Федоров Александр. Оракул

мосты, ведущие к сверхчеловеку?" Видимо, здесь уже подразумевается
коммунизм, во всяком случае, что-то очень близкое по цвету к нему.
Медленно, последовательно и настойчиво Ницше тянет читателя за волосы к
откровениям аутиста, используя для этого весьма поэтические приемы: "Где
кончается уединение, там начинается базар; и где начинается базар,
начинается и шум великих комедиантов, и жужжанье ядовитых мух". Да,
безусловно, отвешена отменная оплеуха суетливому социуму и, самое главное,
поделом! Тот, кто долго жил в России ведает, что скоморохов, откровенных
глупцов, даже не удосуживающихся стесняться этого, здесь очень много. Прав
Ницше: "Даже когда ты снисходителен к ним, они все-таки чувствуют, что ты
презираешь их; и они возвращают тебе твое благодеяние скрытыми злодеяниями".
Отсюда и универсальный вывод : Беги, мой друг, в свое уединение, туда, где
веет суровый, свежий воздух! Не твое назначение быть махалкой от мух".
Известно, что на женском фронте у Фридриха были определенные сложности,
а болезни и смерть его свидетельствовали о многом. Попадись такая информация
в руки опытного инфекциониста, имеющего богатый опыт курации больных с
отсроченными последствиями врожденного или рано приобретенного сифилиса,
неведомого в те годы СПИДа, коварного хламидиоза, злокачественно протекающей
герпес-вирусной инфекции, да мало ли еще чего, - у дьявола в запасе огромные
возможности для наказания человека, решившего дерзить Богу! Потому
откровения философа относительно "целомудрия" имеют немалый интерес. Ницше и
здесь оправдывает надежды экзальтированных особ. Он поражает фонетическим
выстрелом "дичь" с первого раза, как говорится, влет: Не лучше ли попасть в
руки убийцы, чем в мечты похотливой женщины?" Каждый читатель волен по
своему отвечать на этот вопрос, Ницше же предлагает свой вариант
эмоционального ответа: "И как ловко умеет сука-чувствительность молить о
куске духа, когда ей отказывают в куске тела!" Посмаковав "клубничку"
философ-поэт все же снизойдет до терпимости: Целомудрие не есть ли безумие?
Но это безумие пришло к нам, а не мы к нему. Мы предложили этому гостю приют
и сердце: теперь он живет у нас - пусть остается, сколько хочет!"
От целомудрия, вполне естественно, властитель душ переходит к разговору
о друзьях. Здесь тоже следуют серии ударов, приводящие к нокауту: "Наша
тоска по другу является нашим предателем". А дальше предлагается верный
рецепт-противоядие: В своем друге ты должен иметь своего лучшего врага. Ты
должен быть к нему ближе всего сердцем, когда противишься ему". Наверняка в
такой острозубой сентенции прячется боль, вынесенная из дружбы и размолвки с
Рихардом Вагнером. Но это сугубо частная и весьма интимная сфера жизни, в
нее вторгаться нет смысла. Лучше попробовать посеять семена и плевелы на
других неухоженных грядках: "Еще не способна женщина к дружбе: женщины все
еще кошки и птицы. Или, в лучшем случае, коровы". Современный читатель, нет
сомнения, употребил бы в данном случае иной термин - "телки"! Так теплее,
душевнее, ближе к откровенному, привычному российскому скотству. А сам Ницше
помогает, отечески подталкивает в спину, нашептывая: "Все в женщине -
загадка, и все в женщине имеет одну разгадку: она называется беременностью.
Мужчина для женщины средство; целью бывает всегда ребенок". Вполне логичным
окончательный вывод по разнополому вопросу: "Ты идешь к женщине? Не забудь
плетку!" И тот, кто именно в таком ключе воспринимает близкие и далекие
реальности, солидаризируется с Ницше еще в одном решении: "Братья мои, не
любовь к ближнему советую я вам - советую вам любовь к дальнему".
Ницше словно бы подметил основополагающее не столько в германской,
сколько в российской действительности. Историческое клеймо наше - это
тоталитарная зависть к успехам ближнего, на корню губившая многие светлые и
перспективные начинания. Конечно, прав философ, заявляя: "Ты стал выше их;
но чем выше ты поднимаешься, тем меньшим кажешься ты в глазах зависти. Но
больше всего ненавидят того, кто летает". Как бы в унисон отповеди зависти
звучат другие рекомендации, имеющие и большое прагматическое значение для
отдельной личности и всего общества: "Человек познания должен не только
любить своих врагов, но уметь ненавидеть даже своих друзей". Познание
нетривиальных истин - сложная задача, она не каждому по плечу. Тот, кто не
справляется с уроками жизни, обязательно впадает в зависть или остается
вечным студентом. Для них написано увещевание: "Плохо оплачивает тот
учителю, кто навсегда остается только учеником. И почему не хотите вы
ощипать венок мой?"
Для финального вопля Фридрих Ницше приберег сомнительное откровение,
которое, однако, приобрело значение вселенского вопля, стоившего жизни
миллионам потерявших скромность чудаков. Особо эффектно "ударное слово"
звучит на немецком: "Tot sind alle Gotter: nun wollen wir, da? der
Ubermensch lebe" - dies sei einst am gro?en Mittage unser letzter Wille! -
Also sprach Zarathustra". А в русском переводе все, естественно, зазвучало
привычнее, но приниженно, намыленно, слюняво: "Умерли все боги; теперь мы
хотим, чтобы жил сверхчеловек" - такова должна быть в великий полдень наша
последняя воля! - Так говорил Заратустра".
Философские каламбуры, подаренные миру и прочно застрявшие в головах
отдельных впечатлительных особ, долго еще будут кружиться в воздухе. Но
умных, мудрых такие вихри настораживают, охлаждают и вооружают. Стоит
заглянуть в первое Послание Коринфянам Святого Апостола Петра, как возникает
первая яркая вспышка прозрения: "Все мне позволительно, но не все полезно;
все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною" (6: 12). Следуем
далее - и вот новая волна ясности: "Говорю безумствующим: "не безумствуйте",
и нечестивым: "не поднимайте рога, не поднимайте высоко рога вашего, не
говорите жестоковыйно" (Псалтырь 74: 5-6). Продвигаемся по лабиринту
сомнений, ориентируясь на свет маленькой церковной свечечки, и в сознании
загорается новая звезда одухотворенности: Порождения ехидны! как вы можете
говорить доброе, будучи злы? Ибо от избытка сердца говорят уста. Добрый
человек из доброго сокровища выносит доброе; а злой человек из злого
сокровища выносит злое"
(От Матфея 12: 34-35). Проясняется простая формула: Цель же увещания
есть любовь от чистого сердца и доброй совести и нелицемерной веры, от чего
отступивши, некоторые уклонились в пустословие, желая быть законоучителями,
но не разумея ни того, о чем говорят, ни того, что утверждают" (Первое
Тимофею 1: 5-7).

9.1

Очнулся я от мучительного сна только потому, что затекли обе руки,
связанные крепко накрепко веревками из какого-то особого растительного
материала, и меня начала терзать невыносимая боль. Надо было просыпаться,
хотя сон не отпускал, и потребовалось время для того, чтобы я, как
говорится, спустился на землю, и восстановил ориентировку в пространстве и
во времени. "Вязки" подсохли из-за жары и сдавили кровеносные сосуды, и
нервы, пересекающие линии запястий обеих рук. Кроме того, накапливающийся
застой крови и лимфы от обездвиженности и неудобной позы тоже усиливал
натяжения беспощадных пут. Толи мои тюремщики были не профессионалы, толи
такой способ связывания был и методом пытки одновременно. Откровенно говоря,
такой метод, в силу его никчемности, глупости и мелкого садизма, раздражал,
нервировал. В этом смысле мои экзекуторы успешно решали поставленные задачи.
Только возникал вопрос: а зачем меня раздражать, мучить? Кому от этого
польза? Какими могут быть отдаленные последствия для самих тюремщиков?
Скорее всего, в неумении заранее ответить на такие вопросы и состояла
примитивность той среды, в которую волей обстоятельств я попал. Однако я
поймал себя на точном определении: я раздражен и выхожу из под контроля
воли. Такие промахи не ведут к победе, они - маленькие ступеньки по
лестнице, ведущей к деморализации, а последнее явление непростительное для
профи разведки.
В натренированное на быстрое просыпание сознание быстро возвратились
все обстоятельства моей истории: двое суток тому назад я наконец-то
повстречал тех людей, которые, по предварительным расчетам моих командиров,
как раз мне и были нужны, и они пленили меня. "Пленили" - слишком громко
сказано. Я сам искал этих головорезов, потратил много времени и сил, настиг
их в густом лесу, сопровождал на приличном расстоянии, приглядываясь к ним,
проецируя их будущие реакции. "Приличное расстояние" - это та дистанция,
которая позволяла мне не выдавать себя, не быть схваченным раньше времени,
до окончания скрытного наблюдения за деревенскими увальнями, заряженными
фанатизмом, агрессией, влечением к наркотикам, и, самое главное, к тому
бизнесу, который обеспечивает им "место под солнцем". Нет сомнений, что я
мог бы спокойно - ну, может быть, с некоторыми хлопотами - вывести их из
строя, последовательно уничтожая одного за другим. Но они мне были нужны
живыми, причем, может быть, именно в роли моих победителей, моих пленителей.
И вот теперь я, изображавший из себя до недавнего времени
сверхчеловека, лежу связанный в ветхой хижине, не зная что мои "повелители"
решают по поводу дальнейшей моей судьбы. Муссировать эту тему можно до
бесконечности, но от этого время не продвинется вперед настолько, чтобы
настал счастливый период - мое освобождение. По своему опыту знаю, что лучше
в таких случаях отвлекать себя иными размышлениями - например, более-менее
приятными воспоминаниями. Однако где взять эти приятные воспоминания, если я
их и не пытался собирать в кошелку души. Мне были даны иные приказания, и я
обязан их выполнять. Вспомнились слова из "Заратустры": "Для хорошего воина
"ты должен" звучит приятнее, чем "я хочу".
Да, именно для "хорошего воина", но, может быть, я совершил ошибку, за
которую буду теперь наказан. Но в чем может тогда состоять эта ошибка? Я
честно и разумно выполнял свой долг, повиновался приказу. Опять в голову -
наверное, от бессонницы и усталости! - полезли скелеты давно изученных
мыслей, высказанных именитым покойником, истлевшим настолько, что от него
уже не осталось даже ветра. Фридрих Ницше учил: "Итак, живи своей жизнью
повиновения и войны! Что пользы в долгой жизни! Какой воин хочет, чтобы
щадили его! "
Честно говоря, большого успокоения в этих словах для себя я не нашел.
Как только Гитлер мог черпать философскую магию и силы для возбуждения своей
взбесившейся нации, обращаясь к Фридриху Ницше. Загадка! Скорее всего такое
безумие было предопределено немцам - именно Бог спокойно взирал, не мешая,
на козни Дьявола, когда тот тормошил уже достаточно поколоченную предыдущими
войнами нацию, ввергая ее еще в одно страшное испытание. Может быть, и мои
шаги по тропам густых тропических лесов - тот же дьявольский искус, грозящий
мне страшными и кровавыми испытаниями.
Вот и мой арест - арест по-парагвайски - состоялся! Никто на меня не
нападал - я сам искал способа предать себя аресту. Точнее выражаясь, я
сговорился с Дьяволом провести этот эксперимент. Но все же, "ближе к телу!":
какого черта, они путают мне руки ноги каждый вечер отправляясь на свои
ночные оргии? Неужели они думают, что я, столько добираясь до этого скрытого
в лесных зарослях лагеря-стойбища нарко-дилеров, брошусь бежать обратно в
лес? Тупые головы! Нет, нет... Они конечно пытаются мучить меня сознательно,
стараясь вывести меня из равновесия и тогда расколоть. Они понимают -
вернее, они так полагают - что простой, да еще белый человек, не может
выжить в их страшных джунглях.
Но эти джунгли страшны для них самих, но не для тренированного,
прошедшего тщательное обучение, бойца. Безусловно, мы еще повоюем, и я
обязательно выйду победителем в этой схватке!
Кормят меня отвратительно: дают какое-то непонятное бобово-крупчатое
месиво и плохо прожаренное мясо диких животных - видимо, продукты
товарообмена с местными охотниками. Запиваю все это барахло я водой из
ручейка, который журчит рядом с моим временным пристанищем - моей хижиной,
моей тюрьмой. Я не мылся уже больше недели, нужду свою отправляю тут
недалече, за разлапистым кустиком, а подтираюся лопухом. Лицо и руки умываю
в лужице, образуемой струйкой воды, бьющей из-под земли, которая и формирует
тот самый ручеек. Вот и все мои удобства, вся зона комфорта для
арестованного по собственной инициативе. Кстати, пищу мне приносит
черномазый олух, который делает вид, что он не говорит по-испански, а
лопочет на каком-то не знакомом мне местном наречье. Все это, конечно, игра
- ведь с бандитами-то он как-то объясняется. Этот парень, видимо, у них
шестерка, обеспечивающая выполнение тяжелой и грязной хозяйственной работы.
Мои встречи с тем, кто представился "главным", каждый раз ни к чему не
приводят: во-первых, он, как оказалось, лишь временно замещает "патрона";
находящегося в отъезде, во-вторых, он больше пьет виски и джин, слушает
музыку, валяется в гамаке, чем занимается делами. Да мне кажется, что
уровень его интеллекта не столь высок, чтобы правильно оценить ситуацию со
мной и принять разумное решение. Но у них, скорее всего, действуют
универсально-примитивные правила на все случаи жизни, вот он и томит меня,
измывается. Они, бесспорно, и пленников-то никогда не видели в своем лагере
- кто же сюда пойдет по собственной воле - в это зачумленное логово. Мои
тюремщики-палачи, сомнения нет, страшно обкурены наркотой - больше всего их
удивляет то, что я не прошу у них этого зелья. Такое удивление мешается у
них с подозрительностью и ненавистью: может быть я презираю их за слабость,
за страшный порок, а себя в собственных глазах ставлю выше. Вот он главный
мотив постоянного, мелкого мучительства! Вот теперь я попал в самую точку.
Только ведь меня не сломишь такими дешевыми приемами. Я еще поборюсь за свои
права, за свое освобождение. А если Бог за меня - почему бы ему, кстати
сказать, не быть за меня - то возмездие на головы моих мучителей еще
свалится, как гром и молнии, как гибель Помпеи. Тут в голову опять полезли
"важные мысли".

9.2

"Если б я мог стать мудрее! Если б я мог стать мудрым вполне, как змея
моя! Но невозможного хочу я: попрошу же я свою гордость идти всегда вместе с
моим умом! И если когда-нибудь мой ум покинет меня - ах, он любит улетать! -
пусть тогда моя гордость улетит вместе с моим безумием". В спокойной
обстановке я мог бы поспорить с философом: он-то, наверняка, выдавал броские
формулировки, изнывая от сытости, комфорта, да безделья. Скорее, в такое
время и болезнь отступала, забиралась поглубже в клетки мозга, верша уже
творческие дела - выталкивала на свет Божий красивые словечки, насыщенные
высокомерной логикой. Я полагаю, что каждый воин желает продлить, а не
сократить свою жизнь. Говорить высокомерно о смерти может только тот, кто не
испытал ее объятия, не ощутил на себе ужас откровенного риска, в котором
полностью теряется даже малейшая надежда на благополучный исход. Стоп! Я
что-то здесь не понял: причем здесь смерть и воин? Правильно, все
справедливо. Я ухватился за хвост предыдущего тезиса великого философа и
притянул его к последнему утверждению: "Какой воин хочет, чтобы щадили его!"
Но мудрость-то, нет сомнений, нужна воину, особенно тому, которому поручили
выполнить секретное и очень непростое задание! А, если это так, то надо
гнать от себя подальше расслабление, вроде этого: "мой ум покинет меня",
"ах, он любит улетать", "гордость улетит вместе с моим безумием".
Еще одна фраза, похожая, скорее всего, на репризу - театральную,
цирковую - но только не на реальность: "И все, что вы любите, вы должны
сперва приказать себе". Легко сказать "приказать"! В реальной жизни судьба,
как правило, не слушается приказов того, кого она решила использовать в
качестве мишени для стрельбы из волшебного лука стрелами разных несчастий.
Ну, со следующим тезисом философа я, может быть, и сочту возможным
согласиться: "Ваша любовь к жизни да будет любовью к вашей высшей надежде -
а этой высшей надеждой пусть будет высшая мысль о жизни!" Но я, простой
человек, хоть и натасканный на борьбу с риском, конечно, имею право
надеяться. Однако не за мной последнее слово, не мне принадлежит "высшая
мысль о жизни".
Все сходилось к тому, что мысли мои путались и четко выстроенной
последовательности размышлений не получалось. А это означает только одно:
необходимо "плясать от печки". Иначе говоря, поскольку спешить мне некуда,
то необходимо медленно, спокойно и последовательно восстановить события моей
жизни, не пытаясь подстегивать время и не лукавить при этом. Помнится, моя
тетушка Муза говорила, что такой метод приводит к тому, что логика
постепенно утверждается настолько прочно, создавая своеобразное поле вокруг
думающего человека, что приобретает психологическую инерционность, от
которой уже не может избавиться и будущее - моя судьба. Все события, которые
еще не произошли, но должны осуществиться как бы запираются в одном
бесконечном коридоре. Из него нет выхода, как только двигаться вперед,
подчиняясь ритму и свойствам, заданным моей логикой.
Муза знала, что говорила: она неоднократно напоминала о правилах
самопсихотерапии. Мне необходимо медленно, скрупулезно, последовательно, не
боясь "вязкости в зубах" продвигаться по тропинкам воспоминаний - только так
и восстанавливается равновесие души и мозга. Я должен войти в тот локус
вселенской памяти, где все уже отлажено - тщательно кодифицировано,
разложено по полочкам, объединено точной логической и предметной концепцией.
Если бы люди могли самостоятельно наводить в своей голове и теле такой же
порядок, то они жили бы счастливо. Но все их беды как раз и состоят в
нарушении Богом заданного порядка - отсюда и несчастья, болезни, простые
бытовые неурядицы. Люди даже не способны самостоятельно выполнять десять
Божьих заповедей, что же говорить о многом!
Вот теперь, когда я уговорил себя быть последовательным, то начну свой
долгий и неспешный путь с расставания с Музой - так, пожалуй, будет вернее
выглядеть моя "пляска от печки". Помнится, когда мы всей честной компанией -
с моим братом, племянником и их девушками - гуляли по набережным Невы в
Санкт-Петербурге, я уже все знал. Знал о предстоящем задании и дал подписку
на "неразглашение тайны" ни при каких обстоятельствах. Пожалуй, в том первом
акте условности действий моего командования и состоит отсутствие логики.
Конечно: тот, кому положено из служб зарубежных контрразведок, отслеживает
каждого профи - кстати, мои командиры всегда говорили о том, что я неудобная
фигура для разведки, уж очень примечательная по внешним характеристикам.
Оказывается меня трудно использовать на агентурной работе, но можно включать
в разовые полудиверсионные и полулегальные акции. Так мои командиры и
действовали. Но, если задание нелегальное и у меня не будет реальных
контактов с правоохранными органами, то стоило ли так зарываться в
секретность - хотя бы самых близких людей можно было не ставить на уши из-за
обычной перестраховки. Что изменится в определении мне меры наказания в
случае поимки, может быть увеличится стоимость выкупа?
Помню, что я не хотел втягиваться в это дело уже потому, что мне не
нравилась эта нарочитая секретность во вводной части к подготовке выполнения
моего задания. Ясное дело, что "секретными маневрами" будут доставлены
страшные хлопоты, прежде всего Музе, - а у меня дороже ее и человека-то на
Земле нет! Но так решило начальство, исходя из каких-то высоких
государственных целей.
Куда проще было раньше, когда я топтал офицерскую тропу в морском
спецназе: тренировки, тренировки, тренировки - маневры, игры, маневры. За
это время я успел закончить университет и консерваторию - надеялся на то,
что протаптываю себе тропинку к ласковой жизни на гражданке. Но кто-то
наверху меня заметил и, как куру во щи, потянул в специальное подразделение
для работы за кордоном. Но то серьезное ведомство, в которое меня
приземлили, решало задачи иного уровня, чем спецназ морской пехоты. Для меня
началась служба намного более ответственная. Для начала пришлось пройти
двухгодичные курсы в центре на озере Балхаш в Казахстане, потом еще в
некоторых специальных тайных местах нашей необъятной родины. Все, видимо,
решило знание языков - кому-то необходим был разведчик с отличным испанским
- с таким, в котором и комар носом не подточит.
Тут я поймал себя на мысли о том, что существуют заметные различия в
психологических ориентирах профессиональных военных и
"любителей-короткосрочников": меня, например, всегда поражал тот азарт, с
которым, судя по воспоминаниям Музы, и ее друг Михаил, и Сергеев-старший, и
Магазанник "играли в войну". Ведь профи всегда несколько тяготится своей
участью - ему в конце концов надоедает служба, и никакая романтика здесь не
поможет поддерживать игровой тонус. А, кроме того, известно, что всегда
больше соблазняет и притягивает как раз то, что тебе не ведомо:
профессиональный военный видит жизнь гражданского человека чаще всего в
розовом свете и мечтает ею насладиться, хотя бы выйдя на пенсию. Муза
объяснила, да я и сам потом догадался, что представители того поколения были
явными "подранками" - их основательно задела своей тяжелой лапой война и тот
режим милитаристских устремлений, воспитательного воздействия, который был
всегда присущ России. Особенно это проявилось в период большевизма, когда
огромной стране, практически, в полном одиночестве пришлось защищать
вздорные идеи от "лютой критики" всего здравомыслящего мира. Многие боялись
нашей бездарной агрессивности, но кое-кто и от чистого сердца пытался помочь
многомиллионному оглупленному фантазиями народу выбраться из объятий
марсксистско-ленинской ереси.
Теперь, когда я вижу бородавчатые рожи окончательно свихнувшихся
коммунистических вождей, я диву даюсь тому, как их носит земля и терпит
телевиденье, все еще слушают люди. Скорее всего, это делается ради
воспитательного контраста - разумно показать сумасшедшего, чтобы потом
призывать не пьянствовать, не употреблять наркотики, короче говоря, не
подталкивать себя к сумасшествию!
Так вот: мои предки были мальчишками-чудаками, несколько подпорченными
военным воспитанием, все они с удовольствием и мастерски могли носить
военную амуницию, но суть военной жизни, безусловно, отвергали, переводя ее
в разряд временной и увлекательной игры. Наверное, только Магазанника можно
было признать профи с точки зрения военных знаний. Но он впадал в другую
крайность - с увлечением "играл" в гражданского человека, сильно путаясь в
мотивации поведения "фантома в форме" и того, который свободен от "почетной
обязанности" перед родиной. Какого черта, например, мой отец поперся на
пароход? Я подозреваю, что ему виделось невероятное - он "юный нахимовец"
бороздит океаны на крейсере "Киров" - на той самой допотопной посудине, на
которой он во время учебы в Нахимовском военно-морском училище проходил
военно-морскую практику. Он ведь не знал, что профессиональный военный моряк
с откровенным удовольствием будет "купается" в прелестях мирной жизни:
"тешиться" в постели с женой, развлекаться с детишками или, на худой конец,
"глушить спиртягу" (как у флотских мужчин говорится - употреблять "шило"),
объединившись в скромном порыве с сослуживцами у себя на малогабаритной
кухоньке. Одно дело, эффектно носить форму, но совсем другое - выполнять
долг, нести службу. Мой отец, да и Магазанник тоже, по существу, поставили
на карту жизнь не ради даже самого звука военного марша, а ради его далекого
эха! Но это их проблемы - им так нравилось, и они, конечно, имели право на
свой выбор. Только вот несчастной осталась моя мать - Сабрина! Я не позволил
себе развивать эту мысль дальше, ибо понимал, что если я скажу, что и мне
хотелось бы видеть отца живым, ощущать его постоянное присутствие, то это
был бы уже заурядный эгоизм!
Однако стоит продолжить исследование собственной жизни, а не
подглядывать через щелку в душу "старших товарищей". А со мной все
случилось, как и должно было случиться с профессионалом: в интересах задания
начали "рубить хвосты" - спрямлять мою биографию, хоронить всю прежнюю
жизнь. Самый простой способ - сперва похоронить разведчика для всего мира
(родных, знакомых), чтобы потом воскресить с другим именем, для другой
жизни, с измененными внешними данными, скажем, с иной формой носа, ушных
раковин. Но изменять нос, а особенно ушки, необходимо так, чтобы не оставить
следов пластической операции. Проще говоря, нос необходимо мастерски
повредить (ну, скажем, в результате спортивной травмы), не оставив
хирургических швов и других специальных визуальных зацепок. С ушными
раковинами такой номер не пройдет: тонкий судмедэксперт вмиг разглядит
подделку.
Смерть мне придумали лихую - этот театр я запомню на всю жизнь: ночью я
прыгал в воду, пилот специально затянул разворот вертолета, выведя его из
заданного квадрата приводнения основной группы. Благополучно спикировав в
воду, я имитировал разрыв лямок парашюта. Это означало, по легенде, что я
получил сильнейший удар об воду и утонул потому, что на мне было более