Федоров Александр. Оракул

психоаналитик обязательно откопает из тещиного детства какую-то
обезьяноподобную закавыку.
К сожалению, соревнование Игры и Жизни закончилось не в пользу игрока.
Писк и скрежет наката трагедии уже донимал слух шахматиста, и он мямлил
хренотень, опасливо озираясь. "Затишье, - думал Лужин в этот день. -
Затишье, но скрытые препарации. Оно желает меня взять врасплох. Внимание,
внимание. Концентрироваться и наблюдать". Но как можно бороться с
непобедимой страстью, - вздор! наив! ребячество!. Он же был во власти своего
таланта, своей миссии с раннего детства. "Были комбинации чистые и стройные,
где мысль всходила к победе по мраморным ступеням; были нежные содрогания в
уголке доски, и страстный взрыв, и фанфара ферзя, идущего на жертвенную
гибель... Все было прекрасно, все переливы любви, все излучены и
таинственные тропы, избранные ею. И эта любовь была гибельна".
Все сокрушала и судьбой руководила неведомая, непреодолимая сила. Она
диктовала свой главный тезис: "Ключ найден. Цель атаки ясна. Неумолимым
повторением ходов она приводит опять к той же страсти, разрушающей жизненный
сон. Опустошение, ужас, безумие".
Развязка была близка ее цепкие клешни приближались к рукам, горлу,
сознанию, к душе. И он, все уже решив для себя однозначно, таил свой план от
любимой женщины, на всякий случай прощаясь вяло, с намеком на изысканность,
как это водится у интровертов и аутистов: "Было хорошо", - сказал Лужин и
поцеловал ей одну руку, потом другую, как она его учила".
Оставалось найти почти что шахматный выход из совсем нешахматных
лабиринтов жизни. Ему и здесь помогло восприятие профессионала,
разлиновавшее пропасть и кромешную тьму по короткому шахматному пути (по
квадратам) в Тартарары. Он уже висел с уличной стороны оконной рамы, болтая
ногами на высоте восьмого этажа, оставалось только разжать руки: "Прежде чем
отпустить, он глянул вниз. Там шло какое-то торопливое подготовление:
собирались, выравнивались отражения окон, вся бездна распадалась на бледные
и темные квадраты, и в тот миг, что Лужин разжал руки, в тот миг, что хлынул
в рот стремительный ледяной воздух, он увидел, какая именно вечность
угодливо и неумолимо раскинулась перед ним".
Хочет того или не хочет, но пытливый читатель вынужден зарыться в
поэзию БВП, чтобы раскопать шахматный феномен, вколоченный максимально
крупными гвоздями в образ главного героя романа. Для розыска не придется
ходить далеко: достаточно познакомиться с тремя шахматными сонетами. БВП
берет с места в карьер: "В ходах ладьи - ямбический размер, в ходах слона -
анапест. Полутанец, полурасчет - вот шахматы". И тут же врывается уже из
жизни ее наивная проза: "От пьяниц в кофейне шум, от дыма воздух сер". Это
замечание, бесспорно, сакраментальное: где-то под спудом обыденных таинств и
скучной суеты семейной жизни, социальных ролевых репертуаров (надуем ученые
щеки!) у БВП, конечно, пульсировала мечта любого поэта - вести жизнь
свободную от условностей, обязательств, традиций, принимая только логику
творчества, ритм стиха, законы чистой рифмы. Отсюда, из этой вечной мечты
выпрыгивает строка, несколько отстраняющая шахматную древесину: Но фея рифм
- на шахматной доске является, отблескивая в лаке, и - легкая - взлетает на
носке". Текущее откровение догоняет последующее, не менее примечательное: "
Увидят все, - что льется лунный свет, что я люблю восторженно и ясно, что на
доске составил я сонет".
Тем и заканчивается поэтический экскурс в шахматы, ибо они, скорее
всего, не самое главное для БВП. Они только повод для литературного
эксперимента, для мастерского и тонкого кокетства владением писательской
техникой. Разработана серьезная тема, удовлетворена собственная страсть
шахматиста-третьеразрядника. Дело вовсе не в игровых затеях и уж, конечно,
не дань фанатизму игрока.
Так что же спрятано в том произведении? Что вело писателя по трудным
горным тропам к заснеженным вершинам эпистолярного мастерства? Приходится
вновь раскапывать тайное, снимать пласты наносного, идущего от авторской
замкнутости или от субъективизма критиков. Да, в жизни БВП была не только
супружеская любовь, таится там и супружеская неверность. Иначе откуда было
взяться блестящему рассказу-откровению "Весна в Фиальте". Разве только
украсть у гениального Бунина из его "Темных аллей", но он напишет их намного
позже (вот и решай: кто и что, у кого украл!). Кстати, и Бунин взлетал с
низкого старта бытовой измены к великим поэтическим восторгам.
Но это любовное потрясение наступит позже, чем состоялся разбираемый
роман как художественное произведение. О той своей любви БВП напишет
(изменив имя, приличия ради): "И с каждой новой встречей мне делалось
тревожнее; при этом подчеркиваю, что никакого внутреннего разрыва чувств я
не испытывал, ни тени трагедии нам не сопутствовало, моя супружеская жизнь
оставалась неприкосновенной... Неужели была какая-либо возможность жизни
моей с Ниной, жизни едва вообразимой, напоенной наперед страстной,
нестерпимой печалью, жизни, каждое мгновение которой прислушивалось бы,
дрожа, к тишине прошлого? Глупости, глупости!.. Глупости. Так что же мне
было делать, Нина, с тобой..."
Скорее всего, по воле автора, главный герой искал защиты от жизни в
любви к женщине, оперируя достаточным опытом. То могла быть первая любовь
автора или наблюдения за жизнью близкого окружения - матери, отца,
многочисленных родственников. Последнее оставляет, как правило, блеклый
след: именно в полутонах и описано супружество главного героя. Скорее, и
воспоминания о первой любви БВП приберег для другого случая. Хотя, быть
может, они трансформировались в иное чувство. Тогда обесцененный капитал и
здесь мог быть применен: "И все давным-давно просрочено, и я молюсь, и ты
молись, чтоб на утоптанной обочине мы в тусклый вечер не сошлись". Это
стихотворение было написано в 1930 году (через год после выхода в свет
романа); через пару лет вышел роман-покаяние "Подвиг" с припиской -
"Посвящаю моей жене". Согласимся с простым выводом: было за что каяться,
из-за чего лепить посвящение.
Раскопки более ранних (или поздних - как считать!) пластов дают
определенную наводку-наколку: "Не надо слез! Ах, кто так мучит нас? Не надо
помнить, ничего не надо... Вон там - звезда над чернотою сада... Скажи: а
вдруг проснемся мы сейчас"? Этот стих относится к 1923 году! В том же году
оставлены еще почти что прямые улики: "Сонник мой не знает сна такого,
промолчал, притих перед бедой сонник мой с закладкой васильковой на
странице, читанной с тобой..."
Скорее всего, у поэта было Божественное восприятие любви, - оно
всеобъемлюще, космогонично. Но для его накопления, преобразования в качество
трансцендентального уровня требуется время, идущее нога в ногу с исчерпанием
времени жизни! Только тогда рождаются обобщения: "Когда захочешь, я уйду,
утрату сладостно прославлю, - но в зацветающем саду, во мгле пруда тебе
оставлю одну бесцветную звезду... Над влагой душу наклоня, так незаметно ты
привыкнешь к кольцу тончайшего огня; и вдруг поймешь, и тихо вскрикнешь, и
тихо позовешь меня..."
Насытившись любовью к женщине, вернее, переведя ее в ранг познанной
реальности, но неразгаданной души, поэт способен заговорить уже совершенно
иначе. Возьмем, к примеру: "Есть в одиночестве свобода, и сладость - в
вымыслах благих. Звезду, снежинку, каплю меда я заключаю в стих".
А дальше - больше: "Касаясь до всего душою голой, на бесконечно милых
мне гляжу со стоном умиленья и, тяжелый, по тонкому льду счастия хожу".
Бесспорно, талант к высокому полету даже в такой неспокойной и сложной
стратосфере, какой является любовь, БВП имел от рождения. Небольшие
эксперименты помогли уточнить кое-что, разобрался не умом, а сердцем в
гениальных схемах, начертанных Богом. А они, как все гениальное, просты.
Просты настолько, что и не верилось: отсюда продолжение маленьких ошибок и
шалостей. Однако это не искажало общего восприятия: "Что нужно сердцу моему,
чтоб быть счастливым? Так немного... Люблю зверей, деревья, Бога, и в
полдень луч, и в полночь тьму".
Странным, но, вместе с тем, и вполне земным веет от личности главного
героя романа. Разговор о Защите здесь абсолютно уместен: да, наша вполне
земная жизнь не столь комфортна во всех отношениях, и людям, проживающим в
различных ее уголках, необходима усиленная протекция - от Бога, от Природы,
от Социума. Защита необходима, как это не звучит странно, нужна, прежде
всего, от самоих себя, а потом уже от окружающего людского зверья, от
коварного социума. Будем помнить, что люди транспортировались из одного
зачатка. Бог сотворил исток популяции - Адама, Еву. Далее серьезной
постельной работой занялась уже эта первая пара людей. Но там, где в роли
творца выступает человек, дьявол легко подбрасывает скользкие арбузные
корки, называемые святотатством, греховностью: появился Авель и Каин. Первый
был чистым, второй нечистым, и Каин убивает Авеля. Так и пошло- без
остановок и пересадок. В каждом человеке сидит зачаток авелевских (то есть
добрых) или каиновских (то есть злых) поступков. Этими свойствами, их
соотношением и формируется лицо популяции и отдельной личности. Здесь, на
этом психолого-демографическом перекрестке и рождается потребность в Защите.
Сдается нам, что в генофонде главного героя, как и самого автора романа,
было больше вкраплений от Авеля, чем от Каина. Хвала им за это! Есть у них
право на последнее слово, а оно было примечательным: "... И умру я не в
летней беседке от обжорства и от жары, а с небесной бабочкой в сетке на
вершине дикой горы" (1972 год).
Можно было бы и закончить литературоведческие откровения этой строчкой
из замечательного стиха БВП, но вонзился вдруг в рациональный мозг вопль:
"Не судите, да не судимы будите; ибо каким судом судите, таким будете
судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить. И что ты смотришь на
сучек в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь?.. Лицемер!
вынь прежде бревно из твоего глаза, и тогда увидишь, как вынуть из глаза
брата твоего" (От Матфея 7: 1-3, 5). Взалкало окороченное самолюбие: больно
и жалко отвращаться от только что написанного, ибо вынуто оно из самого
сердца, выволочено из глубин его с помощью клещей сопереживания. Тогда
вспомнилось из той же книги Святого Евангелия: "Не давай святыни псам и не
бросай жемчуга вашего пред свиньями, чтоб они не попрали его ногами своими
и, обратившись, не растерзали вас" (7: 6).
Как не верти, но придется все же вменить в вину главному герою романа
(а точнее его родителю - автору) грех забывчивости. Написано же в Священном
Писании четко и ясно: "Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете, стучите,
и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему
отворят" (От Матфея 7: 7-8). Однако выполнять сей постулат необходимо с
Богом в сердце. Но с этим, как сдается нам, плоховато было у главного героя
романа. Да и в биографии автора романа на сей счет, кажется, имеются большие
пропуски!

* 5.1 *

Вторую тетрадь с записью размышлений Сергеева Сабрина читала уже в его
квартире, на Гороховой, в Санкт-Петербурге: квартира была без особых
претензий - две больших смежных комнаты, кухня, ванная, небольшая прихожая.
Чувствовалось, что прежний хозяин не обращал внимание на уют, дизайн,
интерьер и прочее, что составляет понятие "красиво и комфортно". Все
подтверждало и то, что бывший хозяин не был подвержен болезни, называемой
вещизмом. Мебель была скромная, да и довольно старая, изношенная: двери у
шкафов скрипели, поверхность тахты украшали бугры специфически просевших или
выпирающих пружин. Сабрина, проведя на ней первую ночь, на утро подумала:
"видимо, здесь шла настойчивая и интенсивная работа". Но почему-то у нее не
родилось чувство ревности или осуждения, наоборот, она пожалела, что
своевременно не включилась в такую работу. Ей казалось, что она потеряла и
растратила зря очень дорогие годы возможной совместной жизни с любимым
мужчиной, так рано ушедшим, уплывшим далеко, далеко...
Все, что было в квартире, дышало присутствием Сергеева, манило к себе,
настраивало на добрый, интимный лад. Сабрина обнимала подушку, плотней
прижималась к поверхности тахты или удобно вдавливалась в кресла и ощущала
проникновение тепла, ей мерещились объятия рук, прикосновение всего тела
Сергеева, словно сейчас он сам или его эфирное тело, душа присутствовали,
говорили с ней, ласкали.
Впадая в такие реминисценции, утопая в воспоминаниях, Сабрина словно
околдовывалась, улетала куда-то очень далеко, в запретную зону. Она поняла,
что если не научиться останавливать себя, то можно однажды не вернуться
оттуда. Наступит что-то подобное перемещению души в зазеркалье, а значит для
тела это будет равноценно смерти. Может быть потому Сабрина занялась
интенсивной уборкой, да рассмотрением рукописей Сергеева, которых было
много. Все в беспорядке было свалено в книжные шкафы, в ящики письменного
стола, на жесткий диск и дискеты персонального компьютера: научные работы,
проза, стихи, какие-то пометки и записки на отдельных листочках, обрывках
бумаги.
Сабрина не стала пока разбирать вещи Сергеева: она уже получила первый
удар по нервам и теперь опасалась повторений. В платяном шкафу она
наткнулась на его дубленку, висевшую прямо перед глазами, как распахиваешь
дверцы: Сабрина как-то автоматически влезла в ее рукава, и чтобы
почувствовать тепло сергеевского тела, плотно закуталась в мягкий приятный
мех. Очнулась она, видимо, минут через десять, лежа на полу. Видимо, не
заметила, как мгновенно осела и потеряла сознание. Она выпутывалась из
дубленки, вспомнив, как бывало шутейно, играя с Сергеевым, освобождалась из
его объятий. Да он часто неожиданно "нападал" - доставал ее бесчисленными
любовными играми. Ей померещилось, что эти игры возникли и сейчас, и
сознание плавно ушло, уплыл и пол из-под ног.
Синяков не было только потому, что упала она на мягкие меховые полы, -
прямо скажем, удачно упала, не разбив голову, не сломав руку. Да, вещи
содержат энергетику своего хозяина, а наблюдающая душа трансформирует
сильные желания через поведение таких вещей, превращающихся в управляемые
фантомы. Хорошо, что еще не появились "голоса", - для беременной женщины это
был бы большой подарок. Когда она позже рассказывала о случившемся Музе, та
строго-настрого запретила Сабрине пока прикасаться к сергеевским вещам. В
них, сказала она, "теплятся сергеевские страсти, а любил он тебя, бесспорно,
очень сильно, как никогда в жизни никого другого не любил". Муза сделала
страшные глаза и без всяких шуток поведала Сабрине о том, что Сергеев
состоял в лиге колдунов высокого класса. А такой человек способен насытить
(даже не желая того) все свои вещи особой памятью, - на уровне
кристаллических решеток, свойственных материалам, из которых состояли вещи.
Муза обещала в ближайшее время снять, отменить чары, но для этого ей самой
необходимо собраться, подкопить силы.
Таким строгим указанием Муза пыталась еще и профилактировать возможное
столкновение Сабрины с чем-либо из обширной сферой интимных отношений
Сергеева, следы которой, надо думать, все же остались в квартире. Муза
понимала, что, как не берегись, но рано или поздно Сабрине придется узнать о
том, что за фрукт был Сергеев в этом плане. Однако всегда разумнее отдалять
встречу с неприятностями, особенно, от женщины, носящей дитя под сердцем. Но
Муза опасалась зря: Сабрина не была ханжой, а сердце ее было переполнено
таким доверием и любовью к своему избраннику, что никакие острые углы не
могли ушибить ее душу.
Несколько первых дней, по приезде в Петербург, Муза была занята
какими-то неотложными делами, а потому часто и надолго оставляла Сабрину без
присмотра. Но скоро неотложные дела должны были закончиться и подруги
намеревались проживать вместе в квартире Сергеева. Надо было, по словам
Музы, держать течение беременности под профессиональным контролем. Но еще
сложнее помочь мягко, без потрясений войти новоиспеченной россиянке в
обыденную суету неизвестной ей страны. Магазанник и Феликс быстро провернув
все формальности с оформлением вхождения во владение имуществом, оставив
подругам достаточную для безбедного существования сумму в долларах, отбыли в
Москву. Они обещали регулярно наведываться и, вообще, держать ситуацию в
поле зрения. Женщинам были оставлены телефоны местного "экстренного
потрошения" на случай непредвиденных обстоятельств. У Магазанника везде были
свои люди, глаза и уши, а, если понадобится, то и жесткая, карающая рука.
Феликс, видимо, прочно сел на крючок обаяния Музы: он, несколько
смущаясь, оставил ей тайные прямые телефоны, по которым его можно было найти
в Москве в любое время, просил не забывать и звонить при малейших
неурядицах, а лучше просто так, на ночь. Как он выразился, по велению
доброго женского сердца. Между делом Феликс успел поведать Музе, что он не
женат, а квартира у него небольшая, холостятская, скромная - двести сорок
квадратных метров на одного.
Женщины зажили тихой добропорядочной жизнью: посещали театры, музеи,
капеллу. Сабрина, естественно, попыталась удовлетворить женское любопытство,
и, не вняв предостережениям Музы, круг за кругом принялась обследовать
ближайшие достопримечательности. Возмездие за излишнее любопытство не
заставило себя долго ждать. Откровения ожидали Сабрину на каждом шагу. Порой
ей не хватило фантазии - явные глупости сограждан не могло и присниться.
На Садовой она забрела в книжный магазин по громким названием
"Планета". Охранник - молодой парень с бычьей шеей, но с совершенно
оловянным, тупым взглядом, - тормознул Сабрину на входе. Он попросил ее
снова выйти из магазина, а затем войти. Сабрина опешила: она пыталась
объяснить парню, что пришла в магазин посмотреть и, возможно, купить книги,
а не для странных прогулок - заходов и выходов. Но славянская спесь перла из
мордоворота, как член у массивного кобеля, почувствовавшего запах течки. Он
заявил с апломбом, что магнитное устройство на входе подало звуковой сигнал
и он обязан "все перепроверить".
Именно последняя реплика очень насторожила Сабрину. Что означает это
всемогущее - "все перепроверить". Может этот олух собирался ее обыскивать,
дотрагиваться до нее своими клешнями? Сабрина попросила вызвать
администратора. Явилась бледная, рыжая злая сучка. Сабрина попыталась ей
объяснить всю нелепость подозрений, скажем, на наличие у нее злого умысла.
Но рыжая, почувствовав некоторый акцент и слишком вежливые, округлые фразы
Сабрины (кстати, особый диалект свойственен тем, кто знает язык, но не имеет
обширной практики его применять в конкретной стране), заранее обозлилась.
Она заявила, что такие в магазине правила. Сабрина продолжала
доброжелательно, но настойчиво объяснить администраторше, что во всех
странах мира в таких случаях просто неназойливо сопровождают покупателя, но
не создают ему дополнительных хлопоты и трудности с выбором товара. Если уж
технические эффекты вызывают у охраны сомнения по поводу наличия или
отсутствия, скажем, оружия или взрывчатого вещества, то это становится
проблемой охраны, а не посетителя: с какой стати покупатель должен скакать у
входа туда-сюда. Так можно резко сократить спрос на товары этого магазина и
нанести экономический вред торгующей фирме.
Вежливыее замечания и особенно слова "во всем мире" просто взбесили
бледнолицую дуру: она принялась "качать права". Главным аргументом явилось
то, что Сабрина мешает работе продавцов. Сабрина опешила, но все же нашла в
себе мужество уточнить для кого, собственно, магазин и все эти книги - для
покупателей или для продавцов? Этого было уже более, чем достаточно для
неукротимой гордыни российских торговцев книгами. Культура бушевала, она
выходила из берегов, как бурная Нева глубокой, дождливой осенью. Дичь и
туман отчаянного мракобесия активно хлестал из администраторши. Охранник же
твердил тупо: "Надо с ней разобраться"! Сабрина в своей жизни нечасто
слышала хлесткие славянские выражения, не все она поняла с лету, одно было
ясно: "ноги надо брать в руки" и срочно, без малейшего промедления, "давать
тягу" пока здесь и сейчас ей не переломали ребра.
Отдышавшись на воле, на улице, Сабрина задумала продолжить свои опасные
социологические исследования. В этот день зверь задумал бежать прямо на
ловца. Но Сабрина не была ни ловцом, ни охотником, ей не было дано так
быстро понять душу россиян. Национальная идея тоже уплыла от нее куда-то в
сторону.
Сабрина сделала то, что даже Муза не могла предположить и поэтому не
предостерегла вовремя подругу. Она, заметив столпотворение у ворот Апрашки,
влилась в общий народный поток. Ведомая женским любопытством, элегантная
женщина позволила потоку внести себя почти что на руках в чрево
Петербургской толкучки. Даже страсть юного натуралиста не вознаграждается
так коварно, как награждается она для неопытного посетителя вертепа.
Картина, которая представилась Сабрине, была живописной. Такое Сабрина не
встречала даже в глубинке Венесуэлы. Но, вместе с тем, многое вызывало не
только недоумение, но и прилив чувства юмора. Ее очень позабавили лица
кавказской национальности: все сплошь в кожаных куртках на три размера
больше положенного по конституции. Мрачные и загадочные физиономии деланным
свистящим шепотом цедили сквозь щербатые оскалы: "Спирт! Спирт! Спирт"...
Сабрина не могла понять: толи у нее просят выпить, толи ей собираются налить
чистого спирта? У нее хватило сообразительности не вступать с темными
личностями в сделку ни при каких обстоятельствах.
Сабрина не спеша гуляла между рядами карикатурно маленьких палаток,
рассматривая товары. Все здесь выглядело залежалым, обветшалым и, словно,
уже несколько поношенным. Такие базарчики Сабрина видела в небогатых
Южноамериканских странах о там она их редко посещала. Естественно, ей
нравились супермаркеты, особенно штатовских фирм.
Сабрина вспомнила, что ей нужны моющие средства и остановилась у одного
из нужных лотков. Рядом суетились какой-то мужчина. Сабрину успокоило то,
что он был сравнительно прилично одет. Тут же квохтали две потасканные особы
женского пола: эти две проявляли почти что истерическую активность,
ненароком подталкивали Сабрину, хватая товар с прилавка, переспрашивая у
продавщицы цены. Сабрина заметила, что в какой-то момент у продавщицы -
молодой и миловидной женщины - как-то по особому, тревожно, даже с испугом,
расширились глаза, но она их тут же отвела в сторону.
Когда суета вокруг прилавка прекратилась, Сабрина собралась выбирать
товар. Но женщина-продавщица извиняющимся тоном попросила ее проверить
сумочку. Сабрина сперва не поняла, о чем идет речь. Женщина пояснила, что
она видела, как Сабрине резали сумку, висевшей на плече и несколько
откинутой назад. Она извинилась, что не смогла обезопасить покупателя, - за
предупреждение здесь режут бритвой лицо, глазам, губят товар.
Только сейчас Сабрина обнаружила, что сумочка разрезана по задней
кромке, но ключи были в левом кармане, а кошелек Сабрина несла в руке еще от
книжного магазина, когда почему-то предварительно вытащила его, надеясь, что
какую-либо книгу обязательно купит. Ей помешал это сделать магазинный атлет
и его малокровная начальница. Теперь магазинная разборка помогла спасению
капитала. Вот уж воистину: "Все, что не делается, - все к лучшему"!
Сабрина-таки приобрела моющие средства, но так и не выпуская кошелек из
рук, ушла из "Апрашки". На выходе она поймала недовольный взгляд того самого
мужика, который отирался около нее давеча. Мужик даже не пытался отводить
глаза, наоборот, в них отразилась наглая решимость и издевка, дескать -
"знай, курва, наших"! Да и его потертые помощницы зыркнули по Сабрине
алчными брызгами, словно говоря: "Ну подожди, сука заграничная, мы еще тебя
пощипаем"! Одна из этих лярв тут же демонстративно развернула украденную
косметику и принялась малевать себе рожу. Сабрина вспомнила из Евангелия от
Иоанна: "Но этот народ невежда в законе, проклят он" (7: 49). И еще вдогонку
зашептала святая мудрость, успокаивающая негодование по поводу того, что
творится в России сейчас: "Когда разрушены основания, что сделает
праведник"? (Псалом 10: 3).
Вежливыми оказались только работники обменного пункта валюты: там с
удовольствием пересчитали доллары на деревянные рубли, рассыпавшись при этом
в благодарностях. Сабрина, наученная горьким опытом, не поверила в
откровенность такой любезности и внимательно пересчитала размалеванные
бумажки. Обмана не было! Видимо, в этой стране культ доллара настолько
высок, что его интересам умные и рачительные люди готовы служить откровенно
и честно. И это было началом прогресса. Пустячок, но приятный!
Вечером явилась Муза: выслушала от Сабрины поучительные истории. Узнав,
что в процессе накопления жизненного опыта и знакомства с Родиной-мачехой,
ничего ценного не пропало, даже документы целы, Муза успокоилась. Напряжение
сменилось долгим злорадным смехом. А потом, сделав строгое лицо, Муза