
За одно с кораблем нашли здесь себе могилу многие асы германского подводного
флота. Только одной такой удачной торпедной атакой Маринеско вывел из строя
десятки подводных лодок, выбив из боевых рубок этих грозных акул лучших
командиров. Тем не менее, Главком родного флота не сумел защитить от нападок
истинного героя-подводника. Он отдал его на растерзания замполитам ВМФ.
Николай Герасимович Кузнецов получил "горячие аплодисменты" и звезду Героя
при жизни, а А.И.Маринеско только после смерти! Последние годы жизни
знаменитого подводника были адом, насыщенном нищетой и несправедливостью.
Главком же, даже будучи в глубокой опале, все же не был лишен самого
необходимого для сносной жизни.
Снимая первый раз Кузнецова с должности Министра Военно-морского флота,
Сталин в большей мере руководствовался желанием задать обычную трепку
слишком загордившемуся красавцу адмиралу, который, по мнению вождя, забыл
кто здесь "пахан", а кто "мальчишка", "шестерка". А он действительно был
красавец, игравший под аристократа, он даже стал успешно изучать французский
язык, что добавляло адмиралу шарма. А Сталин был маленьким, тщедушным,
конопатым упырем, плохо говорившим даже по-русски. Как же не отыграться хотя
бы в малом - Сталин должен был остаться Сталиным - вождем, отцом всех
народов, спасителем! Да, кроме того, приспело слияние морского и сухопутного
ведомств, а Кузнецов сопротивлялся, бурчал, надувал эффектные губы - надо
поставить на место "флотоводца"!
После смерти Сталина, уже будучи главкомом ВМФ Н.Г.Кузнецов по старинке
будет отыгрывать роль аристократа, а не флотоводца - его будет тянуть на
"скользкий паркет", а не на шаткую палубу кораблей. К сожалению, в таких
условиях быстро пропадает качества бойца, хищника, морского пирата, как
Маринеско, Ушаков, Нахимов, Нельсон. Вот тогда и начинается разложение
боевого стратегического и тактического мышления, но появляется талант
приспособленца-царедворца. Начинают отметаться талантливые личности и
перспективные идеи. Пропускается мимо ушей информация разведки о быстром
развитии за рубежом специальных подразделений, маленьких субмарин, способных
эффективно топить зазнавшихся акул. Тогда и возникает неожиданный взрыв
флагманского линейного корабля прямо на глазах у раскрывшей от изумления рот
Отчизны, да у злорадствующего потенциального противника.
Мой отец делал неожиданный вывод: Флотоводец должен быть боевым
командиром, а не зазнавшимся царедворцем; личностью, находящейся в
безусловных ладах с Оракулом Отечества, если уж не с самим Богом; его
невестой и женой должна быть "жажда и привычка победы".
Иван Степанович Юмашев имел грузинские корни и судьбу успешного юнги
еще царского флота, сумевшего за счет природного дара достичь уровня
Командующего Тихоокеанским флотом. Естественно, его выдвижению помогли тоько
революционные преобразования, да еще та чистка, которую устроил военным
кадрам большевик Иосиф. Большинство времени он проводил на боевом посту, на
корабельном мостике, норовившем выскользнуть из-под ног под ударами
штормовой стихии. От боевого одиночества и штормового холода он отмазывал
себя коньяком, но при этом продолжал верно нести службу на море, а не на
паркетах.
Я пытался прочувствовать личность этого человека уже после его смерти -
долго рассматривая бюст адмирала, воздвигнутый над его могилой на
Серафимовском кладбище в Санкт-Петербурге. Мощное, мясистое лицо (при жизни
Иван Степанович весил более ста двадцати пяти килограмм, с ним пытался