Федоров Александр. Оракул

тошноты и без бутерброда, из горлышка, запрокинув голову, как пианист, и с
сознанием величия того, что еще только начинается и чему еще предстоит
быть".
Можно ли сомневаться в том, что разговор с "пролетарской диктатурой" не
должен быть на ты, разговор такой должен быть вежливым и осмотрительным, как
это принято у великих мыслителей, иначе ничего толкового не получится: "Я не
утверждаю, что теперь - мне - истина уже известна или что я вплотную к ней
подошел. Вовсе нет. Но я уже на такое расстояние к ней подошел, с которого
ее удобнее всего рассмотреть". К сожалению, именно так решала философские
проблемы страны (имеется ввиду сакраментальное - "Быть или не быть! Пить или
не пить!") классово-партийная элита, вздыбившая Россию в семнадцатом году и
продолжавшая нудить ее до самого последнего времени.
Оригинальность и простота носителей сермяжной правды проявлялись во
всем, в том числе, и в интимно-поэтическом, возвышенно-запредельном.
Ерофеев, под руку с решительно пьяными массами, проходит по улицам гордо -
как на майской демонстрации - они знают как себя вести даже при общении с
современной советской женщиной: "Она мне прямо сказала: "Я хочу, чтобы ты
меня властно обнял правой рукой!" Ха-ха. "Властно" и "правой рукой"?! - а я
уже так набрался, что не только властно обнять, а хочу потрогать ее туловище
- и не могу, все промахиваюсь мимо туловища"... Ну, бываю, конечно, и
ошибки, незначительные промахи, но самое главное реальное желание, а
решительное действие может быть и виртуальным.
Любовь может быть разной, иногда и непрогнозируемой, лицеприятной,
доверительной - у России и россиян, вообще, особая миссия : "А какое мне
дело! А вам - тем более! Пусть даже и не верна. Старость и верность
накладывают на рожу морщины, а я не хочу, например, чтобы у нее на роже были
морщины. Пусть и не верна, не совсем, конечно, "пусть", но все-таки пусть.
Зато она вся соткана из неги и ароматов. Ее не лапать и не бить по
ебальнику, ее вдыхать надо".
Социалистическая демократия не может быть измерена пристальным взглядом
заокеанских специалистов - русские думают по-другому, если уж они встали на
путь построения самого справедливого общества на земле. И незачем нам
ровняться на неумеху, потерявшем способность думать широко и масштабно: "Я
вам скажу, почему. .. Дурных профессий нет, надо уважать всякое призвание".
Ласковое, демократическое государство - это не тайна за семью печатями,
это реальность, которая рождается из доктрины Маркса и Ленина, успокоенной
современными творцами коммунистических откровений. Именно они должны нам
сказать: "Я вас понимаю, да. Я все могу понять, если захочу простить... У
меня душа, как у троянского коня пузо, многое вместит. Я все прощу, если
захочу понять".
Но когда уже произошла алкогольная энцефалопатия и мозг дебила не может
осознать случившееся, то даже у поэта наступает решительный поворот в
действиях, и он без всякой маскировки заявляет: "Короче, они совсем засрали
мне мозги... - и через Верден попер к Ламаншу". Далее, как это водится в
весьма отсталых странах, вместо дипломатии пошел совершеннейший бред,
который и цитировать-то нет смысла, потому что это бред и от него нет
никакого проку. Многие теперь, даже в трезвом состоянии, звуками лишь
сотрясают атмосферу, но не формулируют ничего путного.
Примеров в произведении Ерофеева много - это все сплошь реалистические
портреты. Портреты наших современников, абсолютно перенапрягшихся в
сумасшедшей гонке в строительстве социализма и отчаянного соревнования с
капитализмом. Чрезмерный труд, как известно, инвалидизирует не только
обезьяну, но и человека. А если к такому труду добавляется еще и
беспробудное пьянство, то человек меняется к худшему в короткий срок: "И как
он переменился сразу! все говорил мирно, а тут ощерился, почернел - и куда
только сопли девались? - и еще захохотал, сверх всего! Потом опять ощерился,
потом опять захохотал!" Надо ли говорить, что мастера слова, писавшие в духе
соцреализма, наградили эпоху массой бутафорных образов, никак не прижившихся
в реальной действительности, иначе говоря, селекция шла как бы в обратном
направлении - к питекантропу. И то сказать, а кому же было создавать живучие
легенды, когда, как утверждал Ерофеев, все измельчало в стане литераторов:
"Погиб проницательный Феникс. На соседнем острове, носящем чрезвычайно
глупое название "Капри", скончался последний Буревестник. На смену им
приходили полчища культурно возрождающихся воробьев".
Исходя из случившегося и других трагических обстоятельств, преследующих
творческую личность у себя на родине, оборвалась струна жизни: "Что тебе
осталось? утром - стон, вечером - плач, ночью - скрежет зубовный... И кому,
кому в мире есть дело до твоего сердца? Кому?"
Финал напрашивался сам собой - он был трагический, но абсолютно верный,
просто один к одному с тем, что произошло с самим Венедиктом Ерофеевым: "Они
вонзили мне шило в самое горло... Я не знал, что есть на свете такая боль. Я
скрючился от муки, густая красная буква "ю" распласталась у меня в глазах и
задрожала. И с тех пор я не приходил в сознание, и никогда не приду".
Ну, что же еще мог бы сказать поэт, кроме того, что успел сказать.
Естественно, он предвидел конец земной разборки, а потому не без грусти
произнес в маленьком бестселлере - "Записки психопата" (М., 2000. - 204 с.):
"Проводил аплодисментами все происшедшее, а вызывать на бис не собираюсь"...
И можно было бы закончить исповедь очерствелой души простыми словами, так
хорошо подходящими к текущему моменту: "Слезы лились на тротуар, брызгали на
продовольственные витрины. Перламутрово-чистые слезы... слезы человека,
заронившего искру гуманности в зачерствелое сердце... слезы, избавившие от
слез миллиарды материнских глаз".
Если рассуждать по правде и по привычке, а она, как известно, вторая
натура, то Бог всегда любит троицу, а потому и в нашу смешанную по
национальному признаку компанию имеет смысл включить еще одного поэта. Им
оказался в нашей компании Андрей Павлович Платонов (Климентов): сын слесаря
железнодорожных мастерских, родился 20.08.1900 года в Воронеже, умер
5.01.1951 года в Москве. Сперва учился в церковно-приходской школе, затем в
городском училище, работать начал с 15-ти лет. В 20-годы сменил фамилию
Климентов на Платонова. В том прячется загадка начала творческого
перевоплощения. Возможно, молодой поэт, начинающий прозаик, взбодренный
"реальным" образованием, был очарован диалогами Великого Платона настолько,
что решил изменить фамилию. Платонов участвовал в Гражданской войне на
стороне Красной Армии. В 1924 году он закончил Воронежский политехнический
институт и в ближайшие годы занимается мелиорацией, строительством
мини-гидроэлектростанций, сотрудничает в воронежских газетах, публикует
несколько сборников стихов и рассказов.
Воронежская губерния - почти центр бескрайних степных просторов
российского черноземья. Богатейшие земли, способные давать огромные урожаи
пшеницы и кормить население неплодородных северных губерний, в советские
годы ответили запустением и страшным недородом, что отозвалось голодом даже
собственного населения. Но Платонов по молодости лет был крут на
бойцовско-комиссарские сентенции - по поводу голода в Поволжье он заявил:
"Нужно страдания волжан разделить на всех людей России, в равных долях,
чтобы почувствовать всем, что такое голод. Пусть каждый узнает это на себе и
несет на себе этот груз страданий". Иисус Христос решился страдать сам,
красный маленький принц решил заставить страдать миллионы ни в чем
неповинных сограждан. Логика - железная, упертая, пролетарская.
В 1927 году Платонов переезжает в Москву, где сотрудничает в ряде
газет, издает несколько книг. "Неправильная" гибкость языка, прекрасное
"косноязычие", "шероховатость" фраз - являлись характерной особенностью его
стиля. Такими приемами он как бы уходил от выставочной словесности,
маскирующей саму мысль, и показывал "спрямляющую" суть рационализма мышления
героев. Он заставлял их не прятать за округлые и прилизанные слова свою
логику, а оголять ее - это были как бы мысли вслух. Говорят, Сталин,
познакомившись с произведениями Платонова, бросил короткую характеристику,
примерно такого содержания: "Большой мастер, но сволочь!" Вождю не
понравилась правда жизни, отмеченная писателем и были даны "исчерпывающие
указания".
Во время "запрета" его публикаций (к 1931 году было сформировано
"общественное мнение" о том, что проза Платонова не нужна народу!) прозаик,
находившийся в расцвете сил и таланта, вынужден был основные произведения
писать в стол. Он довольствовался выступлениями на страницах некоторых
журналов с критическими, литературоведческими статьями под псевдонимами -
Ф.Человеков, А.Фирсов и др. Во время Великой Отечественной войны Платонов
много выезжал на фронт в ранге корреспондента газеты "Красная Звезда", но к
его статьям и репортажам, очеркам проявлялась традиционная настороженность.
Мотивы такой настороженности отыскивались в произведения Платонова легко -
они выпирали из них. Примеров можно привести множество, вот лишь некоторые:
в пьесе "14 красных избушек" автор замечает о своих героях - строителях
социализма - "Они обращаются с жизнью как с заблуждением - беспощадно"; в
романе "Чевенгур" можно найти пояснения коварным словам - "есть примерно
десять процентов чудаков в народе, которые на любое дело пойдут - и в
революцию, и в скит на богомолье". Раздумья "нового, чистого человека"
Платонов иллюстрировал, например, в повести "Происхождение мастера" весьма
однозначным сюжетом - "Через год рыбак не вытерпел и бросился с лодки в
озеро, связав себе ноги веревкой, чтобы нечаянно не поплыть. Втайне он
вообще не верил в смерть, главное же он хотел посмотреть - что там есть:
может быть, гораздо интереснее, чем жить в селе или на берегу озера; он
видел смерть как другую губернию, которая расположена под небом, будто на
дне прохладной воды, - и она его влекла".
Маленькие принцы нового государства, несущего, по мнению партии,
радость всему человечеству, оттеняется Платоновым мощной штриховкой:
"Ребенок повернул голову к людям, испугался чужих и жалобно заплакал,
ухватив рубашку отца в складки, как свою защиту; его горе было безмолвным,
лишенным сознания остальной жизни и потому неутешным; он так грустил по
мертвому отцу, что мертвый мог бы быть счастливым". А отношение к сироте
добропорядочного народа рисуется откровенно черными красками: "Это он сейчас
такой, а дай возмужает - как почнет жрать да штаны трепать - не
наготовишься!"
Уровень самооценок народных масс писатель не возвышает до заоблачных
коммунистических далей, он их приводит, практически, к одному знаменателю:
"Сторож хотел не отвечать: за семьдесят лет жизни он убедился, что половину
дел исполнил зря, а три четверти всех слов сказал напрасно: от его забот не
выжили дети, ни жена, а слова забылись, как посторонний шум". Или еще в том
же духе: "Все мы хамы и негодяи!" - правильно определил себя Прохор
Абрамович, и от этой правильности ему полегчало". Подобные перлы рассыпаны в
изобилии по страницам всех произведений Андрея Платонова - все они
отличаются правдивостью, доведенной до особой художественной
ортодоксальности и переваривать все это очень непросто даже современному
читателю, теперь уже заметно отдалившемуся от мерзости "процветающей жизни"
социалистического государства Но необходимо помнить, что наша огромная
держава - Россия почти всегда являлась как бы местом ссылки для
многомиллионного населения. Но это население творило свою жизнь, веря в
сказку про Маленького принца, поэтому многие не замечали "фантастики жизни",
воспринимая ее, как счастливую реальность, ибо они оставались детьми до
самой смерти! Каждый писатель по-своему отмечал стать нашей жизни - жизни
страны, человечества, не стоит удивляться тому, но всех пишущих объединяет
одно общее Божье поручение - призвание показывать дорогу к святым замыслам:
"И ничего уже не будет проклятого; но престол Бога и Агнца будет в нем, и
рабы Его будут служить Ему" (Откровение 22: 3).


8.1

Я проснулся резко, мгновенно, словно выскочил из проруби, вырубленной в
толстом льду какой-нибудь величавой сибирской реки. Не знаю, что меня так
резко вытолкнула из сна - может быть, страх, но мне не снилось ничего
пугающего, пожалуй, и снов-то никаких я не видел, во всяком случае,
проснувшись, не мог вспомнить ничего путного. Так бывает, когда посланный
Богом предвестник ударяет тебя в темя, настраивая на готовность к
трагическим переменам.
В первое мгновение я ощутил крепкую маленькую женскую руку, так плотно
обвившую мою шею, словно предупреждала, что особа, лежащая рядом и застывшая
в тетаническом ступоре, никогда и никуда меня от себя не отпустит. Надо было
прежде всего разобраться в том, кто эта особа, так решительно ощутившая в
себе право на мою шею. Она при желании могла легко перекрыть мне дыхание,
неожиданно сдавив горло. Таких желающих среди свободных женщин, возможно,
найдется много, но окончательное решение на согласие все же должно
оставаться за мной. Я вдруг со всей ясностью понял, как мы, доверчивые
мужчины, беззащитны перед коварством женщин: мы по доброте душевной готовы
лечь в постель с теми, у кого даже и паспорта не проверяли, не уточняли в
Интерпол их криминальное прошлое. Про картотеки отечественных органов УВД я
и не говорю, понимая, что там они уже все давно потеряны или перепроданы. Во
всяком случае, говорят, что в цивилизованном обществе интимные вопросы
наскоком не решаются. Успокаивало лишь одно - горло пережать ненароком во
сне своей случайной знакомой может в порыве страсти и сам бедолага мужчина.
Мгновение затянулось, и я вяло выходил из сна, лень было спустить ноги
к холодному рассудочному бытию и поискать, пошарить тапочки более-менее
трезвых ощущений. Но вот первая плохонькая идейка заскреблась в правой
височной доле: женщина тоже лежала справа - может быть это естественная
закономерность? Подумалось, что рядом со мной больная с недостаточностью
функции паращитовидных желез, влияющих на кальциевый обмен. Тогда все
логично: дефицит кальция в организме повышает возбудимость нервной системы,
что и приводит к приступам болезненных судорог. Но о какой же болезненности
приступов может идти речь, если на лице (по-моему, я все же вижу лицо перед
собой!) у дамы застыла гримаса полного счастья. Видимо, какая-то ошибка
вкралась в мои рассуждения?
Я пошарил левой рукой (правая моя рука была напрочь примята женским
телом и теперь, мне кажется, задеревенела, не слушалась команд!) по
журнальному столику - надо было нащупать очки, чтобы попробовать хотя бы
приблизительно идентифицировать объект моей ночной страсти. Но, потом, а,
скорее всего, прежде, чем изучать портретную живопись, необходимо срочно
понять, почему у меня возникают трудности с вдохом и выдохом. Мне вообще
казалось, что примерно час я дышу только кожей или максимально мобилизуя ряд
физиологических отверстий, имеющих другое прямое назначение! Да,
выскользнуть из объятий, из тисков мертвой хватки нет никакой возможности -
необходимо все же активнее подключать зрительный и слуховой анализаторы.
Ясно, что обоняние здесь не поможет - все женщины после томной ночи пахнут
примерно одинаково - надо иметь слишком большой опыт, чтобы различать их с
помощью несовершенных систем, особенно, если в твоей родословной не значатся
доберман-пинчеры. Правда, всех нас покладистых мужчин женщины при
расставании называют в горячности кобелями, собаками, иногда козлами. На
моей памяти имеется несколько таких наблюдений!
Наконец-то, я нащупал очки и попробовал одной только левой напялить их
себе на переносицу: но это были не мои очки, а, видимо, той особы - "о, да
ты еще и слепенькая!" - подумалось с тоской. Надо попробовать вспомнить - а
остальные функции у нее были какими - жалкими или отменными? По-моему, все
же отменными - но что это я все о сомнительном, сентиментальном! Надо же
переходить к прямому осмотру трупа. Опять ошибся, рефлекторно, конечно, -
последнее время пришлось много подрабатывать в судмедэкспертизе! Сейчас надо
осматривать живое тело, дышащее и вяло похрапывающее, постанывающее.
Холодный ужас: может я в горячке что-либо ей сломал?! Но, что можно сломать
у женщины в таком возрасте? - ну, если только ушную раковину, но ее лучше
просто откусить и тут же выплюнуть - однако рядом с очками ушные раковины не
валялись. Однако там стояла пепельница полная окурков - "о, да ты еще и
куришь, бесспорно, и пьешь!" Надо скорее идентифицировать особу хотя бы по
формальным признакам - имя, отчество, фамилия, профессия, кем и кому
приходишься...
Диоптрии у очковых стекол оказались приблизительно равными и я смог
разглядеть особу, она несколько смещалась по длиннику, то есть
воспринималась мной фрагментарно - голова оставалась по центру оси осмотра,
плечи смещались вправо, а все остальное - влево. Ясное дело: "о, да у тебя,
судя по очкам, еще и астигматизм, дорогуша". Ну просто сборно-инвалидная
солянка! Что же это меня на убогоньких потянуло?!.. Старею, что ли?...
С трудом и помехами, но я все же разглядел особу. Механизм удушья стал
понятен: женщина лежала на животе, несколько поджав левую ногу (максимально
физиологичная поза для сна - скорее всего, эта женщина - врач!), а правую
руку она забросила мне на горло и обвила шею, словно удерживая от побега
(куда я побегу из своего дома: зачем?). Такая хватка - а, самое главное,
явная сообразительность, смышленость тоже свидетельствовали о врачебном
образовании и воспитании. Но тут новая гениальная мысль пришла в голову:
может быть, я вовсе и не дома, а в гостях задремал, задержался, и Амур ранил
стрелой, уложил в постель? Я внимательно оглядел панораму комнаты через
стекла чужих очков. Метр за метром шарил глазами, обследовал интерьер. Все к
ужасу моему встало на свое место, оказалось: во-первых, я лежал не на своем
утлом, раздолбанном диване, а на шикарной двуспальной кровати, какие стоят
обычно в спальнях зажиточных горожан; во-вторых, шарил я не по своему
журнальному столику, а по прикроватной широкой тумбочке, на которой еще и
стоял изящный светильничек в духе ампир. Третье мне не удалось
проанализировать, потому что дама подняла голову и заговорила, и я тут же
все вспомнил и всех узнал. Передо мной была совершенно растрепанная и
взлохмаченная, чарующе улыбающаяся, демонстрирующая отменные жемчужные зубы,
огромные серые нахальные глаза, шикарную голую грудь, верхнюю часть живота и
налитых бедер особа - это была моя давняя, институтская пассия Ниночка
Нестерова.
Конечно,.. как я мог, несчастный, ошибиться,.. забыться... (старею,
старею!), это предмет моей душевной мороки и долгой тоски. Ай, однако, Нины
всегда в моей жизни были предметами очарования и разочарования. Но только не
по своим анатомо-физиологическим данным, а потому, что как-то очень коварно
они меня бросали среди шикарного, как мне казалось, житейского благоденствия
и благополучия. Эти капризные Ниноны, почему-то были отзывчивыми в
сексуальных откровениях со мной, но их вечно не устраивал мой социальный
статус. Их бесило мое положение заурядного врача с мизерной зарплатой,
работавшего дермато-венерологом в Бассейновом диспансере и приватно
совмещающего работу сексопатолога по линии частной практики в медицинских
кооперативах.
Моя Ниночка - небольшого роста, пропорционально сложенная, с родовыми
путями, подготовленными мною лично под собственные габариты еще в молодости,
награждала меня тихими человечьими радостями все шесть институтских лет (мы
даже анатомию изучали с ней не на вонючих трупах, а на собственных телах.
Про физиологию - нормальную и патологическую - акушерство и гинекологию, да
и другие предметы я уже и не говорю. Так же весело мы "игрались", будучи в
интернатуре при родном медицинском институте, затем в ординатуре - она
училась на акушера и гинеколога, а я выбрал болезни кожи и венерологию. Но
дальше наши пути разошлись: я ушел плавать судовым врачом: Ниночка поступила
в аспирантуру к корифею акушерства и гинекологии, которого, пока я бороздил
моря и океаны, сумела развести с семьей и женить на себе. Естественно, в
скором времени она стала кандидатом медицинских наук и доцентом на мужней
кафедре. Надо отдать ей должное - гинекологом и акушером она была отменным:
великолепно оперировала, вела роды, предсказывала, колдовала, в общем,
лечила успешно.
Теперь эта успешная красавица приятно картавила над моим ухом, журча
какие-то банальные нежности:
- Проснулась, моя радость! - бормотала она голосом, в котором мне
слышалось лукавство и фальшь.
Психологическая установка в нашем поведении очень многое значит, а я,
чего греха таить, очнулся не с той установкой, какая подходила к данному
моменту - обида застелила мои глаза. Я, по всей вероятности, впал в
психологическую слепоту, скуксился, ударился в неконструктивную рефлексию.
Но и то сказать, основания для легкой истерики были, но надо же оставаться
мужчиной даже на эшафоте. А здесь-то было не место казни - а ложе любви!
- Саша, ты, видимо, не можешь понять, как все случилось после стольких
лет разлуки? - продолжала успокаивать меня Нинон.
Я действительно не все еще осознал. Помню, что, сшибая деньгу, брал
халтурки в одном медицинском кооперативе и ходил на вызовы, мотаясь по всему
городу. Получил заказ на визит к больной вчера вечером: была заявка явиться
после 22 часов по незнакомому мне адресу. Предполагалось анонимное лечение
"пострадавшей" - поздно возвращавшейся с работы деловой женщины. Я,
естественно, раскатал губу на большой гонорар. Каково же было мое удивление,
когда дверь в квартиру открыла Нинон - яркая, сногсшибательная,
обстоятельная стерва - последнее было просто написано крупными буквами у нее
на лбу! Таким я видел ее, возбуждаемый виртуальным образом, давно слепленным
по моим чертежам и застрявшим в сознании. Однако, человек предполагает, а
Бог располагает: "Взгляните на небо. И спросите себя: жива ли та роза или ее
уже нет?"
Я вперся к ней в квартиру с жалким портфельчиком, в неказистой одежде и
слегка зачумленный предыдущей работой. Но это был последний вызов - она все
рассчитала - и потому я быстро ослабел, затих в мягком кресле. Я особенно и
не слушал ее оправдательный треп, а только наливался джином с тоником в
ядреной пропорции, который мне был предложен. Я пытался душить в себе старые
воспоминания и ту "непрощенность предательства", которая сидела во мне
основательной занозой, давно нагноившейся, инкапсулированной и не
переставшей все еще болеть. Я душил бурю, а она не затухала, а только
разыгрывалась больше и больше. Нинон, стервочка, все чувствовала по моему
ослиному молчанию Она дала мне перебеситься, и, когда я "сварился"
окончательно, взяла меня голыми руками.
Никакой отповеди изменщице у меня не получилось. А был
головокружительный, пружинящий, как в молодые годы, секс, от которого мы
обалдели оба: видимо, сочетание по мужской линии венеролога и сексопатологи,
а по женской акушера и гинеколога дает эффект удвоения сил и потенции! А,
может быть, просто мы оба почувствовали прежнее родство тканей и тех
анатомических образований, которые были созданы только друг для друга. Мы
были бесстрашны в поиске наслаждений: кажется промоделировали все былые
вариации, добавив к молодецкой прыти еще и изощренную опытность,
выстраданный профессионализм. Я и она были отжаты, как губка! В нас был
только сухой остаток, который можно было смело отправлять на сельхозугодья
для подкормки огромной плантации картофеля или на стимуляцию дивизии
бесплодных баб и мужиков. Для себя же мы уже сварить ничего путного не
могли, да и не имело смысла это делать. Резьба по абсолютно пересушенному
дереву, пожалуй, хуже тяжелых плотницких работ - "материя" кололась бы даже
не от прикосновения, а от вида инструмента. Все хорошо в меру, особенно,
когда вам уже за тридцать пять и позади трудный рабочий день, и такой же
напряженный день ждет вас впереди.
Я старался удержать своим избирательным молчанием Нинон на той стадии
житейских откровений, когда женщина еще не полощет старые, штопанные
кальсоны нелюбимого мужа. Она быстро поняла мою избирательность и прекратила
попытки самооправдания. Версию жизни я предложил простую - у тебя судьба
своя, но и у меня тоже своя. И никто не имеет право посягать на
индивидуальный выбор каждого. Получилось так, что стадия прощания была
намного более блеклая, чем стадия ночных восторгов. В дверях, на выходе, мы
не терзали друг друга многообещающими заверениями, испепеляющими улыбками,
танцами бодрячков вокруг дивана, жаркими объятьями под занавес. И она в
простоте душевной показала свои четыре шипа. Мы по-деловому сухо простились,
пообещали друг другу звонить, не обменявшись при этом телефонами и
разошлись, как в море корабли.
Во дворе я достал из портфельчика блокнот с записями вызовов на
сегодняшний день, вчитался в адреса и понял, что с богатенькой Петроградской