Федоров Александр. Оракул

перекосить ее всю в сторону одного эпилептического очага, одного вопля: ее
конек - страстный плач по свободе слова. Она склонна безответственную
болтовню, разрушающую устои, воспринимать, как важнейшее занятие. Но это
только ее выбор, но не всех остальных.
Мыслительная кататония завела в свое время даму в тесные тюремные
палаты, но это, естественно, только усилило очаг патологического
фиксирования. Такие люди не хотят считаться с тем, что другие желают
реализовывать свое право на то, чтобы слушать желаемое, а не навязываемое
милыми парнями и девицами. Потому, даже если под фанфары НТВ собирается до
пяти тысяч истериков, нельзя показывать фигу остальным миллионам сограждан.
Им бы еще раз, поостыв от азарта мифической драчки за "свободу слова",
которое они почему-то страстно желают не высказать, а забить в задницу всему
остальному миру, перечитать внимательно Платонова: "Сторож хотел не
отвечать: за семьдесят лет жизни он убедился, что половину дел исполнил зря,
а три четверти всех слов сказал напрасно: от его забот не выжили дети, ни
жена, а слова забылись, как посторонний шум".
Окончательный расклад прост: эпилептики настойчиво мобилизуют массы,
истерики бьют в литавры, а прагматики-хитрюги злорадно потирают руки, готовя
себе теплые местечки за кордоном.
Откуда, что берется - может быть, я задремал, притомившись в уголочке
уютного, почти пустого вагона, а, может, меня поволокло в обморок - сознание
вдруг стало моделировать роковое видение: "И когда я увидел Его, то пал к
ногам Его, как мертвый. И Он положил на меня десницу Свою и сказал мне: не
бойся; Я есмь первый и последний и живый; и был мертв, и се, жив во веки
веков, аминь; и имею ключи от ада и смерти" (Откровение 1: 17-18).
Приходил в себя я очень медленно - поташнивало и слегка кружилась
голова. Если аккуратно и последовательно расшифровывать только что виденные
символы, то становилось даже страшно. Губы сами зашептали без счета Молитву
Мытаря: "Боже, милостив буди мне грешному".

8.9

От метро до дома я шел пешком и тревожность не проходила, а нарастала,
начиная давить сердце так, словно надвигался приступ стенокардии. Его трудно
было объяснить переутомлением или текущими переживаниями. Скорее, все
сводилось к плохому предчувствию. Все стало ясно, когда у ворот своего дома
я увидел служебный лимузин Феликса и его охрану. Сердце сжало так, что
сомнений уже не оставалось, что-то произошло экстраординарное.
Феликс вылез из автомобиля мне навстречу, пожал руку. Был он мрачнее
тучи. Годы уже порядком истрепали этого мужественного человека. Он несколько
обрюзг, полысел, поседел, лицо покрылась морщинами, собравшимися
выразительными складками на лбу и у носогубного треугольника. Но глаза были
умные, пронзительные, заряженные решительностью, властностью.
Феликс предложил мне сесть в автомобиль, сам тяжело плюхнулся рядом.
Заговорил он не сразу, чувствовалось, что этот разговор дается ему с трудом.
Наконец, он разлепил губы:
- Саша, я решил обратиться к тебе первому - Дмитрий-то ведь все еще
хворает - а дело не терпит отлагательства. Ты тоже, Саша, крепись.
Феликс замолчал, видимо, пытаясь справиться со спазмами, сдавливающими
горло, парализующими голосовые связки, затем продолжил сдавленным голосом:
- Мне позвонили из одного ведомства и сообщили трагическое известие -
погиб Володя. Подробностей пока не знаю - они вроде бы отрабатывали сложный
вариант десантирования из вертолетов на море. Беда заключается еще и в том,
что тело его не нашли.
Феликс словно бы разговаривал не со мной, а с самим собой или с кем-то
еще, виденным только ему:
- Ты представляешь, что теперь будет с Музой. Ну, мы, мужики, как-то
еще можем себе объяснить такую смерть - профессию-то Владимир выбрал крайне
рискованную, но Муза же ничего не захочет знать и понимать. Она сама может
броситься в море искать сына. Только так она воспринимает Владимира.
Известие поразило меня так основательно, что я совершенно
дезориентировался: только сейчас, наверное, я впервые осознал особенность
профессии Владимира и тех, кто с ним служил в этом особом подразделении -
они же все, фактически, были смертниками, только каждому был назначен Богом
свой срок.
Феликс молчал довольно долго, пытаясь справиться с переживаниями и
найти правильное решение, спасающее тех, кто остался на земле, образовав
собой компанию близких людей. Его мутило от казавшейся несправедливости,
хотелось понять, почему Бог избрал такую жестокую кару именно для этого
генетического сообщества - сперва позволил погибнуть Сергееву-старшему,
потом Сабрине, Магазаннику, матери и брату Дмитрия, теперь очередь дошла и
до Владимира. Но пути Господни неисповедимы! Никакими долгими или короткими
размышлениями правильного ответа на такие вопросы не найдешь - здесь
необходимо лишь Божье откровение.
Решили ехать к Музе и как-то, общими силами, вводить ее в курс событий,
а потом уже сообщать всем остальным. Муза открыла дверь решительным и
быстрым рывком так, словно, она давно ждала визитеров. Феликс понял, что и
здесь сработало ее колдовское свойство. Испытующий взгляд черных глаз был
наполнен подозрением, недоверием и отчуждением, словно Муза уже заранее
предупреждала вошедших, что никаким плохим вестям она верить не собирается.
Так было легче Феликсу начинать тяжелую миссию черного вестника. Он давно
привык к особенностям своей подруги: было достаточно сесть на диван,
поникнуть головой и молчать, ожидая, когда она все сама прочтет на
расстоянии.
- Феликс, я знаю с чем ты пришел, - нервно заговорила Муза, - но я
этому не верю! Понимаешь, не верю! Поэтому можешь не рефлексировать и тянуть
время. Я жду от тебя сообщения официальной версии. Итак, что случилось с
Володей?
Но на этом тяжелом вопросе она споткнулась и долго не могла потушить
конвульсию. Феликсу и Александру было ужасно больно следить за тем, как она
боролась с эмоциями. Александр принес из кухни стакан воды, но Муза
отстранила его рукой. Она вперила взгляд в Феликса и потребовала:
- Говори, Феликс, не опасайся за меня, я все выдержу!
Феликс еще ниже склонил голову и заговорил фразами-штампами:
- Мне звонили с места службы Владимира и сообщили страшную весть,
Муза!.. Володя разбился, вернее, пропал без вести во время учебного
десантирования на Черном море, где проходило учение его подразделения. Нашли
его парашют с оборвавшимися стропами, но тело не найдено. Пока еще не могут
понять, что могло произойти с ним,.. поиски продолжаются.
Муза слушала Феликса вроде бы внешне спокойно, чувствовалось, что она
на грани истерики, в которую часто впадает человек, решительно не желающий
верить плохим известиям. Она защищалась от страшного горя, масштабы которого
для нее никто не мог измерить и понять их значение. Горе надвигалось,
нависало над ней огромной горой, многотонной глыбой, а она даже не
собиралась сделать шаг в сторону, чтобы избежать участи быть раздавленной!
Она только закрыло лицо руками и о чем-то напряженно думала. Так длилось уже
минут двадцать. Мы с Феликсом ждали, чем все разрешится, какой выход, в
какой форме найдет у нее в душе это потрясение?! Муза словно ушла в
медитацию. Она пыталась разговаривать с кем-то тем, кто находится в ином
измерении, в ином мире. Затем она оторвала руки от лица, решительно
выпрямилась и сказала жестким тоном:
- Его там нет, понимаешь, Феликс, - жив Володя!..
Можно было только догадываться о том, с какими мирами только что
общалась Муза и откуда у нее такая уверенность в правильности своих выводов.
Феликс, конечно, не стал с ней спорить. Было лучше не гасить в ней надежду,
пусть даже выстроенную на песке. Он только спросил:
- Муза, успокойся, мы понимаем же, что тебе виднее. Но я, полагаю, что
ты захочешь слетать на место катастрофы, посмотреть все своими глазами, так
будет больше "проникновения" в твои сферы. Но это уже не нашего ума дело!
Муза словно сорвалась с низкого старта, она заговорила - просто
затараторила:
- Да, да, Феликс, я полечу туда сегодня же, но только без тебя - хватит
мне трепать тебе нервы! Я возьму с собой Александра, если он, конечно, не
откажется? (Кто же мог отказаться!) Я хочу на все посмотреть своими глазами,
прочувствовать сердцем, и участие Саши, тоже врача, будет очень кстати.
Чувствовалось, что Феликс не хочет отпускать Музу даже со мной. Он
слишком любил эту женщину, понимал ее сложный характер лучше, чем кто-либо
на Земле. Он понимал, что у нее в этом деле от жизни до смерти - один шаг!
Она способна решиться на все, искрометно, моментально, не посчитавшись ни с
кем - у нее были слишком хорошие учителя из прошлого! Но поделать уже ничего
было нельзя, и Феликс вытащил из кармана пиджака два авиабилета на
ближайший, вечерний рейс до Новороссийска, передал мне записку с указанием:
к кому обратиться, в какой гостинице остановиться, на кого опираться в
действиях там, в незнакомом городе.
Собирались быстро: я успел побывать у Дмитрия и вкратце рассказать ему
о трагедии, естественно, предупредил свой "девичник" - там дело чуть не
дошло до умопомешательство, особенно переживала, как ни странно, моя мать.
Странные все же эти существа - женщины: каждая из них прячет глубоко в
сердце какую-то свою тайну, которою даже врачебным профессиональным взглядом
не раскопаешь, но приходит время, и она неожиданно выплывает сама собой. И
ты, вроде бы человек, хорошо знающий свою мать, владеющий методами
психотерапии, психоанализа, садишься в лужу. Попробуй отгадай: какую женскую
"проекцию" сладила себе моя матушка, используя зрительный фантом по имени
Владимир. Вот теперь и соображай, почему она так просто, без напряга,
рассталась с моим отцом и никогда о нем не вспоминала, а билась в рыданиях
после известия о смерти Владимира. Кто знает, кого и с кем Бог или Дьявол
связывал в пары в прошлых жизнях, зарядив их генетическую память ощущением
вечной близости избранных - мужчину и женщину?
В течение всего перелета Муза держалась молодцом, но была, естественно,
подавлена, погружена в себя, плохо реагировала на окружающие события. Похоже
было, что она часто медитировала, используя близость самолета к космическим
траекториям, но о своих разговорах с зазеркальем она мне не сообщала.
Посадка прошла благополучно, и вот нас уже встречают (Феликс позаботился),
привозят в гостиницу - теперь необходимо дотерпеть до утра. По-моему, Муза
не смыкала глаз - так ее на долго не хватит!
Утром чуть свет пришла машина и нас повезли на берег моря, затем
большим пограничным катером доставили на место. Но, что значит место? Нас
окружала бескрайняя водная гладь, во все четыре стороны от которой была, как
мне казалось, бесконечность. Муза говорила о чем-то с военными, я же узнал,
что учение тогда проходило ночью: Володя прыгал замыкающим, причем,
почему-то его прыжок затянулся (позже покинул вертолет, что-то его не
устраивало в снаряжении, и он исправлял его на ходу). Муза наматывала такие
детали на ленту памяти, все время что-то уточняя. Было понятно, что Муза
старалась в самых мелких деталях, в подробностях ощутить ситуацию для того,
чтобы потом десятки раз моделировать ее дома. Она даже попросила устроить
так, чтобы побывать здесь ночью, примерно, в то же время, когда проходило
десантирование. Ее просьбу исполнили и мы побывали в этом же квадрате еще и
ночью.
Никому из военных Муза ничего не сказала, мне же она сообщила, что
смерти Владимира здесь не было, здесь какая-то иная игра. Но она, эта его
новая жизненная ипостась, принесет ему массу тяжелейших переживаний, поэтому
лично она готовится к худшему. Муза не знала только одного: хватит ли у нее
здоровья, сил выдержать испытание до конца, помочь Володе своими колдовскими
методами, в которых он в ближайшее время будет очень нуждаться.
Улетели мы из Новороссийска так же стремительно, как и прилетели. Я
только успел увидеть несколько улиц, круто спускавшихся к морю, приятные
зеленые скверы, площадку-захоронение с вечным огнем перед памятники героям
Советского Союза, погибшим при освобождении Города-героя. Там, кстати, я
нашел памятник Николаю Сипягину - командиру корабля, первым ворвавшимуся в
морской порт Новороссийска и успешно высадившему десант. Это был отец
закадычного друга моего деда, с которым он учился в Нахимовском училище.
Отблески памяти о былом все же перекликаются с моими предками. Я даже
успел побывать на каменных молах-заграждениях гавани от штормовых ветров и
несколько раз прыгнул с них в уже достаточно теплую воду. Мне хотелось хоть
немного ощутить то, что в своей работе ощущал Владимир. Мне показалось, что
вода был слишком черной и тяжелой - она как бы предупреждала меня: "Будь
осторожен, не шути со смертью!" Оставалось непонятным, как Володя и его
ребята решались на то, чтобы сигать из вертолета в кромешной тьме в эту
воду, да потом еще плыть, борясь с недоброжелательностью стихией. Я
пересказал свои ощущения Музе, и это оказалось для нее очень важным.
Когда мы вернулись в Санкт-Петербург, Муза выглядела более
приободренной, но в душе, в своем сознании она уже начала вести какую-то
очень ответственную и напряженную работу, практически полностью
отстранившись от контактов с внешним миром. Она ходила в библиотеку, брала
домой какие-то книги, сидела над ними. У нее появилась новая странность -
она стала скупать репродукции, видеокассеты с фильмами о Южной Америке,
словно пыталась проникнуть в ее материковые заросли колдовским взглядом.
Никому и ничего она теперь не объясняла. По-моему, даже Феликс был отлучен
от ее внутренней жизни, хотя она продолжала с ним встречаться И он говорил
мне, что никогда раньше не испытывал такой заботы и внимания к себе со
стороны Музы. Если в былые времена при встречи они, как правило, обедали и
ужинали в фешенебельных кафе и ресторанах, дабы не терять время, то сейчас
она стремилась встретить его дома, угощая любимыми блюдами, приготовленными
самой лично.
Феликс переживал немой восторг от домовитости и домашности его подруги,
но его постоянно угнетала какая-то тайна, блуждающая теперь в их совместной
жизни. Но владела той тайной только Муза. Порой, - так он откровенничал со
мной, - ему казалось, что все это выглядит как сознательное, заранее
готовящееся прощание с ним, а, может быть, и с Землей, вообще! Естественно,
что это заметно удручало Феликса, но обсуждать с Музой подобные темы не
имело смысла, потому что она как-то по особому ласково, но решительно
сворачивала разговор. Оставалось только ждать развития событий.
Чувствовалось, что алгоритмы такой динамики были в руках даже не Музы, а
потусторонних сил, которым провидица уже давно подчинилась.
Мы с Димой тоже довольно часто навещали одинокую женщину. Честно говоря
у нас, у врачей, она вызывала ощущение, возможное только при общении с
человеком, несколько тронутым умом. Скорее всего, это так и было, но
выражение новых преобразований не выходило за границы психологической,
поведенческой компенсации. Казалось, Муза продвинулась в какие-то иные
области человеческих возможностей, и мы, простые, непосвященные люди, ее не
понимали. Мы, безусловно, пытались организовать замаскированные консультации
ее у специалистов-психиатров, но она быстро разгадывала секреты наших затей
и со смехом рушила расставленные сети.
Однажды, когда, видимо, мы уже порядком надоели Музе с прилипчивым
медицинским альтруизмом, она заявила, что примет консультацию только одного
человека - профессора Мягер Валентины Карловны. Профессор была уже на
пенсии, проживала в большой бестолковой квартире на Караванной улице, что
очень близко от нашего микрорайона. Разделяла одиночество с профессором
ласковая и страшно умная собака - колли по кличке Эльза. Числилась собака,
видимо, со старым профессором в больших подругах: пожалуй, втихаря они и
разговаривали друг с другом на каком-то особом языке, который не дано было
понять другим - например, большому числу искренних и верных учеников
Валентины Карловны. Ученики постоянно навещали интересную женщину, но не
снимали при этом эффекта одиночества - уж слишком далеко ушла от них вперед
Валентина Карловна. Это была крупная, стройная, красивая женщина, достойной
немецкой породы, которую не смогли испортить некоторые вкрапления еврейского
генофонда, а славянским, слава Богу, здесь даже и не пахло.
Мягер навестила Музу: они по-доброму встретились - Муза, оказывается,
когда-то училась у нее клиническому мастерству в институте имени
В.М.Бехтерева, стажируюсь на отделении кризисных состояний. Теперь Мягер
вспомнила эту въедливую тогда курсантку, занимавшуюся с одним из циклов
повышения квалификации. У Мягер с Музой установились какие-то особые
отношения, совсем не похожие на общение врача и пациента, они и говорили-то
вроде бы на особом языке, мало понятном мне и Дмитрию:
- О, дорогой коллега, мы с вами оказывается проживаем под защитой
одного и того же Оракула. Важно, что он не только владеет нашими душами на
уровне всего Санкт-Петербурга, но и в районном масштабе.
Неординарность вступления заставила меня и Диму - нас, естественно, не
допустили до разговора по душам - затаить подозрение, что встретились не два
врача, а два больных, страдающих примерно одинаковыми психическими
расстройствами. Но наши уникумы умели прочитывать мысли окружающих на
расстоянии. Как только такая скабрезность зашевелилась под крышей наших с
Димой костных черепов, то обе колдуньи тут же ее зафиксировали. Передать всю
силу феномена брезгливости, которым мы с Димой были награждены, мог бы
только непревзойденный писатель Иван Бунин - да и то, наверное, основательно
загрузившись французским коньяком. Я скоро представил себе сценку: Бунин под
хмельком возвращается домой, опираясь на руку своей последней молодой пассии
Кузнецовой. А в жалкой, небольшой квартирке в Париже его ждет старушка-жена,
которой дурит голову бездарный альфонс Зайцев.
Мысли - если то можно называть мыслями - и слова застряли у нас с Димой
на уровне бифуркации трахеи, даже не успев дождаться, когда воздушная струя
начнет продавливать воздух через голосовые связки. Легкие застыли на той
фазе экскурсии, когда наступает почти моментальная гипоксия мозга. Было
ясно, что объединившиеся колдуньи, в деловой паре, принялись зачинать
элегантные эксперименты с теми букашками, которые важно и возвышенно
называют себя настоящими мужчинами. Показав нам свою силу, Муза и
профессорша растаяли в полумраке прихожей и через некоторое время мы
услышали их веселый, вполне здоровый смех, и бойкий разговор в дальней
комнате. Чувствовалось, что разговаривают они обе лежа на диванах,
расставленных у противоположных стен. Колли - Эльза сперва прошла с ними в
ту дальнюю комнату, но затем несколько раз возвращалась в прихожую. Ей было
любопытно узнать: а стоят ли по-прежнему два столба с вытаращенными глазами,
отдаленно напоминающие людей, или уже, от немоты, длительной задержки
дыхания и вещего очарования, грохнулись на глянцевый паркет? Странно, что
наши кошки не входили в конфликт с Эльзой. Они оставались на нашей стороне.
Кошечки несколько раздосадовались крутыми мерами и что-то сделали такое, что
вернуло нам дыхание, но обездвиженность осталась до конца разговора
колдуний. Надо сказать, что их прощание состоялось только ближе к полуночи.
За это время женщины, увлеченно переговариваясь, иногда, приблизив
головы, переходя на шепот, мигрировали по квартире - готовили себе чай,
кофе, какую-то снедь, пользовались туалетом. Эльза, метя пол пушистым рыжим
хвостом, следовала за ними, видимо, осуществляя негласный контроль и охрану
Вездесущих от тех двух придурков, которые, по ее разумению, не очень
походили на безобидную мебель. До сих пор я не могу понять, как выдержали
наши мочевые пузыри. Потом, когда женщины распрощались и нам было даровано
движение, мы с Димой бросились к унитазу одновременно и отливали не менее
получаса, корчась от приятной, но все же весьма ощутимой, боли в краниках и
основной цистерне. Стенки наших мочевых пузырей были перерастянуты
настолько, что мышечная ткань уплостилась до очевидностей паутины, и вся
жидкость держалась вместе только за счет отчаянного напряжения
соединительнотканной стромы, да небольшого участка висцеральной брюшины.
Кошки солидаризировались с нами, но Муза продолжала оставаться
беспощадной. Мы угрызались совестью довольно долго, особенно потому, что
профессор Мягер на прощанье, обратившись к нам, как каменным степным столбам
- остаткам кочевых культовых реликтов - вынесла однозначный приговор:
- Юноши, успокойте свою клиническую фантазию и не пытайтесь вмешиваться
в игры посвященных! Муза здоровее всех вас, вместе взятых. Даже моя собака
это прекрасно поняла с первого взгляда.
И когда, как бы в доказательство справедливости последнего
высказывания, Эльза повела на нас безупречно умными глазами, в которых
отражалась идеальной чистоты и красота, мы с Димой были готовы встать на
колени и разрыдаться, целуя руки профессору Мягер Валентине Карловне, а
заодно и все четыре лохматые и когтистые лапы Эльзы. Но продвинутая и еще не
слишком обрусевшая немка не позволила нам перейти к актам славянского
язычества!
Какие-то силы, а, может быть, переполненные мочевые пузыри, удержали
нас даже от поясного поклона, мы лишь, как галантные гвардейцы
екатериненских времен, боднули воздух головой и прижали подбородки к яремной
вырезке грудины. Валентина Карловна приняла игру: почти как Екатерина
Великая она придвинулась к нам и величественно поколотила наши морды
ласковой монаршей ладошкой. На нас пахнуло приятными, загадочными духами и
особым, сногсшибательным откровением.
Мы с Димой почти одновременно почувствовали резкую боль внизу живота -
это резво отреагировала простата - она увеличилась и давление жидкости в
мочевом пузыре возросло. Да, монаршие милости - особые милости! Но я,
наученный горьким опытом, уже боялся впустить эту мысль в голову и
неимоверным усилием придержал ее в области поясничного треугольника. Эльза
ехидно улыбалась - для собак это редкость! Но я, пожалуй, не удивился бы,
если бы она и заговорила. Наши кошки взирали на сцену прощания с высоты
холодильника, куда они всегда запрыгивали, когда, по их предположениям, в
доме должен был начинаться бесплатный театр.
Поэтическая литургия прокручивалась у меня в голове довольно медленно и
столь обстоятельно, что я успел прийти к убеждению: я застрял на
мифологическом методе восприятия и описания событий. Что-то напоминало мне
творчество Кафки - скорее всего он страдал не только туберкулезом, но и
эпилепсией, круто замешанной на шизофрении. Мне же колдуньи сейчас впрыснули
как раз именно эту струю суггестии!
Мы оставили Музу в покое, и она продолжала погружаться в свои тайны.
Однажды я застал ее за рассматриванием огромного двухтомного фолианта -
"Латинская Америка". Муза рыскала по территории Аргентины: река Парана
привлекла ее внимание. Ее взгляд почему-то следовал из низовья реки
(впадающей в Атлантический океан) вверх - к верховью, истоку. Она
основательно задержалась на точке впадения в Парану реки Парагвай: здесь,
почти в месте слияния двух водных артерий, располагался город Корриентес.
Выше проходила граница Аргентины с Парагваем. Потом пытливый взгляд Музы
порыскал вдоль сворачивающей вправо, идущей вдоль границы реки Парана - к
Бразилии. Конечно, настоящий географ должен был бы следить за течением реки
сверху вниз, но Муза почему-то настойчиво продиралась сквозь окружающие реку
чащобы именно вспять, не по правилам, а по какому-то внутреннему хотению.
Муза уловила мой внимательный взгляд - взгляд человека, не являющегося
соучастником путешествия, а лишь издалека наблюдающего за ним. Муза, видимо,
не обиделась на меня и лишь слегка поморщилась, словно говоря мне: "Дурачок
ты все же еще". Затем она снизилась до уровня точки на карте, обозначенной
городком Санта-Фе и здесь ее фантазия, воображение застряли надолго. Через
порядочный промежуток времени Муза перевела взгляд на городишко Асунсьон.
Все эти местечки были обозначены на карте примечательным символом - морским
якорем. Значит здесь находились порты.
Муза наконец прониклась участием к моим мучениям, но не стала ничего
пояснять определенно, а только, скорее всего, решила смягчить напряжение и
подсластила пилюлю. Она обратилась ко мне с вопросом, как бы привлекая к
соучастию:
- Саша, обрати внимание: какие загадочные места имеются в Южной
Америке. Меня страшно занимает дельта реки Парана и ее величавых притоков -
это все полноводные реки, доступные и для морских судов. Источник таких рек
- дождевые паводки, поэтому высота уровня воды в реках зависит от сезона, от
погоды. Но по ним подготовленный человек может путешествовать, незаметно
пробираясь на территорию нескольких государств. Однако обрати внимание на
эстетическую сторону такого путешествия: какой прекрасный растительный и
животный мир можно здесь встретить. Про людей я ничего не говорю - они как
раз могут стать источником дополнительных хлопот.
Муза задумалась, погрузившись в тайные видения надолго. Я ждал