Федоров Александр. Оракул

бестия, как залетела в чахлый болотистый Санкт-Петербург, где уже умудрилась
ранить сердце неловкому российскому медведю. Может по вине ее предков
прекрасный, ухоженный Гамбург - один из главных городов далекой Ганзы - и
стал в 1510 году вольным имперским, а в 1815 - вольным мировым городом.
Но всему свое время и место: работать или шалить с музами - вот в чем
вопрос?! Тому и другому необходимо отдаваться без остатка, без совмещения.
Эдуард Багрицкий был прав: "От черного хлеба и верной жены мы бледной
немочью заражены". А засушенным Пенелопам поэт еще в далекие революционные
годы в "Птицелове" посвятил нежно-назидательные строки: "Марта, Марта, надо
ль плакать, если Дидель ходит в поле, если Дидель свищет птицам и смеется
невзначай"?
Сергеев остановил воображение, чуть было не выпрыгнувшее за пределы
морга. Вовремя для того были найдены подходящие слова: "И свет светильника
уже не появится в тебе; и голоса жениха и невесты не будет уже слышно в
тебе: ибо купцы твои были вельможи земли, и волшебством твоим введены в
заблуждение все народы" (Откровение 18: 23).
Словно дробь копыт дикого скакуна раздается стук каблучков и еще одно
тело, спрятанное под элегантным белоснежным халатом, впорхнуло и
приблизилось к столу скорби - секционному лежбищу. Сергеев заметил, что у
него с возрастом и врачебным опытом появилась отвратительная, но
необходимая, привычка глазами раздевать объект наблюдения. Сейчас это была
заведующая пульмонологическим отделением. Он никак не мог вспомнить ее имя и
фамилию, но всегда фиксировался при встрече на жгучей брюнетке (подкраска -
хитрый прием, рассчитанный на молодых повес). Короткая грива удачно венчала
шальную, изящную голову.
Это не женщина, а инструмент для вивисекции, решительной и хищной.
Срезая взглядом верхушки голов клиентов, она пытливо вычисляет своего
долгожданного берейтора. Но неконкретность гипнотических пассов лишает
немногочисленные мужские особи остатков вигильности. Трудно понять подтекст
ее взглядов - толи он бесцеремонно-оценочный, толи избирательно-сдержанный.
От таких персон можно ждать чего угодно - оцепенение скромностью или
поощрение раскованностью. Она представляется чем-то средним между
"соблазнительницей леших" и "соблазненной ведьмой". Ясно, что бойкий
персонаж выпрыгнул из рассказа "Олеся" Куприна, быстро подкрасив волосы.
Со свитой из ассистентов влился в общую массу белых халатов заведующий
одной из клинических кафедр, расположенных на базе больницы, известный всему
городу маститый профессор Кленорин Авде Абрамович. То был, бесспорно,
знаменитый ученый, научные работы которого были в известной мере откровением
в избранной специальности. Блестящий лектор и клиницист, врач от Бога, он
привлекал массу слушателей на свои занятия и проводил их талантливо.
Рядом с ним, как молчаливая тень императора, распластанная по полу,
скользила доцент Муромцева Агафья Антоновна. То была любопытная женщина. С
отменными внешними данными, видимо, особенно выделявшими ее в молодые годы,
она стала избранницей Кленорина в тот период, когда вульгарный порок не
оседлал окончательно его психику. Эта непонятная связь защищала
нарождающегося метра от всевидящего ока институтского парткома - любые
подозрения, самая доказательная критика уходили в песок этой самоотверженной
связи, ничем практически не грозившей обоим.
А ведь в те времена за гомосексуализм спокойно могли упрятать и за
решетку. Оба были в разводе со своими половинами, а потому с легкостью и
изяществом изображали, порой намеренно аггравируя, раскованную любовь двух
независимых интеллигентов, поднявшихся выше сексуальной культуры толпы. На
деле, она была при нем заурядным адъютантом, а он - разочарованным в чистоте
женской любви божеством.
Как психологические партнеры они делились просто: он был "садист", а
она - "мазохистка". Он смотрел по верх голов женщин, останавливая свой
взгляд только на молодых мужчинах. Что делать - у каждого свой искус, своя
особая стать. Кленорин числился признанным патриархом гомосексуализма среди
мужской совокупности медицинских работников.
При его настойчивом содействие многие из ныне остепененных, пройдя
через древний порок, приобрели научное благополучие, но и печать порченных.
Кое-кто по той же причине рано ушли из жизни. Некоторые застряли на пороке
окончательно и навсегда. Под его похотливым взглядом почему-то опустил глаза
Чистяков. Это неприятно кольнуло и насторожило Сергеева, но он тут же
отогнал шальное и пока казавшееся нелепым подозрение.
Следом за первым появился второй - все братья, все из одной семьи. Этот
профессор всплыл недавно. Но уже успел прорваться в проректоры института. От
того величие его было безмасштабным. Носил он гордую, неожиданную и вполне
странную для врача фамилию - Орел. Она хорошо бы вязалась, скажем, с образом
ладного выпускника краснознаменной школы милиции, командира танковой роты,
на худой конец, с заведующим кафедрой спортивных игр института физкультуры
имени П.Ф.Лесгафта.
В медицине все же привыкли к некоторой сдержанности в звуковых
эффектах, - куда благозвучнее воспринимаются, например, фамилии Шапиро,
Вовси, Ланг, Тареев, Снегирев и многие другие. Они не так коробят сознание
пациента, тяжелобольного, новорожденного. Можно себе представить, какая
паника начнется у женщин, собравшихся в очередь перед кабинетом
врача-гинеколога, когда они прочтут на дверях табличку с такой броской
фамилией.
Возникнет путаница выбора у тех, кто приготовился к аборту,
многотрудным родам, но не к молниеносному зачатию, не к повторной и
многоплодной беременности. Их, страдалиц, можно понять - они жаждут
избавления от мук. Вместо того, им в глаза тычут опасностью. Хороша
перспектива, если тебе на голову спикирует неожиданно что-либо когтистое,
остроклювое, с блестящими, злыми и выпученными глазами, - с фамилией Орел.
Звали нового профессора просто и изысканно, по-Чапаевски - Василий
Иванович. На украинской мови имя Василь звучит протяжно, трогательно нежно и
призывно, как утренний крик коростеля. Но имя последней птицы - символа
спортивного азарта и приза за меткий выстрел - вызывала у Сергеева другую
ассоциацию - почему-то обращенную к корысти.
Скорее потому, что был избранник ученого совета человеком шустрым,
особенно по линии профсоюзной деятельности, но недалеким и столь
провинциальным, что незатейливое украинское подворье словно нарочно
вываливалась у него из каждого кармана - то в виде грязного носового платка,
то рассыпающейся по полу со звоном денежной мелочи, то в форме каких-то
замусоленных записочек, затертой пачки презервативов. С ним было опасно
стоять рядом, особенно на лекции - все время нависала угроза быть
оконфуженным за компанию с Василием Ивановичем каким-нибудь сленговым
выкрутасом, нечаянным поступком.
Он таскал за собой огромного размера кожаный дипломат, словно для
убеждения окружающих и прежде всего самого себя в избранности своей ученой
миссии. Видимо, некоторая неуверенность в том, что он не ошибся адресом, не
сел в чужие сани, скрытно терзала подсознание.
Глядя на него, Сергеев почему-то представлял босоногое детство
нынешнего профессора: стоит такой шустрый, хитроватый малец с выкаченным из
трусов пузом и пальцем засунутым в вечно сопливый нос. Такие удальцы день
напролет залихватски лузгают семечки, смачно сплевывая кожуру через
растрескавшуюся губу, азартно играют в футбол, а, повзрослев, отслужив армию
на тихих должностях баталеров, сравнительно легко, почти вне конкурса,
поступают в медицинский вуз. Даже отличницам, выпускницам вуза, трудно
составить конкуренцию мужчине-троечнику при поступлении в аспирантуру,
особенно, если тот уже припаялся к общественной работе.
Сергееву, в свое время, пришлось приложить руку спасателя к
диссертационному опусу Орла. В памяти еще были живы воспоминания об ужасе,
возникшем от лингвистического геройства молодого творца. А когда дело дошло
до непараметрической и прочей статистики, то Сергеев вынужден был
вытаскивать соискателя ученой степени за пределы основ школьной арифметики,
настойчиво, чуть ли не с мордобоем. Необходимо было отучить соискателя
загибать и складывать фигуры из трех пальцев вместо последовательного
проведения дисперсионного или корреляционного анализа.
Кто мог подумать в той пыльной украинской деревеньке, что кривоногий,
замурзанный и сопливый шустрец, Васька, станет профессором, аж в самом
Санкт-Петербурге! Как славно, что многострадальная отчизна получила еще
одного классного специалиста высшей школы - он откроет многие сокровенные
тайны ученой интриги своим последователям. Продвигаясь по этому пути они
дойдут до безумия, растратят и погубят самою жизнь. Всю ту компанию уже
очень давно предупреждал неповторимый мыслитель: "Суета сует, сказал
Екклесиаст суета сует, - все суета!".
Кафедра гордому Орлу досталась по наследству от прежнего "корифея",
вышедшего из лесов Псковщины. Его очень рано погубил беспробудный алкоголизм
и еще более опасный расточитель здоровья - гомосексуализм.
Закон парных случае повторился в этой натуре практически полностью:
посвящение в клан избранных пришло от метра - Кленорина. Повторилась и
модель доброй феи, носившей ученое звание доцента. Алла (так звали
пострадавшую) взвалила на себя тяжелую ношу - роль матери, стоически
переносящей отчаянные заблуждения своего непутевого отрока. Но судьба
подарила ее избраннику двух гадин в одном сосуде - алкоголизм и
гомосексуализм. Обе пакости, конечно, имеют право на жизнь, если такое было
угодно Богу. И Алла здесь оказалась бессильной. Но именно она по призыву
голоса свыше отыскала остывающее тело заблудшего профессора в подвале того
дома, где собирались отпетые бомжи на свои тайные шабаши. Никакая реанимация
его уже спасти не могла.
Интеллектуальный ресурс непутевого был значительно ниже, чем у
патриарха. Посему восприятие этой святой женщины было не столько
сексуально-потребительское, сколько научно-зависимое. Она городила ему
огород из цифр и сведений для диссертаций, переписывая ее многократно,
пытаясь шагать в ногу со временем. Кроились по бездарным меркам статьи и
всякие другие опусы, которые, глазом не моргнув, повелитель присваивал лишь
себе.
Паразитирование на женской доброте и самоотверженности быстро приобрело
характер сущности разваливающейся на глазах личности. Особый поведенческий
штамп поставили на нем еще в раннем детстве тихие, религиозные,
провинциальные тетушки и добрейшая мать, пытавшиеся компенсировать рано
ушедшего из жизни героя-отца.
Отец был буйный большевик. Судьба-злодейка подставила капкан, вырыла
волчью яму - он замерз однажды в сугробе, не добравшись до дома после
очередной пьяной оргии. Бог шельму метит! Но, порой, за что-то серьезное Бог
наказывает не только отца, но и сына, причем, последнему достается по еще
большей мерке.
Так часто случалось в советские годы, ибо супружеские пары складывались
не на небесах, а в приземленном сознании бесов. И здесь: объединились судьбы
скромной сельской учительницы из "бывших", - тихой, интеллигентной на
провинциальный манер, - и буйного устроителя коммун, широко и настойчиво
шагавшего по жизни "пролетарской поступью". Однако известно: "Возлюбил
проклятие, - оно и придет на него; не восхотел благословения, - оно и
удалится от него" (Псалом 108: 17).
Коленька (так звали раба Божьего), устраивая на кафедре посиделки,
юбилеи (плебейские души неудержимо увлекаются чествованиями), в годы
перестройки всегда приглашал церковного батюшку. Он самый первый понимал
сатанинские веянья, осознавал свою греховность, пытался ослабить их влияние:
вместе с камарилью молился откровенно и неистово, так что в поклонах
разбивал лоб о грязный пол. Трудно было поверить в то, что когда-то в нем
бушевали страсти комсомольского и партийного лидера сугубо большевистского
толка.
А где большевизм - там и предательство. Такое было суровое время.
Правду сказать, до своего падения он был замечательным, добрым и отзывчивым
парнем и у многих есть основания вспоминать его с грустью, имеющей, конечно,
разные начала. Сергеев понимал, что никому не дано право судить другого,
просто нужно выбирать свой путь, отметая опыт греха окружающих: "Если
говорим, что не имеем греха, - обманываем самих себя, и истины нет в нас"
(1-е Иоанна 1: 8).
Различия родительских натур прорывались у наследника в главном:
комсомольским активистом провинциальной школы будущий корифей науки явился в
Ленинград - на нем был строгий китель с начищенными пуговицами, а глаза
светились уверенностью покорителя Олимпа. Спесь быстро сбили утомительные
занятия, многочисленные, не всегда успешные, зачетные и экзаменационные
сессии.
Выплыть помогла все та же, нужная пролетарскому государству, звонкая
комсомольская работа, талант к которой у него был потрясающий. Но именно
жажда поддержки, солидарности и головокружительного успеха привела
страстного партийца в порочный альков. Говорят, что взаимная конкордантность
у гомосексуалистов намного выше, чем даже у масонов. "Они имеют одни мысли и
передадут силу и власть свою зверю" (Откровение 17: 13).
Отдадим должное: особая телесная близость к патриарху и умение
закрывать глаза на феномен партийной неподкупности явились причиной роста
научной школы главаря кафедры, - как на дрожжах шло остепенение
множественных соискателей с печатью откровенной бездарности. По сей день
резонанс той бурной деятельности гремит в практическом здравоохранении
голосами тех, кто давно промотал совесть, заплутал в аферах и казнокрадстве,
- имя им легион!
Многие из них, запрыгнув на ходу не в свой вагон, пострадали от Божьей
кары - у кого прогремели многократные инсульты, окончательно ослабив
интеллект, у других пострадало благополучие мужей или детей, навалились
другие несчастья. Последователь не лучших традиций Солона открыл дорогу в
науку огромному количеству бездарностей, ибо они хорошо оплачивали
героические усилия по защите пустяшных диссертаций. В том смешались
природная доброта мученика и злая корысть мучителя: "Смерть! Где твое жало?
Ад! Где твоя победа? Жало же смерти - грех; а сила греха - закон" (1-е
Коринфянам 15: 55-56).
Сергеев пытался заглянуть в душу многим людям - в нем всегда
трепыхалось социологическое любопытство. Почему-то хотелось разобраться в
мотивах поступков достойных людей и подлецов. Контрасты открытий в таких
наблюдениях были очевидными и поучительными - рождались забавные
социологические символы в форме даже литературных гипербол.
Но здесь был особый случай - ему пришлось тесно соприкоснуться с
гадюшником того храма науки, - он несколько лет проработал на той кафедре.
Вырваться от туда удалось, только надавав всем по морде (безусловно, в
переносном смысле) - спившемуся профессору, его верным лизоблюдам, ректору
института, пытавшемуся черное выдавать за белое и рядить в тогу святых
отъявленных мерзавцев.
Сергееву всегда было легко крушить интриганов, ибо он не преследовал
шкурных целей, а руководствовался, скорее, научным патриотизмом, а потому
спокойно и последовательно реализовывал методы аверсивной психотерапии. Он
использовал профессионализм клинициста также органично и просто, как это
делал, должно быть, нарколог Довженко, дисциплинируя своих алконавтов.
Сергеев не питал зла к Василию Ивановичу, понимая, что тот всего лишь
реализует свой звездный час, который дан ему только единожды, - в других
местах его быстро раскусят и переломают кости.
Здесь же, на родной кафедре, где все уже загажено, запах дерьма не
тревожит, ибо для таких, как Орел и компания, он собственный, родной,
привычный. Только в такой сладкой атмосфере и можно было Васютке делать
карьеру. Он, скорее всего, продвигался по следам своего благодетеля,
используя практически тот же организационный вариант. Основательно вылизывая
не одну ученую жопу, совсем не обязательно было подставлять свою под
соблазны сексуальных девиантов. Хотя, кто знает, - техника азартного
спортсмена-любителя может быть непредсказуемой.
Одно ясно, главная ставка была сделана на организацию собственной
"футбольной команды", почти что клуба по интересам. В нее последовательно
собиралось всякой твари по паре. Их объединяло одно - страстное желание
занять то место под солнцем, которое, судя по справедливости, не должно было
им принадлежать. Для того, чтобы прорваться в клан профессуры, прежде всего,
у гроба учителя была произнесена такая прочувствованная речь, что братья по
крови рвали на себе волосы, а некоторые были близки к самосожжению. Далее
начинался откровенный заказной футбол.
Никогда не стоит забывать, что наука - это не спорт, не игра, а
интеллектуальное откровение, построенное на индивидуальных восторгах людей,
удовлетворяющих свое любопытство за счет государства. Именно так угодно Богу
пестовать своих немногочисленных белых ворон, рассеянных его волею по свету.
В футболе же широко применяются иные методы: здесь действует пас в одно
касание, обманный финт, игра в стенку, незатейливое жульничество и многое
другое, никакого отношения не имеющее к чистой науке. "Всякий, делающий
грех, делает и беззаконие; и грех есть беззаконие" (1-е Иоанна 3: 4).
Подобных футболеров, азартных спортсменов, проще говоря, интриганов,
всегда было много по всей земле, их много и в России тоже. Когда такая
братия прорывается в администраторы от науки, то можно смело заказывать
свечи и заупокойную службу по научным святыням. Слишком разные,
несоизмеримые установки, движут заурядными проходимцами и творцами истинной
науки. Потому первые никак не могут командовать вторыми - они изгадят все
сверху донизу. "Иисус же сказал им вторично: мир вам! Как послал Меня Отец,
так и Я посылаю вас" (От Иоанна 20: 21). Будем надеяться, что пошлет Он их
далеко и надолго.
В конце концов, страшного в таком наезде на северную столицу упадочных
мигрантов с футбольно-спортивной выправкой ничего нет - на все воля Божья.
Но такие люди, занимая не свое место, отбирают его пусть у слишком
расслабленных, но, безусловно, более талантливых потомственных петербуржцев.
Так происходит разграбление потенциала науки, вообще, и деградация
петербургской интеллигенции, в частности. Словно, не в бровь, а в глаз
выскочили вещие слова: "Он же сказал им: где труп, там соберутся и орлы" (От
Луки 17: 37).
Правая рука профессора - другая птица (с печатью порока, замеченного
еще акушеркой, принимавшей трудные роды), доцент Соловей В.В. - тот был
просто банальным проходимцем, если не разбойником-кровопивцем. Он годами жил
и столовался у своего прежнего шефа. Но после смерти кормильца, Соловей в
знак благодарности, конечно, исключительно на память, основательно подчистил
его квартиру, умыкнув часть недвижимости.
Параллельно предприимчивый малый сплетал скоротечные брачные узы, в
результате которых у поверженных дам отсуживалась часть жилплощади. Здесь
работала формула: "С миру по нитке - голому рубаха". Испытанный прием
проходимцев, - ранение непрочных сердец молодящихся старушенций, - широко
пользовал ученый-альфонс. Побед было много - серьезным будет и возмездие.
"Выкатились от жира глаза их, бродят помыслы в сердце" (Псалом 72: 7).
Чему удивляться? - если годами профессию медиков держать на голодном
пайке, то кто же будет поступать в медицинские институты? Видимо, туда
пойдут не лучшие из лучших. Известно: "Верный в малом и во многом верен, а
неверный в малом не верен и во многом" (От Луки 16: 10).
Вот наконец надвинулась на толпу белых халатов главная бюрократическая
жрица или, если угодно, местная царица Клеопатра (в миру - Елена
Владимировна Записухина). Видимо, Чистяков ради ее прихода затягивал
священнодействие. Из-за плеча сладострастной выглядывала напуганная мордашка
Вадима Генриховича Глущенкова - очевидно, он был уже приближен к знатному
телу и последовательно осваивал роль оруженосца. В миру у Клеопатры,
конечно, иное имя, соответствующее ответственной должности - заместителя
главного врача по медицинской части.
Такое имя, безусловно, знаковое, символичное, если учитывать, что в
переводе с греческого Елена - это факел, свет. А свет в сочетании с
отчеством Владимировна демонстрирует установку на владение большой властью.
Глядя на "королеву" ощущаешь восторги уже трансцендентного уровня. Однако в
рядовой жизни все опошлено: даже космогония превращается в бульварную
эстетику.
Сергеев всегда уважал шизофренический полет мысли, сродни действию ума
Петра Чаадаева: художественный вымысел в его голове переплетался с
философией, социологией, психологией и откровенным мистицизмом. Взглянув
внимательно на Записухину, он попытался представить себе ее девичью фамилию,
- все свелось к психологической конвергенции. Сергеев вдруг совершенно ясно
прочитал у нее на лбу фамилию - Филимонова. Но Филимон - это же один из
семидесяти Христовых апостолов. Его имя переводится на русский, как любимый,
целуемый. Как может уживаться это с порочностью и бездарностью нынешней
Записухиной?
Помог гениальный Плутарх, - он просто выбросил из рутины дальних веков
воспоминание о том, как родился Великий Рим на нашей Земле. Теорий на сей
счет было много, но одна из них гласила: кучка спасшихся от разгрома
троянцев скиталась по морю на корабле и бурей была прибита к незнакомому
берегу. Утомленные плаванием и качкой жены воинов не желали больше
подвергать себя риску и трудным испытаниям.
Одна из них - находчивая Рома ночью сожгла корабли и странникам
пришлось основать здесь город, названный в ее честь Римом. Но чтобы ублажить
мужей женщины быстро освоили обычай целовать в губы своих близких
родственников, особенно законного супруга. В размягченном ласками мужском
сердце просыпалось прощение. Предательство, обман, интрига - окупались
ласковым поцелуем. Вот в чем философия Записухиной-Филимоновой.
Догадка размотала фантазию Сергеева еще дальше. После внимательного
всматривания в черты лица Елены Владимировны, ему почудилось, что у этой
особы генофонд сильно отдает помесью монголоидной и европеоидной рас. Прямые
темные волосы, темные глаза, несколько уплощенное лицо, узкий нос, намек на
эпикантус - все это подтверждало догадку. Ханты, манси и прочие - одна
компания. Конечно, вмешались и славянские вкрапления, сформировавшие и
особенности макросемьи языка - скорее, угро-финской или самодийской.
Сергеев напряг память и закопался в географию Уральской области: здесь
располагались три городка, собравшие под крыши своих домов 42% населения.
Промышленность - машиностроительная, пищевая, легкая; сельское хозяйство
ударяет по пастбищному мясо-шерстному животноводству и по зерновым (пшеница)
культурам. Почему-то вспомнилось традиционное - уральские гуси, особая
порода, выведенная еще в семнадцатом веке: гусак весит до семи килограммов,
а гусыня - до пяти. Знатно! Вот откуда у Записухиной походка гусыни и
страсть к мелким пощипываниям без особого прогнозирования последствий таких
действий.
Прислушавшись к ее говорку, он понял, что скорее всего все сходится к,
так называемой, Уральской расе. Конечно, даже безусловна, она выходец из
маленького городка Южного Казахстана - например, из нынешнего Уральска. Вот
куда, оказывается, занесло ветвь Филимоновых. Уральск основан в 1584 году, а
с 1613 года переместился на современное место, на берег реки Урал. До 1775
года поселение называлось Яицкий городок.
Но главное, безусловно не форма, а содержание: Сергееву почему-то
представилась Елена в окружении двух младших сестер - Натальи и Татьяны
(такие имена больше всего вязались с остатками славянской спеси). Она,
бесспорно, верховодила ими, раздавая затрещины дворовым мальчишкам-забиякам.
Родители, безусловно, были врачами, уважаемыми людьми в Уральске, - отсюда
истоки гонора и самоуверенности старшей дочери, выбор профессии.
Плутарх замечал: "Царь молосский Аидонея назвал свою жену Персефоной,
дочь - Корой, а собаку - Кербером". Елена по собственной инициативе взвалила
на себя сразу три трудных роли - Персефоны, Коры и Кербера! Она умело
пользовалась открывшимися новыми возможностями. После успешного окончания
школы No 3, путь был прямым - в Актюбинский медицинский институт. Там
трудились профессора из Москвы и Саратова, - они несли с собой не только
знания передовых медицинских школ, но и чисто азиатскую культуру, хорошо
уживающуюся с уральским этносом.
Но городок Уральск маленькое простое сообщество: местные властители еще
в советские времена объявляли торжественные субботники всем гражданам. Толпы
простаков выходили на берег коварной реки Урал, дабы еще раз попробовать
выловить из его вод тело легендарного героя - Чапаева.
Каждый раз, кроме топляков древесины, населению никого выловить не
удавалось, но зато все вмести, выстроившись длинной шеренгой вдоль берега,
пели многоголосым хором гимны партии и правительству, отдельным вождям.