Иванова Юлия. Дверь в потолке

роман Ю.Ивановой именно это и помогает понять.
Роман Юлии Ивановой о жизни и любви, сложных путях духовного возвышения
людей в советское время, о духовно-религиозном смысле деятельности Сталина и
о возможности создания в нашей сегодняшней ситуации организации на
православных основаниях для взаимной поддержки и ограждения от погрязшего во
зле мира.

2000-06-17

Можно ли молиться за вопиющих в пустыне?

Ю.И. - Кругу: - "На днях очень милая женщина, очень православная и даже
весьма оппозиционных убеждений, в ответ на просьбу помянуть и меня в
молитвенной записке о здравии ее родственников, которую она собиралась
подать в каком-то монастыре, испуганно покачала головой: "Но ты же о таком
пишешь! А вдруг из-за тебя с нами что-то случится?"
Радостно подумалось, что, коли обжигает, значит, близко к Огню. Но
одновременно одолели грустные мысли по поводу нашей разобщенности и других
общих бед.
Вот, кстати, и тема для обсуждения: "Совесть и молчание". Хорошо, когда
они в согласии, а если нет? Не прячем ли мы "в минуты роковые" за послушным
молчанием свою трусость и теплохладность? Уже сейчас у духовников нет порой
единого мнения, к тому же предсказаны "волки в овечьих шкурах". Не возникнет
ли в "последние времена" необходимость применить дарованную нам свободу и
отстаивать нашу веру "по велению сердца"?
2000-06-26

Если можете - откажитесь....

Ю.И.: - Сейчас вернулась из храма. Удалось спросить отца Кирилла (из
Лавры), как он относится к личному номеру-коду. Ответ был: "Если можете -
откажитесь". Я переспросила: "Так Вы не благословляете?" Он повторил: "Если
можете, не принимайте".
Все это подтверждает актуальность проблемы послушания в последние
времена - наверное, никто не имеет права решить за нас, взять на себя
ответственность за этот конечный выбор собственной судьбы в вечности, кроме
нас самих. Смерть физическая или смерть духовная. Изания необходима для тех,
кто отказывается поклониться зверю, но и к Голгофе не готов по немощи. А
таких большинство.
Прихожанки обступили - что делать, если придется лишиться пенсий и
страхового полиса? Одни говорят: "Будем торговать". Но и на право торговли
нужна будет "печать". Да и живые деньги, возможно, отменят. И приусадебные
участки без ИНН отберут. Другие говорили: "Дети прокормят". Я спросила:
"Так, значит, дети должны будут "поклониться"?
На словах мы все смелые, но когда вот так, "при дверях"...Надо быть во
всеоружии, Изания необходима. Вокруг - сплошной крик о помощи. Немой крик.
Так пусть он станет "мой". Простите за длинный монолог, надо было
выговориться. Думала, напишу книгу и "ныне отпущаеши". А все, оказывается,
только начинается".

Я НЕ МАМИНА, Я НЕ ПАПИНА...

Осенью сорок третьего вместе с институтом мы вернемся и заживем
странной семьей - я с бабушкой и папой в тех же двух комнатах, что до войны.
На институтском складе сохранятся кое-какие прежние вещи и даже детский
зонтик от солнца, с которым меня возили в Евпаторию.
Это будет прекрасное время, несмотря на карточки, хлеб пополам с
мерзлой картошкой и обновы из старых юбок, - время приближающейся Победы. К
нему мы все будем отныне причастны. Торжественные "От Советского информбюро"
из черной тарелки репродуктора, салюты над Москвой, которые все, и дети, и
взрослые, лазили смотреть на чердак нашего дома, святые наивные фильмы и
песни тех лет...
Жизнь уже без мамы. И отец, и бабушка будут ждать, что она образумится,
что-то нескладно врать - и мне, и соседям. Но в апреле сорок пятого бабушка
прочтет мне из маминого письма ошеломляющую новость - у меня родилась
сестренка! И прежде, чем успеет удержать, я уже понесусь вниз по лестнице,
делясь своим счастьем с каждым встречным-поперечным. Меня будут выслушивать
с кривыми улыбочками, задавать осторожные вопросы, на которые я сама
изобрету ответы, а ребята постарше и вовсе будут отпускать двусмысленности и
сальности. Но мне, совсем потерявшей голову от счастья и гордости, будет на
них глубоко плевать. Сестренка!
Только станет ясно, что мама не вернется никогда.
Мы встретимся 9 мая, в День Победы. Увидим салют на Красной площади,
будем петь, обниматься и плакать, и все вокруг будут целоваться и плакать. А
потом отправимся пешком до Белорусского вокзала, где мама с отчимом и
одномесячной Надькой снимали крохотную комнату. Толпа понесет нас, как река,
- можно будет просто поджать ноги - не упадешь.
В комнатке умещалась только кровать, на которой мы переночуем
вчетвером, бельевая корзина для сестры, застланная вместо пеленок газетами,
и школьный столик, на котором отчим напишет свой первый роман. Стул, когда
укладывались спать, пришлось подвесить на гвоздь в стене.
В июле сорок пятого мне подарят на день рождения роскошную немецкую
куклу с пепельными волосами и в белых туфельках, - тогда на рынке было много
трофейных вещей. Кукла стоила восемьсот рублей, а полбуханки хлеба - сорок
пять. Цены я буду помнить все и на все - с того первого похода на рынок.
Мама с отчимом приедут меня тайком повидать и в августе сорок пятого,
устроят пикничок на берегу канала. Она будет в шелковой цветастой кофточке,
очень красивая и веселая. На разостланном байковом одеяле будут бутерброды,
яблоки и бутылка вина, заткнутая тугой пробкой, потому что постоянно падала.
Взрослые будут говорить все время про атомную бомбу, которую американцы
сбросили на Хиросиму, о том, что теперь жди новой войны. Но бабушка,
"сверкнув очами", заявит:
- Да есть она и у нас, бомба. А нет, так завтра будет, еще похлеще.
Поди, у самого в Кремле уже последнюю гайку привертывают...
И отхлебнет прямо из горла никак не желающей стоять бутылки. Все
поймут, о ком речь, как-то сразу успокоятся и заговорят о Надьке,
оставленной на попечение перебравшейся в столицу бабки Лели. Мол, надо
срочно снимать на зиму угол в Подмосковье, потому что в комнате на
Белорусской нет места; а отчиму - поскорей заканчивать роман, так как нет
денег. И что делать нам с бабой Ирой, если папа надумает жениться?
Жениться отец надумал через три года, а до того все приводил невест на
смотрины - мне и бабушке. Своих студенток и аспиранток, одну краше и моложе
другой. В доме у нас стали частыми шумные застолья, меня сажали за общий
стол, несмотря на бабушкины протесты. Кандидатки наперебой пичкали меня
сладостями, помогали делать уроки, чтоб "замолвила словечко". Женщинам отец
по-прежнему нравился, хоть и катастрофически лысел. Я наглела, привыкая быть
в центре внимания, пыталась, не имея ни слуха, ни голоса, петь, а однажды
под шумок нализалась сладкого "Спотыкача" и буянила.
Я не понимала, почему вдруг среди общего веселья папа вдруг прибегал в
нашу с бабушкой комнату и плакал на ее груди, и она тоже роняла слезинки на
его лысеющую голову. Наверное, он все же очень любил маму, несмотря на ту
злосчастную губную помаду.
Повезет ему лишь с третьей женой, интеллигентной симпатичной
ленинградкой, все бросившей ради тогда уже начисто обобранного дамами и
лысого библиографа "марксизма-ленинизма". И родит ему сына Гришу. А мне -
брата.
Вторая жена была, кстати, тоже симпатичной, похожей уже не на Любовь
Орлову, как мама, а на Жанну Прохоренко. И пела замечательно, но по
характеру оказалась сущей мегерой. Первой жертвой стала моя бабушка,
которая, впрочем, тоже спуску не давала, отец метался между ними, пробовал
мирить, защищал меня, хотя лично на меня нападок не было - просто я
бросалась на защиту бабушки. Потом началось между "молодыми" открытое
противостояние с метанием посуды и холодного оружия в виде ножей-вилок.
Когда отец в очередной раз схватился за бабушкины портновские ножницы (в
гневе он был воистину страшен), я в панике удрала во двор. Был поздний
вечер, ни души. Помню, что не плакала, только по-щенячьи дрожала, впервые в
жизни не представляя, что же теперь делать. Бабушка в тот день ночевала на
Белорусской. Отец выскочил следом, пробормотал, чтоб я не обращала внимания,
что в жизни всякое бывает. Но домой нам обоим идти не хотелось. Тогда он
принес фонарик и том Лермонтова и прямо на лестнице почему-то читал мне
вслух "Мцыри".

Я знал одну лишь думы власть,
Одну, но пламенную страсть:
Она как червь во мне жила,
Изгрызла душу и сожгла.
Она мечты мои звала
От келий душных и молитв
В тот чудный мир тревог и битв,
Где в тучах прячутся скалы,
Где люди вольны, как орлы

"Мегера" тоже родит отцу сына, а мне брата Сергея, но я так его никогда
и не увижу. Вскоре они расстанутся, но еще раньше мама с отчимом снимут
часть дачи в Пушкине, где я пожелаю окреститься в маленькой деревенской
церквушке, и крестной моей станет баба Леля.

БЫЛ МЕСЯЦ ИЮЛЬ

В БЕСЕДКЕ С: Доброжелателем и Человеком

Изменить то, что в наших силах...

Ю.И. - Доброжелателю: - Ученые не могут понять, почему человечество до
сих пор не вымерло - столько каждый из нас и все вместе приносим в мир
ошибок, катастроф, вампиризма (распухания одних за счет уничтожения других),
хаоса и раздрая. Ни одна живая система (а человечество ею является) не могла
бы такое выдержать без постоянно все исправляющей милости Сына, взявшего на
Себя грехи мира. Прошлые, настоящие и будущие. То-есть мы нашим "раздраем"
перманентно умножаем Его страдания.
Жизнетворение - это взаимодополняемость, согласованность и взаимопомощь
всех составляющих живое целое, вплоть до жертвенности. Вот в чем смысл
известного "Бог есть Любовь". Мы же разобщены, невостребованы, жрем друг
друга и самих себя, губим природу. То-есть постоянно "сеем в смерть". А
между тем у православных много общего с верующими других конфессий и с
атеистами, живущими "по совести". Это - неприятие "лежащего во зле" мира.
Разве не обязаны мы по возможности облегчить крест Спасителя по известной
молитве старцев:

"Господи, дай мне терпение вынести то, что я не могу изменить. Мужество
изменить то, что в моих силах. И мудрость отличить одно от другого."
Изменить то, что в наших силах - цель Изании. Активная нравственная
позиция коллективного спасения. Для православных - соборного.

"Спаси себя" - это, по-моему, не христианство

Соборность заложена в самом слове "с-пастись". В общепринятом
истолковании "Спаси себя" кроется какая-то ошибка, чуждая самому духу
христианства. Самость, эгоизм. Не случайно народный дух достигает
величайшего подъема именно в минуты необходимости всеобщей жертвы (войны,
катастрофы и т.д.). Нравственно ли вообще спасаться в одиночку? Разве что
отцу-пустыннику, у которого монашеский подвиг - молитва за весь погибающий
мир. Спасаться можно с каждым, кто идет рядом заповеданным путем, и, вполне
возможно, встретит там Христа.

И так исполните закон Христов...

Зачатки Изании (Исполни Закон Неба об объединенном Любовью мире) - в
каждой дружной семье. Ярчайший пример его нарушения - голосование Верховного
Совета о суверенитете России, когда депутаты, по сути, возжелали
независимости головы от тела.
Изания, разумеется, не для всех. Она, прежде всего, для мечтающих
"состояться" - у кого есть "дело жизни". А все прочее - неустроенность быта,
родичи и знакомые (знаменитостей они облепляют обычно как мошкара),
собственные грехи и слабости - лишь досадно мешает. И барахтаешься в этом
омуте, жизнь уходит, и в монастырь не получается, и не справиться в
одиночку. Освобождение от груза излишней собственности, бытовухи,
всевозможных "прилипал", от хищника (вампира) в себе, от досадных
страстишек. Она для тех, кто хочет Свободы от злого мира и зла в себе самом.
Освобождение через подчинение. Тело подчинить разуму, разум - духу, а дух -
Богу.
Изания также для невостребованных, разобщенных, неприкаянных - таких
сейчас миллионы. Для желающих помочь им и всем здоровым силам объединиться и
выстоять в условиях надвигающегося нового мирового порядка (царства Зверя),
создав автономную систему жизнеобеспечения. "Носите тяготы друг друга, и так
исполните закон Христов."

Будет куча бесов физически мучить нетленное тело грешника...

Доброжелатель: - Ад - это все-таки реальность, а не мифологическая
конструкция. Чего тут рассуждать - богообщения не будет, будет куча бесов
физически мучить нетленное тело грешника, дабы он в муках физических мог
забыть о муках духовных. Чего тут рассуждать?
2000-07-04.
Ю.И.- Доброжелателю: - Насчет "авторской модели" ада. Пусть он
реальность, но все же нам неведомая, тут много разногласий у святоотеческой
литературы с религиозными философами, в частности, с отцом Павлом
Флоренским, для которого ад - вечно замкнутая на себя самость. И, наверное,
говорить об этом надо, потому что современное сознание как-то не реагирует
на "бесов со сковородками", но чувство "богооставленности", о котором вы
говорите, понятно многим. Кстати, и в наших с вами "моделях" разногласия
имеются. "Никто не может придти ко Мне, если не привлечет его Отец,
пославший Меня; и я воскрешу его в последний день." То-есть воскреснут для
вечности, обретут новое тело НЕ ВСЕ. Нетленное тело, в отличие от души,
дастся лишь соединенным со Христом, избравшим Его как путь, истину и жизнь
(пусть порой неосознанно, сердцем). Кстати, именно в этом плане можно
говорить о Богочеловечестве во Христе, и о самом Спасителе, как о Новом
Адаме. В ветхом Адаме заключалось ветхое человечество, осужденное на
изгнание и смерть, а во Христе, Новом Адаме - человечество уже искупленное,
призванное совоскреснуть с Христом.
Поэтому все же, по моему разумению, нетленные тела навсегда дадутся
лишь избранникам - для жизни Будущего Века, а мучиться в аду будут именно
бессмертные ДУШИ, не захотевшие вернуться с чужбины в Отчий дом. Страдания
не телесные, а духовные, вечный плач в вечной тьме о навеки утраченном Свете
- это пострашнее котлов и сковородок.
2000-07-06

Лучше почитывайте святых отцов...

Ю.И. - Человеку: - Святых отцов я стараюсь "почитывать", но считаю, что
всякие недоумения и вопросы лучше совместно обсуждать, чем от них
отмахиваться. Помните, когда-то церковная догматика утверждала, что земля
неподвижна и покоится на трех китах?
2000-07-06
Ю.И. - Доброжелателю: - "Ваше предостережение по поводу моего увлечения
"русской религиозной философией" понимаю - там достаточно "завихрений"
(учение о "Софии", например). Но у того же Соловьева есть, по-моему,
прекрасная работа "Духовные основы жизни", у Е. Трубецкого - "Смысл жизни",
да и к "Столпу" отца Павла Флоренского можно относиться по-разному, но там
имеется, согласитесь, богатая пища для размышлений, хотя я ни в коем случае
не считаю эти поиски "мерилом Православия". Однако мы (не хочется
употреблять скомпрометированное слово "интеллигенция") часто именно с
помощью "мудрования" религиозных философов в свое время воцерковлялись, не
воспринимая испорченным своим разумом святоотеческую литературу и лишь потом
понимая, что там путь к Истине гораздо проще и короче. Знаете, одно из моих
подтвержденных практикой жизненных правил - заставить любую воду литься на
нашу мельницу.
"Будьте просты как голуби и мудры, как змеи", - завещал апостол. У тех
же упомянутых вами масонов можно, отбросив враждебную нам суть, взять на
вооружение некоторые их организационные "ноу-хау" - ведь не отказываемся же
мы использовать в бою трофейное оружие на том основании, что оно
"вражеское"! Пусть теперь стреляет во врага.
Теперь об Изании, которую вы отвергаете. Она для всех, не приемлющих
богопротивных установок глобального сверхобщества , не желающих жить во имя
своей или чужой похоти.
Разве не полезно укрепить оборону, чтобы затем перейти в наступление?
Идея "индивидуального спасения", по-моему, глубоко чужда Православию,
она проникла к нам с Запада, где даже Спасителя пытаются "приватизировать".
Общеизвестное "Спасись сам и вокруг спасутся тысячи" - означает, что если
ты, обезумевшая гортань, перестанешь вливать в себя алкогольный яд, то
поможешь исцелиться (спастись) и печени, и желудку, и сердцу, и мозгу, и
всему телу.
Опыт всей моей предыдущей жизни подтверждает: мы можем изменить к
лучшему мир и человека в нем! Именно в этой борьбе мы и сами становимся
лучше, потому что нельзя результативно наставлять кого- то на путь, самому
оставаясь скотиной. Наши подопечные и персонажи наших книг оказывают на нас
едва ли не большее влияние, чем мы на них. И больно и стыдно, что на кого-то
не хватило времени и сил.
Помогая спастись другим, спасаешь себя ("кто душу положит за други
своя") - именно так я понимаю Православие. Эту тему с юности вынашивала,
пытаясь улучшить и соединить с Небом советскую власть, которой это, правда,
не слишком нравилось.
"Врачу - исцелися сам" не означает, что не надо лечить других, а что
надо лечить и себя.

Доброжелатель: "Лучше заботиться о чистоте собственной души."

Ю.И.: - Но уже сейчас многим удается выжить, лишь обслуживая "
Вавилонскую блудницу" - работая у нее охранниками, горничными, агентами,
официантами, а то и похуже. Конечно, можно творить Иисусову молитву, везя
шефа "к девочкам" или охраняя награбленное им, но разве это не соучастие в
грехе, не умножение зла?
2000-07-18

КРЕЩ НАЯ ПИОНЕРКА

(1948 год)

- Она уже большая девочка, - скажет священник, подзывая маму, - В
Бога-то она у вас верит?
- Верит, верит, - закивает та, - и "Отче наш" выучила.
- Я тебя спрашиваю, Юлия.
- Не знаю.
- Зачем тогда пришла?
Молчу
- Мать заставила?
- Не заставляла я ее, батюшка. Мы младшую крестить собрались, а она
пристала - тоже хочу. Ее уже окрестила наша родственница перед войной, сама,
дома. Очень верующая женщина.
- Надо бы в церкви...
- Вот видите - "надо", - говорю я.
- Верить надо, - ворчит батюшка, - А не просто так...
- Я не просто так. Честное пионерское.
Баба Леля рядом охает и дергает меня за платье.
В пионеры нас принимали двумя неделями раньше. Для меня "верить"
означает "быть верным", держать обещание. Как тот мальчик из гайдаровского
рассказа, который не ушел с поста, потому что дал слово.
"Жить и учиться так, чтобы стать достойным гражданином своей
социалистической Родины",- вертятся на языке явно неуместные здесь слова той
клятвы.
Батюшка, махнув рукой, даст нам с бабой Лелей по свечке и задымит
кадилом.
Вскоре отчим опубликует свой первый роман. Они с мамой снимут полдома в
Кратово и заберут нас с бабушкой к себе.
Но тут снова возникнет старый конфликт "баба Леля-баба Ира", и моя
бабушка уедет в Челябинск-40 к младшему сыну Николаю, физику-атомщику, у
которого как раз родятся дочки-близняшки.
Когда пойму, что реветь по этому поводу бесполезно, мужественно взойду
на следующую ступень одиночества с горьким осознанием, что вот, папа теперь
с новым сыном, мама с новой дочкой, моя бабушка - с дядиными близняшками,
отчим пишет второй роман, ну а я ДОЛЖНА. Должна готовиться к будущему
"ДОЛЖНА". Не хныкать, отлично учиться, не обижаться на избалованную Надьку и
на взрослых, которые любят ее, а не меня.
Я научилась драться, как мальчишка, в школе меня побаивались. Дралась
чаще всего из-за малышей и животных, которых мучили переростки-второгодники.
Это тоже входило в понятие "должна". На все карманные деньги выкупала у
мальчишек пойманных синиц и тут же выпускала на волю.
За отличную учебу меня премируют путевкой в Артек, где я навсегда
влюблюсь в море, запишусь подряд во все кружки и научусь массе полезных
вещей. Запомнится железная дорога - на каждой станции изобилие торговцев с
ведрами, газетными кульками, банками. Всевозможные фрукты, соленья, жареные
куры и утки, вареная картошка, сметана, творог...
Потом по немецкому трофейному радиоприемнику объявят, что отчим получил
за свой новый роман сталинскую премию второй степени, и жизнь наша круто
изменится. Мы переедем в роскошную по тем временам дачу в престижной
Баковке, которую пленные немцы выстроили для маршала Рыбалко. Но маршал
вскоре после войны умер, и его вдова дачу продала отчиму, оставив себе лишь
флигель и небольшую часть огромного участка.
Десять комнат, две ванных с туалетами, две террасы - зимняя и летняя,
балконы, роскошный паркет, расписанные под шелк стены, немецкие люстры.
Срочно была закуплена дорогая мебель, библиотека. Появились истопник,
садовник, домработница; новенькая, шоколадного цвета "Победа" и шофер,
который часами томился без дела - экономная баба Леля каталась в Москву за
нитками и пуговицами. А летом мама с отчимом улетят в Гагры, где мама будет
щеголять на пляже в шелковой китайской пижаме, из которой я через десять лет
смастерю себе сарафан.
По вечерам будем смотреть чудо-телевизор с линзой и ловить по приемнику
музыку со всего света. Однажды в хрипе и завывании раздастся: "Порабощенные
коммунизмом народы..." Отчим в панике едва не оторвет ручку.
И вместе с тем - непригодная для питья ржавая вода в водопроводе - моей
обязанностью было приносить чистую воду из уличного колодца. И в школу
ходила за несколько километров, мимо дачи Буденного, за станцию. Но зато на
участке вокруг дома было настоящее асфальтовое шоссе, которое зимой заливали
из шланга и получался каток, а летом здесь можно было гонять на двухколесном
велосипеде. Я обучилась и велосипеду, и конькам, а крестная, баба Леля,
долгими зимними вечерами будет давать мне уроки вязания крючком и спицами,
вышивания крестом и гладью, штопки, кройки и прочих навыков, которыми должна
владеть "хорошая хозяйка". Одержимая манией самосовершенствования, я
послушно свяжу на спицах шапку, платье и носки, крючком - кружевную
салфетку, еще одну вышью гладью, затем подушку на диван - болгарским
крестом. Учительница музыки выдрессирует меня играть "Полонез Огинского", а
в рисовальном кружке Дома Литераторов, куда я буду ездить два раза в неделю
на электричке, повесят на стене мою первую и последнюю в жизни акварель -
румяное яблоко на тарелке. Там же я буду обучаться бальным танцам, а в
шестом классе, когда отчиму дадут московскую квартиру в писательском доме на
Лаврушинском, запишусь еще и в астрономический кружок при Планетарии.
Смастерю телескоп и буду часами торчать на балконе, блуждая мечтательным
взором по звездному небу.

СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ.

ФИОЛЕТОВЫЙ - ЦВЕТ ИЗАНИИ

Я все еще верю в принца в фиолетовой мантии Изании, который однажды
свалится с небес мне на помощь в виде какого-либо политического, духовного,
интеллектуального или хозяйственного лидера, известного или только
вылупившегося, ближнего или из-за бугра, спонсора или просто "юноши
бледного". Или вовсе не юноши, а лысого, седого, хромого и кривого, но
обязательно "со взором горящим"...Который однажды позвонит - в дверь или по
телефону, или дотронется в толпе до плеча. Мол, здравствуйте, Юлия, ваша
Изания - то, что надо. Вот вам моя рука и давайте завтра же - за дело.
Согласны? Тогда не завтра, прямо сейчас...
Ну а тем временем таскаю тяжеленные сумки с "Дверями" на продажу - в
издательство и "патриотические" газетные киоски. Понемногу реализую, дарю,
выслушиваю отзывы. Как правило, лестные, иногда негодующие, особенно по
поводу Сталина, иногда восторженные, но никаких конкретных предложений.
Разве что вступить в Союз писателей России, которое я с благодарностью
принимаю и начинаю собирать рекомендации (может, новый статус сработает в
пользу проекта)...
А тем временем в разгаре лето 2000-го. Вместе с сумками книг таскаю на
вокзал и ведра с цветами - деньги нужны и на будущую Изанию, и на издание
"Последнего эксперимента" ("Земля спокойных") - той давней моей повести,
которая в Союзе прошла только в журнальном варианте. Уже давно не могу
отделаться от ощущения, что нынешние мои мытарства напоминают не только
вопли Кассандры и "глас вопиющего в пустыне", но и историю моей героини
Ингрид Кейн, страдающей под конец жизни от "пофигизма"
спокойно-непробиваемых бетян. Перечитала повесть, которая тогда, в начале
семидесятых, казалась ну совсем уж "не про нас", и была ошеломлена:

"- Чем они отличались от нас? (земляне от бетян - Ю.И.)
- Способностью чувствовать.
- Что ты имеешь в виду?
- Во всяком случае, не те пять чувств и инстинкты, вроде инстинкта
самосохранения, которыми обладают и животные. Я говорю о чувствах друг к
другу. Можно назвать это совестью, общественным самосознанием - как
угодно...Наш рай убил человека, позволил ему убежать в себя. Тот человек
знал и страдания - пусть! Но это заставляло искать выход, бороться,
переделывать мир. У них было искусство. У нас - искусность. Развлекать толпу
и получать за это чеки. У равнодушных не может быть искусства. Человечество
остановилось в развитии. Оно ничего не хочет и никуда не стремится. Земля
спокойных, земля живых мертвецов".
"Свободный мир" - так они (земляне - Ю.И.) называли себя. Найдены новые
дешевые способы получения энергии, всю неприятную и тяжелую работу отныне
поручают машинам. Но человеку все хуже. Учащаются самоубийства, клиники
переполнены душевнобольными, искусство все мрачнее и безнадежнее. Духовные
страдания оказываются страшнее физических. Языки сливаются в один, но
говорящие на нем не понимают друг друга и даже не пытаются понять. В моде
спокойствие и безразличие, культ отчуждения. Люди Земли-альфа словно