Федоров Александр. Оракул

пустяки все это:

И на правых сердцем - веселие!

Муза шла вместе со всеми, но, присмотревшись к ней, я понял, что она
идет своим маршрутом: он прочерчивал свой особый путь через ее судьбу и
судьбу своих близких, любимой и единственной настоящей подруги. Да, потеря
Сабрины была ударом, от которого Муза могла и вовсе не оправиться. Но теперь
она, пожалуй, почти полностью компенсировалась во Владимире. Однако даже, в
глубокой тайне от себя самой, Муза хранила уверенность, что Господь Бог,
услышав ее мольбы, не мешал Дьяволу устранить настоящую мать Владимира -
Сабрину, чтобы переложить полностью материнство на Музу. Это была кровавая
тайна, от которой Музу бросало в дрожь, укладывало в каталепсию, и она
запрещала себе думать об этом. Но так складывался круг ее и Владимира жизни,
и от такой реальности никуда не уйдешь: иногда грешная мечта превращается в
реальность.
Муза вложила в воспитание Владимира душу: под ее педагогическим
прессингом Владимир успешно закончил факультет иностранных языков
Санкт-Петербургского университета, выбрав в качестве базового языка
испанский. Но она дополнила его знания еще и приватными занятиями -
изучением английского, немецкого, французского языков. Природный дар
Владимира развили еще и в консерватории - у него оказались значительные
вокальные таланты, он обладал замечательным драматическим баритоном. Но
дальше контроль за развитием и поворотами жизни Владимира ушел из сферы
влияния Музы. Решительность такого маневра была настолько жесткой и
безвозвратной, что женщина быстро поняла - за тем фактором стоит слишком
сильная рука, рука спецслужб, но каких - оставалось загадкой. И в сердце
названной матери появилась тревога, не отпускавшая ее ни на минуту! Но никто
не мог лишить ее права быть заряженной на переживание, на ожидание чего-то
страшного и непоправимого: "Ибо написано: "будьте святы, потому, что Я
свят"(1-е Петра 1: 16). А кто знает: всегда ли святыми делами нам поручают
заниматься в реальной жизни!



8.7.

Выходные пролетели, как один час, - всегда так происходит с тем, что
дорого и приятно: счастье - все же явление призрачное, моментальное, только
искрящееся, а не тлеющее долго или, тем более, постоянно. Вот и настал
хмурый, тягомотный понедельник - начало трудовой недели. Я отправился в
поликлинику на утренний прием страждущих лечения, выздоровления. Они,
наивные, даже и не ведают о том, что излечимых болезней не существует, что
успехи, так называемые, победы медицины, - это миф, выдуманный глупцами,
либо сознательно действующими авантюристами. Врачи лишь помощники Бога в
вынесении и отбывании наказания грешниками, на судьбу которых Бог уже
изначально наложил печать искупления. Наша обязанность - смягчать осуждение
болезнью: объяснять, успокаивать, снижать накал патологической симптоматики.
Но болезнь возникает тогда, когда приходит ее время, и она есть неустранимая
кара - микробы мстят с помощью своего оружия, полного противоядия против
которого не существует.
Медики, как адвокаты на суде, лишь следят за тем, чтобы вынесенный
приговор не был чрезмерным, ибо всегда рядом крутится Дьявол или начинающий
дьяволенок, страсть как желающие добавить в копилку Закона жизни и смерти
толику дерьма. Нечистая сила пытается превратить процесс отбывания наказания
в средневековую пытку, выходящую за рамки разумного и цивилизованного.
Дьявольщина ведь в своем развитие страшно запаздывает, застревает в прошлых
жестоких веках, стремится навести тень на плетень - не учитывать динамику
развития сознания и совести людей. Но последнее можно понять: уж слишком
медленно преобразуют такие категории сами люди, от того они и собирают громы
и молнии на свои головы. А дьявольщина тоже ведь ленится - стремится
работать на потоке, по среднестатистическим стандартам, на один раз
заведенном и настроенном конвейере, не учитывая отдельные редкие отклонения
в лучшую сторону. Тогда медики, знающие кое-что о биологии человека, с
помощью жалких лекарств устанавливают видимость справедливости - помогают на
время вытащить некоторых больных с того света. Ну, а если все же ловкий
дьяволенок подтолкнет невзначай, скажем хирурга, под локоток, то и свершится
непоправимое - однако, такова жизнь! Я хорошо запомнил слова моего деда:
"Медицина - это не наука, а только искусство"!
Войдя в поликлинику, поднявшись на свой этаж, я убедился в том, что
старик Агеев был прав: у моего кабинета сидел тот самый больной донованозом,
которого мы давеча направили на стационарное лечение - физиономия его была
кислее кислого. Грех и его переживания отпечатались на всем облике пациента.
Страдалец даже не дал мне дойти до дверей кабинета, а набросился на меня с
мольбами о помощи, как только я впорхнул из-за поворота в узкую часть
аппендикса нашего отделения. Все было понятно с полуслова - хотя бы по
отчаянной жестикуляции. Естественно, я пообещал помочь, требовалось только
дождаться, когда я экипируюсь должным образом и усядусь за свой рабочий
стол. На входе в кабинет, я встретил изучающий взгляд медицинской сестры
Валюши - личико ее было хмурым, под глазам тени переживаний и круги
бессонницы. Что ж, надо было красавице думать хорошо раньше и не тянуть кота
за хвост. Она потеряла слишком много времени на то, чтобы вымогать у меня
решительного признания в любви. Надо было быстрее и решительнее переводить
желания из сферы бессознательного в осознанное. Внебрачные отношения порой
тоже бывают счастливыми - становятся через несложные постельные испытания
прямой дорогой в ЗАГС. Мужчины ведь крайне податливы на ласку и устроенный
быт. Но это их неотъемлемое право проводить эксперимент - так сказать,
стендовые испытания техники секса и способности женщины превращать быт не в
каторгу, а в райское наслаждение, как баунти. Реклама - двигатель прогресса
не только в еде, но и в ... Не сложно догадаться, в чем именно!
Подошел Владимир Николаевич Агеев, мы позвали нашего пациента, и
началась долгая беседа "за жизнь". Больной, после тех масштабных запросов
стационара, которые совершенно бесцеремонно были развернуты перед ним,
находился в состоянии грога. Ито сказать, в стационаре так раскатали губу,
что попытались решить все свои финансовые проблемы за счет попавшегося на
крючок страдальца: предлагали оплатить кучу дополнительных дорогих
исследований сомнительной перспективы, а экономическую планку самого лечения
подняли до почти американских аппетитов. Мы с Агеевым объясняли пациенту
истинные затраты - на покупку антибиотиков и контрольные анализы после
лечения. Цена мучений по нашей версии, прямо на глазах у пациента, резко
поползла вниз, но больной, напуганный стационарными акулами, уже ничему не
верил, он был склонен наложить на себя руки.
Я вдруг ясно вспомнил нашу последнюю совместную прогулку по городу всей
семейной компанией. Тогда, поймав испытующий взгляд Музы на всей шайке, я
вдруг ощутил, что она обобщает свои наблюдения за молодежью, вообще. Наш
пример для нее - модель. Я не удержался и спросил ее о мыслях,
сопровождающих такие наблюдения. Она позабавила меня своим ответом. Теперь,
наблюдая за мимическими переливами у больного, я почувствовал заметное
прояснение.
Муза говорила, что все мужчины, в той или иной мере, Маленькие принцы:
но у кого-то из нас больше от образов, подаренных читателю Сент-Экзюпери, у
других - от Венедикта Ерофеева и Андрея Платонова. Эпоха откладывает свой
след на внутренней позиции. Один видит себя или мечтает быть таким, как
сказочный герой, иной человек никуда не может уйти от сермяжности и
кандовости. Она даже процитировала строки из соответствующих произведений,
более адекватно отражающие нашу, по ее мнению, чисто российскую суть.
Я был солидарен с ее высказываниями, кто может возражать против того,
что все наши отечественные принцы - только нищие, а те, кто богат, не
являются принцами - они акулы! Но самое страшное, что условные принцы, и
беспечные нищие, и богатые акулы забывают, что планета наша - хрупкое
создание и ее необходимо беречь. Мой пациент оказывается таким же заложником
своих ошибок: "Так я сделал еще одно важное открытие: его родная планета
вся-то величиной с дом!" (Сент-Экзюпери).
Размышления о трансцендентном, как это бывало многократно, сложились
неожиданно в простенькие стихи сугубо планетарного значения, из которых
выпирали острые локотки экологических метафор:
Планета наша

побойтесь Бога -
удивительно нежная,

нет пустоты!
не подходит к ней
слово - безбрежная.
Наш ресурс на Земле
слишком мал -

Не поганьте Душу,
не терзайте так!
Славьте Господа,
Ибо Он благ.
не стоит доброе

Не робей в молитве -
превращать в кал!

Ибо вовек милость Его.
Закройте краны
грязной воды -

Безгрешных принцев
нет на Земле ни одного!

Сейчас, наблюдая ущербность больного, втиснутую в него самой жизнью и
авантюристами-грабителями из стационара больницы, я откопал у себя в памяти
подходящую цитату из Андрея Платонова: "Ребенок повернул голову к людям,
испугался чужих и жалобно заплакал, ухватив рубашку отца в складки, как свою
защиту; его горе было безмолвным, лишенным сознания остальной жизни и потому
неутешным; он так грустил по мертвому отцу, что мертвый мог бы быть
счастливым".
От этих платоновских откровений мне стало больно и обидно: прежде
всего, за то, что придурковатые, с позволения сказать, организаторы
отечественного здравоохранения, так раскорячили сознание врачей, что те,
вместо решительной защиты своих пациентов, посягнули на основной принцип
медицины - милосердие. За это необходимо лишать диплома без суда и следствия
- только по одному подозрению, по ответу на простой вопрос - "С кем ты,
доктор, с Богом или с Дьяволом?" Моментально вспомнились слова Святого
Апостола Павла в известном Послании к Титу (1: 15): "Для чистых все чисто; а
для оскверненных и неверных нет ничего чистого, но осквернены и ум их и
совесть".
От того же Андрея Платонова, вдоволь намыкавшегося в сталинские времена
и нахлебавшегося ядовитым молоком от родины-мачехи, пришло новое
воспоминание - приговор одного мастера-наставника, вынесенный своему
заблудшему ученику по другой, не медицинской, профессии: "Я, - говорит, -
серьезно допустил, что ты отродье старинных мастеров, а ты так себе -
чернорабочая сила, шлак из-под бабы!" Вот она суть, если угодно, момент
истины, исходящие от тех, кто получил путевку в профессию по классовому, а
не душевному принципу: "Яблоко от яблони не далеко падает!" Нечему и
удивляться: мочиться под себя будет тот, кто должен мочиться, а "мочить в
сортире" необходимо тех, кто заслужил этого, кто не желает, по скудоумию
своему, исповедывать главный принцип цивилизованности: "Живи так, чтобы не
мешать жить другим, если уж не умеешь помогать ближнему!"
Общими усилиями удалось вернуть пациенту уверенность в то, что мир
населяют не одни только поганцы, да продажные шкуры, готовые на чужом горе
строить свои успехи, свой бизнес - "и которые прикасались, исцелялись" (От
Матфея 14: 36).. Многие из них просто путают истинные рыночные отношения с
рынком, на котором торгуют совестью и цветами. Еще Долан и Линдсей -
известные зарубежные экономисты, специалисты "рынка" предупреждали:
"Человеческие нужды должны удовлетворяться прежде любых других нужд".
Истинные рыночные отношения предполагают, прежде всего, наличие
платежеспособного населения, имеющего материальные возможности для
удовлетворения своих разнообразных потребностей. Только тогда и возможна
достойная "купля - продажа". Именно поэтому никто из серьезных зарубежных
специалистов не считает нашу страну "рыночной". Сейчас в нашем отечестве
даже в области здравоохранения идет обычный грабеж в темной подворотне.
Подавляющая часть населения не является в экономическом плане дееспособной.
Жирует же только маленькая кучка проходимцев, вдруг моментально забывших,
что их капитал украден у остального населения.
Страдает в таких условиях больше всего истина, от горя повернувшаяся к
медикам спиной: "Много потерпела от многих врачей, истощила все, что было у
ней, и не получила никакой пользы, но пришла еще в худшее состояние" (От
Марка 5: 26).
Когда директор медицинской страховой компании наглеет до того, что
вместо организации качественной медицинской помощи покупает иномарку, якобы
для нужд страховой компании, взвинчивает собственные доходы, обвешивается,
как пошлая кокотка, золотыми перстнями, слишком много внимания уделяет
роскоши интерьера и масштабам своего рабочего кабинета, то это означает, что
он всего лишь забыл уроки истории. Диктатура пролетариата - страшная сила! А
вернуться к ней очень легко!
В дверь постучались: вошли знакомые лица - Жанна и Тина. Они вербовали
страдальцев к себе в дневной стационар, в котором работали, - но чудаки
появлялись редко. Уж слишком хорошо наши подопечные знали эту "сладкую
парочку". Началось покушение на больного с донованозом: я, как всегда,
слегка потворствовал женщинам, особенно, если они в белых халатах и все еще
представляют некоторый соблазн для половозрелого мужчины. Агеев стоял
насмерть и решительно протестовал против передачи серьезного больного в руки
коновалов. И все складывалось по Библии: "Он сказал им: вы от нижних, Я от
высших; вы от мира сего, Я не от сего мира" (От Иоанна 8: 23). Хорошо, что
спешно явилась Олечка, после воскресного отдыха она была неотразима. Стихи и
пошлость из меня посыпались неожиданным летним градом:
Стройная, гибкая,

Но прячем глаза:
как счастья улыбка,

я - остолоп,
явилась она -

ты - егоза !
весной заражена!

Не могу остановить
Моих восторгов суть

восторгов прыть:
прет из трусов -

Быть или не Быть?
аж, жуть!

Пора обсудить!

Олечка расправила плечи, сжала длиннущие, как у скрипачки, пальцы в
острокостные кулачки и тактично стала вправлять студенистые мозги своим двум
коллегам-авантюристкам. Правая ее рука, словно стрелка метронома перед
предательски-наивными глазами учеников начальных классов музыкальной школы,
рубила воздух в такт речи. Левая рука была как бы подготовлена для нанесения
акцентирующего удара по глупости. Она пыталась объяснить заблудшим садисткам
простые вещи - например то, что терзать больного с помощью некомпетентности,
- это ли не авантюризм высшей марки!
Агеев из последних стариковских сил сдерживался, чтобы не залепить
пендаля двум хищным осам, прилетевшим на чужой мед! Но соревнование не
состоялось из-за различий весовых категорий претендентов на чемпионское
звание. Я же продолжал совершенствовать свои наблюдения за людским
материалом. Две голенастые лярвы все время преобразовывались: их мозг как бы
перетекал, в виде капли жидкого клюквенного киселя, из одной ипостаси в
другую. Так бывает, когда малое количество ценного экстракта попадает в
слишком большую посуду. По ходу действия и вся внешняя плоть меняла имидж.
Разные по базовой анатомии - одна , видимо, с детства выглядела тонконогой
цаплей, на которой никак не хотело нарастать мясо, другая была рыхлым
пастозным эксудатиком, вечно сопливым и кашляющим, - они по внутреннему миру
были чем-то страшно похожи.
Их союз создавал впечатление спаянного дуэта, как у мелкотравчатых
сучек, носящихся с громким лаем по деревенским улицам. Назвать их кошечками
- было бы оскорблением для благородных существ! А так, задорными
беспородными вислоухими оторвами, они могли носиться, скажем, по деревенским
улицам, лая на все, что попадало в поле зрения. Правда, ни им самим, ни
окружающим не понятно по поводу чего состоялся весь этот гвалд. Было
очевидно, что явная отрешенность от умственной работы обоих дев, мутили
Агееву разум и вгоняла в черную депрессию. Он-то понимал, что если человек
не осознает границ собственной и своего собеседника компетенции - то это
безвозвратная стадия педагогической запущенности, с которой не смогла
справиться ни школа, ни институт, ни муж-вельможа, ни здоровое общество.
Куда же Агееву, уже немолодому и сильно больному печенью, совладать со
сложной учебной задачей.
Агеева в той борьбе поддерживал один лишь призрачный миф - "сверхзадачи
и сверхчеловека", дарованный читающей публике еще Фридрихом Ницше. Но все
равно, силы были явно неравными, оснований для реальной победы в этой дуэли
не было: "низы" не умели понимать, а "верхи" не способны были говорить со
стеной неподбеленной. В воздухе сам собой повис библейский вопрос: "Кто
пустил дикого осла на свободу, и кто разрешил узы онагру, которому степь Я
назначил домом и солончаки - "жилищем?" (Кн. Иова 39: 5-6). Но такой вопрос,
безусловно, было необходимо направить прежде всего руководителю славной
парочки. Но он, естественно, как благородный человек, был слишком занят
делами государственными!
Однако я давно заметил странный эффект: если трепать струны этому
нервному инструменту - начальнику - то в мозгу возникающие сложные звуки
преобразовывались в музыкальную фразу, отдающую чем-то красивым, свободным,
бальным (не хотелось бы здесь нарываться на простецкую рифму!). Все тогда
приобретало Венско-вальсовый колорит, летящий по кругу танцевальный восторг,
от которого кое-что весомое опадало и в подставленный карман.
Руководство нашим учреждением состояло из универсальных, а потому
совершенно бездарных, "генералов" - они даже и украсть что-либо элегантно не
могли. Вечно конфузились, и их "застукивало" на месте преступления
недремлющее око общественного контроля. Этих генералов спокойно можно
переводить из поликлиники на управление, скажем, городской свалкой. Эффект
был бы один и тот же: кто-то, что-то сбрасывал бы в отвал, а генералы с
воодушевлением катались бы на персональных автомобилях, ладили бы маленький
гешефт, да болтали без умолку о значительности своей миссии. Любой грамотный
эколог проведет здесь четкую параллель: он быстро усечет "тигмотаксии", то
есть стремление низших организмов к контакту с предметом. Возьмите, к
примеру, скопление самок червеца (Orthezia urticae), которое лепится к
ровному субстрату, иначе говоря, к мягкому креслу. Но к шероховатому, то
есть некомфортному - отсутствие персонального автомобиля и возможности
откладывать чужие деньги в рост - заставит их держаться порознь и на
расстоянии. Отсюда и родилось у древних выражение - "чувствовать себя не в
своей тарелке". Причем, возникло это выражение, видимо, еще до того, как
появились тарелки и люди научились ими пользоваться. Та наука шла от
инстинкта выживания и питания!
Олечка, улучив момент, найдя невинный предлог, увела шайку головорезов
с глаз долой, мило и загадочно вильнув на прощанье аккуратным задом. Такое
явление всегда вызывало у меня ассоциации с поведением юркой зеленой ящерки
или танцевально-двигательными "па" известных в далеком прошлом вокалисток -
сестер Бэрри. Но для моего цепкого взгляда только одного внешнего символа
женской добродетели было явно недостаточно. Проклевывалось подлое желание
проникнуть в глубину явления. Было понятно, что добродетели Олечки исходят
из породистой интеллигентности - из такого чувства, когда неудобно
присутствовать при том, как взрослые люди творят нелепости. Потому она,
изнывая душой, старалась предостеречь, вытащить из выгребной ямы своих
коллег - незатейливых дамочек, куда те обязательно стремились запрыгнуть,
задрав высоко юбки.
Относительно же меня Оля демонстрировал пикантный шарм, рассчитанный не
на слишком резвого кобелька, вяло застревающего уже на старте от непосильной
тяжести кандалов научного творчества. Видимо, Олечка в жизни своей
достаточно сильно обожгла крылья, может быть, и не единожды. Но и с меня
было достаточно наивности общественного огорода, где вперемежку растут и
сорняки и полезные культуры с женскими именами. Причем, и те и другие с
азартом маскируются под неотразимую и недоступную постижению мужского ума
ботанику. Ну, пусть лучше так, чем никак! Надо уметь прощать женщинам их
ошибки. Только мы, искушенные мужчины, особенно врачи-венерологи, ведаем:
женщину украшает посредственность, а не посылы на чрезмерный интеллект или в
хлам расхристанную богатую творческую натуру.
Уже безотносительно Олечки, я заметил, что ум и творчество в женщине
иссушают плоть и очень тормозят достижение оргазма, тогда как у мужчины все
происходит наоборот. Кстати, в таких делах очень большое значение имеет
однотипность микробного пейзажа в местах вовсе неотдаленных. При чтении книг
верхние дыхательные пути женщины сплошь заселяются бумажными клещами,
вызывающими сильнейшую аллергию на все, в том числе, и на мужчин. Если
судить по этому признаку, то банальная микрофлора, присущая женским родовым
путям, куда как лучше экзотической, клещевой, заселяющей носоглотку. Но
успешное распространение вируса иммунодефицита, то есть СПИДа, в настоящее
время сильно подкосило страсть к внебрачным связям со стороны представителей
обеих полов. Отсюда родилось повышение тяги к чтению и научному творчеству.
Но это ошибочное веяние - знания не способны спасти Мир от размножения и
совершенствования различной заразы. Только регулярный "безопасный секс" или
тотальное воздержание могут помочь решить задачу повышения средней
продолжительности жизни.
Я сидел на своем стуле, в своем кабинете и квасился от простой мысли,
сводимой почти к декадансу, к порочной экзистенции. Его Величество
Настроение наползало на меня своими жирными ляжками, округлым женским
животом с волнующим пупком, освещающим, как маяк, путь в ложбину
наслаждений, и губило всю чистоту морали - я вдруг захотел ощутить события,
творимые сейчас в моем кабинете перечисленными персонажами, в духе прозы и
эстетической философии писателя Генри Миллера (1891-1980). Да, да... Я
совершенно не боялся плагиата, потому что я подпал под настроение,
переживаемое персонажами многочисленных романов духовного развратителя Генри
Миллера. Передо мной проползли на четвереньках и по-пластунски, вверх и вниз
животом, его пошлые романы - "Сексус", "Плексус", "Нексус", они стали и моей
"розой распятия". И я не стеснялся того, наоборот, я уже был вовлечен в
подобный интеллектуальный эксбиционизм окончательно. Во мне начинала
вставать одна единственная пошлая мысль, которая и должна вставать, как то
мужское начало, которое только так и должно реагировать на приближение
сладострастия. Генри Миллер из-за спины медицинской сестры Валюши пробубнил
очередной пассаж: "А ее зубы сжали головку моего малыша, и она распалилась
так, что это стало угрожать его жизни. Обезумев от страсти, она трудилась
вовсю, и я не на шутку испугался, что она отхватит самый нужный кончик моего
самого важного органа".
И то сказать, я мысленно так основательно бичевал Жанну, Тину, мангусту
- но за что? Только за то, что у меня было отвратительное настроение. Не
доставалось лишь сердобольной Олечке - редактору моих слов и мыслей - да и
то, только потому, что я оставлял ее на десерт и не включал в виртуальный
групповичок. Она была слишком сладкая и вкусная для моей поэтической натуры,
и я не собирался делиться с нею ни с кем - даже с моим, чего греха таить,
больным воображением. Ей будет посвящено особое вожделение: когда своей
ласковой "вилочкой" я буду спокойно, не спеша выбирать из "десерта"
абрикосики, клубничку, и прочие ягоды, бесконечно лакомясь сам и увлекая
процессом "жратвы" ту, которую сравниваю с аллегорической вкуснятиной.
Однако и те трое, на кого я выпустил ядовитых змей из своего душевного
террариума, были отменно миловидными женщинами, содержащими телесное
разнообразие, в совокупности составляющее незабываемый образ. И самое
главное, им, спору нет, были не чужды все земные пороки. А святость, что ни
говори, под покровом ночи всегда тянется к пороку. Так стоит ли сомневаться:
именно каверзы приземленного женского ума, податливость плоти и
проституирующее мировоззрение надо уважать, ибо порочная участь женщины
запрограммирована Богом. Я тут же отнесся к Первой книге Моисеевой и еще раз
повторил про себя, но как бы от Бога Всемогущего: "Жене сказал: умножая
умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; к
мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою" ( Бытие 3:
16).
Угрызения моей пятнистой совести и осознание оплеванной невзгодами
женской чести вдруг совершили головокружительный кульбит, и из памяти на
злобу дня выплыло стихотворение моего деда - Сергеева-старшего, который был
большим докой во всяких порочных поисках. И я было совсем надумал вспоминать
по строчкам это стихотворение, как опять из-за спины Валюши вякнул Генри
Миллер (а, может быть, эти слова произнесла и сама обиженная моим
невниманием женщина): "Поставь меня, как надо, и засади мне - вот и все, о
чем она попросила. И я начал. Холодная ярость владела мною. Это
действительно должна была быть наша последняя схватка".
Прижата не одна - могучим
полубогом.
Пронзается до дна - бодучим
носорогом.
Как глупая коза - с арканом
между ног.
Бесстыжие глаза - с туманом,
в потолок.
Вас трое сытых дев - телесно
обнаженных.