Федоров Александр. Оракул

слова были обращены к жене: "Я хочу спать. Не страшно, Lise, не страшно". Он
прошептал их чуть слышно. Елизавета страдала вместе с умирающим мужем. Она,
будучи сама тяжело больной, бесспорно, хорошо понимала тяжесть страданий
мужа, неотвратимость агонии. Судьба этой некогда безумно красивой женщины
тоже была уже решена. Елизавета поймала себя на мысли: "Он ангел, которого
мучают". Вспоминались неоднократные высказывания Александра о желании зажить
тихой жизнью скромного бюргера или голландского мещанина, русского монаха.
То, видимо, была мечта, помогавшая Александру тянуть лямку верховной власти,
которую он всегда воспринимал, как тяжелое, нежеланное бремя. Вся его жизнь
от рождения была наполнена трагической необходимостью не быть самим собой.
Сперва он стал мишенью любви и особой каверзной дипломатии бабки - Екатерины
Великой, конфликтовавшей со своим неуравновешенным сыном - Павлом (.
Предполагалось, что именно Александра сделают наследником престола,
лишив этой чести законного претендента. Отсюда ненависть отца к сыну. Павел
не скупился на весьма нелестные отзывы даже об умственных способностях
мальчика. Малышу очень рано пришлось привыкнуть вести двойную жизнь, - на
словах и на деле. Даже после того, как Павел пришел к власти, он видел в
своем сыне конкурента, - объект возможных дворцовых интриг. Судьба именно
так и распорядилась. Ей было угодно запятнать Александра бесчестием миссии
отцеубийцы. Или во всяком случае - невольным соучастием в таком трагическом
стечении обстоятельств.
Очевидно, что в самом начале жизненного пути Бог подверг Александра
испытанию, - подослал к нему изобретательного на пакости дьявола. И в
дальнейшем вся жизнь российского императора была сопряжена с интригой: либо
в качестве "слепого орудия", либо как активное звено, либо он сам
инспирировал "тайные страсти". Их хитросплетения распространялись на личную
жизнь Александра и на дела государственные. В паутине таких комбинаций
помещались "игры" с Великим Наполеоном и "поддавки" с шалунами из тайных
обществ, - будущими декабристами или отечественными масонами. Но там, где
начиналась интрига, рождалось и безумие, ускорявшее приближение смерти:
легко распознать такую логику в финале жизни Александра, Наполеона,
декабристов, масонов времен Николая (( или большевистских адептов.
Коварство интриги и логика окончательной расплаты постоянно, словно
нарочно, напоминали Александру ( об ответе на Страшном Суде. Виртуальный
побег от власти был для императора психотерапевтическим допингом. Такая
идея-фикс, видимо, спасала его от злейших угрызений совести. Времени было
угодно подбросить для спасения от помешательства "соломинку", которая быстро
превратилась в грандиозную задачу, - в миссию "спасителя отечества". Война с
Наполеонам была вселенской трагедией. Роль Александра в ней переродилась из
сугубо личностного перевоплощения, в грандиозную миссию переустройства всей
Европы, что было равно судьбе Александра Македонского.
Александр I мог надеяться на то, что в случае успеха грехи будут
искуплены и потому отпущены. "Беззаконие мое я сознаю, сокрушаюсь о грехе
моем. Не оставь меня, Господи, Боже мой! Не удаляйся от меня. Поспеши на
помощь мне, Господи, Спаситель мой!" (Псалом 37: 19, 22-23). Именно в тот
период Александр обратился к православной религии, стал глубоко изучать ее,
постигать тайны христианской веры: "Уповай на Господа, и делай добро; живи
на земле, и храни истину. Утешайся Господом, и Он исполнит желание сердца
твоего" (Псалом 36: 3-4).
Н.К.Шильдер в своей книге об императоре Александре замечает: "Он -
сфинкс, не разгаданный до гроба". Молва даже из его смерти создала новую
мистическую притчу: всерьез предполагалось, что император сложил сан,
отказался от трона и в одежде монаха скрылся в Сибири. Его встречали якобы
под именем Федора Кузьмича. Интересно, что история болезни, хранящаяся в
государственном архиве, написана была уже после его смерти. В дневниках
очевидцев последних дней жизни императора, - П.М.Волконского, лейб-медика
Я.П.Виллие, доктора Д.К.Тарасова, императрицы Елизаветы Алексеевны и других,
- приводятся разные, противоречивые сведенья.
Известно, что мистические повороты судьбы были предметом внимания
загадочного императора: давняя мечта об уходе от власти была известна узкому
кругу знати, отсюда и возможные экспектации, отсюда и рост числа тайных
обществ. Конечно, не ради очарования образом вечного странника, возникали и
утверждались в голове императора и у его приближенных известные исторические
примеры, собственные прожекты. К ним, скорее, обращались, как к модели
психологической динамики, приносящей душевный покой. Известно, что
осознанный грех порождает душевные страдания. И каждый грешник пытается
искупить свою вину уже здесь, на земле. Однако не каждому это удается.
Трудно определить, что первично, а что вторично. Но нет сомнения, что
осознание грандиозности своего греха порождало суету, переезды, метания
Александра I по городам и весям. Такой поиск - это попытка, уйдя с головой в
дела, втянувшись в калейдоскоп военного риска, управлять судьбой,
договариваться с Богом. Но все это, скорее, было лишь вариантом
невротических реакций, затянувшихся реактивных состояний. Самое трудное -
сокрытие от внимания окружающих метаний души. Не все болезни лечатся
лекарствами, для иных состояний больше подходит "движение".
Никому доподлинно не известны мысли таких страдальцев, они и сами их
плохо контролируют. Недаром Александр Македонский собирал частые пиры с
сотоварищами: ему необходима была трибуна и, вместе с тем, психологическая
разведка, контроль мыслей близкого окружения. К таким же приемам прибегал
Александр I, участвуя в многочисленных балах, светских раутах за границей и
в России. Все это - своеобразная групповая психотерапия, которая, видимо, на
определенное время успокаивала совесть, приводила душу в равновесие.
Но есть и другая сторона медали. Македоняне, составившие костяк боевых
дружин Александра, были от природы спокойными, уравновешенными,
добропорядочными людьми. Однако именно их полководец сумел превратить в стаю
хищников - кровавых, жестоких, стремившихся к насилию, разрушению, грабежу.
Толпы рабов, телеги, нагруженные скарбом, драгоценностями, стаи наложниц
сопровождали воинские армады царя Македонского. Стаи волков, забывших свой
дом и родину, дикие бродяги - вот те, кто некогда были спокойными
добропорядочными крестьянами и спокойными пастухами. У них в душе уже не
было ничего святого, руководил ими дьявол.
Действиям Александра I, не по его воле, а по Божьему предначертанию,
вняли славянские народы: началось воспитание порочных навыков жизни,
зарождение в сердцах простого народа чрезмерной агрессии. Но давно известно:
"Человек подобен дуновению; дни его - как уклоняющаяся тень". (Псалом 143:
4). Потому слишком быстро разбивается вдребезги то, что создается
дьявольскими помыслами. Ибо сказано: "Смирных возвышает Господь, а
нечестивых унижает до земли" (Псалом 146: 6). И уж если искать лекарство от
греха, то не в аптечке дьявола, а только у Бога одного: "Он исцеляет
сокрушенных сердцем, и врачует скорби их" (Псалом 146: 3).
Россия - уникальная страна: она ярчайший пример возможности освоения
разностороннего опыта ошибочных социальных реакций. Поучительны исторические
данные о миграционной активности российского народа. Еще в исторических
наблюдениях Ю.Крижанича - знаменитого славянского ученого, проведшего на
сибирской каторге более 15 лет именно за научные изыски, общение с правдой,
сообщается: "На всех военных кораблях турок не видно почти никаких других
гребцов, кроме людей русского происхождения". Крижанич утверждает, что "в
городах и местечках по всей Греции, Палестине, Сирии, Египте и Анатолии, или
по всему Турецкому царству, такое множество русских людей, что они
обыкновенно спрашивают у соотечественников: "остались ли еще на Руси
какие-нибудь люди?"
О благополучии жизни россиян можно судить и по следующим высказываниям
того же автора: "От сотворения мира в 7174 (1666), а жизни моей на 49-м
году, я услышал в первый раз, что на Руси многие умерщвляли себя ядом,
предварительно его заготовивши и долго сберегавши, и что даже ныне есть
такие, которые берегут яд для сей цели, что б употребить его на самих себя".
Великое переселение русского народа стимулировалось татаро-монгольским
нашествием, смутными временами. Но приложили к тому руку и российские
монархи. Иван Грозный, Петр Великий и другие так лихо управляли своими
подданными, что те бежали от монаршей милости аж на Аляску, в глухие леса
Карелии, в северные тундры, в Уссурийскую тайгу и на Курильские острова.
Необозримы пространства России по существу и определись благодаря таким
первопроходцам. Первые поселения последовательно преобразовывались в военные
посты, затем в пограничные кордоны. Беда россиян состояла в том, что
верховную власть страны составляли люди других кровей, другой породы, иного
архетипа, чем основная масса населения. Они не могли понимать свой народ,
уважать по-настоящему его стремления, чаянья, характер. Они всегда были
наемниками, пришельцами, "арендаторами",чужаками на земле русской. Вместе с
тем, выходцы из России активно заселяли другие государства, ввозя туда не
всегда доброкачественный генофонд.
Григорий Котошихин, служивший в Русском Посольском Приказе убежал из
Москвы и долго жил в Стокгольме под фамилией Селицкий Иван Александрович. Он
написал книгу "О России в царствование Алексея Михайловича", в которой
изложил интересные сведенья о нравах того времени. Например, он пишет: "А
которые девицы бывают увечны, и стары, и замуж их взяти за себя никто не
хочет: и таких девиц отцы и матери постригают в монастыри, без замужества".
Основательно спившись за границей, Котошихин в состоянии белой горячки
зарезал хозяина своего дома, за что был приговорен к смертной казни. Вот так
заканчивалась жизнь тех выходцев из России, которые по природе своей не
могли адаптироваться к иной ролевой культуре, а продолжали "российские
традиции" на чужой земле.
Широкие слои славянского населения так же ассимилировали и
ассимилировались в ходе контактов с другими народами. Но такой процесс
осуществлялся в иных, чем у общественной верхушки, стратах. Отсюда и
различия в ориентации социальной динамики: встречались и расходились как бы
два вектора - конвергенции и дивергенции. В Россию въезжали не всегда лучшие
иностранцы, а из нее убегали лучшие россияне. На эту логику наслаивалась
универсальный выбор сексуального партнерства: по образу и подобию. В одних
случаях спаривались лучшие с лучшими, в других худшие с худшими. Происходила
дебилизация плебса и элитаризация власти. Дистанция, таким образом, между
двумя общественными полюсами последовательно нарастала. Но чем больше был
такой разрыв, тем более повышалось значение стимула для проникновения из
низшего в высшей общественный слой. В том заключалось действие скрытых от
глаз обывателя пружин жизни.
Ради соблазна выбиться в люди, всплыть на поверхность истинные
крестьяне покидали провинцию и перебирались, скажем, в Санкт-Петербург. Но
здесь большинство из них ожидала люмпенизация и уход в криминал. В
результате переворота 1917 года началась эпоха иного расслоения общества.
Изначально творцами переворота были сомнительные славяне, а потому в стране
доминировал опять же чуждый архетип. Может быть потому был таким легким
поворот власти к террору, - большевикам не было жалко "чужаков". Но более
страшным являлось то, что ставка осмысленно делалась на глупых, но покорных
и на потенциальных преступников. Права элитарного прайда вдруг получили
отбросы, проще говоря, распахнулись ворота для создателей единой банды
уголовников.
В такие широкие ворота хлынули воды "народной власти" и "народного
гнева", кухарки и прачки принялись учить врачей и учителей, конструкторов
правилам жизни и работы, задавать стиль поведения. Здесь уже последовали
тоталитарные тенденции, махровый, зачумленный этатизм, когда государство
существует ради государства, а не для людей его населяющих. Здравый смысл,
цементирующий жизнь прогрессивного сообщества, был последовательно
похоронен.
Интрига общественная опять взошла на пьедестал, перескочив через этап
коммунальной интриги. С ее помощью стали получать продвижение по службе,
завладевали чужой женой, квартирой, дачей, правом на жизнь. Интрига
развернулась до масштабов классовой борьбы, вышла за пределы одного этноса,
превратилась в глобальную интригу. Наше государство пришло к тому, к чему
вела его дьявольская сущность: к партийному бандитизму, к стагнации
общественных отношений, к краху. Было напрочь забыто: "Уклоняйся от зла, и
делай добро, и будешь жить вовек; ибо Господь любит правду, и не оставляет
святых Своих; вовек сохранятся они; и потомство нечестивых истребится"
(Псалом 36: 27-28).

* 3.1 *

Долгая историческая беседа исходила от того же автора, - Сергеева. Но
теперь она велась уже не в привычных апартаментах при больничном морге, а в
купе поезда, наматывающего километры пути на Север. Вагон международного
класса приятно покачивался: купе предоставлялось двум попутчикам, - вот и
вся босяцкая роскошь. Сергеев знал за собой грех - пристрастие "почесать
языком". Он, словно, действующий профессор, усердствовал по части чтения
бесплатных лекций для рвущегося к знаниям обывателя. Порой при этом явно
переусердствуя.
Но, если на трезвую голову, такие скоротечные повести были более-менее
изящными художественными произведениями, нечто похожее на эссе, то выступая
под градусом, он зарапортовывался. Как правило, скатывался до
социологических обобщений. Порой, рассказчик сильно утомлял слушателей
скрупулезным перечислением дат, номеров Псалмов, уточнением авторов длинных
цитат. Больше всего он душил слушателей тяжестью научных обобщений. Сейчас
был тот самый случай и Сергеев в глубине души досадовал на себя за
марантичность и занудливость. Но пьяный ученый, как и в прошлые времена,
ничего не мог поделать с пагубной привычкой - со второй натурой.
Собеседником Александра Георгиевича был моложавый, приятной наружности,
крепко скроенный и ладно сшитый господин - Аркадий Натанович Магазанник. С
ним, со старым знакомым, можно сказать, с однокашником и закадычным другом
по Нахимовскому военно-морскому училищу, а затем и Военно-медицинской
академии, Сергеев совершенно случайно встретился в вагоне-ресторане поезда.
Туда он, как и большинство метущихся душ, отправился сразу же, как поезд
тронулся в путь.
Ритуал обычный: принятие "дозы" (лучше коньяку - расширяет сосуды,
быстро совеешь), ибо подозревал, что без "лекарства" ему не удастся заснуть.
Нарезая лимончик тоненькими ломтиками собственным, абсолютно острым ножом,
Сергеев, уже основательно раскатал губу, ожидая восторг превентивного
лечения. Вдруг, боковым зрением он заметил улыбающуюся рожу Аркашки, у
которого радость в сочетании с огромным, типично еврейским, шнобелем
превращалась в нечто особое, напоминающее лик героя старинного романа
"Человек, который смеется". Эту особенность еще в морском училище собратья
по клану в шутку называли "национальным достоянием". Впрочем, никогда не
уточнялось о какой национальности идет речь: русской или еврейской. По своим
бойцовским качествам и человеческим достоинствам Аркашка мог дать фору
тысяче тех типов, которые гордо именуют себя истинными славянами, а еще
хуже, - арийцами.
Сергеев не показал виду, что заметил приятеля, с которым не виделся лет
двадцать, - надо выдержать паузу, дать старому диверсанту продемонстрировать
умение подкрасться и совершить силовое задержание. За Аркашкой двигался
сопровождающий - крупный молодой парень, военно-спортивного вида. Когда
счастливый удачей Аркашка собирался скомандовать "руки на голову, лицом к
стене, паршивец", Сергеев выхватил из стойки на столе свободный фужер и
выставил его перед диверсантом:
- Выпить подано, господин генерал! Команда заждалась! - молвил он,
искренне радуясь встрече и тому, что ловко подыграл старому "питону". Так в
нахимовском училище называли воспитанников старших курсов, младших окликали
"сосами". У суворовцев было другое обозначение: старшие - "кадеты", младшие
- "щенки". Кликухи - наиважнейший атрибут жизни всех закрытых коллективов. В
академии питоны с кадетами соседствовали, тесно взаимодействовали, выручая
друг друга. Это было нелишним, ибо серые армейцы, по понятным причинам,
недолюбливали "выскочек", которым все давалось легко и просто: учеба,
строевой шаг, спортивные рекорды, красивые девушки.
- Узнаю опытного диверсанта, ты где и когда меня вычислил? - обнимая
Сергеева, загоготал Магазанник. У него и в молодости гогот был особым: не
поймешь кто его издает - сидящий внутри разгневанный петух, или - приятно
рыкающий леопард. Теперь же, с возрастом, появились в голосе модальности,
явно бандитские.
- Голыми руками не возьмешь старого воина. Как ты здесь оказался, куда
путь держишь? Но для долгих дружеских разговоров, пожалуй, нам стоит
уединиться у меня в купе. Ты, я вижу уже на правильном пути, сейчас мы
усилим свои позиции дополнительными заготовками и двинем ко мне. Нет
возражений, господа офицеры?!
Какие могли быть возражения у Сергеева, если при его состоянии встреча
с затерявшимся в пучине времени другом... - была истинным подарком судьбы.
Нагрузились дополнительной провизией и бутылями, - отправились в обратный
путь по вагонам. Оказывается ехали в соседних вагонах, - сопровождающие (их
оказалось двое, - второй стерег купе шефа) быстро договорились с
проводниками, перетащили вещи.
Сергеев заметил серьезность охраны: один парень оставался "прогуливать"
коридор, блокируя дверь хозяйских "хоромов", другой - пока дремал в
пол-глаза в соседнем купе.
Магазанник успел поведать о причинах своего исчезновения из поля
зрения, - его, не понятно в силу каких грехов, потрясла судьба основательно.
Рассказ его был горяч, но подавался с неизменной улыбкой:
- Сан (так звали Сергеева "боевые товарищи"), ты помнишь, что в
Военно-медицинскую академию из "питонии" мы с тобой двинули только вдвоем,
за что заслужили от начальников остракизм и ковыряние в душах. По их
разумению, все нахимовцы должны обязательно идти в подплав - училище имени
Ленинского комсомола. Либо в другую "систему", но только принадлежащую кухне
ВМФ.
- Мы же с тобой изменили Военно-морскому флоту, а значит оказались
откровенным педагогическим браком. Мы - явные придурки, решившие чудо
техники - подводную лодку поменять на клистирный кабинет, а общение с
межконтинентальной баллистической ракетой с ядерной боеголовкой - на
владение поганым скальпелем и пинцетом. То, что бывшие командиры - наши отцы
родные - читали на наших лицах признаки явной дебильности, было очевидно уже
при получении выходного пособия, документов об окончании ЛНУ ВМФ.
- Помнишь, каким менторским тоном нам объясняли, что зачисление в
высшее военно-морское училище идет для нахимовца автоматом, а в медицинской
академии придется сдавать экзамены на общих основаниях? Ребята торжественно
принимали присягу на старушке "Авроре", там, где мы прожили почти четыре
года, драили деревянную палубу, стояли дневальными, мерзли по ночам в
кубриках, когда придурок-капраз отключал отопление. - Он, пидор контуженный,
видите ли, осуществлял политику вытеснения Нахимовского училища из стен
будущего Военно-морского музея.
- Помнится, в минуты недолгих угрызений совести, он исповедался на
полубаке питонам, - "Ребята, вы не сердитесь на меня, - я в войну был
контужен, выброшен взрывной волной за борт; - теперь не всегда правильно
оцениваю обстановку". Лучше бы мы тогда вышвырнули этот куль с дерьмом за
борт и врубили бы отопление на полную мощность.
Сергеев подхватил разговор, ударился тоже в воспоминания:
- Помнится, летом он давал пар в радиаторы как раз на полную мощность и
мы всей братией с матрасами и подушками выбирались отсыпаться на полубак под
легендарную пушку, давшую якобы выстрел по Зимнему. Мне всегда не верилось,
что такой выстрел боевым снарядом возможет: даже очень пьяные матросы и
безмозглые комиссары не могли не очароваться красотой Петрограда!
- Мы с тобой, Аркаша, устраивались у самого якорного клюза по правому
боту. То была, практически, самая высокая точка на корабле.
- Зато какие замечательные, волшебные белые ночи мы встречали на
верхней палубе старушки Авроры. Тогда уже зацветала сирень и пели птицы.
Парочки влюбленных бродили по Петровской набережной, совращая своим примером
загадочных моряков. Но мы-то знали, что еще возьмем свое, - надо только
закончить успешно "систему"!
- Где-то, около четырех-пяти утра нас будили первые лучи солнца,
блестел вдалеке, впереди, пузатый купол Исаакиевского Собора, левее - игла
Адмиралтейства, а справа - шпиль Петропавловской крепости. Медленно из тени
выступал голубоватый фасад нашей питонии с грустными корабельными пушками у
главного входа.
- Но, самое главное, - душа и тело были переполнены молодостью,
азартом, страстью и уверенностью в то, что нас ждет замечательная,
интереснейшая жизнь. А все самые замечательные женщины мира обязательно,...
без всякого сомнения, распахнут нам объятья!
- Сама жизнь провоцировала нас на неуставные выходки - например,
самоволку к любимым феям. Помнится, Аркаша, мы срывались в ночные рейды с
тобой вдвоем, но от памятника "Стерегущему" расходились в разные стороны. -
уточнил Сергеев. - Дух индивидуализма и здесь разводил нас по разным
дорогам!
- Но Бог нас миловал, - у нас хватило ума сдать выпускные в Нахимовском
училище, а затем вступительные во ВМОЛА им. С.М.Кирова экзамены на отлично,
- и мы выбрали медицину воздушного десанта. Какая может быть медицина у
диверсантов? Никто не позволит оставлять следы. Может быть, только в
исключительных случаях - замаскированные трупы "своих" и брошенные -
"чужие".
Магазанник продолжал:
- После первой спецстажировки, - попрыгав с аэроплана с парашютом, я
заболел романтикой и реальностью ВДВ. Уже теперь - зимой, осенью, весной,
летом - профессионально занимался парашютными прыжками, "рукопашкой",
стрельбой. Анатомия, физиология и прочие медицинские премудрости
интересовали меня лишь вторично. Необходимо было делать окончательный выбор.
Ты, мне помнится, ушел на гражданку со второго курса, а я месяцем позже
написал рапорт: попросил о переводе в Рязанское высшее воздушно-десантное
училище. Многие предметы мне перезачли, так что по времени я ничего,
практически, не потерял. Думаю, все было сделано правильно, - о чем я
никогда потом не жалел.
Но наша служба и опасно и вредна, как поется в песне: уже будучи
капитаном, командиром разведроты, на ночных учениях при неудачном
приземлении я сломал обе ноги. Бог опять выручил меня: была вакансия и я
поступил в Академию тыла и транспорта, закончил ее, - дослужился до
подполковника.
- Аркаша, не гони лошадей. - перебил друга Сергеев, - кто-то из питонов
говорил, что во время службы в ВДВ у тебя были заморочки с каким-то шпаком,
- чуть ли ни жизни ты его решил?
- Здесь вкрались маленькие ошибки. - пояснил Аркаша. - Их стоит
устранить в самом вначале. Разберем ситуацию подробнее, ибо она поучительна,
хотя и не очень приятна для воспоминаний.
Сергеев поймал себя на том, что исподволь фиксирует особенности языка,
скорее, сленга, используемого Магазанником. Человек он, безусловно, в
большей мере военный, чем Сергеев, и разговор ведет иначе, чем принято в
медицинских кругах. Но чувствуется, что первичная медицинская затравка у
него не пропала, - он, видимо, продолжает подчитывать специальную
литературу, да и многое с академических времен застряло в даровитом уме
друга.
- Сан, ты, конечно, помнишь, что я никогда не скрывал, что по отцу и
матери являюсь чистокровным евреем. Больше того, - я горжусь этим! В
нахимовское я попал только потому, что в прежние времена мой отец, состоящий
в разводе с моей матушкой, решил заняться моим воспитанием опосредованно.
Написано в Торе: "И кто злословит отца своего или мать свою, того должно
предать смерти" (Шемот 21-22: 17). Не буду потому судить родителей, -
полагаю, что все они сделали правильно, поручив воспитание своего
единственного сына государству.
- Однако до сих пор не могу понять откуда у меня, у истинного еврея,
взялась страсть к воинской службе. Отец мой, - безусловно, хороший и умный
человек, но интеллигент до мозга костей. Его от той интеллигентности и
потянуло на молоденькую актрису на старости лет.
- Он работал заместителем министра лесного хозяйства СССР, - должность,
как ты понимаешь, достаточно большая для того, чтобы меня определить в ЛНУ
ВМФ. Так, помнится, официально означалась наша питония.
- Наверное, я хорош был бы в израильской армии, но Бог сподобил служить
в России. Существует, видимо, такая порода людей, которым необходимо
служить, заниматься воинским ремеслом. Они служат не вообще идее, не
идеологическому ее наполнению, а корпоративным ценностям, - я составная