Федоров Александр. Оракул

я узнал подробности моего появления на свет, а также некоторые другие,
сугубо личные истории.
Коля промычал что-то неопределенное, суть которого сводилась к тому,
что цинизма у меня еще больше, чем у него, а мой нынешний лиризм связан с
падением жизненного тонуса. Вот именно для этих целей и будут, по его
мнению, полезны посещения демонической женщины.
Однако он ничего не говорил о моей матушке. Это озадачивало. Будем
разбираться и в этом:
- Коля, скажи-ка откровенно, что с моей мамой? Где она, здорова ли?
Когда я задавал эти вопросы на башку навалилась гора переживаний и
подозрений - в глазах потемнело, я стал проваливаться куда-то. Эмоциональный
шок - было последней моей мыслью. Шок от предчувствия чего-то трагического,
неотвратимого, страшного!
Не знаю через какое время я очнулся: тихо шуршали и чавкали мониторы,
висела в воздухе гробовая тишина. Повел головой и глазами из стороны в
сторону (трудно еще было координировать даже такие простые функции). В поле
зрения попала со спины ладненькая фигурка медицинской сестры реанимационного
отделения - в бледно-зеленой униформе (изящные тапочки-туфельки, штанцы,
рубашка с короткими рукавами, колпак, маска). Она возилась со шприцами у
малого операционного столика. Лицо не разглядел, не узнал даму. Но как все
же они красивы наши медицинские сестры за своей тайной работой - волшебницы,
кудесницы, валькирии. Ах, если бы они такими оставались и дома! Цены бы им
не было. Претенденты на руку и сердце стояли бы длинными очередями. А уж
если к внешнему эффекту добавит избирательный, многообещающий безопасный
секс, да мудрейшее качество женщины - заурядность мышления!.. Мечты, мечты,
где ваша сладость - не помню чьи стихи. Да, Бог с ними, - что я, в конце
концов, энциклопедия лежачая!
В глазах еще гуляла белая пелена, и давила на мозг слабость. Тошнило -
мелко, с провокационным подкатом от эпигастрия (из-под мякитки) вверх к
кадыку: явно поражены некоторые паренхиматозные органы, да железы
безобидные. Печень шалит, взбрыкивает и поджелудочная железа замирает, почки
вяло фильтруют. Но что приятно и от этого никуда не деться, - простата и
яички работают качественно - иначе с какой стати облизывать взглядом силуэт
медицинской сестры тяжелому больному!. Прогностический признак безошибочный
- жить, бесспорно, будем и блудить тоже! "Все нам можно, только действуй
осторожно"!
Прочь второстепенное! Необходимо разобраться со своей болезнью. Коля
говорил (или приснилось мне это?), что у меня легиолнеллез. Законный вопрос:
откуда? Вроде бы разговор шел и о том, что я выполняю докторскую диссертацию
по этой теме. Может быть ноги растут из этого "холма"?!
Надо все осторожно вспоминать, не впадая в рефлексию. Всплывает в
памяти виварий, клетки с лабораторными животными (кролики и далее кошечки и
коты), радиоизотопная лаборатория в подвале корпуса ЦНИЛа. Был случай:
проводили мы с Колей (моим наперсником ученого разврата) серию опытов с
заражением кроликов легионеллами (Legionella pneumophila), маркировали ткани
изотопами. В группе контроля оставили самых сытых, да и кормили их отменно.
Затем шла забивка, проверка, сканирование срезов, субстратов из различных
органов, дыбы установить избирательность воздействия инфекта. Контрольных
кроликов - нет слов, грех то тайный, - но пустили на мальчишничек: потушили
в сметане и с холодной водочкой слопали с друзьями-товарищами.
Помнится, при подсчете проб оказалось, что в это контрольное месиво
попал один зараженный кролик. Может быть он напакостил - от него я и
заразился? Невероятно,.. но говорят же: Бог шельму метит! Но что-то здесь не
то: ведь была мощная термическая обработка - кроликов тушили в сметанном
соусе, заливали в желудке водкой, а легионелла - бактерия весьма нежная,
нестойкая. Хотя и здесь имеются тайны: никто не знает как легионеллы
выживают в магистралях горячего водоснабжения в вентиляционных системах, в
калориферах, в кондиционерах? Ведь первые заметки о вспышках массового
поражения тяжелым респираторным заболеванием появились в 1976 году: отмечали
непонятную инфекцию в Филадельфии среди делегатов съезда Американского
Легиона, проживающих в гостинице. Что-то подобное было зафиксировано и
раньше - в 1957 году среди работников предприятия по упаковке мяса в городе
Остине, в 1965 году в психиатрической больнице Вашингтона, в 1968 году среди
служащих и посетителей окружного отдела здравоохранения в Понтиаке, в 1974
году в той же гостинице Филадельфии. То были признаки появления новой
загадочной инфекции, легко возникающей среди даже медицинского персонала,
посетителей учреждений, постояльцев гостиниц, пациентов некоторых больниц.
Смертность от инфекции была высокой, эффективного лечения и диагностики
еще не знали. Это теперь известны более-менее хорошо некоторые повадки
госпожи легионеллы - грамотрицательной аэробной палочковидной бактерии.
Примечательно, что эту кокетливую заразу не так просто вырастить на
искусственных средах: более-менее успешно проходят с ней фокусы по
искусственному выращиванию при использовании агара, содержащего древесный
уголь, дрожжевой экстракт, обогащенный альфа-кетоглютаратом (BCYE-альфа).
Но, к сожалению, BCYE-агар, являясь отменной питательной средой для многих
бактерий, то есть он не обладает селективными свойствами. Возишься, возишься
с такой кормежкой заразы, а получаешь месиво из бактерий-разбойников в
компании с грибами. Приходится колдовать, повышая селективный эффект с
помощью цефамандола, полимиксина, анисомицина. А строить диагностику на
биохимических качествах бактерии вообще бесперспективно - вот и крутись как
хочешь! Я с удовольствием прошелся по кладовым памяти только для того, чтобы
проверить на сколько они опустошены болезнью. Оказывается, кое-что
сохранилось!
Вся эта научная тарабарщина, способная вывихнуть мозги непосвященному,
- всего лишь диагностический тест на умственную ограниченность, проверка
качества мышления. Было очевидно, что какие-то куски жизни из памяти выпали
за время болезни напрочь, но это в малой степени коснулось профессии. Вся
надежда на то, что со временем утраченное восстановится. Вдруг ясный удар,
как молнией, по сознанию: в памяти всплыла история, которая вызвала прилив
сильнейшего стыда и угрызения совести.
События те произошли раньше, до тех развлечений с коллективной жрачкой,
называемой мальчишником. Любой эксперимент - это варварство по отношению к
лабораторным животным. Недаром И.П.Павлов на собственные деньги состряпал
памятник лабораторному псу. Угрызения совести и его, великого ученого,
мучили. А сколько заморено в лабораториях морских свинок, мышек, крысиков,
кроликов, кошечек. Кошечек ловили бомжи и приносили в виварий по цене -
пятерка. И нам, грешникам, приходилось их мучить и забивать в остром опыте,
естественно, ради интересов науки.
Многие черные страницы нашей научной деятельности всплывали ясно в
ночное время, превращаясь в кошмарную пытку, состоящую из совершенно
справедливых угрызений совести. Жил одно время в компании нашего
лабораторного кошкотария замечательный кот - без имени, неопределенной
масти, но больших размеров и примечательного характера. Он так поставил
дело, что при кормлении вперед его никто из собратьев к пище не совался. Ел
барин всегда обстоятельно и долго. Остальное племя молча взирало на
чревоугодника - но таковы были порядки, которые он завел, и мы ему не мешали
- мы тоже уважали кота. Нарушитель из числа собратьев карался выволочкой, а
нас он, при слабых попытках восстановить демократию, одаривал презрением.
Зато в кошкотарии всегда был покой и порядок - все особи знали свой час и
свое место.
"Всесоюзного старосту" щадили, не вводили в опыт, ибо он был формальным
лидером - вожаком лабораторный стаи. Однажды принесли к нам еще одну
кошечку: была она настолько женственна, что возникал даже некий
гипнотический эффект - эффект "принцессы на горошине". Под гипноз попадали
даже люди - лаборанты, младшие и старшие научные сотрудники. Наш лидер
сломался с первых минут: он позволил кошечке спать рядом с собой - на
подстилке, в тепле у батареи. Он помогал ей вылизываться и с божественным
терпением ожидал, когда она насытится казенной пищей, не подпуская при этом
к кормушке остальную стаю. Она же принимала подарки судьбы, как должное.
Безусловно, это была настоящая, искренняя любовь.
Но несчастье со счастьем ходят парою. Я на длительный срок уехал в
командировку и, когда вернулся понял, что случилось непоправимое - кошечку
включили в острый опыт, не было в живых уже и примечательного кота. Это я не
уберег любовников - в спешке отъезда не проинструктировал нового старшего
лаборанта. Мне рассказали следующее: когда кошечку в наркозе распяли на
препаровочном столике, подошел кот. Кошки избегают глядеть на экзекуции, у
них, как правило, не отмечается видимого сопереживание, но наблюдать
страдания других они все же не стремятся. В данном случае имело место
отступление от общего правила: наш кот смотрел на истязания так, словно
хотел запомнить эти муки своей подруги на века. Говорят, что по морде у кота
текли слезы, но дать обратный ход опыту уже было невозможно. Вожак не
отрывал тяжелого взгляда от страшной картины обнаженных внутренних органов,
пульсирующего сердца, взметающихся и снова сжимающихся легких. Кот явно
пытался принять, оттянуть на себя страдания подруги. Он, застопорив
немигающий взгляд, не пропускал ни одного мгновения тяжкой агонии еще
живого, родного существа. Скорее всего, после раннего отлучения от матери в
его не очень долгой, но боевой свободной жизни, любовь к этой кошечки была
единственная, и для себя он решил - последняя! Он видел ее душу, еще
кружащуюся здесь же, над тканями, органами распростертого в муке
беззащитного тела, превращенного в анатомический препарат.
Мужественный кот поставил все, в том числе и свою жизнь, на кон - он ни
в коем случае не должен был пропустить момент полета этой души туда - к
Богу! Кот, словно знал, что он вскоре заставит себя, испытывая великое
счастье, последовать за своей подругой. Кот зафиксировал в мозгу все
алгоритмы прихода смерти. Ему только необходимо было зафиксировать
траекторию полета души. У кошек своя навигация, особое чувство пространства,
и эти свойства реализуются у них на не ведомом науке уровне. Мы до сих пор
еще не знаем того, как рождается кошачье мурлыканье. Кот впитал все имеющее
отношение к смерти, видимо, только для того, чтобы дать возможность
проследовать и своей душе тем же маршрутом.
Всю ту сцену, войдя ненароком в лабораторию, наблюдал Николай
Слизовский. Он схватил нерв ситуации моментально - решительно отшвырнул
лаборанта и прекратил муки, быстро отключив сердце мученицы. Только теперь
кот первый и единственный раз издал разрывающееся болью, стоном, отчаянное
"Мяу"! Жуть этого вопля ощутили все присутствующие - люди, остальные кошки,
кролики. Коля встретился взглядом с котом: говорят, что такие встречи
страшные и роковые. Потом Николай - прожженный экспериментатор, загубивший
сотни жизней лабораторных животин, - не мог без слез рассказывать о том, что
он прочел во взгляде настрадавшегося кота. Тело кошечки положили в
полиэтиленовый мешочек и отдали в распоряжения вожака: он пролежал не
шевелясь, с закрытыми глазами на подстилке рядом с завернутым трупиком - на
то место, где любимая кошечка еще совсем недавно спала, одаривая нежным
живым теплом своего избранника. Кот пролежал, обнимая пакет, только до
вечера - к 20-ти часам здесь было уже два закоченевших труппа. Николай,
задержавшийся допоздна, сам обнаружил бывших любовников мертвыми и без
ошибки поставил диагноз - молниеносная идиопатическая кардиомиопатия по
шоковому типу с остановкой сердца!
Гистологическое исследование в таких случаях определяет массивные поля
интенсивного интерстициального и переваскулярного фиброза, созревшего так
быстро, что трудно в это даже поверить. Все то происходит на фоне минимально
выраженных некрозов и вялой клеточной инфильтрации. Кот, словно впитав
клетками мозга алгоритмы смерти своей подруги, затем мысленно повторил весь
путь зафиксированной агонии на патофизиологическом уровне в своем организме,
развернув при этом смертельный удар прямо на хромосомный аппарат клеток.
Жесточайшим волевым импульсом это убитое горем существо сумело остановить
сердце, дыхание, работу эндокринных органов и отключило в последнее
мгновение ненужный мозг. Не нужно было ему сознание, хранящее горе утраты,
образ последней пытки, мучений дорогого существа.
Потом, позже, я имел возможность уточнить у многих специалистов,
работающих с лабораторными животными, встречалось ли что-либо подобное в их
практике. И мне ответили, что аналогичные случаи бывали - либо с кошками,
либо с собачками, даже с морскими свинками. Значит наш опыт не единственный
- животным свойственны переживания не менее сильные, чем людям. А мы
беспардонно вторгаемся в чужую жизнь, распоряжаемся судьбой существа,
принадлежащего только Богу. Высокомерие и черствость движут нашими
поступками, позволяя считать жизнь братьев меньших чем-то мало значительным
и безусловно относящимся к нашей мирской, человечьей компетенции. Но за
такие грехи тоже придется платить.
Память о любимой, единственной и неповторимой, была у нашего кота,
которому мы и имя-то достойное не удосужились дать, сильнее удара осиновым
колом по голове. И наносил такой удар беззащитному существу человек-садист.
У бездомного и одинокого в горе кота отняли единственный случай
соприкосновения со счастьем, оставив его ни с чем в этом страшном,
агрессивном, абсурдном мире. Кто сказал, что можно убивать животное ради
того, чтобы поиграть в исследование человечьих проблем? Играйте, если вам то
угодно, на самих людях - ведь это же их, а не кошачьи, проблемы. Кто дал
такое право человеку? Скорее всего, человек украл такое право у животных,
пользуясь своей силой и властью. Сама жизнь, проходящая перед глазами
загнанных, затравленных слабых существ подтверждала Святые слова: "Не
надейтесь на князей, на сына человеческого, в котором нет спасения" (Псалом
145:3).
Я ни на минуту не сомневаюсь: моя болезнь - это расплата за грех! Кошки
- наши сотоварищи по поиску социальной гармонии, но не только. Эти
загадочные существа обеспечивают нам адаптацию к природе: они сопровождают
нас по жизни, защищая, например, от крыс, приход которых в дом всегда
ассоциируется с появлением горя. Боевые, самоотверженные кошки
профилактируют страшные болезни, переносимые крысами, но они еще и очищают
наш микромир от вредных мистических воздействий. Ведь когда первой впускают
в новый дом кошку, то дают ей возможность без помех оценить присутствие
чертовщины, трансцендентных наводок, полтергейста, которые затем она примет
на себя, оградив тем самым от вредных воздействий своего сотоварища -
человека. Кошки - всегда самоотверженные жертвенники, ибо таково их
предназначение, обозначенное Творцом жизни на земле. Понятно, что не стоит
бояться мистики без оглядки: мистика - это то, что еще не познано наукой.
Вполне вероятно, что в этом мешке тайн спрятано обыденное, не приносящее
вред человеку. Однако кошку всегда сочетали с колдовством и чарами, против
которых человек оказывался бессильным. Являясь природным консументом
человека, эти маленькие зверки порой оказывались сильнее самого "царя
природы".
Как известно, латинское consumo переводится как потребляю. Так вот
кошки за незначительную плату в виде тепла человеческого очага и горсточки
пищи потребляют и то, что мешает человеку, от чего ему грозит злейшая
опасность. Даже в музеях давно поняли этот феномен и содержат на страже
раритетов кошачьи стайки. В этих замечательных ласковых существах живут души
тех, перед кем мы провинились. Их взгляд - напоминание о наших грехах перед
младшими братьями и сестрами. Потому ни один человек не может встретить
прямого, откровенного кошачьего взгляда, иначе последует такой всплеск
угрызения совести, от которого разорвется даже самое черствое сердце. Кошки
и здесь берегут жизнь человека - они не позволяют читать человеку свои
потаенные мысли и всегда отводят взгляд первыми.
У древних римлян было поверье, что каждый человек наделяется гением -
своего рода Ангелом-хранителем. Он сопровождает человека по жизни от момента
рождения и до смерти, определяя, подсказывая какие поступки тот должен
совершать, а какие отвергать. Римляне даже пировали с друзьями ради того,
чтобы доставить приятное своему гению. Женщинам особо помогали гении
женского рода, которых торжественно величали - юноны. И если большинство
древних римлян "местным гением" считало змею, которую одаривало прекрасными,
сочными, спелыми плодами, то в нашей современной жизни, когда змей порядком
истребили, кошки заняли почетное место всесильных хранителей судеб. Отсюда и
простенький вывод - в каждом доме на равных правах с человеком должна жить
кошка.
Многое за время моего пробуждения от беспамятства уже встало на место -
моя память всколыхнулась и дух покрепчал. Сознание прояснилось, наверное,
окончательно, под действием вспышки, называемой пробуждением от смерти.
Что-то подобное, скорее всего, произошло в то последнее мгновение у
лабораторного кота, когда он вдруг понял, что уходит из жестокого мира в
обнимку с любимой. Но то было финальное прояснение, с последующим движением
точно наоборот, а сегодня я надеялся на возвращение к жизни.
Кто знает, - скорее всего, мы все лабораторные коты, состоящие на
службе у высшего разума. Нам надлежит потому демонстрировать и меньше
гордыни. Ясно, что надо настойчиво изучать не только биологические
закономерности, но и законы морали, прописанные в Священном Писании, ибо это
тот регламент, который установлен свыше и доведен до нашего сведенья не
шутки ради. По ним будет осуществляться Страшный суд и выноситься конечный
приговор нам всем, в том числе, и с учетом того, как мы относились к братьям
своим меньшим. Мне слышался верный зов: "Я видел, что Агнец снял первую из
семи печатей, и я услышал одно из четырех животных, говорящее как-бы
громовым голосом: иди и смотри". Я хорошо помнил, что эти слова были из
Откровения Святого Иоанна Богослова, из шестой главы, из первой стихиры.
Далее я заснул здоровым, крепким сном - сном-рывком к окончательному выходу
из Забытья, из Тошноты, движению к Настоящему и Будущему!

7.2
"Пора выкарабкиваться решительно и бесповоротно!" - то были первые
слова, с которыми Коля подошел к моему "кровавому ложу". Нет, нет - крови
видимой не было, но была память раздавленной болезнью плоти, когда кровь,
вяло циркулирующая в организме, хранила еще ростки тленья. Слава Богу и его
помощникам - эскулапам: я уже стряхнул сон, контролировал ситуацию. У меня
не было никакого желания сопротивляться разумному, и мысленно я согласился с
Николаем: "Пора выкарабкиваться окончательно!".
Но мысли мыслями, а объективная реальность - штука суровая. Голова моя
периодически уплывала в какие-то края неведомые, мысли все еще
концентрировались избирательно - только на чем-то приятном и очень близком к
профессии, а вот сведенья о личной жизни давались с большим трудом. Я даже
не мог вспомнить где живу, с кем живу, женат ли, есть ли у меня дети. Мне
порой казалось, что я инопланетянин, давно побывавший на этой планете, и
теперь, после длительного отсутствия, по возвращению пытаюсь вспомнить
далекое прошлое. Мистика и реальность в моем сознании все время сталкивались
лбами, переплетались руками и ногами, запинались друг о друга, спотыкались и
падали мордой в беспамятство. К тому же ужасно мучила эта отвратительная
слабость, легко переходящая в противное мелко-предательское выпадение ритма
сердца - вовсю хлестали экстрасистолы. На плечи словно бы давила тяжелая
гора, сгибающая позвоночник, скрючившая меня как вопросительный знак -
символ, обозначающий массу неведомых сведений. Безобразно нудно тянула
неотвязная боль в сердце - казалось, ощущалось почти физически точно, что
какой-то "коленчатый вал" треплет ножки пучка Гиса, наматывая их неровным
пучком пряжи. Боль нельзя было локализовать и описать точно, ощутить в форме
занозы, чтобы, поднатужившись, вытащить из сердечной мышцы. Ясно, что это
лиходейничал инфекционный миокардит, сопровождающий общую тяжелую инфекцию,
в которой еще приходилось основательно разобраться.
Коля молча, долго и внимательно выслушивал мое сердце, легкие,
выстукивал границы поражения, мял живот, определял степень увеличения
печени, колотил по почкам, собираясь по всем правилам выявить симптом
Пастернацкого, потом достал неврологический молоток и принялся проверять
периферические рефлексы. Наконец, мой нечаянный экзекутор отошел к
негатоскопу и уставился в подсвеченные рентгенограммы. Далее пошла считка
результатов кардиомониторинга, разбор клинических, биохимических,
иммунологических исследований крови. Все шло своим чередом, по тем правилам,
которыми бы руководствовался и я сам. Только сейчас, мне не хотелось вникать
во все эти тонкости - какая-то отстраненность от врачебных правил
присутствовала во мне: хотелось больше искать влияние потусторонних сил,
исследовать мистические феномены, а не заниматься абстракциями, алгоритмами
ученого надувательства. Было ясно, что все получиться лишь так, как угодно
Богу - судьба моя давно нарисована в виде космической параболы - она всего
лишь фрагмент, светящаяся лента в общем, переливающимся блестками
генетическом калейдоскопе. Бог или мой Ангел-хранитель видит и слышит песнь
той серпантинной ленты - континуума жизни моего рода, в котором промежутку
собственно моего пребывания на Земле давно установлены задачи и пределы
времени. Интересным было то, что чем больше я прогрессировал в науке, тем
яснее становились границы ее возможностей: неразрешимых загадок было больше,
чем достойных творческих побед. Только авантюристы или окончательные
болваны, по моему убеждению, могут надеяться на гениальный прорыв,
позволяющий отгадать главные тайны жизни. В нашей же стране, где
большевистская бестолковщина отбросила большую науку в болото атеизма,
гениальные прорывы вообще невозможны покуда не произойдет полное возвращение
общественного сознания в лоно единственно разумной теории сотворения жизни
на Земле.
Коля, наконец, завершил все дела и присел на край моей кровати. Он
молчал не очень долго, но, чувствовалось, что мыслил тягостно и напряженно.
- Дима, - наконец, вымолвил старатель от медицины, - все не так плохо,
как могло быть у покойника (это был типичный вариант его циничных шуток). Но
радоваться пока нечему. Кстати, ты, надеюсь, позволишь мне говорить тебе
правду?
Его развязанность была не дефектом воспитания, а строго выверенной
психотерапевтической уловкой. Ему казалось, что такой способ общения
повышает степень доверия больного к врачу-правдисту. Но я-то знал, что, при
необходимости, ради самого же больного, он скроет от него то, что не должно
знать пациенту. Это, конечно, касалось и меня - его ближайшего друга,
наконец, опытного врача. Однако сейчас такие профессиональные приемы меня не
волновали: я знал, что смогу и сам проследить динамику болезни, угадать ее
тайные переходы через самоощущения, через, так называемую, внутреннюю
картину болезни. Но, самое страшное заключалось в том, что мне в настоящее
время было на все наплевать, какое-то тупое безразличие, являющееся
следствием мощной астенизации, истощения, иначе говоря, еще тянулось поганым
хвостом за только что перенесенной интоксикацией.
- Дима, - продолжил разговор Николай, - опять приходила та демоническая
дама, которую я почему-то идентифицирую с Гекатой - богиней собак, лунатиков
и колдовства. Так, помнится, был очерчен в мифологии ареал ее демонического
влияния. Муза Ароновна явно обладает суггестивным даром, и, если он будет
направлен к светлому краю лечебных реальностей, то это может тебе принести
большую пользу. Ты уже вполне в приличном состоянии для того, чтобы принять
даму. Я выпишу ей постоянный пропуск, пусть она поколдует над тобой - может
быть, твой миокардит быстрее и эффективнее разрешится. Ты не возражаешь,
Дима? Сам назначай ей время свиданий, можешь даже в полуночи - для тайного
шабаша или для еще чего-то там "тайного"...
Колина пошлость шла, естественно, от чистого сердца, если таковым можно
считать сердце врача. Он использовал любую форму шутки, в том числе, и
"окопного" качества, стараясь меня подбодрить. С какой стати я должен был
возражать, мне интересно было общение с этой мудрой женщиной, особенно
сейчас, когда я резко откачнулся от чисто биологического мышления и
потянулся к философии жизни. Останавливало лишь то, что не хотелось
досаждать человеку, нагружать Музу лишними обязанностями, которые все же,
как не крути, обуза.
Муза пришла примерно через часа - полтора: была она экипирована, как и
все медицинские работники реанимационного отделения, - зеленые брюки,
рубашка с короткими рукавами, колпак, маска. Эта одежда ей шла. В красивой