Федоров Александр. Оракул

книга, гигантская морская раковина и распахнутые карманные часы со стрелками
на девяти часах, обозначенных римскими цифрами. Три гирлянды свечных огней
венчали вершину зеркала, за ними стелился мрак, а в нижней части зеркала
отражалась поверхность стола, - видимо, стола капитана, - в его каюте и
громоздился загадочный натюрморт. Предметы "мертвой природы", скорее всего,
принадлежали старому, видавшему виды, моряку, упивавшемуся ежедневным
обзором всей этой каютной роскоши.
Сергеев-старший выработал у себя навык дозирования сна и бодрствования
с помощью визуального гипноза: он знал какой сегмент зрительного шарма
действует на него должным образом. Именно в такое поле мнимых событий он и
нацеливал свой пристальный взгляд, вживаясь в заданную фантазию. Муза
преподала мне несколько уроков самопсихотерапии, и я очень скоро научился
руководить сном и бодорствованием. Сейчас я мысленно воспроизвел знакомую
картинку, приковав внимание к раковине и стал укутывать сознание ее
створками, как мягким, легким, приятным одеялом, дым, сочившийся из
раскуренной трубки, обволакивал меня мягчайшей пеленой, и я стал засыпать,
ощущая покачивание на волнах того старинного парусника, который заплывал за
горизонт из левого нижнего угла панорамы.
Стоило повнимательнее приглядеться к старинному паруснику - я узнал
его. Сотни раз, еще в Нахимовском училище, я любовался этим морским "Деткой"
("Нинья"), бороздившим моря под флагом королевства Кастилии и Леона еще в
1492 году. Это было полотнище из четырех цветных сегментов - на двух
изображены царапающий пространство лев, на двух других - силуэты замка. На
фоке, естественно, значился католический крест красного цвета. Каравелла
"Нинья" была небольшая - только 23 метра в длину и восемь в ширину, осадка
2,5 метра, водоизмещение достигало 110 тонн, а грузовместимость 60 тонн. На
вооружении каравеллы были две пушки-бомбарды и несколько фальконетов. С
судном справлялся экипаж в 40 человек. Трехмачтовое скоростное судно при
попутном ветре - фордевинде (на голландском - voordewind) - поднимало косые
паруса, и весь такелаж натягивался в струнку, передавая повышенное усилие
рывка, прежде всего, на фок-мачту, ибо парусная поверхность здесь была
наибольшая. Но поддавало ветрового напряга, преобразующегося в скорость
судна, и парусное вооружение грот-мачты и маленькой помощницы ее на корме -
бизань-мачты. Упиваясь ветровыми преобразованиями, я последовательно включал
их в виде скорости погружения в сон. Я чисто физически чувствовал нажим
окружающей каравеллу воды на большой скорости, изгиб всех трех мачт под
напором ветра. Мне даже казалось, что мой позвоночник напрягался, как вся
конструкция, являющаяся основой деревянного парусника - форштевень, киль,
ахтерштевень - во время сумасшедшего и увлекательного бега судна в
пружинящей воде. Скрипел бархоут, фендерсы, словно мои ребра и кости таза,
забывая о том, что им надлежит держаться молодцом, ибо они выполняют роль
пояса усиления обшивки. Фальконет грозился лопнуть и помочь вырваться на
свободу парусному одеянию. Я мобилизовывал внимание, невольно индуцируя
утомление в клетки мозга. Риф-сезни мельтешили на ветру, слегка снимая
напряжение с сердечно-сосудистой и гонадотропной систем. Последним
подсрачником, основательно закрепляющим мое погружение в сон, было
лицезрение, так называемой, гальюнной фигуры - того самого украшения,
которым оформляется морда корабля - его передний вид, с позволения сказать.
Кто знает морскую практику, тот ведает, что там устанавливалось не
только носовое украшение корабля, но на древних парусниках здесь
располагалось и отхожее место для экипажа. Нет оснований удивляться
эпической картине, запечатлевшей, скажем, несравненный женский лик
какой-нибудь известной богини, высеченной из дерева. Далее величественное
личико плавно переходило в гротескно оформленные груди с нахально и призывно
торчащими сосками, в руки, отведенные далеко назад, словно крылья парящей
птицы, и нижнюю пикантную часть, собранную в хвост русалки. Но как бы
поправляя дефекты строения богини, рядом могут маячить аж две костлявые жопы
матросов каравеллы, напрягающиеся от конвульсий, являющихся обычным
компонентом профузного поноса, вызванного некачественным питанием и,
практически, полнейшими антисанитарными условиями. На их месте могут
оказаться два или больше фонтана, выпускаемые из мочевых пузырей мореманов
перебродивший в нездоровом организме алкоголь. Но эти парни не будут
походить на нежных амуров, писающих "розовой струей" - это будут владельцы
колоритных мужских образований, которые не очень успешно сочетаются с
миловидным женским лицом носового украшения судна.
Понятно, что богиня от такой компоновки жизненного пространства на носу
судна морщится и воротит нос. Вместе с богиней и мое сознание начинало
мутиться -видимо, приближалась фаза засыпания, я начинал плохо соображать -
"О чем думаю, о ком пишу, с кем сплю"?.. Мне почему-то начинало казаться,
что имя богини звучит, как натянутая, нудно звучащая, струна - "Ни-на...
Ири-на... Нина... Ири-на!" Моя фантазия расширяла панораму: где-то там,
рядом с Ниной, путается в собственных ошибках мужчина, имеющий древнеримское
имя - Сергей, и оба они празднуют святой день свой - 14 января. Однако от
такого союза женщина постоянно приобретает, зато мужчина окончательно
теряет.
Что-то страшно пошлое и глупое всегда мерещилось мне в сочетании этих
звуков. Я вспомнил афоризм: "Окончательный глупец, даже не способен понять
самостоятельно, что он глуп". "Интересно, - думал я, уже плохо контролируя
течение времени, - к кому это относится: ко мне, пытающемуся заснуть и
избежать суеты и лишних тревог? Или к той богине, у которой все внутри и
снаружи деревянное, неестественное?" Вильнуло хвостом зыбкое предположение:
"Наверняка, акушерка, принимавшая роды была пьяна и уронила ненароком Нину
на кафельный пол!" Засыпающий и основательно путающийся в коридорах памяти
латинянин грохнул афоризм, как в лужу пернул: "Ille crucem sceleris pretium
tulit, hic diadema - Тому был возмездием за преступление крест, а этому -
диадема".
Но ужас! Я вспомнил, что мои пути в молодости пересекались с одной
коллегой, носившей это славное имя. Коллега, может быть, была умом калека от
рождения, а потому все время спешила поучать кого-то, вставить собственные
три копейки в прорезь телефона автомата, чтобы потом поговорить с самой
собой и послушать только самою себя.
Нина, вообще-то, по Святому Писанию имя исключительно еврейского
происхождения. И та великомученица подвязалась на роль просветительницы
Грузии. Может быть, как раз из этой страсти - страсти к просветительству -
растут ноги у нашей Нины. Но ведь не стоит ровнять еврейский генофонд и
псковско-славянский или уральско-вятский: дистанция, как говорится,
огромного размера!
Опять усиливалось помутнение моего рассудка - это сон отвоевывал
нейроны, консервируя торможением серое и белое вещество мозга. А в ушах
продолжали беситься отдаленные звуки. Имя Нина такое же бестолковое, как
звон корабельной рынды, раскачивающейся на штормовом ветру. Этот звук -
непроизвольный, независимый от логики обстоятельств, он вызывается качкой
корабля, на палубе которого поселилась в подвешенном состоянии Нина. А
потому такой процесс неуправляем разумом тех, кто находится рядом, даже
самым близким человеком, - он, этот процесс, сам по себе - стихия! Но
сказано умным человеком: "Ignorantia non est argumentum - Незнание - не
довод!"
Поймал себя на мысли, вложенной в меня еще в разведшколе: интеллект не
знает покоя, мысль не прекращает свою работу даже во сне. Но и эмоции тоже
постоянно переливаются, действуют, меняются, пытаясь соответствовать
каким-то особым биологическим ритмам. "Инь" и "Янь" никак не успокоятся -
они находятся в постоянном корректирующем себя самих взвешивании. Бойкая
динамика рождает в сознании неожиданные воспоминания, раскачивают
воображение - вот почему так неожиданно всплывают в памяти отдельные,
например, женские имена. Нет в том личного, корыстного интереса - всему
виной биологические ритмы, и только. Да, безусловно: Незнание - не довод! Я
пытался понять, почему вдруг всплыло это женское имя: может быть?.. нет,
нет, здесь что-то не так. И тут прозрение, все становится на свои места:
оживилась картина - я навестил племянника Александра в его поликлинике, он
беседовал с несколькими женщинами - калеками или коллегами, тогда это было
трудно разобрать. Одна худосочная лярва особенно сильно доставала Сашу
какими-то просьбами, вопросами, а он отмалчивался - "не мычал и не телился".
Я-то понимал, что он просто нырнул в творческий процесс. Оставалось только
немного подождать разрешения кризисного момента - Сашка обязательно
разразится пошлым стишком и мы все будем ухохатываться. Делал он это без
злобы, но слово из песни, как говорится, не выкинешь. Лярвы ушли, потупив
взоры, потому что расценили Сашино молчание, как акт неповиновения женскому
обаянию. И Александр разразился традиционным для таких случаев стихом:
Крутит Нинку, как пластинку,
глупый гонор, бабья стать.
Но пролетарскую смекалку
не на конкурс предлагать.
Надо счастье обретать -
из провинции линять.
С под Урала подпирала
Нинку скучная судьба.
В Петербурге у причала
свое счастье повстречала.
Подождала для начала
и в парткоме настучала.
Нет реакции, ответа -
ни подарков, ни привета.
Поскучала, помычала.
Отдалась и повенчала.
Закрепила страсть дитем -
нет отказа ей ни в чем.
За квартирку зацепилась -
с коммуналкой распростилась.
Диплом заочника слепила,
заграницу навестила:
карьера весело пошла -
Нинка губит все дела!
Жало же смерти - грех;
равняет бездарей он всех!

Я не стал докапываться до тайных пружин выброшенной из Александра
эмоции, заметил только, что Валюша - его медицинская сестра одарила поэта
взглядом отчаянья. Видимо, временами она сильно кусала себе локти - Саша
остался ее неразделенной страстью. Последняя метафора напрочь вышибала
сознание из моего утомленного видениями "чердака". Я проваливался в глубокий
сон, летя словно на скоростном лифте в высотной гостинице вниз. Затем -
полный абзац!..
Я дал себе команду уснуть на два часа, переведя стрелки на часах с
картинки на цифру XXIII, - так, собственно, и произошло. В назначенный час я
открыл глаза, почувствовав себя бодрым и сильным, умным и решительным. Я был
готов к выполнению боевой задачи!
Мы подплывали к манящему рубежу - к границе двух государств, а затем,
если пересечение "нитки" произойдет благополучно, рванем к столице Парагвая
- Асунсьон. Дальше, за этой развилкой река Парагвай будет гнать свои воды
навстречу нашему утлому судну из болотисто-лесистой местности, принадлежащей
исключительно тем парагвайцам, которые населяют глубинку этой страны. Я
методично, проверяя все застежки, одевал гидрокостюм, загружал за плечи АДА,
вооружался, размещал на груди контейнер с некоторой шпионской атрибутикой.
Из каюты я вышел уже в маске и ластах, получив от капитана добро на
погружение, я свесился через левый борт - катер не сбавлял хода. Я нащупал
первую стропу-ручку под днищем и медленно перевалился через борт. Встречный
поток и течение подхватили меня, потащили назад - к винту катера. Но я уже
перехватил и другой рукой вторую спасительную стропу. Затем, нащупав петли
для ног, я закрепился под днищем катера крепко-накрепко, теперь только
оставалось застегнуть лямки на животе и запахнуть полу маскировочного тента
с помощью молнии по килевой линии. Таким образом я был задрапирован
полностью, и мое тело слилось в единое целое с катером, обозначив килевой
выступ, формируемый уплотнителем, зашитым в полах прячущего меня "рюкзака".
Я чувствовал себя относительно уютно в тайнике. Но больше воодушевляла
надежность камуфляжа: даже если аквалангист под водой осматривал бы днище
катера с расстояния трех-четырех метров, то он принял бы мое запеленованное
тело за особенности конфигурации корпуса катера. В таком положении, если все
пойдет по плану, мне придется провисеть сорок минут. Я был готов к
исполнению смертельного номера! Главное, чтобы капитан не протаранил меня
пузом на полном ходу по какому-нибудь придонному выступу - коряге, камню,
затонувшей лодке. Вся надежда была на то, что мой эмансипированный хохол
великолепно знает все придонные каверзы рек Парана и Парагвай.
"Нитку рвали" мы с капитаном два раза: первый раз - в месте слияния рек
Парагвай и Парана, чуть повыше города Корриентес, второй раз - в Асунсьоне.
Клановость по национальному признаку присутствует везде, а для проживающих
среди иных многочисленных национальностей такое качество обостряется:
капитан выбрал то время, когда на обеих таможнях и пограничных постах
дежурили "братья-хохлы". Я даже не заметил длительных остановок в опасных
точках - капитан, видимо, ограничился переброской несколькими ключевыми, да
обыденными фразами со своими приятелями, и катер без швартовки снова набирал
скорость. А о досмотре судна аквалангистами даже не могло быть и речи. Для
проверки мы еще покурсировали немного выше Асунсьона в спокойной и
относительно безлюдной части реки Парагвай, и условным стуком мне было
приказано выбираться из тайника. Все и так ясно: "А где прощение грехов, там
не нужно приношение за них" (К Евреям 10: 18).

9.4.

Дальнейшее наше восхождение к верховьям реки Парагвай проходило без
сучка и задоринки. Чувствуется, что у моего временного покровителя в здешних
местах был прочный авторитет серьезного человека, с которым лучше не
связываться даже тем, кто имеет некоторое административное влияние. Что же
говорить о простых рыбаках - каждый из них готов был прийти капитану на
помощь по первому зову. Но мы не нуждались в помощи, нам лишь было
необходимо отсветиться: пусть больше останется свидетелей того, что хохол
плыл один и занимался исключительно ловлей рыбы. На сей счет у него была
своя отработанная методика: днем он "показывался" десяти, пятнадцати
знакомым рыбакам, затем мы затаивались в только ему известном месте лесистой
части берегов Парагвая. Теперь мы отсыпались ночью, а днем разыгрывали свой
театр. Я по-прежнему скрывался в каюте, а на виду был только капитан.
Отсыпались мы теперь ночью, но посменно. Конечно, большую часть сумеречного
периода я был "на стреме", поскольку мог прихватить сна и в дневное время.
Только финальную ночь мы оставили для совершения последнего, самого
ответственного рывка. За все время путешествия мы с капитаном, практически,
не разговаривали, как говорится, долго и по душам, и ни разу я не показал
ему своего лица.
У меня было достаточно времени поразмышлять о возможных поворотах
событий при выполнении задания. Ясное дело: моя группа выполняла задачу,
имеющую отношение к, так называемому, организационному оружию - скорее
всего, кому-то необходимо "переплестись" с сетью континентальной наркомафии,
с ее, так называемым, человеческим фактором. Всех тонкостей общей задачи я
не знал, а трудился только "в своем сегменте". С большой натяжкой можно
предположить, что еще выплывет вероятность сопливенькой экономической
диверсии. Нет слов, окончательное приложение нашей акции на этом континенте
ориентировалось на рикошет, касающийся интересов США. Но для такой
богатейшей страны наша затея была бы комариным укусом. Но, если такая мощная
военная держава узнала бы, что под ее носом возится кучка говнюков из
далекой России, то она наказала бы исполнителей акции решительно и жестоко -
от меня и хохла не осталось бы даже пепла!
Сейчас для интересов дела большое значение имели связи, которые мы
могли установить в сердце Южной Америки, распространив постепенно их на
сеть, захватывающую и другие государства этого континента. Конечно, если
зарываться на выполнение полной программы, то суть организационного оружия в
нашем деле сводилась к тому, чтобы направлять политику противника в
стратегический тупик, измотать его экономику неэффективными преобразованиями
- задергать революциями, реорганизациями, выборами и перевыборами,
митингами, забастовками и прочей ерундой, которой занимаются и наши
доморощенные деятели псевдодемократического толка, в том числе, и в
средствах массовой информации. Это как бы и незаметные действия, но лавина
накапливает силы и в определенный момент обрушивается всей массой на
заинтересованные государства, подтаскивая их за уши к пропасти, называемой
безысходностью.
Такой метод, кстати, был применен к нам в 80-90 годы: тогда США активно
помогали "инакомыслящим" в нашей стране сковырнуть коммунистов, перед этим
основательно заведя нас в дебри экономических просчетов. Поклон им низкий за
такую помощь! Но было и так ясно, что все противоестественное, надуманное
должно обязательно погибать, америкашки лишь простимулировали этот процесс.
А Горбачев сумел сделать его относительно безболезненным - во всяком случае,
все обошлось без гражданской войны, без большой крови. Конечно, если бы у
остолопов-коммунистов хватило ума, то процесс можно было повернуть в
плановое русло, примерно, так как это выполнили китайцы. Но китайцы
представляют собой цивилизацию с такими древними и разумными традициями, до
которых нам ни руками, ни языком не дотянуться. Вот потому на русской земле
все, как всегда, делалось, как говорят моряки, через позывные линкора -
"ЖЖ", иначе говоря, через жопу!
Я лежал на рундуке в каюте катера, направив на себя освежающий поток от
вентилятора, мне можно было спать, но не глубоким сном, то есть разрешалось
дремать. Установка на такой сон - тоже дело довольно сложное. Тут я снова
прибегал к отработанной методике. На стеночке каюты, прямо перед собой, я
мысленно проецировал излюбленную картину. Только теперь компоненты ее
распределялись иначе: я фиксировался на первом в мире дизель-электроходе
"Вандал", переоборудованном в 1903 году на Сормовском заводе из
нефтеналивной баржи.
Даже приглядываясь к образу корабля на моей картинке, я чувствовал
остатний запах нефти, и звук работы его трех нереверсивных дизелей,
приводящих в действие тугой генератор, - это и возбуждали только дремоту, но
не глубокий сон. Первобытные корабли с дизельным двигателем могли возбудить
только идею отвержения всех богов и богинь. Носовое украшения "Вандала" уже
было освобождено от соседства с гальюнами - они были перенесены на нижнюю
палубу - и это позволило расширить округлые очертания лица и всего мощного
тела морской богини.
Сейчас мой взгляд скользил, переключаясь с корабля на художественный
образ в виде круглой приземистой банки из-под табака, и это имело очевидный
подтекст. Табак или богиня - уже не помню, да, собственно, это и неважно -
имел имя "Светлана". Хорошее имя в миру, но на море оно не всегда
благополучное. Имя Света, в данном контексте, представлялось мне чем-то
большим и круглым. Словно полная луна, выкатившаяся на небосвод и зависшая
над крышей непритязательной, спокойной белорусской деревенской избенки.
Скорее всего, видение имело отношение к языческой ночи на Ивана Купалу.
Та луна, естественно, не была способна осветить всю проблему или пейзаж
полностью, потому что, по природной своей заданности, не тяготела к ярким
краскам, а лишь создавала настроение, называемое в народе - "ни шатко - ни
валко". Она вызывала эффект томной подсветки, неплохо смотревшейся при еще
более вялом сотоварище. Заведомая блеклость женских и общих интеллектуальных
откровений не жгла, а тихо радовала утомленное сердце мужчины. Она не
возбуждала достаточно сильно, чтобы начинать совершать подвиги, - хотя бы и
трудовые, если не половые. Я чувствовал, что против союза с такой дамой
протестовало мое "Инь", но "Янь" соглашалось, правда, на некоторых особых
условиях.
Иначе говоря, именно в таком режиме нутации (от латинского nutatio -
колебание) я легко добивался поверхностного сна. Это видение как бы ласково
индуцировало мне поверхностные мысли, оно было подобно свету фонаря на
клотике, дающего сигнал лишь отдаленному встречному фрегату, чтобы избежать
столкновения. Но на палубе собственного брига, то есть у себя под носом,
ничто не менялось, не освещалось и не способно было вызвать даже аморфные
мужские реакции. Снова показалось лицо моего племянника Александра: видимо
он посылал мне телепатические сигналы, но я пока не мог разгадать их смысл,
однако вместе с родным человеком решать даже самые многотрудные дела
значительно легче. Старые Сашины стихи появились перед моими глазами:
Светлана Владимировна
вляпалась в черную масть -
не отведешь рукою напасть!
Но Бог один шельму метит:
болезнью мужа или брата,
короче, тем, что свято!
Скромность для женщины
будет достойной сестрой -
Возрадуйся Господи,
защити, успокой!

Видимо, Александр одаривал меня своими эмоциями, а хвосты его
собственных проблем тянулись через океан тоже ко мне. Я не ошибся: новое
стихотворение в преддверье моего сознания топнуло легкой женской ножкой и
встряхнуло желтенькой головой - все это выглядело безумно мило, а самое
главное, очень своевременно:
Мангустой был я поражен,
сражен, распластан, обнажен.
Ее завет - крушить врага:
выстрел жжет, дрожит рука!
А пока: будет трудиться и ждать.
Важно для нее, что скажет
мать, святая мать... - ее мать!
Замрем до лучших времен,
потом хищный курок взведем!
Мангуста не пропустит горло-
зубки сомкнет проворно!

В режиме полу-дремы я и продолжал размышлять о делах: наркобизнес и
коррупцию - новые социальные явления, которые, к сожалению, не смогла
избежать ни одна страна. В последние два десятилетия наркобизнес превратился
в опаснейший дестабилизирующий фактор, создающий реальную угрозу не только
здоровью и жизням миллионов людей, но и гражданскому миру, национальной
безопасности. До недавнего времени парагвайский диктатор являлся главным
действующим лицом в наркобизнесе Южной Америки. Боливийский социолог
Х.Симпсон заметил, что в комплексе причин массового участия населения Южной
Америки в наркобизнесе занимают определяющее место масштабы вывоза
наркотиков для потребления на Западе и количество (качество) знаний по всем
аспектам проблемы, засевших в головах участников преступного бизнеса. Тут он
определял некую корреляцию, с представительностью которой было трудно
спорить.
Безусловно, всем заправляет Бог, а у него из-под руки жареные каштаны
пытается таскать Дьявол. Бог не всегда бьет Дьявола по рукам, кое-что Он
отдает ему на откуп. Дж.Даннинг, живший еще в далекие 1799-1873 годы,
предупреждал: "Капитал боится отсутствия прибыли или слишком маленькой
прибыли, как природа боится пустоты. Но раз имеется в наличии достаточная
прибыль, капитал становится смелым". Вот она логика поведения наркобизнеса.
Наркотики предельно оживляют деятельность капитала, особенно при наличии не
сужающегося, а безразмерного до сего времени рынка сбыта. Южная Америка в
этом отношении прочно встала на лыжи и бросилась со снеговой кручи в Европу.
Еще раньше ей показала пример действия Азия, куда тянулись щупальца
разведки США. Вспомним историю. В декабре 1949 года Китайская
народноосвободительная армия вошла в провинцию Юннань, под ее напором
гоминдановские части 93-ей дивизии принялись просачиваться в Бирму. К марту
1950 года они оккупировали район городов Ченгтун и Тлачек. Тогда
гоминдановцы стали получать помощь от правительства Трумэна дабы, как тогда
выражались политические круги, блокировать коммунистическую экспансию в
Азии. В начале 1951 года ЦРУ проявило завидную резвость и продемонстрировало
полнейшее отсутствие брезгливости - оно вступило в непосредственный контакт
с генералом Ли Ми. В результате взаимовыгодных договоренностей, в стан
гоминдановцев потекли сочные потоки денег, современного оружия, появились
заокеанские военные инструкторы, созданы тренировочные лагеря для вновь
завербованных повстанцев. Под зонтиком новых военно-политических отношений
развернулась бурная коммерция опием, поступающим из Бирмы. Всем потоком
дешевого товара распоряжался начальник Таиландской полиции генерал Пао
Сианон. ЦРУ поощряло такие преступные действия, ибо они приносили
дополнительные средства, необходимые на поддержание сопротивления
"коммунистической агрессии". "Золотой треугольник" - Бирма, Лаос, Таиланд -
действовал все с возрастающей агрессивностью.
Очень скоро кокаиновая лихорадка охватила Колумбию и Боливию, то есть
под самым носом у США и это взволновало "хозяина мира" не на шутку: в
Медельине - втором по величине городе Колумбии - основался "Медельинский
картель", поставляющий в США 80% кокаина на сумму 100 миллиардов долларов
ежегодно. В глубине цивилизованного государства доминирующее положение в
наркобизнесе оставалось за пятью сицилийскими кланами Нью-Йорка: "семьями"
Дженовезе, Гамбино, Бонанно, Пуккезе, Коломбо. Свалить такую компанию было
очень непросто.
Пока ЦРУ плело интриги в Азии, главными мишенями которых были Китай и
СССР, латиноамериканский наркобизнес вырос до масштабов гигантского спрута -