Федоров Александр. Оракул

персистор, то есть криогенный элемент с двумя устойчивыми состояниями,
применяемый в вычислительной технике в качестве памяти. Команды были сугубо
двоичными - неси, давай! Ему, уже, в общем-то, зрелому мужику, никак не
удавалось понять простую истину: браки совершаются на небесах, то есть на
искреннюю любовь необходимо благословение Бога. Ясно, что только подделка
дается бесплатно (как сыр в мышеловке) и без благословения - просто подойди
к любой помойке и выбирай среди огрызков и отходов себе пару.
Сабрина не очаровалась Олежеком, и он завял, притух, как говорится.
Однако здравый смысл и дружеская солидарность проснулись в нем на лестничной
клетке, и Зевс молвил:
- Да, очень интеллигентно и со вкусом нас отшили! Но только таких
женщин и стоит уважать.
Верещагин еще по наущению Сергеева прочно спаялся с новыми
работодателями, между ними установились доверительные отношения: Олег
обладал бесспорно позитивными качествами - честностью, порядочностью,
умением трудиться самозабвенно до полного изнеможения. Он был предприимчив и
неутомим в поисках совершенства на любом поприще - будь то спорт, наука или
предпринимательство. Но в женском вопросе, как не крути, он был, безусловно,
отпетым мудозвоном. Как-то наглядевшись на Танталовы муки своего друга,
Сергеев изобрел для него маленький стишок, произнесенный по случаю его
очередной женитьбы с искренним соболезнованием:
Сердечные боли
приходят от горя.
Нет объяснений иных.
Ты счастья глоток
вырываешь у горя,
но боль настигает
тебя и других!

Почему-то его новая избранница - очередная толстозадая тюха (это был
еще один объект преткновения!), решила воспринять этот стих, как
свидетельство ее особой положительной роли в жизни Верещагина. Она решила,
что здесь таится намек на ее мессианскую задачу, которую она вместе с
Олежеком будет решать, лежа на диване. Сергеев, поняв, что камень,
запущенный из поэтической пращи, попал не в голову новой подруги Олега, а в
зад какому-то горемычно тупому существу, преподнес по случаю новое творение,
надеясь на просветление означенной особы (Очарование):

Как хорошо с тобою мне
лежать ничком, лицом в говне.
На все имея острый взгляд,
люби не курв, не всех подряд.
Забудешь скоро ты меня:
нет, милый, дыма без огня!

Нет слов, метафора здесь заложена была сложная, да и понять было трудно
с лета: где зеркало, кто прорицатель, где фантом, что, собственно, есть
текст, а что подтекст? Но суженая-ряженая решила, что стихотворение - акт
превентивно-воспитательный, а посему аплодировала ему, радуясь как
дошкольник, впервые попавший на новогоднюю елку.
Слава Богу, что все спорные мысли и святые мужские терзания остались за
железными дверями квартиры Сабрины. Внутри же помещения, у женщин, кипела
бурная деятельность - подмывание, кормление, гуление, пеленание. Муза вела
себя довольно странно: сперва она, доходя до дрожи, пугалась притрагиваться
к ребенку, словно опасаясь невзначай ему повредить неловкими движениями,
затем, быстро поднаторев, напрочь отстранила Сабрину от забот санитарки и
медсестры одновременно.
Когда все материнские функции были выполнены сполна, женщины прилегли
на диваны отдохнуть, причем, Муза расположилась ближе к ребенку, давая
Сабрине отдохнуть после серьезных испытаний в роддоме. И здесь начались
исповеди. Застрельщицей, конечно, выступала Сабрина. Действовали подруги,
как истинные гурманы, умеющие тешить себя неспешными рассказами и взаимными
расспросами. Ни один писатель не сможет передать колорит таких разговоров,
если даже запишет все слово в слово.
- Музочка, ты не поверишь, - сказала Сабрина взволнованно, - но меня,
скорее всего, преследует какая-то мистика. - Я попадаю в поле непростых
совпадений. Мне необходимо с тобой посоветоваться, ибо я теряюсь в догадках.
Муза насторожилась и было от чего, - заявление-то делалось
категоричное:
- О чем ты, Сабринок, может быть конфликты с медициной, с ее
носителями?
- Нет, нет...Здесь как раз все отлично, если Ад можно назвать
"отличным", - продолжала Сабрина, - но я не могу разобраться с Сергеевым.
Мне в роддоме наложили столько дерьма на загривок, что я теряюсь в догадках.
Муза словно встрепенулась, как курица-невротик на новом нашесте, и
вперила внимательный взгляд в подругу:
- Ты расскажи подробнее, не спеши, - приободрила она Сабрину, -
разберемся, помолясь. - Что же все-таки случилось в роддоме. На мой взгляд,
это не то учреждение, где могут вершиться крутые дела.
- Мистика заключается в том, - продолжала взволнованно Сабрина, - что
если верить рассказам (а не верить им у меня нет никаких оснований), то я
рожала сына вместе с еще одной подругой Сергеева и его дочерью. Все мы
родили по мальчику. Но у одной из женщин, которую звали Татьяной, уже был
первенец, рожденный от Сергеева. А дочь Катя, естественно, родила Сергееву
внука. Таким образом, мой муж на сегодняшний день является трижды отцом (два
сына и одна дочь) и одновременно дедом. Как не крути, но в моих глазах его
лик приобрел очевидность многоженца и отчаянного "ходока".
У Музы глаза полезли на лоб. "Да, весело живем"! Такие крутые повороты
трудно было ожидать от добропорядочного Сергеева, особенно после того, как
он уже давно скончался. Муза вынуждена была затеять допрос с пристрастием,
вытягивая, словно клещами, все бытовые подробности. Картина рисовалась
забавная и поучительная, особенно, если учесть, что самый первый брак у
Сергеева случился совсем в молодые годы (на четвертом курсе института) и от
этого брака у него были дочь и сын. Сабрина, скорее всего не знала об этом.
Муза решила темнить. Она не стала добавлять ей переживаний уточнениями. К
счастью, по сведеньям Музы сейчас дети от самого первого брака проживают за
границей, и встреча с ними Сабрины - дело маловероятное. Переваривали
информацию подруги довольно долго, каждая теснила ее в собственном уголке
мозга - хорошо, что возможность подглядывать в такие потаенные уголки была
полностью исключена. В квартире нависло почти что трагическое молчание.
Когда первые последствия шока у Музы прошли, она стала решать, теперь
уже как психотерапевт, какую позицию стоит занять: клеймить позором старого
развратника, или катить бочку в другую сторону - не с холма, а в гору! В
гору катить, безусловно, всегда труднее, но реноме Сергеева того стоило.
Муза решила начать издалека, чтобы релаксировать Сабрину, можно сказать,
выпустить из нее агрессию, как горячий подъемный воздух из летающего шара. У
психотерапевтов имеются в запасе разные забавные штучки для этих целей. Но
самое главное - это умелая импровизация и вроде бы логические, долгие
рассуждения на утомление мозга пациента, а затем и перестройки мотивационных
конструкций. Муза весело рассмеялась, приглашая своей открытостью и Сабрину
сделать тоже самое, затем доверительно заявила:
- Сабринок, я неоднократно тебе уже говорила, что все мужики - сволочи
и кобели. Это справедливо и однозначно! С того же поля дуриманов и твой
Сергеев, нечего его идеализировать. Кстати, если верить одной из его теорий,
которые он рожал быстрее, чем ты своих детей, то все исходит от генофонда.
Отвлечемся немного. Я вдруг вспомнила одну смешную историю, свидетелем
которой была. Сергеев читал лекцию аспирантам об использовании
историко-генетического метода анализа в клинической практике. Это он такую
новую игрушку себе выдумал, заключил ее в золоченую раму из научной
древесины! Чего греха таить, перед этим они с Мишкой основательно поддали.
Сергеев хорошо держал дозу, поэтому, прикрыв бесстыжие глаза дымчатыми
стеклами очков (он их всегда держал при себе для такого случая),
отодвинувшись подальше от слушателей, он завел свои "балясины" на
тарабарском научном языке.
- Не буду тебе пересказывать, Сабринок, - продолжала с азартом Муза, -
всей лекции подробно, но скажу о смысле ее в двух словах. Сергеев считал,
что многое в клинической практике зависит от правильного анализа
генетических подпорок тех процессов, которые фиксирует лечащий врач. Он,
кстати, привел забавную схему и социального отбора: в Армию идут чаще лица с
выраженным татарским генофондом (это героический стимул) и хохлы (это
приспособленческий стимул). Но важно, что те и другие имеют упрощенное
мышление. Отсюда трогаются в путь некоторые поведенческие особенности. Тебе,
как филологу, будет понятнее, чем мне, его литературоведческая позиция:
писатель Александр Покровский, которого очень ценил Сергеев, умело отразил
языковые пристрастия этого смешанного татаро-хохлацкого этноса. Сергеев
просто задыхался от смеха, читая его маленькие рассказы о Военно-морском
флоте, сплошь обсыпанные матершиной. Тяга к упрощенной культуре, имеющей
филологические и генетические корни, растет у воинов прямо из задницы (так
он и сказал на лекции!) - от древних лихих степных конников и лучников,
которых сама жизнь обязывала заниматься охотой, скачками, грабежом. Хохлы же
к настоящему воинству присоединились позже: первой была образована, как ты
помнишь, не Московская, а Киевская Русь, причем, заметными стараниями
"Рюриковичей". Вот, когда слились на генетическом уровне скандинавский
бандитизм и польская спесь, получились настоящие хохлы. А раньше это были
вполне добропорядочные люди.
Муза несколько передохнула, но не для того, чтобы собраться с мыслями
(разговор, вообще-то, был больше эмоциональным, чем интеллектуальным).
Требовалась подзарядка энергией для скрытой суггестии, да для подбора
весомых словесные штампы. Она продолжала:
- Известно, что мат - это подарок татаро-монгольского ига,
"обогатившего" сочными вариациями славянские языки. Прижился он и широко
распространился по миру именно потому, что содержит богатую экспрессию,
соответствующую, как ты понимаешь, воинской доблести! Воин ловчее выполняет
команду, поданную ясно и четко, примерно так: "Огонь! Мать вашу так"!
Формула действует безотказно. Командир вынужден постоянно поддерживать
форму, тренироваться и тренировать воинов. Приходится, волей-неволей,
расширять сферу применения специальных выражений - в быту, в семье и так
далее. Представители рафинированного морского офицерства царского периода
являлись носителями более изощренной культуры. И это понятно: среди морского
офицерство было больше немцев, западных иностранцев, а не татар и хохлов.
Когда нынешние деревенские парни хлынули в военные училища большевистской
России, свершился перекос в сторону татарского и хохлацкого генофондов. Если
дореволюционное офицерство шалило иными выражениями (чаще на французском),
то послереволюционное - обратилось к мату. Одно ясно: те и другие в
большинстве своем были беспробудными пьяницами, потому что и пьянство, как
нельзя лучше, соответствует воинскому буйству. Те, кто попроще, легко
скатывались к краснобайству заурядного качества. Такие шли в замполиты.
Муза приостановилась, выжидая эффекта, контролируя все стадии
созревания Сабрины, и продолжала балагурить, отвлекая подругу от
переживаний. Муза не фальшивила, вела разговор со знанием дела, словно, она
тоже из Военно-морской стихии.
- Сабринок, - добавила она со смехом, - Сергеев под парами алкоголя на
той лекции доболтался до того, что заявил: "генетический след и сильное
родство с матом имеют все фамилии, отражающие татарскую или хохляцкую
стихию". Для лабораторного испытания Сергеев предложил аспирантам, слушавшим
лекцию, предлагать ударные фамилии такого типа, а он (Сергеев) будет
рифмовать их со скабрезностями, имеющими национальный оттенок.
Муза соскочила со своего дивана и подсела ближе к Сабрине. Давясь от
смеха она продолжала повесть о поучительных временах:
- Пойми, Сабринок, существует особый психологический феномен: такого
рода экспромт цепляется за знаковую фигуру. Потому аспиранты бросились
озвучивать фамилии, сильно насоливших им особ. Здесь были названы многие
"товарищи", в то время весьма известные в петербургском здравоохранении.
Сергеев не растерялся, хоть и был пьян: он предложил смягчить возможный
политический резонанс, для чего требовалось нанести незатейливую
филологическую ретушь. Желающие могли быстро восстановить именную
первозданность, подправив орфографию. Известные личности не потеряли своего
лица, а скабрезные вирши лихо вписались в тему:

Шулер-Маг - пижон, мудак -
выпил краденный коньяк:
опьянев, мычал, как як,
распухал: "Гони верняк"!

- Это было еще не самое смачное произведение. Азарт стихосложения
разгорался у всех слушателей, и кое-кто довершал рифмовку на свой лад,
предлагались множественные варианты, лучшие отбирались тщательно - началось
коллективное творчество! Фамилию "пострадавшего от критики" восстанавливали
по заглавной букве. Началось филологическое клонирование примечательных
типажей. Вторым в шеренге пострадавших оказался тоже известный мужчина с
волосами рыжего цвета и с представительной внешностью. Но то был такой же
приволжский немец-колбасник, да еще из группы "Близнецов". Его сильно не
били, видимо сказывалась нежная мужская солидарность, быстро родившаяся в
среде сильной половины аудитории:

Кало-Мутин - попка, душка,
медицина - не подушка!
Покажи товар лицом -
повернись к ней яицом!

- Общими усилиями (а они всегда более могучие!) откопали еще одного
грешника-лиходея, погрязшего в организационно-здравоохраненческих фантазиях:
ухватили его за ушко - да на солнышко!

Кагал не дремлет и не ссыт,
торгует смертью, зорко бдит:
здоровье всем он бережет -
лапшу навесил, нагло ржет!

- Туда же, в общую кучу, свалили далекоидущие обобщения, покушающиеся
на общегосударственные устои, но приближающие народ к Конституции -
очередной российский парадокс:

Здравоохраненье с оскуденьем -
облобызались с вдохновеньем:
страхуем жопу коммерсанту,
как дань убогому таланту,
жирует сволочь-ренегат,
и дуракам безмерно
рад!

- Дошла очередь и до известных женщин. Тут аудитория потешалась, как
могла. Все происходило, естественно, под мудрым руководством старшего
товарища - Сергеева. Обрати внимание, Сабринок, в этом активном
стихосложении опять-таки видится проявление атавистических вкраплений в
генофонд нации. Желание оскорбить женщину - это ведь признак дурного тона,
который так основательно липнет к современному мужчине, застрявшему на
стадии - повелитель, демон, насильник, конник, захватчик, пастух! Иными
словами, Сергеев подводил аудиторию к мысли о том, что уже несколько
столетий тому назад состоялось полное искоренение чистой (славянской)
национальной сущности у подавляющей части населения многострадальной
отчизны: опять явственно выступало преобладание татаро-монгольского
генофонда. Сохранялась под протекторатом иного Оракула только небольшая
территория Западного региона страны, тяготеющего к Санкт-Петербургу. Отсюда
и приземленность культуры, и рождение стихов скабрезного качества. Но
Сергеев все же кое-что смягчил. Он постарался придать составляемым
коллективно виршам качество еще и "восточной сладости":

Потаскуха Атасян
покусилась на кальян:
ловко сдернула колготки -
оттянулась без заводки!

- Были найдены варианты, - продолжала Муза с издевкой, - все, конечно,
не помню, но откопала в памяти еще один:

Директриса Ахмурян
загляделась на банан:
наслажденье получила,
но интригу подмочила!

- Затем встала задача отрепетовать стихосложение путем общения с
длинными фамилиями, имеющими тяготение к двойным (а то и более!) корням -
это уже ближе к украинскому фольклору.
- Кстати, Сабринок, твой поэт-повеса утверждал, что двойная фамилия -
это маркер скрытой или явно реализуемой сексуальной полигамности: кто-то из
предков засорил этим половым качеством всю последующую родословную.
Муза посмаковала новый тезис, - теперь уже было трудно определить, что
было из интеллектуального наследства Сергеева, а что Муза выдумывала по ходу
повествования. Но ни это было важно. Стоило обратить внимание, как Муза вела
психотерапевтическую атаку на невротические реакции своей подруги.
Врачевательница продолжала:
- Здесь, Сабринок, как ты догадываешься, выбор достойной фамилии сделал
сам поэт, отбросив неуместную скромность и воспользовавшись авторским
правом. Стих родился обобщающий целый пласт советской культуры:

Патронесса Записухина
ликовала, словно Мухина:
изваяла стойкий фаллос -
и успешно развлекалась!

- Для тебя, Сабринок, маленькая справка: Мухина Вера Игнатьевна
(1889-1953) - советский скульптор, народный художник СССР, действительный
член Академии художеств СССР. Ее лепка "проникнута героическим пафосом
обобщенно-символических произведений" - "Пламя революции", "Рабочий и
колхозница", "Хлеб" и др. И здесь во всем скрытая эротика, только
пролетарская, столбовая, кондовая.
Муза поискала глазами на книжных полках фолиант под названием
"Третьяковская галерея" (в издании 1950 года "галлерея" была прописана с
двумя "лл") и, найдя его, предложила Сабрине взглянуть на творения великого
скульптора.
"Пламя революции" Муза даже не стала комментировать. Здесь был явный
символ взметнувшегося экстаза и его материального воплощения, характерного
для анатомии практически любого животного. Аналогия, как монументальное
подтверждение бодрящего влияния на древних хазар вздыбленного конского
члена, стоит по сей день на площади перед Московским вокзалом
Санкт-Петербурга. Его малорослые творцы - крупные политические деятели
ушедшей эпохи - еще живы, их предпочтения выдают морды - с раскосо-татарским
прищуром. Они тайно наслаждаются лицезрением замершей силы! Другой такой
символ вырос из под земли на въезде в легендарный город. Да, язычество
степных народов еще не искоренено полностью. Оно обостряется с ростом
импотенции за счет беспробудного пьянства в народных массах, сочетаемой с
низкой общей культурой и пустяшным образованием.
Другое произведение Мухиной тоже впечатляло и тоже по особому: лица
раскоряченных рабочего и колхозницы светились откровенным сексуальным
восторгом, их вздыбленные руки символизировали взметнувшийся фаллос с
каким-то сложным анатомическим окончанием - серп и молот вместо привычного
Glans penis. Какое здесь "приятное щекотание" может быть на завершающей
стадии слияния мужской и женской плоти?! Доведись отведать - мало не
покажется! "Ручной способ", видимо, - неотъемлемая техника получения
удовольствия, особенно, при утрате становой силы, скажем, на почве
хронического алкоголизма. Вообще, честно-то говоря, такая расстановка ног,
рук, корпуса - свидетельство того, что персонажи не вышли из состояния
"перепоя". Пролетарий и колхозница вынуждены таким образом поддерживать друг
друга. Странным казалось то, что скульптор, уже умудренная жизненным опытом
женщина, развернула даму и кавалера друг к другу больше спинами, с
позволения сказать, жопами, чем грудью и прочим. Что-то, видимо, уже
начинало остывать в отношениях между мужчиной-рабочим и
женщиной-колхозницей. Такой же процесс мог перекинуться и на остальные
социальные группы и классы создаваемого нового общества.
Скульптурную группу "Хлеб" можно было воспринимать, как апофеоз
лесбийской страсти. Левая партнерша с наглым, чисто мужским, блядским
выражением глаз. А правая паскудница скромно прятала очи, как бы
демонстрируя готовность выполнять роль сексуальной послушницы. Хлеб же обе
проказницы взметнули себе на плечи, готовя его в качестве постилки под
голову. Но, говоря по чести, хлеб здесь вообще не при чем, мясо в таких
делах намного полезнее. По ходу комментария, Муза рассказала подруге старый
медицинский анекдотец - надо же было расширять фольклорный ареал Сабрины. К
врачу Щеглову явилась пациентка с жалобой на мужа - увядает дескать мужчина
не по дням, а по часам! Скучно жить с ним стало. Врач уточняет: чем кормите
страдальца? Жена отвечает: "Утром - картофельный кисель, в обед - картошка в
мундирах, на ужин - картофельные аладушки". "Ну!.. - скорбно потянул Щегол.
- От крахмала только воротнички стоят, но не пенис"! Приговор был простым,
но категоричным: "Мужика необходимо кормить мясом"!
Муза листала иллюстрации скульптурного творчества корифеев советских
изящных искусств и все больше и больше убеждалась в справедливости другой
сергеевской гипотезы: на чистые русские фамилии плохо наслаивается татарская
лексика, проще говоря, - матершина не рифмуется с такими фамилиями, как
Федоров, Иванов, Сергеев, Петров и так далее. А вот с фамилиями и именами
иноверцев рифма уживается охотнее. К примеру: "Шуняк - мудак, Калабутин -
жопутин" и так далее. Бывают и другие параллели: "Атаян - интриган, Какан -
хулиган" и так далее.
- Сабринок, ты же понимаешь, - продолжала Муза, отчаянно жестикулируя и
сверкая своими глазастыми агатами, - что Сергеев не был бы Сергеевым, если
бы на последок не подарил аспирантам, народу свой какой-нибудь легендарный
стих, выходящий, безусловно, за рамки приличия. И вот аудитория затаила
дыхание в ожидании восторга пошлости. В аудитории вершилась комедия на
типичный, пьяный, российский манер: вещал профессор, воспринимали аспиранты
- будущие столпы отечественной науки. Аудитория была полностью медицинская,
а значит искушенная и развращенная. Занятия же в аспирантуре при клинических
кафедрах, вообще, расковывают медика до бесконечности, границы которой не
определяются даже математически. Я попробую привести тебе по памяти, так
называемый, Сонет вульгарно-эпический.

День обычный:
Там решается проблема,
субботний, осенний -
но любви грозит измена!
вслед грядет воскресенье.
Исписал твой Сашка
Зарумянились щеки
ни одну бумажку.
у моей, волоокой!
С головой ушел в науку,
Кровь призывно бурлит,
полюбил немую суку.
бодро сердце стучит.
Боже, милый, помоги:
Мысли властно и смело
от науки отврати,
будоражат все тело.
сбей с занудного пути.
От желаний мирских,
Лысый, милый дуралей,
ожиданий людских
возвращайся поскорей
наливается грудь
в лоно влажное любви,
и уже не вздохнуть.
где мы вместе, визави,
Не унять червячок,
наслаждались, как могли.
занемел мозжечок.
Нет предела совершенству!
Похоть бродит меж ног
Горе - глупому лишенцу!
и нудит бугорок.
Мы разгоним тучу-скуку,
Эстроген не уснет -
но применим не науку:
увлекает, зовет!
отдадим дань мазохизму,
Только суженый твой
и восточному садизму.
не спешит на покой:
Завершим все остракизмом -
за компьютером он
компульсивным, ксенофобным!
постигает закон.
В общем, милый, приходи
У них камерный процесс,
и "прибор" с собой возьми!
а, точнее, то - инцест!
Все ко мне ведут пути!

- Сабринок, твой благоверный был, безусловно, артистом - ему, почти как
воздух, требовались аплодисменты, особенно тогда, когда он пребывал в
нетрезвом состоянии. Он их и получил с перебором на той лекции. Подозреваю,
что и от раскованных поклонниц, "не знающих ни страха, ни упрека", у него не
было отбоя: "Ничто жизненное нам не чуждо"! Но затем Сергеев был вызван в
ректорат института, где его и ознакомили с творчеством
администраторов-моралистов. Как не хлопай глазами, не мычи междометия, но
пришлось "растлителю молодых душ" расписаться в приказе о вынесении строгого
выговора за нарушение педагогической этики.
- Вот, так-то, Сабринок, - продолжала зловредная Муза, - бичевали
твоего анархиста, актера-неудачника. Так стоит ли, милая, удивляться
каким-то там подтвержденным или неподтвержденным половым связям великого
комика-трагика. Любой театр мира с радостью распахнул бы перед ним двери
своих грим-уборных!, но вот решились бы они выпустить его на сцену - вопрос
сложный.
На этой пафосной ноте Муза остановилась, - пора было контролировать
результаты отвлекающей и рациональной психотерапии. Требовалось включение
маленьких тестов. Муза улавливала положительные изменения у подруги: не было
слез на кончике носа, исчезли нотки дребезжащего негодования в голосе,
взгляд помягчел и погрустнел, выдавил из себя категоричность. Но еще рано
было праздновать полную победу. Это подтвердил следующий вопрос Сабрины:
- Музочка, в унисон тебе подам голос: роясь в архиве Сергеева все время
натыкаюсь на свидетельства блудливости. Вот, хотя бы следующий стишок:

Волшебница Рая
И имя заветное Рая
на Первое Мая
тащило от края,
явилась подарком -
в объятия Рая.
посланцем из Рая
Но, псом завывая,
Стесняясь, немея,
старуха с косою
ты, дивная фея,
металась, стеная,
одежду снимая,
у кромки постели,
себя оголяя,
над похотью Рая,
чудесные песни
когда мы в круженье
Орфея вдыхала.
весеннего Мая,
Освоившись скоро,
себя не жалея,
меня ободряла,
ласкала и мордой
про все забывая,
греху отдавались
к груди прижимала.
у края манящего Рая!

- Музочка, пойми меня правильно - он не должен был, не имел никакого
права писать такие стихи другой женщине. Эти стихи только для меня, если он,
конечно, не врал, говоря мне о своей любви!
Муза задумалась: необходимо было выкручиваться. Этот поэт-повеса