Федоров Александр. Оракул

дожидалась остановки кровотечения и последнего аккорда пыток - штопки
разрывов тоже под "крикаином"!
Палату новоиспеченных матерей заполняли разом, то есть всеми теми, кто
примерно в одно время родил. Таких отмучившихся счастливец оказалось восемь.
Привезли сюда и толстушку, успевшую оклематься от акушерского сна и с
некоторыми приключениями наконец-то родить мальчика. Это была женщина с
довольно приятной наружностью, а излишние жировые наслоения делали ее
волнительно-пикантной, особенно для мужчин среднего возраста. Сабрина
обратила внимание еще на одну страдалицу - сравнительно молодую женщину с
приятными чертами лица (как потом оказалось, большого знатока макияжной
техники), но с кровавыми трещинами стоп. Можно было подумать, что перед
родами она прошла пешком, босиком, по бездорожью многие версты.
Двух этих особ Сабрина выделила потому, что они были молчаливее всех
остальных женщин, как будто несли в душе тайну, возможно, общую и для
Сабрины. Та тайна витала в воздухе, определяя особую ауру и незримое родство
душ. Маленькая "честная компания" была скована габаритами палаты: толстушка
оказалась соседкой справа, а молодая женщина-пешеход с шикарными каштановыми
волосами, заплетенными в тугую косу, лежала рядом, на койке слева.
Присмотревшись внимательно, Сабрина отметила, что у товарищей по
несчастью есть нечто общее: во внешних данных, в характере, в манере
говорить и вести себя. Выплывала иллюзия: встретились жены общего
"повелителя", содержавшиеся до сего момента в одном гареме. Они как бы
узнавали друг друга, но по понятным причинам стеснялись и обменивались
только малыми особыми знаками солидарности. Их общий пароль - некое
биологическое клеймо, которое ставится природой незаметно, непонятно,
малоощутимо, - скорее всего, действовал на гормональном и клеточном уровнях.
Сабрина остановила эти размышления простым выводом: "А не психоз ли
родильницы постучался в дверь палаты"? Но тут же упокоила себя: "Нет!.. Это,
верно, фантазия, следствие радости по поводу того, что все муки позади"!
Детей для первого кормления принесли через три часа: начинался первый
раунд священнодействия, преображающий обычную женщину в мать, в Святую
Марию, окончательно. То превращение в заботливое существо начинается с
понимания, что имеешь дело с полной своей биологической собственностью - с
комочком единой плоти.
Дети были туго запеленованы. Очень хотелось рассмотреть все членики -
ручки, ножки, пальчики, поцеловать ягодички такой смешной попки. У мальчика,
слов нет, необходимо внимательно рассмотреть пиписю и мошонку. В последнем
акте - не простое любопытство, а женский искус, конечно, не животного, а
проективного плана. Но даже по мимике, по игре вазомоторов на личике, по
манере сосать, по скорости засыпания у груди уже можно определить наметки
характера своего ребенка. Но и отношение матери к кормлению ребенка говорило
о многом.
Сабрина ощутила в своем Владимире потенцию элегантной, но прочной силы:
грудь взял активно, словно понимая, что женщина желает этого, сосал мощными
рывками, насыщая свою кишечную прорву с удовольствием и со знанием дела,
четко выполняя долг, повышая безопасность матери от застойного мастита или
вялого сокращения матки. Было приятно общаться с этим родным существом,
умело передающим памяти знаки внимания, явно идущие от души его отца -
Сергеева. Умиление расползалось по лицу Сабрины, разглаживая следы усталости
от родовых мук, обид за то скотство, которое заставили претерпеть нерадивые
медики, да государственные мужи, подарившие больничное нищенство своему
народу.
Толстушка при кормлении была несколько отстраненной от своего ребенка,
что-то формальное чувствовалось в ее материнских функциях. Она явно не
заражалась восторгом, а выполняла только знакомые для повторнородящей
действия. Грусть стояла в глазах Татьяны Леонидовны - именно так ее звали,
как потом выяснилось.
Молодая мать - Катя, Екатерина Александровна! Первородящая - измотанная
авитаминозом, нехваткой микроэлементов в период беременности, была куда
более чувствительной - так показалось Сабрине. Молодая мать неуклюже агукала
и угукала своему ребенку, улыбалась и все пыталась заглянуть под краешек
пеленки, распутать ее ненароком. Насосавшись, дети опрокинулись в спячку и
их быстро унесли в детскую палату. Женщинам же предстояло занимать очередь в
туалет и комнату гигиены, которых, как водится в российских бестолковых
родильных домах вечно не хватает. Отныне вся жизнь матерей будет состоять из
утомительного прерывистого сна, ощущения боли, связанного с процессами
инволюции до физиологической и анатомической нормы родовых путей, кормления
новорожденных и личной гигиены. А в таких огромных коммунальных квартирах,
как современные российские родильные дома, эти задачи не такие простые, как
кажется с первого взгляда, особенно мужчинам.
Ближе к одиннадцати часам в палату пришла заведующая отделением -
Ковалева Светлана Николаевна, стройная, высокая, крашенная блондинка с
сочными губами - почти секс-бомба! В ней было много порочного и прочного,
притягательного. Она была хорошим примером секрета притягательной силы,
идущей от женщины в белом халате - здоровой, безупречно чистой, опрятной,
сексуальной, все умеющей и знающей, способной прочитать мужчину наперед.
Возраст ее, видимо, уже ограничивал былые возможности, но впечатление о
бурной молодости все же оставалось. Сабрина, изучив ее пристальным взглядом,
почему-то почувствовала в сердце что-то, подобное ревности, даже стиснула
зубы под действием какой-то магнетизма.
Заведующая начала осмотр с середины палаты - с Кати, и по нескольким,
брошенным друг другу, фразам стало понятно, что беседуют мать и дочь. Так
была приоткрыта первая тайна. Закончив осмотр и потрепав дочь по щеке,
Светлана Николаевна обойдя постель Сабрины. Присела около Татьяны
Леонидовны. Разговор велся довольно тихо, но когда нечего делать, а ты
прикован к больничной постели, то органы слуха и зрения, вкупе с
пролетарской смекалкой, начинают действовать в особом режиме. Было ясно, что
доктора волновал, прежде всего, психологический настрой пациентки. В
разговоре доктора с пациенткой даже промелькнул такой термин, как "отказной
ребенок". Стало ясно, что и режим беременности, родов был не очень
благоприятным. Татьяна Леонидовна, оказывается, рожала здесь год тому назад:
тогда на свет появился желанный, здоровый мальчик, отношение к которому было
совершенно иное, чем теперь. Ковалева посетовала на "скорость" материнства:
надо же давать себе отдохнуть, а не бросаться во вторую беременность,
практически без перерыва. Пациентка отвечала на вопросы доктора довольно
вяло, видимо, не считая нужным откровенничать.
Только по окончании этой беседы Светлана Николаевна подсела к Сабрине.
Она долго и пристально изучала ее лицо, даже не пытаясь маскировать
любопытство, освободила живот пациентке от белья, профессионально помяла его
и вдруг неожиданно задала подряд несколько вопросов, мало связанных друг с
другом:
- Ваше фамилия Сергеева, не так ли? Вы недавно в России? У вас есть
претензии к медицинскому персоналу, проводившему роды?
Сабрина не собиралась ни на кого жаловаться, но постаралась уйти от
ответов на сугубо личные вопросы, хотя и их при желании можно было
воспринимать, как формальные.
Врач заметила это и попыталась довольно нелепо исправить положение, она
заявила Сабрине:
- Не обижайтесь. Просто я была когда-то очень давно знакома с врачом
Сергеевым Александром Георгиевичем - вместе работали - вдруг, думаю, от вас
к нему тянется ниточка.
Сабрина и на сей раз не стала отвечать и уточнять родственные связи. Но
ее что-то больно полоснуло по сердцу.
Светлана Николаевна переместилась к другой пациентке и скоро закончила
осмотр всей палаты. Прощаясь, она махнула рукой дочери и ненадолго задержала
взгляд на Сабрине.
День снова втянул женщин в обычный круговорот: кормление детей,
гигиена, завтрак, обед, ужин, сон при каждой малейшей возможности.
Ночью Сабрину словно что-то отсветило: она проснулась резко, как бы
всплыла с большой глубины на поверхность океана. Лихорадочно глотнув воздуха
и пробудив сознание полностью, она вытащила маленький ридикюль из тумбочки,
в котором, кроме маленького несессера и несложного женского тайного скарба
(например, прокладок Шмуклера-Бромменталя), находились листочки со стихами
из архива Сергеева. Сабрина вышла в коридор, присела к лампочке ночного
освещения и стала перебирать листочки. Она быстро наткнулась на нужные
тексты. Первым было стихотворение "Татьяна":

Татьяна, ты была лишь жертвой:
твое отчаянье приляпано судьбой,
такой, как грязный, липкий гной,
прорвавшийся из раны на одежду.
Лишь идиота, быдло (один разряд)
способен успокоить бодрый взгляд.
Возможно, для тебя он откровенье,
но нет в нем гимна... - песнопенье!
И слезы, горе - не твоя беда, а суета
души греховной у чужого человека,
его виновность до скончанья века.
Любви полета, скорее, ты не знала:
отринув маскировки покрывало,
сперва, споткнувшись, ты упала -
так любопытство плоти насыщала.
Но Богом угодным даруется счастье -
топчет судьба алгоритмы несчастья.
Его величество случай (мгновенно)
приходит на помощь и откровенно
ведет к утолению жажды восторга,
забвенью болезней, печали, позора.
Вот нового чувства открытие (мука)
врывается в сердце, не ведая стука.
Идет излеченье затоптанной чести:
вся жизнь - удовольствие мести!
Благословен Ты, Господи!
научи меня уставам твоим.
К ногам припаду твоим, Господин!

Сабрина задала себе вопрос: "Кто эта Татьяна"? Вместо ответа родилось
подозрение, медленно, но настойчивое растущее, начинающее, как коварная
ришта, проникать под кожу, точить и терзать тело и душу. Рядом появилась еще
одна истязательница - кикимора под весьма распространенным названием
"обида"! Та была еще активнее и злее, изощреннее и коварнее. Сабрина
порылась в листочках: почти плача, она вынуждена была оценивать еще одно
опасное творение Сергеева, стихотворение называлось ласково - "Робкая":

Светлое создание - Света в назидание!
Манит рукою - топает ногою.
Но придется развивать заторможенную стать:
уложить в свою кровать, ласке обучать.
Только время все бежит -
Света им не дорожит, но уже дрожит...
Портится погода - вот уже полгода!
Есть надежда у меня на приход Святого Дня:
Бог прикажет - робкую обяжет, узелок развяжет!

Было от чего оцепенеть - хороши подарочки! А самое главное - все они
явились в нужный момент и в подходящем месте! Сабрина не знала что делать -
реветь или замкнуться в горестном молчании - дуться, как мышь на крупу. К
счастью, пришла простая, освежающая мысль: для литературоведа-исследователя
все это отменные находки. Чего же беситься? С моралью разберемся потом, в
начале с Музой посоветуемся, а теперь есть еще несколько дней, чтобы
максимально раскрутить информацию, расшифровать эти странные вопросы
заведующей отделением, основательно прощупать Татьяну Леонидовну, Катю. А
дальше - будь, что будет!
Ну мужики, сволочи же они все отменные, как тут можно доверять им, -
даже в родильном доме крушат своим прошлым все лирические иллюзии! Но тут
вдруг, как светлое утреннее солнце врывается в окно, ворвалось в сознание
ясное пророчество: "Блажен человек, которого вразумляет Бог, и потому
наказания Вседержителева не отвергай" (Книга Иова 5: 17). Прояснение
нарастало. Оно прочно сопрягалось со словами Священного Писания,
прибавлявшими силы и разум, утверждавшими душевную прочность и житейскую
мудрость: "Правды, правды ищи, дабы ты был жив и овладел землею, которую
Господь, Бог твой, дает тебе" (5 книга Моисеева 16: 20).

* 5.5 *

Когда целый день крутишься, как белка в колесе, но выполняешь при этом
простую и ритмичную работу, то возникает желание освободиться от рутины
путем общения с соплеменниками. На светлом и благородном поле "добра и
совета" рождается доверие, часто переходящее в некое подобие дружбы. Ближе
познакомились и соседки по палате: Сабрина, Татьяна, Катя. Сабрина была
предельно осторожна и предупредительна: она ни полунамеком не давала
соседкам основание для каких-либо подозрений в неискренности. Татьяна
постепенно как бы отмякала душой, но оставалась заметной некоторая
холодность в ее отношении к ребенку: все же что-то загадочное таилось в этой
особенности, мало присущей настоящему материнству. Катя была еще глупышкой и
только осваивала сложную науку выхаживания ребенка, но она старалась вовсю.
Ей помогала советами и частыми консультациями мать - заведующая отделением
Светлана Николаевна. Теперь она ласковее относилась и к Сабрине, но
предупредительность ее не могла скрыть некоторой натянутости, возникающей,
как правило, из-за недоговоренности о чем-то важном, личном.
Приносили детей на кормление семь раз в сутки, и каждый раз Сабрина
фиксировала главную особенность своего малыша: Володя не плакал, как
большинство остальных малышей, он скорее покрякивал - довольно, либо
недовольно, но всегда в том чувствовалась не слабость, не жалостливость, не
плаксивость, а нарастающая сила духа, будущей физической мощи. Личики
малышей выглаживались и наполнялись здоровьем, естественными
физиономическими свойствами. Сабрина начинала улавливать некоторое сходство
черт лиц своего и Катиного малышей. Мало того, она видела, что и Катя похожа
на Володю. Татьянин же ребенок отличался заметно: нос и постановка глаз были
явно еврейского типа.
Однажды свершилось, то, чего с нетерпением и боязнью ожидала Сабрина:
Катя в каком-то разговоре, в порядке демонстрации мужских лирических
откровений показала небольшой листочек линованной бумаги: и в глаза Сабрине
ударил яркий свет прожектора. Она узнала еще одно творение Сергеева, стиль
которого нельзя было спутать ни с чем. Стихотворение называлось "Терзания":

К вечеру пятого дня
Света ушла от меня.
Тягостной грусти муть
переползает в жуть.
Трудно поверить счастью,
дохлому, как несчастье.
Умом понимал,
что многое потерял.
Горестное былое
не обойти стороною.
Груз прожитых лет
востребовал ответ:
зачем тратил годы?
К чему искал броды?
Когда лучше с кручи,
никого не муча,
броситься вниз головой,
твердя: Боже мой!
Света вернулась скоро -
"я ей одна опора".
Не зажигайте свет -
вопросов у счастья нет!

Катя под большим секретом сообщила, что это стихотворение ее отца,
написанное матери в годы уже теперь далекой молодости. Мать рассталась с
отцом вскоре после рождения дочери - Катерины. Кто был инициатором разрыва
оставалось тайной, но судя по болезненности реакции матери на дочерины
расспросы, можно догадаться, что именно Светлана Николаевна была виновницей
разрыва. Она чего-то там не доглядела, не проявила женскую гибкость, мало
внимание уделяла дому, быту, кормлению и тому подобное. Катя регулярно
встречалась с отцом - он был заботливым родителем, но и человеком, сильно
увлеченным своими научными делами. Вот уже три года она ничего о нем не
знает.
Татьяна Леонидовна, выслушав исповедь молодой подруги, загрустила.
Примерно час с лишком она лежала, отвернувшись к окну, словно дремала. Потом
что-то решив для себя, попросила Катю дать еще раз прочитать стихотворение,
подержала листочек в руки, всплакнула. Никто не мешал ей оставаться наедине
со своими мыслями. Было видно, что она перечитывала стишок несколько раз,
словно пытаясь запомнить, выучить наизусть. Потом погрузилась в далекие
размышления, видимо, в приятные воспоминания. Словно, что-то решив для себя
очень важное, она вытащила из тумбочки записную книжку и прочитала новое
"тайное послание", тоже доставшееся ей в наследство от любимого человека.
Название и некоторые обороты, метафоры были настолько типичными, что Сабрина
- профессиональный филолог - даже не сомневалась в авторстве. В ее
собственной копилке уже было одно такое признание, под названием "Слова":

Хрустальные слова -
растерзанные чувства:
осколки старых бед,
восторгов жалкий бред!
Ничто не лечит боль -
тупую, словно ноль:
округло-однозначный,
занудно-неудачный!
Не стоит бить тревогу -
готово все в дорогу:
Ты, одиночества покой,
души терзанья успокой!

Это уже было явление, называемое в науке - "закон парных случаев", а в
мирской жизни носящее простенькое, но со вкусом подобранное имя - "мужское
свинство"! Сабрине так хотелось выразить силу и направление своих
переживаний заурядной бранью. Она сказала сама себе, безмолвно шевеля
губами: "Сволочь, козел рогатый"! Кто станет отрицать, что пребывание в
"кричалке" и "родилке" резко обостряет агрессивность и снижает умственные
способности даже самой добропорядочной женщины. Хорошо, что новые подруги не
услышали скабрезных буйных откровений. Однако на лицах подруг по несчастью
уже и так было достаточно четко выписано, так называемое, общее недоумение.
Сперва Сабрина сглотнула слезы, но умело подавила всхлип. Удачно
маскируясь ритуальным уходом за кожей лица, она битый час переваривала
случившееся. Только после настойчивых размышлений пришло незаурядное
решение, способное, как казалось Сабрине, расставить все точки над "i". Она
выволокла на Свет Божий свою папку и заявила:
- А сейчас, девочки, я прочитаю вам небольшой стишок одного моего
знакомого поэта. Название многообещающее - "Прозаическое":

Бывает, начнешь с пустяков:
игры - не игры, альков - не альков.
Вроде и речи совсем прозаичные
будят восторги весьма эксцентричные.
Приходит срок - тоска меж ног!
Приятно млеет бугорок,
готовя радостей пролог.
Пошлые сны появляются часто -
трудно взирать на постель безучастно.
Вот свершился поворот:
прижалась, отдалась - растет живот!
Плод созревает, грудь набухает,
сердцебиенья толчки, умиленье -
вся симптоматика вдохновенья!
Проще сказать - созидается мать.
Так рождается несчастье
из волнительного счастья.
Не все гибнут за "металл" -
не поможет здесь скандал!
Время Богу помолиться
и в канале утопиться!

Повисло гробовое молчание, затем, словно по команде, все трое отжались
на локтях и вытянув шеи, как рассерженные гусыни, впечатляюще взглянули друг
на друга. Снова плюхнулись на спину. Сидеть правильно они после родовых мук
еще долго не смогут! Минимум месяц, а то и два! Гробовое молчание, обида и
мстительность жили не долго. Девочки, словно по команде, сорвались в
коллективный хохот: теперь уже они походили на благодушных гиен (если такие
живут на свете?!). Смеялись до слез, вызывая недоумение остальных соседей по
палате. Прибежала дежурная медицинская сестра со шприцом, но уколы делать не
пришлось, и сестра от заразительного хохота ударилась в короткую истерику. У
кого в наши времена не шалят нервы?! Конвульсивный смех сопровождался
пощелкиванием зубов. Кое у кого все еще сводило челюсти, да отечный,
прокусанный во многих местах во время родов язык полностью не умещался во
рту. Глаза израненных "красавиц" были коричнево-красными от множественных
кровоизлияний. Роды, хоть и подарок судьбы, но все же самое злейшее
испытание для сердечно-сосудистой системы. Родильница - это, по правде
говоря, еще не женщина, а что-то близкое к свиному окороку, только что
освежеванному. Она подобна реактивно-трусливой гиене, сильно ушибленной и до
конца не выпеченной. Надо учитывать состояние психики, да еще внутренние
ощущения, лицезрение своего личика в зеркальце, отражающем почти рачий
облик. Картина была достойная художника-авангардиста Михаила Шемякина,
наградившего Санкт-Петербург своим незабываемым откровением - памятником
Петра Великого, застигнутого в финале жизни, когда он был на полшага до
отчаянной агонии. Памятник, безусловно, откровенный, но в нем сосредоточено
так много правды и только правды, что для эстетики места не осталось!
Примерно, тоже творилось сегодня и с дамами-хохотушками.
Был день, а потому никто не подумал о начале Вальпургиевой ночи, хотя
что-то похожее на "великий шабаш" веселых ведьм происходил, только не на
туманящейся в ночи горе Броккен, что в Германии, а в седьмой палате
Снегиревского родильного дома Санкт-Петербурга. Соседи из дальних палат,
заведующая отделением и врачи-ординаторы недоумевали: может быть у троих
начался послеродовая горячка, психоз. Наиболее добропорядочные особы готовы
были прийти на помощь, а заодно и удовлетворить собственное любопытство. Но
смех резко оборвался и дамы, только что хохотавшие, замерли. Первой очнулась
Татьяна. Она сделала четкое заявление, почти как для широкой прессы, для
неподкупных журналистов:
- Похоже, подружки, что мы здесь собрались, как "молочные жены", на
задушевные посиделки, для выяснения отношений!
- Нет, нет, - пробовала протестовать Катя, - я же ведь дочь Сергееву, а
не жена, не любовница, как некоторые.
Но ее оборвали решительно - было ясно, что пошлости неуместны!
Полнейшая солидарность! И никакого вероотступничества! Вот оно вещее слово -
"Сергеев", которое, наконец, прозвучало, с него все и необходимо начать. Все
формулы, десятичные и простые дроби сложных отношений между мужчиной и
женщиной именно сейчас, именно здесь должны быть приведены к единому
знаменателю!
"Я к вам пишу - чего же боле? Что я могу еще сказать?" - эта цитата из
бессмертного Пушкина свербила мозг всем троим, стучала, звенела, как точный,
но противный зуммер, вляпавшийся в резонанс. Оставалось только уточнить
некоторые детали у Ковалевой Светланы - и компания окажется вся в сборе,
можно заочно честить Сергеева почем зря! Однако есть Бог на земле, и он
вмешался, и остановил распалившихся подруг по несчастью своим Святым
увещеванием: "Гневаясь не согрешайте; размыслите в сердцах ваших, на ложах
ваших, и утишитесь. Приносите жертвы правды и уповайте на Господа" (Псалом
4: 5-6).
Скорее всего, кроме Сабрины, никто в палате толком и не знал Священное
Писание. Не было здесь тех, кто впитывал его силу - для правильной мысли,
доброго поступка, бескорыстной помощи ближнему. "Святая" женская троица,
насытившись недоумением, качнулась в сторону обличения: в роли сильно
виноватого надлежало выступить опять же Сергееву. Но его уже не было на
свете. Об этом знала, видимо, только Сабрина. Она первая и пришла в чувство,
уравновесила отсчет меры зла и добра. Вспомнилось Первое Послание Святого
Апостола Павла к Тимофею, то место из второй главы, где делается женам
предупредительная выволочка.
Но сейчас, пожалуй, Сабрину больше интересовала проза жизни, более
доступная упрощенному восприятию заурядных особ. Она напрягла память и,
наконец, выволокла из ее кладовых еще одно стихотворение Сергеева, которое
поначалу было воспринято ею, как гимн мракобесию и домострою. Теперь
маленькое стихотворение "Женам" приобрело новый смысл и приходилось как
нельзя кстати:

Слезами горю не поможешь
- беду на плаху не уложишь.
Душою Богу открывайся -
с обетом мудрости общайся.
Для всех молитва, покаянье
откроют двери в мирозданье,
где все волнения проходят,
а страхи ангелы разводят.
Спешите в горе к откровенью -
нет здесь предела вдохновенью!
То нам "Посланье Тимофею":
Жена да учится в безмолвии,
со всякою покорностью;
А учить жене не позволяю,
ни властвовать над мужем,
но быть в безмолвии.
Ясно: тут любви откровенье,
Святым душам отдохновенье!

Эксперимент вроде бы состоялся - эффект был поразительным: большие
женские рты с сочными, воспаленными, еще не зажившими от трещин, оставленных
надсадным родовым криком, губами замкнулись, как клюзы вакуумных клозетов на
боевых подводных лодках. Да и сами обвинительницы поджались и как-то
незаметно сползли под бело-серую рябь больничных простыней - "подводные
лодки легли на грунт и затихли в безмолвии, в раздумье, хищно зыркая
перископами в ожидании появления жертвы, достойной их акульих зубов"!
Сергеева, видимо, не стоит считать легкоперевариваемой жертвой: во всем он
упаковался, отгородился от критики снизу, из-под живота, спрятавшись за
сакраментальное, неотразимое, непробиваемое, крепко стоящее, боевое - за
Святую поруку! Ясно, к нему не должно быть никаких "женских вопросов".
Отлежавшись и отведя душу в бурной разрядке, женщины успокоились и
продолжили заниматься санитарно-гигиенической рутиной: кормление,
подмывание, осмотры, смазывание ран, сцеживание молока и разработка грудных
желез.
Катя между делом, как-то незаметно, слетала в кабинет к заведующей
отделением, к матери, о чем-то там потолковала. К вечеру Светлана
Николаевна, оставшаяся на суточное дежурство, пригласила троицу к себе в
кабинет, усаживать на стулья не стала - был собственный опыт общения с
послеродовым периодом, когда матка изнутри представляет собой сплошную
раневую поверхность, а ее мышечное тело еще не сократилось окончательно, -
сидеть практически невозможно, можно только лежать или стоять. Но и при
ходьбе, и в покое, в лежачем положении, страшно болят бедра, в основном за
счет огромного перетруженного массива - musculus quadriceps femoris.