Иванова Юлия. Дверь в потолке

получалось. Сделаешь, а это изгадят.

17. Тот факт, что Вы зарабатываете на издание книг трудом на земле,
меня, не побоюсь этого высокого слова, восхищает. Это очень достойный выход
для творческого человека, не желающего ради заработка насиловать свой талант
в душепротивных делах. То, что Вы смогли построить для себя это дело и
занимаетесь этим, говорит о многом. Завидую Вашей самостоятельности,
независимости, характеру и многим другим необходимым для этого качествам.
А естественное после этого совмещение Вашего образа и образа Иоанны
дает интересный очеловечивающий эффект по отношению к обеим "сказительницам"
по ту сторону текста.

18. Да, безмерно жрущие и разрастающиеся клетки - это опухоль. Пример
тому - человечество в целом. Которое скоро угробит планету, свой
телоноситель. И мне "порой хотелось, чтобы этот чумной корабль взорвался,
налетел на айсберг, только бы не испытывать ежедневно этот мучительный стыд
от молчаливого соучастия в чудовищно наглом и лицемерном пиршестве зла". С
каждым словом согласен. Одно хорошо в этом - загнется человечество и не
жаль.
"Для тех, кто не хочет процветать на крови других" - хорошая ясная
формула.
А переводить на нормальный язык у Вас хорошо получается. То, что
звучало оскорбительным в религиозном изложении, стало желанным в
разговорном. А вы говорите - не надо. Надо. Кто ж мог, например, догадаться,
что "антихрист" = новый мировой порядок, служить = что-то в жизни совершить.
Если, по-вашему, "превратить личное в вечное" есть "остаться в доброй памяти
человечества" - подписываюсь под этим обеими руками (при условии, что само
человечество "вечно", то-есть опять же атеизм не проходит - Ю.И.), но сам бы
я, заметьте, это так перевести не догадался.

19. Даже просто представить приятно, как было бы удобно пожить в таком
"доме отдыха трудящихся" как Изания, оплачивать это трудом или
простаивающими ресурсами, делать какой-то свой проект или просто
ознакомиться с интересными проектами изан, а стало быть, как чаще всего
случается, и принять в них посильное участие.
И знать, что когда завершишь "полет" в этот "правильный" мир, всегда
можешь вернуться на свой авианосец, в свой греховный, несерьезный, пестрый
бордель. Если будет потребность отдыхать от Изании - это примета того, что
там все чересчур. Если же бардак наскучит быстро и потянет обратно, значит,
в Изании построено все истинно.
Один энергичный человек, своими руками построивший дом, сказал: "Знал
бы я, во что это выльется, ни за что не взялся бы". Но дом построил, что
надо.
В отличие от тутошнего Человека, я считаю, что строить нужно. Даже если
совсем ничего не выйдет, думаю, это будет лучше, чем ничего не делать, т.к.
каждый такой потуг "сдвигает пространство" в нужную сторону. Как Колумб -
искал одно, нашел другое.
Остается принципиальным вопрос, который надо решить ДО замеса бетона:
как строить. (И "что строить?" - Ю.И.)
А "истина где-то здесь".
С эволюционным приветом.
2000-09-23
Менеджер: - Браво, Юлия! Браво, Юстас!
Не ждал я, Ю.И., что вам Бог пошлет такого читателя как Юстас.
Мой совет, как человека, прочитавшего роман, но не имеющего времени и,
наверное, не способного дать на него развернутый анализ, воспримите все,
сказанное Юстасом, в духе оптинских старцев: "Господи, не дай мне забыть,
что все ниспослано Тобой. Справедливую критику примите с покаянием. На
напраслину Юстаса ответьте, как душа велит.
А его конструктивные соображения используйте на общее благо.
Надеюсь, здесь появятся и другие читатели, полезные не как я, добрыми
пожеланиями, а делом.
Может, и я когда-нибудь сумею написать сюда о своих взглядах на Изанию.
А Юлии и Юстасу могу только пожелать: Дай вам Бог успехов в делах праведных.
2000-09-24

БОРИС

(1958 год)

Тут вскоре, на счастье, началась зимняя сессия. Обложившись
килограммовыми томами, я часами сидела в читалке, грызя леденцы, чтобы не
тратить времени на курево. Выпрашивала учебники домой, на ночь, сдавала
древнерусскую, принималась за Гомера и Вергилия, за русский язык, которым,
как выяснилось, совершенно не владею и в диктантах - полно ошибок.
"Матрена Саввишна быстро акклиматизировалась и с аппетитом ела винегрет
в компании с фельдфебелем и фельдъегерем..."
Вся жизнь сосредоточилась в синенькой зачетке. Тряслась и пила
валерьянку.
Как-то подняла голову от книг. Старшекурсник, сидевший в другом ряду
читалки, чем-то похожий на моего фестивального Яниса, подмигнул мне и
показал жестом, что тоже хочет конфету. Он мне давно приглянулся - высокий,
спортивный, хоть и ходил вразвалочку из-за плоскостопия. Когда я встречала
его в коридоре, сразу всплывало в памяти трогательно-заплаканное лицо Яниса,
с которым мы больше никогда не увидимся. А этот, наоборот, всегда улыбался,
смешил девчонок - эдакий первый парень на деревне, но все равно вылитый
Янис. Странно, что лица Робера я вообще не могла вспомнить. Может, и не
узнала бы в толпе.
Я бросила через зал леденец - он ловко поймал и, поблагодарив улыбкой,
сунул в рот. Я снова погрузилась в чтение. Через полчаса подняла глаза -
опять пялится. Так никаких конфет не напасешься. Показывает жестом - айда
покурим.
Вышли, покурили. Борис оказался потрясающим рассказчиком, помню, как
хохотала до слез, а он все не умолкал со своими уморительными байками -
хотел, как признался потом, произвести впечатление.
От смеха я совершенно обессилела, в голову ничего больше не лезло.
Опять всю ночь зубрить ... Борис провожал меня, тащил авоську с
недочитанными книгами и не закрывал рот. От моего хохота он, кажется,
заводился все больше, остановить эту лавину было невозможно. От нас
шарахались прохожие.
На лестничной площадке он бросил авоську с книгами на пол и полез
целоваться. Подробности не помню, так как была близка от смеха к обмороку.
На другой день мы оба успешно сдали и отправились на радостях откушать
в кафе "Арарат", что располагалось возле ЦУМа. Мягкие диваны, горный пейзаж
на стене, пара раскаленных чебуреков за полтинник, порция маслин - двадцать
девять копеек и бутылка неплохого кавказского портвейна "Агдам" за трешку. В
общем, за все, про все - около пятерки. Опять он ублажал меня своими
байками, потом мы гуляли, затем он пригласил меня зайти в гости - "Это здесь
недалеко, несколько остановок на троллейбусе. Мама будет рада".
Никакой мамы, естественно, дома не оказалось со всеми вытекающими
отсюда последствиями. Попробовала призвать Бориса к благоразумию - куда там!
Вопрос был поставлен ребром: - раздевайся, или гуд бай.
Надо сказать, что жил он как раз возле ВДНХ, где тоже поднабрался
фестивальных нравов.
Оценив обстановку, я вздохнула. Ответ мой вошел в историю семьи:
- Ну ладно, так и быть.
Признаться, я к тому времени уже порядком устала от так называемого
кобеляжа. Вокруг ухажеров было много, они сталкивались лбами, трепали нервы,
никто мне толком не нравился, но никого не хотелось терять. Я была по уши
занята, как мне казалось, делом, а они со своими разборками отнимали кучу
времени, надо было кого-то выбрать, потому что после "маслинового запоя" я
вдруг тоже к своему стыду поняла, что презренные проблемы "ниже пояса"
касаются теперь и меня.
"Так и быть", - сказала я, пожав плечами и полагая, что выбираю
свободу.
Какая там "свобода" - Борис оказался настоящим Цербером. Весь "кобележ"
он разогнал в считанные дни - ходил за мной по пятам, контролировал каждый
шаг (порой приходилось буквально от него удирать по всем правилам шпионского
искусства), сидел дома в моей комнате рядом с телефоном, сам хватал трубку,
выражался словами, а то и кулаками (он тогда занимался боксом).
Помню, как мой однокурсник Жора, известный ныне как Георгий Вайнер,
получил ни за что, ни про что тумака, просто по-дружески обняв меня при
встрече в факультетском коридоре. Подобное случилось в ресторане ЦДЛ и с
писателем Радовым. Борис был совсем не из нашего "светского" круга, выходки
его представлялись смешными и дикими, и многие недоумевали: "что ты в нем
нашла"?
А мне он нравился не только внешним сходством с Янисом, но и внутренним
- такой же искренний и романтичный. Оказалось, мне нравятся мужчины, которые
"тоже плачут" и перед топающим и свистящим залом открыто встают на защиту
наших "советских" ценностей, не боясь прослыть "серостью и дубом". Тогда,
после двадцатого съезда, "совковость" в студенческой среде требовала
немалого мужества. На стороне "совка" Бориса оказались на одном из таких
бурных собраний лишь бывшие фронтовики.
Особенно поразительным было то, что, как я узнала много лет спустя, он
был родом из очень богатой семьи на юге России- (у деда был свой пивной
завод, другой дед состоял членом правления Калинкинского товарищества,
владея производством всех слабоалкогольных и безалкогольных напитков
страны). Были они при красных и репрессированными, и заложниками, и
ссыльными, всего лишились. Дед в ссылке в Новосибирске организовал пивное
производство, стал директором завода и прославился (о нем даже писали в
газетах), но потом сбежал в Москву к семье, немного изменив фамилию,
построил дачу, на которой и умер. В войну часть семьи затаилась, называла
советских "они", а другие - воевали за советскую власть. Герман, отец
Бориса, замначуправления Наркомугля СССР, хоть и вернулся при орденах,
потерял на фронте здоровье и прожил после победы всего несколько лет. Брат
отца Транквилин погиб. Мать, Людмила, работала экономистом, сдавала кровь
для раненых, была награждена медалью "За доблестный труд в годы Великой
отечественной войны". Вырастила Бориса и старшую Зою, воспитав в полном
неведении о прошлом, и я в недоумении гадала, откуда в их коммунальной
довоенной квартире такое шикарное пианино и антикварные вазы, а в семейном
фотоальбоме - господа с лорнетами, дамы в колясках на фоне "дачи в Анапе".
Но спросить не решалась. У моего Борьки были заплаты на брюках и обычная
стипендия, хоть и повышенная за "пятерки", и мне, воспитанной на русской
классике с ее презрением к богатству, вовсе не хотелось докапываться до
истины.
Он хорошо пел, аккомпанируя себе на пианино, был действительно
потрясающим рассказчиком и имел еще кое- какие достоинства...Сидел в нем,
правда, и бес, который меня люто ненавидел , а может, и легион, но в бесов я
тогда не верила и объясняла некоторые борькины странности просто "сдвигом по
фазе". Во всяком случае, замуж я не собиралась - ни за него, ни за кого-либо
еще, это совершенно не входило в мои планы. Если уж не Мата Хари и не Жанна
д Арк, то, по крайней мере, Вера Панова. Но родичи, словно сговорившись,
мечтали меня "окольцевать".
Очень стыдно признаться, но окончательно перетянули чашу весов в пользу
нашей совместной жизни красные болгарские туфли-лодочки за 15 рэ, которые я
примерила в обувном на Полянке и горестно положила обратно на полку, потому
что в кармане было пусто. И вдруг Борис молча пошел в кассу и купил мне эти
туфли, оставшись с пятирублевкой до стипендии. Я была потрясена и произнесла
мысленно вторую историческую фразу: "С ним можно пойти в разведку". На
пятерку мы купили бутылку коньяку и отправились отмечать помолвку в
шашлычную в Сокольниках, откуда до его дома было километра три. После этого
я, мягко говоря, нетвердо держалась на ногах, шел ливень, и Борис меня нес
на себе километра два. Потом выгрузил на коврик в прихожей, снял с меня
промокшие болгарские туфельки и сказал: "Знакомься, мать, моя жена".
Наутро туфли мои были сухими и чистыми, а я со стыда не знала, куда
деваться. Ничего себе, смотрины! - "Ну и что она сказала"? - спросила я
Бориса о реакции матери на такое "явление невесты народу". - Сказала, что ты
симпатичная.

"ПЛОХОЙ ДЕНЬ" 15 СЕНТЯБРЯ"

Заметки писателя, сменившего профессию
(Отрывки из статьи)

"Зарабатывая на издание книги, я лишалась возможности ее дописать.
Пришлось переключиться на "несанкционированную торговлю", то есть на вокзал.
Означало это вечную беготню с неподъемными ведрами от ментов всех мастей -
омоновцев, муниципалов, метровских, патруля - до сих пор толком не
разобралась. Одни охраняли вокзал и требовали, чтобы мы не переходили за
белую черту к тротуару. Другие охраняли проезжую часть и гнали нас в
противоположную сторону. Третьи блюли интересы легального цветочного
базарчика перекупщиков при вокзале, который "горел", потому что цены у нас,
"дачников", были значительно ниже, и простой народ "пасся" именно в
несанкционированной зоне. Нужно было все время держаться возле белой черты
вдоль тротуара и делать шаг то вперед, то назад в зависимости от ситуации.
Иногда собирали по двадцатке неизвестно кому, иногда приезжало "начальство",
тут нам просто приказывали "сгинуть" во избежание тяжелых последствий, и
приходилось метаться с ведрами по проезжей части, в буквальном смысле рискуя
жизнью не только своей и покупателей, но и пассажиров проносившихся мимо
машин. Тут же на коленке вязали букеты - на свадьбы, дни рождения и - все
чаще - на похороны. Время от времени кто-то выбывал из борьбы, но на место
бабки вставала в строй дочь или невестка. Отступать было некуда - за этими
ведрами укрывались от нищеты целые семьи с неотложными стройками и
ремонтами, зубными протезами, операциями и прочей бытовухой, а главное -
"генофонд", который надо было хорошо кормить, одевать, учить в гимназиях и
колледжах. Ну и плюс всевозможные безработные родичи, заболевшие или вдруг
ставшие "иностранцами". О собственных болячках уже никто не думал. Сунешь
под язык таблетку - и порядок. На войне как на войне.
"Генофонд" подрастал свирепым и хищным. Иногда они подходили к матерям
и бабкам - хорошо упакованные, длинноногие, холеные, с жесткой улыбочкой
уголком рта. Стрельнут сотню-другую, а то и полностью карман опустошат на
какие-нибудь "шузы", и гордо удаляются. Бабок своих генофонд стыдился, мол,
уж мы-то пойдем другим путем, будем, как эти в мерсах, чьим телкам корзины с
фиалками на дом возят...Тоже всех потрясем. А не выйдет - держитесь,
приватизаторы! Выпустят джинна из бутылки - мало не покажется.

И вот на дворе сентябрь, сижу за компьютером и отвечаю самой активной
зарубежной стороннице Изании, которую так и зову про себя Активисткой. Она
эмигрировала из СССР, тоскует по Родине, сравнивает: "С утра до ночи, по
10-12 в день люди на работе, обслуживают и создают технику, блага которой
потом покупают на заработанное. Свободное время проводят, в основном, в
покупках этих товаров или за телевизором. А что для души? Живая душа здесь
не нужна. У многих - неудовлетворенность работой и в то же время страх ее
потерять... А дети не видят смысла жизни, у них нет идеалов".
Вечереет, завтра у меня торговый день. Выключаю компьютер - надо успеть
срезать цветы и навязать букеты. К полуночи справляюсь, ставлю на шесть
будильник. Краем уха слышу, что на солнце какая-то вспышка, завтра ожидается
магнитная буря, надо принимать лекарства и лучше вообще не выходить из дома.
Утром на всякий случай глотаю пару таблеток. Муж в Москве - развозит по
торговым точкам мои "нетленки", а ведра с водой и цветами тяжеленные. До
станции меня провожает дед-сосед с вырезанным легким. Ведро тащит с трудом,
но не ропщет. Он тоже заинтересован в Изании - требует, чтобы мы обязательно
взяли на себя ритуальные услуги на случай кончины участников - тогда отбою
не будет.
День действительно плохой - у поезда низкие ступени, едва втащили
тележку. Прибываем на третий путь, откуда уже с тележкой и ведром самой
приходится спускаться по ступенькам в тоннель. Но самое неприятное -
"гоняют", то есть предстоит со всей поклажей бегать от ментов вдоль вокзала,
на бегу ловя покупателей. А цветов, как назло, море - последние теплые дни,
дожди прошли...Успеваю продать лишь несколько букетиков и слышу, как мент
грозит "пригнать трактор". Дело плохо - жди автобуса, куда периодически
грузят "цветочников" и увозят в направлении каких-то карательных мер. Я в
"тракторе" ни разу не была - всегда есть возможность рвануть по проезжей
части к оптовым киоскам, но одолевает какая-то апатия - наверное, из-за
проклятой вспышки на солнце. Ну и пусть забирают. Мент даже удивлен: чего
это я не удираю. А вот не удираю, и все. День такой.
"Тащи ее сюда!" - орет издали начальник, - На всех протоколы, а потом в
суд по полной программе. Достали уже, мать их!". "Есть такой анекдот, -
говорю, залезая в автобус, мне снизу передают ведра, - Один споткнулся и :
"Ах ты ж , мать твою... Во, кстати, вспомнил, надо маму поздравить". Черный
мой юмор никто не оценил - кто плачет, кто жалуется на жизнь. Наловили одних
стариков с бабками - молодежь успела то ли смыться, то ли откупиться.
Разговоры идут о том, что всем сейчас тяжело, надо кормить семью, то да
се...
"А почему вы не боретесь? - сурово спрашивает главный, - Надо на
митинги ходить, а вы тут торчите. Вам что, пенсии мало?" Кажется, это он в
мой адрес. Огрызаюсь, что борюсь книгами, на издание которых зарабатываю
этой самой несанкционированной торговлей. А на митинге еще пристрелят - кто
их тогда издаст? Сам-то он почему не борется? Мент поясняет, что бороться не
имеет права, так как обязан защищать существующий порядок. Логично. "Про что
книжки-то? - улыбается он, - Про цветочки?" - "Про ягодки".
Приехали. Бывалые говорят, что в милицию. Выгружаемся и тащим ведра к
подъезду. У нас забирают паспорта и пенсионные. У Леши, ветерана войны,
кардиостимулятор в сердце. У Нелли, кандидата сельскохозяйственных наук,
тоже куча каких-то удостоверений и дипломов, но писари (их двое) говорят,
что никакие регалии не помогут - закон есть закон. После составления
протоколов нас снова грузят с ведрами в автобус и везут в суд. Едем долго. В
суде за длинным столом трое стражей порядка что-то на нас строчат.
Интересно, сколько может стоить рабочий день, по крайней мере, двух десятков
изловивших, доставивших и осудивших нас взрослых мужчин? А прогон автобуса?
А подорожавший нынче бензин? Не говоря уже о чернилах и бумаге.
Цветы уже кто поломал, кто из ведер воду слил - все равно конфискуют. А
мне жалко. Красивые. Вспоминаю, как до полуночи мастерила букеты, как их дед
с одним легким тащил к станции - осторожно, чтобы не помялись, чтобы мы
поскорей заработали на Изанию с образцово-показательными ритуальными
услугами, включая отпевание...Пока ожидаем суда, рассказываю Нелли про
Изанию. "Утопия, - обреченно улыбается она, - Сколько их было. Никто нам
ничего не позволит. Вот дочка моя давно в Греции, к себе зовет, а я все
никак..." И показывает фото хохочущей красавицы на берегу, наверное,
Адриатического моря.
Наконец, предстаю перед судьей. Молодой интеллигентный мужчина.
Собираюсь присесть - не позволяет: "Станьте вон там". Ну да. Здесь
полагается стоять и обращаться: "Гражданин судья".
- Иванова Ю.Л.? - Да. - Пенсионерка? - Да. - Образование? - Высшее. -
Когда вас забрали, торговали цветами? - Нет, я там все написала. - Но
приехали торговать? - Да. - Почему в неположенном месте? - А где оно, наше
место?
Но судья к философии не склонен. Он устал, и у него свои проблемы.
Объявляет, что я приговариваюсь к штрафу в 15 рублей с конфискацией
имущества, то есть цветов. Подпись и дата - 15 сентября 2000 года. Россия,
рубеж двух миллениумов... Вторая часть приговора немедленно приводится в
исполнение. Смотрю, как бойкие девчонки куда-то утаскивают мои букетики.
Преодолеваю низменное желание - я себя знаю, стоит лишь со злостью
посмотреть вслед цветам - ох, не принесут они им радости. Но нет, никакой
злобы. Плывите, мои цветики, подарите доблестной нашей милиции и самому
справедливому в мире суду с их женами, детьми и девушками, только доброе и
хорошее. Терпения им и мужества в борьбе с настоящими врагами.
Благородство мое вознаграждено. Вернувшись домой, узнаю, что дражайший
мой супруг, не застав меня на вокзале, решил, что я на даче. Но, не найдя ни
меня, ни ключа на обычном месте, перепугался, что "случилось страшное", и в
панике полез на балкон по самодельной лестнице, с которой благополучно
свалился. "Благополучно" - безо всякой иронии, ибо без единой царапины.
Тогда он то ли с горя, то ли с радости решил отправиться к деду-соседу и как
следует напиться, но тут ко всеобщему благу и прибыла я с пустыми ведрами.
Потому что мужу моему пить нельзя, равно как и деду с одним легким, и вообще
всем нашим мужикам с одним сердцем. А если бы мои цветы не конфисковали, я
бы обязательно отправилась доторговывать на тот же вокзал, и все могло бы
закончиться весьма печально.
А так получилось, что "неблагоприятный" день оказался очень даже
ничего, потому что не всякий раз удается свалиться со второго этажа без
единой царапины и не напиться, когда есть повод. И я, возблагодарив Господа,
перекусив и отдохнув, снова села за компьютер творить Изанию, вернувшись к
посланию Активистки:
"Ведь человек обеспокоен не только тем, что его когда-нибудь не будет.
Ну, пусть он бессмертен в ином мире, иной жизни... но все равно, годы здесь
проходят, а он словно бы не жил. Не сделал ничего замечательного, не нужен
никому, кроме своей семьи..."
"И дети там учатся в школе, и долго живут старики..."
2000 год.

БАБА ЕЛА КАШУ...

(1959-60 годы)

В общем, меня обложили, как волка - и жених, и родичи, и знакомые -
всем-то он нравился, всех устраивал, а мама, как я теперь понимаю, просто за
меня боялась, как бы не разгорелось пламя из той однажды загашенной ею
французской искры. Летом она даже пригласила жениха отдохнуть у нас на Оке,
где он исправно поливал клубнику, чинил забор и две мои младшие сестры по
очереди объяснялись ему в любви. К осени у меня не стало сил сопротивляться,
и в ноябре 58-го мы расписались. Борису пошили новый костюм на собранные
родней деньги, а мне - свадебный наряд из парижской материи фиалкового
цвета. Перед свадьбой мы честно поведали друг другу обо всех своих
предыдущих связях и я заявила, что выйду за него при условии предоставления
мне полной свободы. В чем и получила клятвенные заверения.
Отчим даст нам денег на свадьбу, отец с дядей Мишей (братом отца) решат
отстегивать молодым по десятке в месяц, а бабушка Ира отслюнит девяносто
рублей на тахту. Она к тому времени уже вернется из Челябинска-40, где
случился известный взрыв. Тетя Валерия, физик-атомщик, лауреат Ленинской
премии, получив большую дозу, через несколько лет умрет от болезни
селезенки. Перед смертью скажет, что хотела бы в больнице перечитать еще раз
мою повесть "Последний эксперимент". Пообещаю принести, но так и не успею...
Дядя займется дыхательной гимнастикой Бутейко, преодолеет болезнь и снова
женится.
После свадьбы моя жизнь изменится. Лишусь любимой своей Третьяковки,
куда заходила почти каждую неделю, кинотеатра "Ударник" с международными
кинофестивалями, да и до университета на Моховой теперь приходилось
добираться на троллейбусе. Дамы (свекровь и Борина сестра Зоя) пили за
ужином чай с тортом и шоколадными конфетами, приглашали меня. Я же
вытаскивала из кармана куртки бутылку "Жигулевского" и воблу, отрезала
горбушку ржаного хлеба и заявляла, что вкуснее ничего быть не может.
Шокированные дамы пеняли Борису, что у его жены замашки дворника.
Свекровь работала экономистом, а мы в свободное время вели светский
образ жизни, то шляясь по гостям, таким же молодоженам, то принимая гостей.
В моде были походные и блатные песни, Лещенко, Козин, Вертинский и
рок-н-ролл на рентгеновских пленках. Потом появился магнитофон, танцы до
упаду. На все это нужны были деньги. Борис подрабатывал на радио, я
по-прежнему моталась по командировкам. С первых же шагов стала выбирать
острые идеологические темы - борьба за человека, соотношение "Я" и "мы". То
съездила в Прибалтику собирать материал о "комсомольском прожекторе", где
попала на "день совершеннолетия", альтернативный католической "конфирмации",
и безуспешно пыталась разобраться, стоит ли их противопоставлять. То
попросилась в далекий экзотический "Буреполом" - в колонию для совершивших в
первый раз тяжкое преступление. Вернулась с массой впечатлений и жалоб,
которые совали мне украдкой сплошь "невинные" заключенные, и с потрясающими
стихами шестидесятилетнего поэта, который всю жизнь вкалывал и пил, потом по
пьянке подрался с приятелем. Дрались бутылками по голове. У одного -
сотрясение мозга, другой - готов. За "неумышленное убийство" выживший
получил срок. И вот, вдали от собутыльников, "от жены, от детей" Одиссей наш
впервые в жизни получил возможность поразмышлять в тишине и накатал свою
"Одиссею". Поплакав над ней, не поленилась от руки переписать в "Буреполоме"
копию и по приезде отнесла в редакцию уже не помню какого журнала, где она
благополучно затерялась.
Поразительны были слова редактора, на которого я с упреками обрушилась:
"Я такими "Мертвыми душами" на даче печку растапливаю".
Видимо, та же судьба постигла и привезенные из колонии жалобы, которые
я передала в соответствующие инстанции. Правда, одна тамошняя просьба все же
не осталось без последствий. Видный холеный бригадир, бывший директор
ресторана, кажется, при Ярославском вокзале, просто попросил меня передать
привет директору другого ресторана, одного из лучших в Москве. Для храбрости
я взяла с собой Бориса. И пожалела, что не прихватила еще человек двадцать -