Федоров Александр. Оракул

истерически выплевывала в эфир сигналы "SOS", "SOS", "SOS"!
Команда была уже давно разбужена и стояла по местам - по аварийным
постам. Из машинного отделения поступали регулярные нервные пояснения.
Старпом запрашивал метеосводку, - всех интересовало направление движения
шторма. В суматохе, скорее всего, о докторе забыли, и он продолжал жить
своей обособленной жизнью. Это и правильно: о спасителях жизни вспоминают
только тогда, когда ее необходимо спасать; спасать же "спасителя" - занятие
необязательное!
Сергеев заглянул в штурманский отсек, где над картами корпел третий
помощник капитана. Сергеев попытался уточнить обстановку, - никто ничего
толком не знал. Официальные сведения были безрадостными, - в двигателе
заклинило четыре цилиндра; их уже спешно вскрывали, разбирали, но для замены
поршней не было запаса. Необходимо было восстановить хотя бы два цилиндра и
тогда аварийным ходом тянуть навстречу островам, смещаясь в сторону от
движения полосы шторма. Команде было предложено, на всякий случай,
приготовить плавсредства (личные и общие), не расставаться с гидрокостюмами
и спасательными жилетами.
Тревожность нарастала, нарастал и крен: начали спешно сбрасывать
контейнеры с верхней палубы, чтобы выровнять судно. Но пароход швыряло, как
жалкую щепку, болтало, укладывало на борт. Быстрая смена ориентации судна
моментально поглощала усилия команды; аварийность ожесточалась с каждой
минутой. Все потеряли счет времени, перестали контролировать ситуацию!
Сергеев не помнил кульминации событий, он вдруг почувствовал, что
ходовой мостик стремительно по дуге стал обрушиваться в бушующие волны и
судно плашмя легло правым бортом на воду: выпрямляться, восставать из пучины
оно почему-то не хотело. Наоборот, - железная громадина стала медленно
притапливаться. Кто был способен, стремились натянуть на себя гидрокостюмы,
но при мокрой одежде это сделать очень не просто. Сергееву такой трюк
почему-то удался, - видимо, костюм был значительно большего размера, чем
положено по нормам. Он мысленно поблагодарил бывшего судового врача-гиганта,
который запасся таким просторным спецсредством. Многие уже прыгали в воду,
кто-то отстреливал спасательные плоты. Чумазые механики выползали на
поверхность из распахнутых люков. Предусмотрительный, опытный "дед" (старший
механик) облил свою гвардию жидким смазочным маслом, дабы в воде они
подольше сохраняли тепло тела: теперь они блестели, как черти у адовых
топок, готовые на любые испытания. Надо было срочно, пока не начались взрывы
перекошенных механизмов, разряды электрических замыканий, вызывающих пожар,
и не заработала на втягивание воронка погружающегося судна, отплывать от
страшного места подальше.
Шторм разбросал людей, успевших спастись, по большой площади бушующей
стихии. Сергеев не видел никого рядом, его удачно отогнало волной и ветром
от места водоворота, - водные конвульсии над тонущим судном были видны на
приличном расстоянии, - там что-то фосфоресцировало и выбрасывало струи
фонтанов.
Он вспомнил уроки "выживаемости", полученные в Нахимовском училище, в
ВДВ: необходимо обеспечить себе максимальную плавучесть (улегся на спину,
нашел удобное положение для ног и рук), обеспокоиться о свободном дыхании
(не захлебнуться бы!), войти в медитацию (отогнать все дурацкие мысли об
утоплении), присматривать за тем, чтобы какой-нибудь плавающий предмет не
двинул по башке. Вот и все, - хлопот-то!
Сергеев не замечал течение времени и привык к волнам, - он убедил себя
в том, что катается с гор и получает при этом неописуемое удовольствие.
Видимо, периодически он впадал в транс или в глубокую дрему и не заметил как
забрезжил рассвет, волны убавили крутизну, солнце выбралось из-за горизонта.
Можно было оглядеться, пописать прямо в гидрокостюм, чтобы добавить тепла
(когда еще появится такая роскошь), проверить амуницию.
Сергееву повезло на вторые сутки к нему прибило обезображенный труп
моряка. Он не узнал его, - лицо страдальца было сплошным оторванным лоскутом
кожи и мяса. Но позаимствованный у трупа спасательный жилет с маркировкой
"Новогрудок" сильно повысил плавучесть доктора, - теперь он словно лежал на
маленьком плоту. Беспокоил только нарастающий озноб и боль в правом плече и
боку, - видимо следствие ударов при крушении парохода. Но заниматься собой
доктору не хотелось, не было стимула активно бороться за жизнь. Он
настойчиво старался забыться и не замечать воду, палящее солнце, противный
холодок по ночам, пронизывающий до костей.
Размышлять можно было сколько угодно, но сексуальные мысли почему-то не
появлялись. Очень скоро и сами мысли, - то ли от медитацией, или от
обезвоживания (воды много кругом, но она соленая, горькая, противная) и
интоксикации, от усталости, - словно заглохли и лишь изредка выскакивали,
как одинокие блохи. Разбудили его дельфины.
Они кружили довольно близко, некоторые тыкали его носом, пытаясь
выспросить о чем-то потаенном, например, о том как он здесь появился и
хорошо ли ему в открытом, безбрежном океане. Для них Сергеев был объектом
для игр и удовлетворения любопытства: лучше бы принесли чего-нибудь пожрать,
да пару галлонов пепси. Дельфины то пропадали, то появлялись снова. Они явно
интересовались пловцом и считали его своей находкой, собственностью, а
потому присматривали за ним. Наверное, своим присутствием они отгоняли акул,
во всяком случае Сергеев так и не увидел поблизости коварных хищников. Его
больше беспокоили птицы: при приближении к берегам они могут устроить охоту
на человека, - будут пикировать с огромной высоты прямо в голову, скажем,
для того чтобы полакомиться глазиком. Вот от таких контактов череп
разлетится вдребезги. И дружелюбные дельфины здесь не помогут.
Версия о дельфинах-спасителях и помощниках, видимо, справедлива: они
подогнали к Сергееву, погруженному в дремоту еще одного мученика с
"Новогрудка". Этот еще дышал, сдавленным и хриплым шепотом он твердил еле
различимые слова. Сергеев подтянул его голову и ужаснулся: теменную и
височную область справа рассекали глубокие рваные раны, страшно разъеденные
соленой водой, из-под разорванного на груди гидрокостюма выглядывали две
половинке переломанной правой ключицы, вылезшей через разрывы мышц и кожи,
рука висела, как плеть, остальные части тела было бесполезно рассматривать,
- помощь все равно оказать нечем. Сергеев узнал молодого помощника механика,
- ясно, что он был в агонии и финал близился. Он увидел у него на правой
кисти примитивную татуировку, - нелепый дракон и буква "К" сверху.
Фамилия страдальца была Корсаков. Вдруг, как электрическим током,
Сергеева пронзило воспоминание: всплыло Нахимовское училище, парень из
четвертого взвода по фамилии Корсаков (кличка - Корсар), его имя и отчество
поммеха совпадали. Вот как могут раскрываться возможные тайны. Тот, давний,
Корсаков плохо закончил: при очередном сокращении Армии, индуцированным
Никитой Хрущевым, нависла угроза закрытия питонии, - многие нахимовцы
рванули на гражданку; ушел и Корсаков, а через некоторое время сел в тюрягу
за участие в групповом грабеже. Подробности тех событий Сергееву были не
известны; что стало потом с Корсаковым - оставалось загадкой.
Расставаясь с жизнью, смертник пытался обратиться к Богу, к своим
погибшим товарищам с последней исповедью: "Я погубил всех, ... меня купил,
сволота, ...простите, простите, парни"... Он повторял эти слова, как
автомат, словно включенный и оставленный на взводе автоответчик. Сергеев не
все понял, не ведомым оставался тот, кто был "сволотой". По врачебному
рефлексу он пытался успокоить страдальца и поддерживал его на плаву рядом с
собой.
Скорее всего, минут через сорок Корсаков затих и перестал подавать
признаки жизни, пульс не прощупывался. Нужно было избавляться от трупа, - он
мог привлечь своими открытыми ранами, запахом крови акул. Сергеев расстегнул
спасательный жилет отдавшего Богу душу пловца и легонько оттолкнул его
ногой: тот медленно стал погружаться и уже на видимой Сергееву глубине
мертвого грешника стали трепать и терзать жадные хищники - акулы.
Через некоторое время Сергеев потерял счет часам и дням, его
поддерживали три спасательных жилета. От такого комфорта он расслабился
окончательно и, видимо, периодически уходил в глубокий сон, скорее забытье -
уже не отличал ночь ото дня, аппетит был заглушен напрочь, оставалось только
желание пить. Но тут приходилось довольствоваться маленькими глотками
океанской соленой воды, - скорее, полоскать ею рот. Для этого совсем не
обязательно просыпаться полностью, делалось все сквозь сон, рефлекторно.
В короткие периоды прояснения сознания Сергеев пытался по солнцу или
звездам определять направления сноса течением своего беспомощного тела: ему
казалось, что дрейф был в сторону материка, островов.
Память возвращалась к Сабрине - и это были приятные воспоминания. Но
вот из детства, юности выуживались только невеселые картины. Стала чаще
вспоминаться мать, уже много лет как ушедшая из жизни; первая жена навещала
воображение, другие бывшие родственники и друзья - в общем, являлись многие
покойники, но они не звали, не манили к себе - лишь напоминали о своем былом
пребывании на земле и, видимо, о том, что души их существуют и отдыхают все
еще на небесах.
Однажды вспомнился урок фехтования в Нахимовском училище: Сергеев был в
паре с Корсаковым - невысоком, худощавым, непомерно злым парнем. У Сергеева
была великолепная прыгучесть (он преуспевал в прыжках в высоту на занятиях
по легкой атлетике). Этим качеством он пользовался на занятиях по акробатике
(сальто), гимнастике (прыжок через коня), теперь решил воспользоваться на
фехтовании.
Корсар явно фикстулил, иначе говоря, пижонил. В высоком и неожиданном
прыжке Сергеев нанес своему противнику удар эспадроном сверху по плечу и
спине. Удар, скорее всего, пришелся сзади между полами защитной ватной
куртки. Клинок фиксировался на плече вблизи от рукоятки и, изогнувшись, всей
основной гибкой поверхностью, ограничительной пуговкой на конце резанул по
спине, по позвоночнику.
Противник взвыл от боли, а, очухавшись, бросился вперед, бестолково
размахивая своей спортивной саблей. Сергееву ничего не стоило, отступая,
парировать удары. В нужный момент он выполнил "подсечку" и Корсар грохнулся
на спину. Но, даже лежа на полу, он пытался нанести удары клинком по ногам
Сергеева. Схватка была моментально остановлена тренером. Из случившегося
Сергеев сделал вывод: Корсара подводит хвастовство, злобность,
безрассудность, мстительность. Если сюда добавить алчность, то портрет
потенциального преступника складывался сам собой.
Наверняка, успешная медитация перешла в глубокую потерю сознания.
Очнулся Сергеев на палубе небольшого судна: его уже выловили из океана,
замершего на поверхности океана, замершего в абсолютном штиле, - это и
позволило ленивым рыбакам, забредшим в тот уголок океана по своим неспешным
делам, заметить странный предмет.
Врача, медикаментов на маленьком судне, конечно, не было. Сергеева
растерли махровым полотенцем, да шерстяной тряпкой, предварительно окатив
чистой водой, чтобы смыть морскую соль, переодели в сухое и положили в
небольшом закутке общей каюты экипажа. Теперь он лежал в полумраке, стуча от
сильного озноба зубами, обессиленный, словно выжатый, негодный лимон.
К Сергееву, видимо, был интерес только меркантильный, - за спасение
полагалось вознаграждение от международных морских организаций (не имело
значение умер ты или доставлен на землю живым). Но никто здесь не собирался,
да и не был способен оказывать активные лекарские действия. Сергеев
чувствовал, что долго не протянет, но бороться за собственную жизнь не было
никакого желания. Нужны были капельницы, строгий расчет ингредиентов,
гипотензивные, антибиотики, то есть все то, что могла предоставить только
хорошая клиника.
Сергеев отдавал себе отчет в том, что сильнейшая интоксикация связана с
развернувшейся пневмонией, обезвоживанием, вырубленными почками, истощенным
и посаженным напрочь иммунитетом. Он даже радовался тому, что никто не
пытается его спасать, ибо вытащить с того света можно было теперь только
глубокого инвалида. Он не хотел быть обузой себе и родным, - лучше уйти из
жизни "далеким героем". Ясно, что мужество заключается не только в том,
чтобы прожить жизнь достойно, но и уйти из нее вовремя. Старики так
настойчиво цепляются за жизнь, скорее, от того, что интеллект их
основательно подавлен атеросклерозом, изменена психика.
Рыбаки - представители островных народностей - постоянно жевали
какое-то зелье, покуривали "травку". Они и Сергееву предлагали "оттянуться"
напоследок. Но он отказался от наркоты, - не хотел туманить голову,
проводить последние минуты жизни в дурмане. Сергеев попросил большой шприц:
ему дали двадцатиграммовый, пользованный (но асептика теперь не имела
значение). С трудом найдя вену на тыле левой кисти, он ввел себе около
сорока миллилитров спирта: почувствовалось приятное тепло и кайф привычного,
российского, опьянения, остановилось лязганье зубов, появилось легкое
головокружение и сонливость.
Находясь в подвешенном на "живой нитке" состоянии, Сергеев стал еще
отчетливее понимать, что жизнь - это сложная и запутанная интрига,
растянутая во времени. Закручена она Богом и дьяволом, нафарширована
заурядной биологией и трансцендентальными художествами. Но бездарно и
истерически цепляясь за жизнь, человек обязательно входит в стадию
очевидного безумия, финал которого все равно один - смерть!
По странному стечению обстоятельств это судно следовало не к Гавайским
островам (не к возможному спасению!), а от них, - куда-то к берегам далекой
Мексики, где, безусловно, тоже могли спасти, но довести до госпиталя точно
не успеют. Сергеев, узнав о маршруте, только невесело хмыкнул, но не стал
суетиться. Он только подумал: Какие все же люди беззащитные, бессмысленные,
молчащие ягнята перед Богом!
Передохнув немного и собравшись с мыслями, найдя нужные слова, Сергеев
попросил капитана написать с его слов на английском языке маленькое
послание: во-первых, Сабрине (в него, кроме слов о любви, он вставил кодовую
фразу для Феликса - "надежды оправдались", ищите Корсара и передайте
последний привет от его сына); во-вторых, затвердил свою волю о похоронах
(завернуть в брезент и с колосником, привязанным к ногам, сбросить в океан).
Теперь, покончив с формальностями, Сергеев сосредоточился на последних
мыслях. Как врач, он чувствовал, что финал его пребывания на планете Земля
должен наступить скоро. Но это не пугало его, - он верил, что умирать даже
приятнее, чем рождаться. Просто надо иметь мужество и здравый рассудок,
чтобы воспринимать волю Божью такой, какова она есть!
Сергеев оглянулся на свою жизнь, мысленно проскочил по всем ее
ответственным этапам. Получилось все очень скоро: он даже прозу свою писал
"беглым стилем" - эту особенность диктовал темперамент. За свою жизнь он
проскочил стайерскую дистанцию - не очень долгую, но утомительную,
заставленную опасными препятствиями, преодоление которых не приносило
большой радости, а только накапливало усталость и боль от ушибов, болезней и
потерь. Он никогда не имел время для остановки, для того, чтобы перевести
дыхание, тем более, отдохнуть вволю.
И вот теперь, наконец, приближался долгожданный отдых! Сергеев достиг
финишной черты, остался еще один шаг, - шаг в загадочное, манящее
зазеркалье. Он сделал этот шаг, умышленно поддав скорость. Дыхание
остановилось, сердце еще немного продолжало стучать, но первым начал
выключаться мозг, - Сергеев со вкусом ляпнулся мордой и всем телом на
гаревую дорожку стадиона, называемого по научному - социумом. Теперь он не
чувствовал боли, его окрыляло счастье и надежда на встречу с Богом!
Последние, еще не умершие клетки того, что раньше называлось мозгом, успели
вырвать у смерти еще один, последний, вопль: "Господи! услышь молитву мою,
внемли молению моему по истине Твоей; услышь меня по правде Твоей".
Дальше была минута молчания, а затем на сознание надвинулась эра тьмы!
Капитана маленького судна, медленно тарахтевшего, продвигаясь из
незначительного островного государства неведомо куда, устраивало завещание
этого странного человека, случайно выловленного из воды, молчавшего, ничего
особого не просившего. Воля его была свята для оставшихся жить на Земле!
Тело эскулапа, упакованное по традиции, сбросили с кормы через пару
часов, как Сергеев испустил дух (холодильной камеры на судне не было).
Произошло это к западу от Гринвича (150 градусов долготы), в северном
полушарии (30 градусов широты). Сергеев закончил жизнь, как истинный
скиталец, далеко от родного Санкт-Петербурга, но все же в северном
полушарии, с тяготением к западной культуре несколько большим, чем к
восточной. Такие особенности траурного маршрута соответствовали компонентам
его генофонда, его сложному архетипу и непростой судьбе.
Из вселенского информационного поля, откуда ни возьмись, вынырнули
эпистолярные вирши Владимира Набокова, весьма подходящие к торжеству
момента: "Благодарю тебя, отчизна, за злую даль благодарю! Тобою полн, тобой
не признан, я сам с собою говорю. И в разговоре каждой ночи сама душа не
разберет, мое ль безумие бормочет, твоя ли музыка растет"...
Душа Сергеева уловила и другую мелодию, исходящую из поэзии все того же
Набокова, только молодого, но уже достаточно настрадавшегося изгнанника:
"Здравствуй, смерть! - и спутник крылатый, объясняя, в рай уведет, но
внезапно зеленый, зубчатый, нежный лес предо мною мелькнет. И немой в
лучистой одежде, я рванусь и в чаще найду прежний дом мой земной, и как
прежде дверь заплачет, когда я войду".
Теперь Сергеев стремился только в один дом - и в доме том осталась
Сабрина, уже более десятка дней пребывавшая в какой-то тягостной,
необъяснимой тревоге. Ей почему-то с мистической периодичностью вспомнились
стихи самого Сергеева, которые он произнес, прощаясь с плачущей подругой: "А
ты просила, ты молила верности. Как будто в этом смысл большой. И у меня не
доставало трезвости понять тебя умом, а не душой"! Все сходилось и все
рассыпалось, разбивалось вдребезги: разговаривал теперь Сергеев с Сабриной с
того света, из зазеркалья, откуда не возвращаются в прежнюю жизнь! Так
любимые женщины становятся вдовами моряков!
Post scriptum: Всю картину погребения в океане тела несчастного путника
Сергеев наблюдал уже в совершенно ином качестве. Такое качество, скоре
всего, нельзя было теперь называть "Сергеевым", ибо заканчивалось пребывание
грешной души на планете Земля. Она была уже не человеческой, не
присутствовала в человеческой плоти, а снова превратилась в субстанцию,
принадлежащую исключительно Богу.
Перед тем, душа та не заметила, как стала медленно концентрировать свою
силу, невидимое поле в области сердца, и, достигнув максимального сжатия
святой волшебной энергии, медленно набирая высоту, стала подниматься сперва
над собственным телом и группой людей, окружавших его. Затем, послонявшись
немного в задумчивости на небольшой высоте, словно ожидая появления Иисуса
Христа или его Святых Апостолов, - может те пожелают вернуть душу на прежнее
место, в тело грешника, - поднялась выше. С этой высоты ее уже вернуть
обратно не было сил ни у кого, - Finita la comedia!
То, во что теперь превратился Сергеев и что перешло в единоличное
владение к Богу, с любопытством проверяло свои земные предположения:
генетика трупа сейчас интересовала душу Сергеева. В свое время он выработал
для себя представления о, так называемой, археологической генетике или, если
угодно, генетической археологии. Сергеев, еще когда работал
врачом-инфекционистом и патологоанатомом по совместительству, любил
раскапывать тайные клады генетических предопределенностей жизни и смерти
земных существ: выяснять их истинную породу, дальнейшие перспективы.
Сергеев, как ученый, давно понял, что белок слишком дорогой материал, чтобы
его разбазаривать: он должен циркулировать в разных этажах жизни.
Сейчас, наблюдая из-за облаков похороны собственного тела, сергеевская
душа размышляла о сокровенном: как будут растаскиваться "белковые кирпичики"
жителями океана, расположившимися с разинутыми ртами на разных этажах этой
громадины. Главными "несушниками", в конце концов, безусловно, станут вирусы
и бактерии; они еще при жизни оккупировали клетки, ткани и органы
сергеевской плоти и вовсю распоряжались белковыми конструкциями. В первую
очередь шел торг по поводу хромосомного мусора. Теперь, в условиях
океанских, неограниченных, возможностей, эти людоеды постараются на славу.
Только наивные люди думают, что белковая плоть погибает, - нет, она
утилизируется с пользой для жизни и совершает вечный кругооборот также, как
и душа. Собственно, для того и доставили белок на землю. Не будут же
серьезные люди верить в сказки старой большевички Ольги Лепешинской, -
безграмотной и бесчестной, - что белок синтезируется из ничего? Ясно, что
плоть совершает кругооборот в пределах Земли, а душа предварительно
забрасывается в космос, чтобы там обменяться накопившимися сведениями в
информационном поле галактики, - ей тоже требуется "почистить перышки"!
Трансформируясь через микробные существа белок исправляет накопившийся
генетический брак, стремясь к идеальной формуле, задуманной Богом. Только в
особых случаях поломка усугубляется: тут уже действует настойчивое
вмешательство человека, скажем, с какой-нибудь радиоактивной отсебятиной или
другой эпохальной победой науки. "Идет охота на волков"!
Океан удивительная в этом смысле лаборатория совершенствования жизни,
идеальная строительная площадка, инкубатор. Здесь, словно в матке абсолютно
здоровой женщины, в плодном пузыре, под защитой водно-солевого раствора, в
тишине, "белковый эмбрион" обстоятельно и неспешно вынашивается до полной
кондиции. Затем он выбрасывается к столу землян в виде свежей рыбы или иных
даров моря.
Древние моряки были далеко не глупыми людьми: завернув в прочный
брезент и привязав к ногам своего сотоварища увесистый груз, они
обеспечивали транспортировку белка на самое дно океана, - на первый этаж
жизни. Отсюда процесс ассимиляции пройдет по всем правилам биологической
кухни.
Многие великие люди до сих пор просят развеять свой пепел над
просторами морей. Правда, при сожжении процесс ассимиляции белка еще более
замедляется. Ведь тогда во владение океанским тварям попадают только матрицы
памяти белковых молекул. Все, безусловно, вернется на круги своя, но через
усложненный процесс: придется обстоятельно и кропотливо навешивать белковую
строму, заимствуя "кирпичики" из чужих складов. Зато какая очистка от
генетического брака будет происходить в чреве океана.
Заметно было, что в момент выброса души из плоти, рассыпались искры в
разные стороны. Они еще продолжали висеть в воздухе, словно серебрящийся
пар. Постепенно искорки души внедрились в маленькие существа - в бактерии,
вирусы, в комаров и прочих мошек, в планктон. То был святой процесс передачи
особой душевной информации, адресованной микромиру.
Душа еще, несколько загруженная памятью плоти, вспомнив, воспроизвела
из "Ворона" незабвенного Эдгара По целую строфу: "В душу хлынет ли забвенье,
словно мертвая вода, яд затянет рану сердца, словно мертвая вода? Ворон
каркнул: Никогда!" Теперь свободной душе придется самой разбираться, кто был
прав: литератор Эдгар По или мифический Ворон.
Чувствовалось, что словесные стереотипы, задолбленные за многие века
суетящимися легковерными людьми, наделены правдой мысли: "вынуть душу" -
было правильным тезисом. Из Сергеева последние события жизни и вынули душу,
вытолкнули ее из бренного тела. Теперь нужно ждать, когда "душу помянут"
чудаки, оставшиеся на Земле. Для того необходимо дождаться, чтобы записка
Сабрине достигла и других заинтересованных глаз.
Сергеев знал, что в ближайшее время возникнет взрыв воспоминаний в
мозгу, в сердце той единственной земной женщины, которой он вверял свое
будущее - своего ребенка. Память прострелит и у Графа, у всех тех, кто знал
и помнил бесшабашного скитальца. Желательно, чтобы наступил возможный
эффект, про который говорят: "душа отозвалась". Может быть, от таких
переживаний кой у кого возникнут "болезни души", "душа будет ранена". Кто
знает, как Сабрина, дети Сергеева, его друзья переживут трагическое
известие, - как будет протекать все то, что объединяется понятием
"расставание с душой" любимого человека.
Свободная душа в свободном полете стала набирать скорость, удаляясь
вверх, к каким-то заоблачным далям: и вот уже не виден маленький пароход,
подобравший умирающего Сергеева; но нарастающая перспектива расширила
панораму жизни и выхватила из ее недр Сабрину, сидящую на диване в
собственном доме и вдруг схватившуюся со стоном за сердце. Граф тоже
подскочил и жалобно заскулил, кошки Маша и Муза в далеком Санкт-Петербурге
заволновались и уставили зеленые глазищи в пространство, словно