Федоров Александр. Оракул

всплытия у меня оставалось еще три-четыре минуты сноса течением вниз. Все
оказалось точным, как в аптеке: вот оно дерево и три куста рядом с ним. Я
прижался к берегу и внимательно огляделся - ничего подозрительного не
заметил на моем берегу.
Конечно, мой контроль не мог быть абсолютным, но в нашем деле всегда
остается разумная степень риска - через такой рубеж приходится перешагивать,
зажмурив глаза, как при броске в ледяную воду, и я сделал такой рывок.
Открылась панорама бухточки: сперва я не заметил лодку и несколько
озадачился - я мог ошибиться в координатах. Мог, но не должен опоздать
помощник, иначе сорвалась бы вся операция? Но повернув голову влево я вдруг
заметил лодку, притулившуюся у полоски кустов. Это внутреннее очертание
бухты было вырезано природой почти параллельно внешней кромке речного
берега: мой помощник сидел на корме лодки, лениво следя за поплавком старой,
видавшей виды, удочки. Расстояние было настолько близкое, что, несмотря на
темноту, я различал и поплавок и изъяны удилища, сделанного из простой
древесины. Гора свалилась с плеч. Определяющий "своего" признак -
американская ковбойская широкополая шляпа на голове и плащ на плечах с
камуфляжной раскраской, форма и размеры удилища с обычной леской и поплавком
из большой бутылочной пробки. Все подобные "секретные" атрибуты я видел в
центре подготовки уже не раз.
Я не должен был снимать маску, ибо самое важное знать меньше, чем
хочется: мой помощник, на всякий случай, не должен видеть моего лица - так
лучше для него, да и для меня, пожалуй, при провале. Меня он заметил первый
- и это была не лучшая характеристика моей осмотрительности. В нашем деле
действует простой, но порой очень эффективный принцип: "Бей первым, Фреди!"
Но это был и прокол организаторов операции: необходимо было сообщить мне
подробности географии бухты, к тому же нахождение помощника в определенном
месте бухты могло служить дополнительным опознавательным знаком. Я подплывал
медленно, на всякий случай страхуясь, изучая прибрежные кусты по всему
периметру маленькой гавани. Прежде, чем вылезти из воды, я поднырнул под
днище катера для того, чтобы убедиться все ли там правильно оборудовано:
ближе к носу на брезентовой обтяжке было нашито несколько петель, за которые
я мог держаться при скрытной транспортировке. Теперь можно было залезать в
катер. Помощник был хорошо вышколен: он перешел на корму и стоял спиной ко
мне, как бы проверяя что-то в моторе. Я снял АДА и гидрокостюм и,
пригнувшись, нырнул в каюту. Теперь это маленькое помещение станет моим
тайником на все время путешествия - сюда не имеет право даже заглядывать мой
помощник.
В уголочке каюты, на рундуке, я увидел чехол контейнера - расстегнул
молнию и мне представился еще один признак близости США - индивидуальный
автоматический дыхательный аппарат "Скуба" с замкнутым циклом, имеющий
большой запас кислорода под давлением 150-200 атмосфер в прочных баллонах.
Такие системы применяются в военно-морских силах США. Хорошо бы в добавок
получить и одноместный носитель - транспортное средство, используемое теми
же подразделениями для действий на удалении до 100 миль. Наши отечественные
транспортники тоже неплохие: "Тритон -1М", Тритон-2", а чем плох буксировщик
"Протон"? Да я согласился бы и на сверхмалую подводную лодку. Их к концу
войны во всю изобретали немцы: например, "Вальросс" или "Большой дельфин",
"Швертваль". На худой конец, подошла бы и старушка "Зеехунд".
Я размечтался настолько, что мне пригрезилось, как я выруливаю по
Паране с шиком и помпой на наших десантных катерах на воздушной подушке -
"Скат", "Джейран", "Зубр". Губа раскаталась до того, что мерещился и
десантный экраноплан - корабль-самолет. Романтика - это очень нужная
подпитка для души диверсанта и шпиона! Но организаторы ограничили мои
маневры упрощенной схемой - транспортировкой пловца под днищем катера в
зонах повышенного внимания со стороны специальных служб противника, а на
открытых водных пространствах мне разрешалось прятаться в каюте. Скорее
всего, это более правильный ход хотя бы потому, что не придется мучиться с
подзарядкой аккумуляторных батарей транспортного средства, да и вообще
бедовать в одиночку. Кроме того, сон в каюте лучше, чем на берегу в кустах,
в обнимку с транспортным средством.
Я, видимо, расслабился и заснул под бдительной охраной моего помощника.
Мне нравятся идеи фаталистов - можно не рефлексировать попусту: операция
строится, в том числе, и на системе подстраховки, а, самое главное, на
максимально точном расчете всех возможных вариантов развития событий. В них
находится место и экзистенциализму чистейшей воды. Наверняка, сегодня не
спит порядочное число "помощников", обеспечивая мое участие в операции,
"прикрытие" по всем вероятным каналам опасности. А силы собственные мне еще
пригодятся тогда, когда я останусь один на один со сложными
обстоятельствами.
То ли в осторожной дремоте, то ли вовремя моментальных и недолгих
провалов в глубокий сон, я впадал в воспоминания. Почему-то абсолютно ясно
всплыла картина сдачи экзамена по специальности "ликвидатор": дело было в
Санкт-Петербурге и все проходило взаправду. Как на светлом экране, несущим
передо мной сцены раскрутки действия, выписался угол проспекта Вознесенского
и Казанской улицы, у светофора. Наша группа ликвидаторов должна была
расстрелять машину с четырьмя пассажирами, нейтрализовав прежде работника
ГБДД, дежурившего на перекрестке. Все происходило, как в крутом боевике,
почти киношно, только без страшного шума и отчаянных воплей прохожих.
"Мильтон" - видимо, отличный парень, живущий за счет скромных поборов
автолюбителей, нарушающих правило уличного движения. Их лохов он тормошил
нещадно - я отметил этот процесс с удовольствием, когда проводил
предварительную рекогносцировку. Сейчас же он даже не успел схватиться за
кобуру. Тогда я выдвигался по правой стороне Казанской к перекрестку, мой
дублер уже стоял на другой стороне Вознесенского у дверей поликлиники No 81
(собственно, он как раз и вышел из этих дверей в нужный момент). Со стороны
мостика по Вознесенскому подошли немного раньше еще два действующих лица -
мужчина и женщина средних лет. Вся сложность состояла в том, чтобы
скоординировать превентивные действия: например, "выключение" милиционера,
остановку и надежную блокировку "отстрельного мерседеса" точно на
перекрестке. Нам подфартило: милиционер-регулировщик почему-то, отключив
автоматику, управлял светофором с выносного пульта, расположенного у стены
около булочной. Руки у него были заняты, что-то бурчала рация - скорее
всего, его извещал прилегавший пост о продвижении "важного гостя". В это
время поступил и наш сигнал о приближении "объекта" диверсии.
Конечно, наши ушки были оборудованы единой цепочкой связи и мы
действовали, ориентируясь и на координирующие команды. Первыми включились
"молодожены": мужчина о чем-то спросил милиционера и блокировал тем самым
его обзор, "невеста", не вынимая руки из маленькой сумочки, через прорезь,
выстрелила точно менту в шею из пистолета, заряженного пулей-шприцом.
Здоровый мужик вырубился моментально, даже не пискнув. Но наш "жених"
удержал его на ногах, прижав к стене. Потом, когда действие сильнейшего
нейролептика начнет иссякать, он несколько оклемается и будет бестолково
суетиться, пытаясь продемонстрировать запоздалую прыть сыщика. Однако
регулировщик был совершенно дезориентирован и не контролировал ситуацию - он
бросался на ни в чем не повинных прохожих. Я видел это, когда страховал
отход группы в проходной двор дома 56 по Казанской улице. "Молодожены"
включили "красный свет" по Вознесенскому проспекту, остановив поток машин на
перекрестке.
Из бокового аппендикса Казанской выскочил на Вознесенский проспект
"Джип" и перекрыл путь всему потоку машин, а, самое главное, "отстрельному
мерсу" - все вроде бы делалось по правилам уличного движения - виноватых не
было. Я и мой напарник, подбежав вплотную с двух сторон к нужному
автомобилю, лупили из автоматов с глушителями по людям, мечущимся в салоне.
Наши АКМ выплюнули боезапас в мгновение ока, подствольный гранатомет
использовать не было нужды. Серия попаданий была настолько массированная,
что не потребовалось тратить время на контрольные выстрелы в голову.
Пешеходы замерли с открытыми ртами: шум был минимальный, но
психологический эффект поразительный - всех прижала неведомой силой
цепенящего страха к стенам домов. Автомобили (основную их массу отсекли наши
помощники у ближайших светофоров) затаились тишиной и недоумением. Я заметил
незамороченные страхом, а, наоборот, заинтересованные взгляды только у трех
молодых крутых парней, спокойно следивших за спектаклем из одного, стоявшего
у перекрестка автомобиля. Было ясно, что это наша заключительная линия
страховки, а заодно и исполнители роли "экзаменаторов". Вся группа
перескочила Вознесенский проспект и нырнула в проходной двор дома No 56 -
там нас ждала машина. С места преступления главное вовремя смыться: мы
вскочили в ожидавшую машину, у которой даже работал двигатель. Я плюхнулся
на шоферское кресло, и мы стартовали практически моментально. "Волга" с
тонированными стеклами рванул мощно: мы выехали на берег Екатерининский
канала, вильнули направо, а затем резко влево через мостик на Большую
Подъяческую. Дальнейший маршрут и смена автомобилей "в рассыпную" развел
нашу "волчью стаю" по разным адресам и ведомствам - мы сдали экзамен на
"отлично"! Мы были уверены, что выполнили задание блестяще, ибо имели
возможность изучать отснятый видеофильм вместе с экзаменаторами и теми,
кстати, кого мы так хищнически уничтожили в мерседесе. Им за головотяпство
поставили двойку и назначили переэкзаменовку "на осень".
Вспомнились еще раз прекрасные слова Ницше: "Мне нужны живые спутники,
которые следуют за мною, потому что хотят следовать сами за собой - и туда,
куда я хочу". Да тогда мы были одна волчья стая, и сейчас я действую в новой
волчьей стае, масштабы которой намного больше, но и ответственность у
каждого участника неизмеримо возросла. Кто знает, может быть, те же
удачливые ребята сейчас вместе со мной сдают трудный экзамен на право
оставаться в живых.
Ко мне вновь явилось то психологическое состояние, которое я переживал
во время экзамена на "ликвидатора". Тогда казалось мне, совершенно в
открытую, среди бела дня, приближающемуся к перекрестку проспекта
Вознесенского и Казанской улицы, - в самом центре города, вблизи Мариинского
дворца, где шевелится, пузырится речами скопище политических деятелей, - что
лечу я на крылья восторга. Восторг тот питался ощущением того, что все
хорошо спланировано, отработано и доброкачественно выполнено. Меня
совершенно не заботила участь расстрелянных - я их не знал и знать не хотел
- я переживал великое, неповторимое действо - боевую акцию. Мои мышцы
работали на рефлексах, на команды к ним не требовалось тратить мозговую
энергию. Это была победная поступь пантеры, уверенной в своей безусловной
победе - не было даже намека на боязнь, на сомнение в справедливости
выполняемой миссии. Я боец и меня наняли, чтобы уничтожать врага, не моего,
так другого человека - "заказчика", "распорядителя", "режиссера". Это была
моя работа и я умел выполнять ее на "отлично".
Тогда мне была дана команда - "на поражение", и сгусток вековой
энергии, накопленной в душе мужчины-воина, рвался наружу, требуя принесение
жертвы на алтарь воинской агрессии! Полагаю, что подобное чувство испытывал
мой учитель Буданов, когда в далекие годы влетел в спящее селение, дыбы
вырвать из теплой постели и покарать снайпершу, позволившую себе поднять
руку на наших "братьев по оружию". Это она унесла жизни наших неказистых, но
верных долгу ребят, и кара ее должна состояться. И другие учителя по ратному
делу рассказывали нам, не обстрелянным морским пехотинцам, о том, как
расправлялись с "белыми колготками" во время чеченской смуты. Этих тварей,
наехавших в горы Кавказа из разных мест бывшего союза, чтобы излить гной
своих порочных душ, да напиться славянской кровушки, уничтожали без суда и
следствия, не задумываясь о том, надо или не надо их насиловать. Этих блядей
привязывали разгоряченные солдаты за ноги к БТР или танкам и разрывали на
части. Предателям, врагам - поганая смерть! Только такой закон должен
действовать на войне.
Однако, я услышал, словно издалека, разумное слово,
слово-предостережение: "Но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых,
и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное" (1-е Коринфянам 1: 27).
С тем я и заснул довольно крепко, а когда проснулся, то был славный
день - солнце проникало в мою каюту через зашторенные иллюминаторы и
облизывало все блестящие предметы: ствол винчестера, баллоны дыхательного
аппарата, посуду и остатки лака на обшивке каюты. Через закрытую дверцу я
поздоровался с моим провожатым - естественно, на испанском. Я почему-то был
уверен, что он не говорит на языке гуарани, хотя, по всей вероятности, долго
проживал на территории Парагвая.
- Buenos tardes! (Добрый день!)
- Que hora es? (Сколько времени?) - продолжил я скрытый допрос.
- Hola! Es la una de la tarde. (Привет! Сейчас час дня.) - был его
ответ.
Мне хотелось навязать попутчику маленький диалог, чтобы по манере
разговора, по произношению попытаться определить его родословную. За свой же
испанский я был спокоен - если мой визави крутой специалист, то сможет
понять лишь то, что я из Венесуэлы, но только не из России.
- Que tal? (Как дела?) - продолжалась фонетическая разведка.
- Muy bien. (Хорошо.) - отвечал мне капитан.
Судя по произношению - попутчик вполне мог быть по званию капитаном
соответствующего ведомства, которое не брезгует набирать (или вердовать!)
для работы граждан любой национальности, в том числе и доморощенных хохлов.
Можно было смело переходить на украинский. Человек протрудился всю ночь, да
и накануне моего появления, видимо, у него было достаточно хлопот, так что
нелишне было спросить о его самочуствии:
- Como se siente Ud.? (Как вы себя чувствуете?)
- Gracias, me siento bien. (Спасибо, я чувствую себя хорошо). - отвечал
попутчик, ни сколько не смущаясь лапидарности своих ответов.
Но меня больше интересовали фонетические уточнения - именно в ходе
такого беглого, ничего не значащего разговора, и уточняется специфика
фонетических предпочтений собеседника. А от маленьких зацепок начинается
размотка всего клубка взаимосвязей. Я стал проникать в специфику его речи.
Мне показалось, что мой "капитан" был, скоре всего, только "сержантом", но
мощным бойцом. Может быть он прошел "горячие точки". Конкретность мышления и
четкость ответов на военный манер, особенность дикции, речевых акцентов
достигали моего сознания. В них не было ничего от размазанности
интеллигента.
- Donde esta el barco? (Где находится катер?) - уточнил я.
- Voy a Resistensia. (Иду на Ресистенсию). - был его немногосложный
ответ, произнесенный настолько специфически, что он мог бы смело
раскрываться: "Soy ciudadano de Ucrania. (Я гражданин Украины)".
- Buen viaje! (Счастливого пути!) - только и оставалось пожелать моему
капитану.
За этими неожиданностями, безусловно, прячется какая-то загадка. Что-то
особенное связано с этой личностью. Скорее всего, он пользуется каким-то
заметным авторитетом в здешних краях - именно под такой "надежной крышей" и
решили отцы-командиры спрятать мой вояж.
Через несколько минут наш катер сбавил ход и вильнул в одну из
бухточек, замаскированную от посторонних глаз буйной прибрежной
растительностью - я по началу не заметил входа в маленький и тихий затончик,
так хорошо он отсекался разлапистыми кустами и высоким тростником. Катер
продрался сквозь живую изгородь и ткнулся носом в илистый берег. Мой
проводник сошел на берег и тщательно обследовал его - его задача состояла в
том, чтобы не допустить слежку, а тем более неожиданный захват. Проверив
ближайшие и дальние кусты, он дал мне команду на выход из каюты, а сам
сместился к горловине бухты, блокировав вход в нее. В руках у него была все
та же бамбуковая удочка, но какое оружие спрятано в удилище было известно
только ему одному. Мне следовало справить свои "вонючие дела", не сходя на
берег, с борта катера, ибо экскременты - самый хороший материал для
судебного эксперта: по белковым ошметкам, микрофлоре, ферментативному
представительству можно успешно идентифицировать владельца "кишечной
фабрики". Топтаться по берегу, оставляя следы, тоже не следует. В нашем
деле, как в медицине, необходимо выработать определенный стиль поведения.
Врач может оказывать медицинскую помощь больному чумой и не заразиться при
этом, шпион имеет возможность курить, но так, чтобы не оставлять окурков
или, наоборот, так сомнет его, что совершенно исказит типичные для этого
курящего человека признаки. Но куда деть другие следы - например, остатки
слюны на мундштуке папиросы или на чинарике сигареты? По таким особенностям
можно определить многие биологические признаки курильщика. Просто существует
специфический - "охранный" - стиль поведения у того и другого профессионала.
Однако в отдельных случаях шпиона ловят именно на профессионализме, поэтому
все должно быть естественно, как у обычного человека - лучше загодя
исключить "вредные привычки", да научиться прятать свои физиологические
отправления. В центре подготовки "космонавтов" нас учили даже трахаться так,
чтобы не оставлять следов спермы! "Vos non vobis" - Вы, но не для вас.
Вот,.. даже думать я постепенно научился на латинском языке.
Потом я завтракал, не выходя из каюты, а мой капитан завернулся в
брезент и крепко спал на корме катера теперь уже под моей скрытной охраной.
Наша жизнь в основном была ночной, а день отпускался для отдыха - сейчас
была моя смена "дневалить", как это водится на корабле в военно-морском
флоте. Я наблюдал особо пристально за входом в бухту и при появлении чужих
должен был подать знак капитану. Но думать, подключая воображение, мне никто
не запрещал, и я пользовался такой возможность на все сто. Так легче было
коротать время и уводить себя от самоедства, иначе говоря, не впадать в
рефлексию по поводу перспектив выполнения главного задания. Шпион не должен
вляпываться в "невроз ожидания", иначе никаких нервов не хватит.
Делать было нечего, и я ударился в воспоминания, причем, провидение
поволокло меня в сторону лирики: "Cedant arma togae, concedat laurea laudi"
- "Пусть оружие уступит место тоге", или, если угодно, то можно использовать
другой перевод с латинского - "Сменим воинские лавры на гражданские
заслуги". Обращение к языку древнейших классиков всегда наводило меня на
приятные размышления. Припомнилась последняя встреча с милыми
родственниками. Тогда мой племянник (он же мой ровесник по возрасту) подарил
мне стихотворение, как говорится, на злобу дня. Все же у поэтов колдовское
чутье - он как бы предчувствовал мою скорую, непростую поездку за кордон.
Бои ведут - по правилам
и без правил.
Но если ты ногу на горло
поставил,
то "правильно" это или
"без правил"?..
Не имеет значения тогда
для войны,
когда нервы солдатские
напряжены.
Оружие верное к глазу
приставил,
поправил прицел и пулю
отправил!
В полете она разберется
умело -
где пустяковая жизнь, где
ратное дело?
"Мочи" падлу наверняка -
не жалей мертвому синяка.
Тело врага потом зароют,
волю победную успокоят!

Censura morum (цензура нравов), нет слов, в стихах невысокого пошиба не
нашла применения. Но они написаны для профи, для диверсанта, а потому не
забывай предупреждения латинян: "Cave canem" - "Берегись собаки"! Тогда в
Петербурге, во время нашей прогулки, мы задержались у сфинксов - женщины
отошли, обсуждая какие-то свои дела, - а Дмитрий повернул разговор на
воспоминания о Сергееве-старшем. Вот тогда Александр-младший и сделал свое
литературное заявление, сильно поразившее меня. Он не считал деда настоящим
поэтом, относил его к "балагурам". Он приравнивал его к "интеллектуальному
хулигану" с комплексом разных способностей, которыми он разбрасывался с
широтою "русской души". После его смерти, тот дар Божий был раздроблен и
унаследован нами - его потомками, но не комплексно, а фрагментарно.
Теперь наша задача заключалась в том, чтобы развить эти таланты, подняв
их до верхнего уровня человеческих возможностей. Так, видимо, и
осуществляется, по замыслу Бога, селекция качеств души и тела в определенной
генетической цепочке. Она происходит через последовательности этапов
интеграции и дезинтеграции. Сергеев-старший слишком многое собрал в себе
одном, но затем распределил все это между нами. Саша утверждал, что
способности даруются Богом или Дьяволом под исполнение определенной миссии,
поручаемой избраннику.
Сергеев-старший, конечно, не был злым человеком, но обладал беспощадным
на выявление "голой правды" зрением. Он умел и любил наблюдать за жизнью, с
благодарностью воспринимал импульсы откровений, которые дарили ему
окружающие. Творческое восприятие и воображение дорабатывали структуру
цельного образа, но первый "выстрел" делали, конечно, сами люди, попадающие
в поле зрения творческой личности. Тем питалась его проза и незатейливая
поэзия.
Безусловно, как и всякий мужчина, он с любопытством и восторгом
наблюдал за тем, как некоторые дамочки с явной переоценкой своих достоинств
"спешили выпрыгнуть из собственных трусов" на глазах у восторженного народа.
Тут он ликовал, спеша запечатлеть такой "процесс". Больше всего его
забавляло то, что кондовая тупость человека проявлялась, главным образом, в
совершенной неспособности критически оценивать свои недостатки. Откровенная
дура имела своеобразную "защиту" от критики, от внутренней и внешней
цензуры, что усугубляло ее примитивность. Она же не ведала, над чем ей
необходимо работать - она была уверена, что представляется окружающим "самим
совершенством! А над ней в действительности откровенно потешались, славя ее
за спиной колкостями и пародиями. Никто и ничего в глаза не говорил, потому
что это был бы "vox clamantis in deserto" - глас вопиющего в пустыне!
Александр-младший, видимо, лучше меня и Дмитрия разбирался в
"творческом процессе", а потому с уверенностью утверждал: его дед
ориентировался на "Инь" и "Янь" (на мужское и женское), заложенное в его
душу и плоть. Отсюда исходила "рисовка" образов - их сущности и формы. Через
такое сито он фильтровал сложный и простой жизненный выбор. Так он определял
достойную для его привязанности женщину или верного друга-мужчину. Саша
привел для примера один стишок "старика-учителя", своего деда-балагура:
Женское тело
ужасно потело
от ожиданий
плотского дела!
Ты же, соколик,
муж-алкоголик,
мечту разбиваешь,
себя отвращаешь
от вещего дела,
от липкого тела,
которое долго
и верно "хотело"
взяться рукою
за прочное тело!

Художественное воплощение деда по смелости было близко к тому, что
выделывал Генри Миллер с героями своих романов. Естественно, что в
рассуждениях мужчин "за женщину" всегда кроется казус, творимый собственным
"Инь" и "Янь". В дикой городской и сельской природе женщина питается иной
логикой. Но мужчине-писателю удобнее оперировать фантазиями своей внутренней
женщины. Вот почему, например, Миллер позволял себе, может быть, слишком
жестокие скабрезности. Он вкладывал в уста героинь метафоричность своей
вымышленной женщины, воспитанной на "панели" мужской души: "Мне плевать,
сколько женщин ты драл, я хочу, чтобы ты драл меня, драл спереди и сзади,
драл, драл и драл. Мне это в охотку, слышишь ты?" Ну, и совсем мужская
логика выпирает из таких афоризмов: "Я хочу, чтоб ты оторвал его, пусть он
останется во мне". Все женщины по Миллеру - а я подозреваю и по
Сергееву-старшему - "в охотку" приближались по темпераменту похотливости к
Великой и Неповторимой Мессалине - Королеве Проституции! Такие уж у их "Инь"
и "Янь" были представления о темпераменте, о сексе, о животных и
человеческих чувствах. Древние латиняне говорили со знанием дела: "Lassata
viris necdum satiata recessit - Ушла, утомленная мужчинами, но все еще не
удовлетворенная". Этим двум чудакам хотелось встретить именно такую женщину
для того, чтобы постичь и удовольствие и позор своих "Инь" и "Янь". Только
так и должны уживаться в мужчине, вместе - садизм, выставляющий свой жесткий
член от маскулинности, от Дьявольщины, и мазохизм, протягивающий нежную руку
к "горлу" мужской эротики, вдохновленный Божьим Словом о любви к ближнему.
Однако Саша утверждал, что Сергеев-старший, разделяя по главной сути
взгляды Генри Миллера, все же оставался индивидуумом и творческих копий с
него не писал. Он был уникален хотя бы потому, что мало людей с особым,
высоким врачебным откровением (уровня доктора медицинских наук) бралось за
художественное воплощение очень специфического научного поиска. А только так
и надо понимать творчество Сергеева-старшего: он же всегда и во всем
оставался экспериментатором. Конечно, врачей-литераторов было много (можно
вспомнить для примера Антошу Чехонте!), но то все были неучи в медицине, не
владевшие культурой научного поиска. Они через "черный ход" литературы