Иванова Юлия. Дверь в потолке

Но снова внезапное: "должна!". Должна оставаться на этой пыточной
койке, на которой распята, как на Кресте, вроде бы своей, но отнюдь не
собственной Волей. Должна, потому что принадлежу не себе, даже не ребенку, а
таинственному слову "должна", которое и есть я . И тогда делаю еще одно
отчаянное усилие, слыша крик подбежавшей акушерки:
- Ты чего не орешь-то? Маша, живо ее на каталку! Рожает уже, а не орет!
- Старайся, мамаша, старайся, тут щипцы нельзя, только сама...
А потом - этот первый крик.
Я тогда еще не знаю Евангельских слов: "Женщина, когда рождает, терпит
скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит
скорби от радости, потому что родился человек в мир". Но от этого
удивительного крика действительно разом оказываюсь в ином измерении, где
есть только полузадохшееся синюшное и сморщенное существо в руках акушерки,
корчащееся в одновременно скорбном, возмущенном и победном плаче.
- Девочка, - говорят мне, - Нет, нет, руками нельзя.
Господи, какая ж она страшная... Какая она прекрасная!
Виктория - победившая смерть, Победа, - так мы ее назовем. Она вырастет
стройной, красивой и трудолюбивой, выучится на хирурга-офтальмолога, как и
ее второй муж, спасет зрение тысячам людей.
Но это потом, а пока я уже через пару недель с перебинтованной грудью
(чтобы не "сгорело" молоко), буду бегать на консультации, зачеты и экзамены,
на курсы английского, оставляя Вику с няней. А там и дипломную работу
придется защищать (серия очерков), затем - сдавать госэкзамены и английский
на курсах...С ужасом вспоминаю, как приходилось иногда оставлять Вику в
коляске во дворе на попечение "блаженной" Веры, которая часами неподвижно
сидела в кресле, всегда улыбалась, на все соглашалась, и по-детски
радовалась гостинцам, которыми я ее одаривала. Благо, Вика росла ангельски
спокойным ребенком. Ей было годика два, когда однажды ночью ее вдруг
затошнило, - так она не стала никого будить, сама склонилась над горшком,
затем снова задвинула его под кровать и улеглась. О случившимся мы узнали
только утром.
"Не зовите мне врача, я сама выживу", - одно из ее детских изречений.

B БЕСЕДКЕ С: Доброжелателем, Менеджером, Кругом,

Аркадием Павликом и Юстасом

Доброжелатель: - Прочел фактически на одном дыхании! Блестяще! Не могли
бы Вы подробнее рассказать, что навело Вас на мысль написать в те годы такую
книгу? (по поводу опубликованной повести "Последний эксперимент").
2000-10-25
Ю.И.: - Правда, ничего, кроме правды.
Устав от светски-советской жизни, я сидела в шезлонге на балконе дома
творчества кинематографистов в Репино с авторучкой и пачкой листков, твердо
намереваясь "завязать с богемой и засесть за нетленку". Тогда у нас только
заговорили (кажется, в "Литературке") о возможности клонирования людей, и
мне захотелось пофантазировать на эту тему. Как-то сама собой выткалась
первая фраза:
"Она должна прийти сегодня".
Отложила листок, чтобы закурить (тогда я еще курила, особенно много,
когда сочиняла или играла в преферанс). Но тут порывом ветра с залива мой
листок унесло с балкона прямо под ноги небезызвестному и ныне здравствующему
(в Америке) Эдуарду Тополю, который спустя много лет будет порицать
еврейских олигархов за варварское отношение к России. А тогда это был просто
Эдик, и мы оба состояли в творческой мастерской у Александра Галича.
И никаких таких олигархов в помине не было - просто весна, Советский
Союз, прогулки с Александром Аркадьевичем на композиторские дачи, поездки по
историческим местам, рассказы мэтра об Ахматовой. Ну и, само собой,
многочисленные мероприятия с настоящим армянским коньяком из местного
буфета, диссидентскими разговорами под гитару и ночными вызовами неотложки
(у барда было слабое сердце, пить нельзя). А кому можно?
В общем, худощавый спортивный Эдик подал мне листок, поглядел
сочувственно на мое помятое лицо и спросил: "Тебе не надоело?"
И сходу предложил альтернативу - здоровый образ жизни с утренними
пробежками до залива, гимнастикой, обтиранием ледяной водой и все такое. Я
почему-то согласилась. Раздобыла кроссовки, и вот мы с Эдиком стали каждое
утро совершать это самоистязание под двусмысленные ухмылочки и
соответствующий комментарий братьев-киношников.
Вернувшись в Москву, поняла, что уже без этого "самоистязания" не могу.
Кружила по двору перед работой, иногда в Сокольниках, потом пришлось снять
"домик в деревне" и бросить курить. Бегала уже по шесть километров - какое
тут курение! При первой возможности удирала с работы и от семьи, мерила
версты по подмосковным "долинам и взгорьям", купалась в ледяной Сетуни и
сочиняла "Последний эксперимент".
Первым моим критиком был Юрий Маркович Нагибин (тоже когда-то
руководитель нашей мастерской на совещании молодых писателей). Написал
рецензию в "Совпис":
"Книга Юлии Ивановой талантлива, умна, полна глубокого человеческого
смысла и захватывающе интересна". Мне же сказал: "Не понимаю, Юля, как
можно, живя в нашей стране и учась в советской школе, написать нечто
такое... ну совершенно "не наше".
Разумеется, везде были отказы. (О дальнейшей судьбе повести, включая
хлопоты тогда еще "нашего" Евтушенко, подробно рассказано выше. Ее все же
удалось пробить Альберту Лиханову в "Смене" (1973 г. под названием "Земля
спокойных"), затем - Болгария, Чехословакия, Венгрия, Польша (аж в 89-м
году). Потом договор на Мосфильме на экранизацию, традиционно так и
оставшийся договором - Ю.И.)
Когда стало возможно опубликовать повесть самой, долго не решалась -
книга все-таки немного "языческая". Потом все же рискнула.
Доброжелателю насчет "костров": - Подразумевается Джордано Бруно,
костры из книг, устраиваемые Третьим рейхом, и подобные исторические
прецеденты, включая сожжение духовных книг бесноватыми атеистами. Но кое в
чем вы правы.
Менеджер: - Раньше форум развивался плохо вопреки моим ранним
оптимистическим надеждам.
Придя сегодня, вижу, что мои недавние пессимистические прогнозы тоже не
оправдались. Читатель прибывает, причем интересный.
Наверное, Ваша статья в "Завтра" подействовала. Меня статья впечатлила,
но, главное, чтобы на нее запали потенциальные спонсоры. По-моему, должны
среагировать.
Если бы вы в этой статье еще интернет-адрес своего сайта дали -
читателей тут было бы еще больше. (В газете это поначалу сделать отказались
- получалась реклама - Ю.И.)
Из моих советов осталось выполнить совет про Народное радио, и не
останавливать газетной рекламы. ("Народное радио" как раз к тому времени
прикрыли, а рекламу газета "Завтра", спасибо им, давало регулярно" - Ю.И.)
И маленькое замечание: факты своей биографии Вы тут очень откровенно
рассказываете. Из вашего специфического читательского контингента многие не
поймут.
Успехов Вам и поддержки Свыше.
2000-10-28
Ю.И. - Кругу: - Благодарю за присланные материалы дискуссии с форума
Кара-Мурзы по поводу организации взаимной поддержки. Сейчас разработан
максимально дешевый и упрощенный вариант "старта" (арендованное помещение,
транспорт, компьютер и несколько энтузиастов). Проблема в другом - рискнуть
нам действовать самостоятельно или все же искать поддержки и покровительства
какой-либо конкретной политической силы (даже не в смысле финансовой помощи,
а юридического и общественного статуса). Конечно, сейчас раздрай даже в
оппозиции и, опираясь на одних, мы как бы отсекаем других. Поэтому лучше
всего было бы действовать самостоятельно. Но у нас пока нет ни юридического
статуса, ни первоначального капитала, ни "кредита доверия".
Изания похожа на деда Мороза с мешком подарков, которого по нынешним
криминальным временам даже в квартиру никто не пустит.
(Сейчас на дворе конец 2003-го, а изанский дед Мороз с подарками
по-прежнему одиноко ждет своего часа - Ю.И.)
Очень не хотелось бы, чтобы идея Изании была выхолощена до обычного
выживания. Революция сознания - успеть вернуть долги Небу, а не умножать их,
хапая у других.
Некоторые участники дискуссии призывают вернуться к большой семье,
общине. Это было бы осуществимо, если б на практике семейно-общинные
отношения не влекли за собой обособленность, клановость, а порой и кровную
родовую месть, не говоря уже о национальных распрях, что особенно проявилось
сейчас, после развала Союза.
Не община, а Союз. Только не "республик свободных", а "свободных
личностей этих республик и нереспублик" через головы олигархов и
правительств. На духовно-идеологической основе приоритета закона Совести,
когда совершенно необязательно селиться вместе - просто наладить друг с
другом современную связь по всему миру.

Аркадий Павлик: -

Законы должны быть просты, понятны и легко выполнимы.
Ю.И.: - Уж чего проще - заставить себя полюбить клан Монтекки, чтобы не
лишиться своей Джульетты. А поди-ка, выполни!
Аркадий Павлик: - Основной закон: от каждого по способностям, каждому
по осознанным потребностям.
Ю.И.: - Вот у господина Березовского вполне "осознанные потребности" -
собственные замки в Туманном Альбионе, во имя чего он готов всю страну по
миру пустить. "Хлеб насущный" - это "осознанные потребности", т.е.
необходимые для осуществления твоего предназначения, призвания свыше. Так
точнее.
Аркадий Павлик: - У капитализма есть один огромнейший минус - это
конкуренция.
Ю.И.: - Согласна. Но и внутри Изании должна быть внутренняя
конкуренция, иначе - застой.
Аркадий Павлик: - И совсем необязательно ехать в деревню, в бараки,
можно и живя в городе показать эффективность коммунизма. Именно коммунизма,
а не социализма.
Ю.И.: - Согласна. Социализм - более справедливое устроение "бытовухи,
распределения материальных благ". Коммунизм же, подобно религии,
рассматривает "справедливое устройство бытовухи" лишь как ступень к
восхождению, к прорыву в качественно иное состояние. Это - "вход к Богу с
черного хода".
Для социалиста будущее - сытое, а для коммуниста - светлое.
Аркадий Павлик: - Речь-то идет фактически о формировании параллельного
социума со всей системой жизнеобеспечивающих измерений.
Ю.И.: - Правильно. Только "своя экономика" нам нужна тоже не как
самоцель, а как средство постепенного преодоления и вытеснения Вампирии. То
же можно сказать и о "личном обогащении", иначе у нас получится
благоустроенная шлюпка для избранных, благополучно дрейфующая вблизи
гибнущего Титаника под вопли тонущих.
Аркадий Павлик: " О "своем правительстве".
Ю.И.: - А зачем? Не лучше ли, отдавая в рамках государственной системы
"кесарю кесарево"., иметь просто свои отряды сменных лидеров и специалистов
в разных областях деятельности Изании? С единственной привилегией - быть
локомотивом, пока хватит умения и сил. Должен быть некий центральный штаб и
региональные штабы, одновременно самостоятельные, но при необходимости
решения тех или иных вопросов входящие друг в друга по принципу "матрешек".
Изания должна ассоциироваться не только со словом "спасаться", но и
"спасать". Хотя бы потому, что Закон Неба утверждает собственное спасение
только через спасение других (вспомним подвиг Христа).
Аркадий Павлик: - Задача подумать, как сознательным людям
организоваться в такой социум, создать общество, огражденное от внешней
энтропии. Задача на практике архисложная, но это главное и почти
единственное из того, что у нас остается - сорганизоваться сознательному
меньшинству, не дожидаясь, пока "дурик прозреет", как это делают КПРФ и
незабвенный Геннадий Андреевич.
Ю.И.: - Давно пора. А пока что "Васька слушает да ест"". Причем не
курчонка, а нас с вами. Где вы, деятели, ау!
(Мой глас вопиющего в пустыне эхом будет нестись через все эти четыре
года. Ох уж эта дверь в потолке! Чтоб выйти туда, в желанно-блаженную
голубизну, надо или умереть праведницей, или стать друг другу на плечи. И
бросить все дела, дом, в котором муж окончательно сопьется с соседями, где
что-то загорится, что-то затопит, сломается, как уже неоднократно случалось.
И все же я не оставляю отчаянные попытки время от времени с кем-то связаться
- отдельные лидеры, малоизвестные молодежные группы, вроде ребят Ричарда
Косолапова, какие-то компании и личности. Я прекрасно понимаю, что одна не
смогу построить этот ковчег, и все же имею план на крайний случай, когда
проект Изании будет теоретически готов. Но об этом ниже).
Ю.И. - Кругу: - Храни Вас Господь и всех авторов присланных Вами
посланий. Молитесь за меня, чтобы дал Господь "силы изменить то, что
возможно, терпения и мужества - вынести то, что не в моей власти изменить, и
мудрости отличать одно от другого".
2000-10-25
Юстас: - Вас изумляет у материалистов отстаивание смертности как
великого блага. Мы отстаиваем истину. Пусть горькую. Но трезво и ясно
видеть, что жизнь твоя коротка (и оттого особенно ценна) лучше, чем
пребывать в жалкой пьяной эйфории верующих, одурманенных сладкими
обещаниями.
Ю.И.: - Ну, по поводу "истины", как я уже говорила в прошлый раз -
недоказуемо. И еще шла речь о том, что смерть полная и окончательная была бы
для большинства верующих скорее благом, потому что, страшась ада, даже
великий Гоголь отрекся от своих произведений, а Константин Леонтьев принял
схиму.
Юстас: - Бегство от действительности. От той действительности, которая
лично мне нравится., может быть, поменьше Вашего. Ваша религия - это
болезнь. И больны сами - не заражайте других.
Ю.И.: - Ну уж в "бегстве от действительности" вы меня вряд ли сможете
упрекнуть - живу, что называется , "на полную катушку". А по поводу
"болезни" - так ведь сама заразилась от других, и публика вроде бы приличная
- всякие там Лермонтовы, Пушкины, Толстые, Достоевские, Гончаровы, Иваны
Павловы да Димитрии Менделеевы, Пироговы да Войно-Ясенецкие и прочие
Эйнштейны - вот пообщалась с ними неосторожно и тоже "заболела".
"Веленью Божию, о муза, будь послушна" - это ведь не я придумала. И это
не я, а Николай Гумилев:

"Я не прожил, я протомился половину жизни земной,
И Господь, вот Ты мне явился невозможной такой мечтой.
Вижу свет на горе Фаворе и безумно тоскую я,
Что взлюбил и сушу, и море, весь дремучий сон бытия".

"С души как бремя скатится сомненье далеко -
И верится, и плачется, и так легко, легко...".

- И это не я, к сожалению, а Михаил Юрьевич ("Молитва").
Ежели "болеть религией" так отрадно и даже почетно, если данный "недуг"
поражает лучших, великих и благороднейших, - может, что-то во всем этом
есть?
Юстас: - Когда я пью - мне хорошо. Пусть всегда будет хорошо. Не хочу
знать неприятного. И не взять на себя ответственность, а переложить ее на
Бога удобно. Я напьюсь, а, когда протрезвею, трудности будут уже позади.
Бегство от действительности. От той действительности, которая лично мне
нравится, может быть, поменьше Вашего. Но я тут следую Вашему "казаться или
быть - вот в чем вопрос". В пользу "быть".
Ю.И.: - И я тоже в пользу "быть". Как известно "молчанием предается
Бог", поэтому если не получается "быть", то хотя бы нельзя молчать. Я ни в
коем случае не хочу "перекладывать ответственность на Бога и бежать от
действительности". И, если плохо исполняю свое предназначение - мне и ответ
держать.
Юстас: - В пропасть идет поезд. А Вы ему (пассажиру) говорите: сиди
смирно в уголке, нечего в окно глазеть и радоваться жизни, займи башку
молитвой и руками давай чисти нужник, умерщвляй плоть...
Ю.И.: - Ничего подобного в моей книге нет. Вот кредо Егорки Златова.
Извините за столь ненавистный вам "высокий штиль", но ведь это программная
речь на празднике:
"Мы принимаем вашу эстафету - делатели , подвижники и сеятели. Товарищи
и братья всех времен и народов. Мы просим Небо дать нам силы сплестись
корнями, прорасти, прорваться сквозь асфальт падшего Вавилона...
Мир будет, как во все времена, попирать нас, топтать, чернить, пытаться
вырвать в бессильной злобе...Но никакой зиме не справиться с тягой травы к
солнцу. Мы прорвемся. Дети разных народов, но единого Неба, прорастем в
любой Вампирии, в какую бы шкуру она ни рядилась.
Их тьма, а нас - свет. Изане всех стран, соединяйтесь!"
Ну, где вы тут усмотрели "пассивное сидение у окна"? Уж не буду
перечислять практические дела Изании, чтобы вас не утомлять. Приведу лишь
кредо:
Свобода - в добровольном служении Делу на своем месте, в исполнении
личного Предназначения. В том, чтобы построить общий дом Будущего Века, а не
хапнуть кусок пожирней и сбежать. В преодолении своей падшей звериной
природы. В восхождении "к солнцу от червя".
2000-10-26

СВЕТСКАЯ ЛЬВИЦА

(1961 год)

И вот, наконец, на "отлично" защищен диплом, сданы госэкзамены, в том
числе и выпускные на английских курсах. Теперь я - "литературный работник
газеты" с сомнительным знанием иностранного языка. Вике полгода. Мама в
награду за мой подвиг забирает ее на лето на дачу под Рязанью, а мы с
Борисом летим по литфондовской курсовке в Гагры. Соседка Света шьет мне
модный сарафан с юбкой колоколом - алые маки на черном фоне. У меня сорок
четвертый размер и хвост пистолетом.
В Гаграх стояла чудовищная июльская жара, жилье дикарям обходилось
тогда рубль койка, потрясающие цыплята-табака на птицефабрике в Пицунде -
что-то около двух рублей, а куч-мач (жареные куриные потрошка - огромная
сковородка) - трешку. Там мы и познакомились с Галкой Галич, дочерью
Ангелины Николаевны, последней жены Александра Аркадьевича. Галка была
младше нас года на два и, как теперь сказали бы, "крутая". В потертых
джинсах, с пачкой американских сигарет в кармане и шикарной зажигалкой. Она
сходу предложила нам с Борисом "расписать пулечку" и, разумеется, ободрала
вчистую.
В преферанс прежде мы играли только на даче с отчимом - "по копеечке".
На пляже в Гаграх загорали игроки совсем другого класса. Проснулся со времен
детского "спекулянта" спящий во мне игрок, и я "заболела" преферансом. Меня
тянуло, как назло, в самые сильные компании, карманные деньги быстро
кончились. Помню, как ходила по гагринскому пляжу и продавала провинциалам
свои шмотки. Но зато научилась играть.
Кстати, шмотки продала довольно выгодно.
Игры наши продолжились и в Москве - на квартире Галичей у метро
Аэропорт. Иногда к нам присоединялись сам Александр Аркадьевич, Тюлька
Полякова или Алик Есенин-Вольпин - математик, сын Есенина и поэт, который
читал свои антисоветские стихи и хвастался, что ему за них ничего не будет,
потому что он псих и уже не раз бывал в дурдоме.
Борис к тому времени уже неплохо зарабатывал на Радио, я же проявила
незаурядные предпринимательские способности и любовь к торговле. Время от
времени мы обходили родственников, собирали ненужные вещи, главным образом,
детские, и шли на Преображенский рынок, где я их ухитрялась с рук весьма
успешно реализовать. Помню, как за девять рублей купила в комиссионке Вике
японскую курточку, в которой та пару лет проходила и из которой выросла, а
затем я продала ее уже за пятнадцать.
Так что деньги у нас водились - и на игру, и на гостей, и на походы в
шашлычные и в любимый мной "Пекин", где мы наслаждались салатом из бамбука,
бульоном из ласточкиных гнезд, уткой по-пекински и гнилыми яйцами. Даже не
верится, как все тогда было доступно и дешево.
Конечно, время от времени появлялась у меня тоска и по "культурному
досугу", особенно по консерватории, куда меня прежде регулярно водил
ленинградский Лешка. Однажды с большим трудом достала билеты на Баха. Перед
самым концертом позвонила Галка и пригласила "на пулечку". Я сообщила, что у
нас в программе нынче Бах. Галка сказала, что от консерватории до Аэропорта
на такси не больше полутора рублей, поэтому она нас ждет после концерта с
бутылкой коньяка.
Коньяк мы купили, но куда его деть? Сдать вместе с пальто в гардероб -
так ведь из кармана торчит, собака! Брать с собой в зал - совсем уж
неприлично. В общем зарыли мы бутыль в близлежащем сугробе возле памятника
Чайковскому, и заняли места согласно купленным билетам. Но Борису было уже
не до Баха. Он все фуги провертелся, мешал мне слушать и, едва дождавшись
перерыва, рванул во двор. Вернулся с заледенелой бутылкой за пазухой и в
ужасе сообщил, что там, во дворе, работают снегоочистители. Но что теперь с
бутылью делать - так ведь воспаление легких получишь... Завернул в
программку - все равно холодно. Кашлянул пару раз, слушатели на нас шикают.
В общем, концерт был испорчен, настроение у меня - тоже.
И мы отправились к Галичам. Я надулась и в такси всю дорогу молчала.
Было стыдно перед Бахом да и перед собой. Дома оказались и Александр
Аркадьевич с Ангелиной, был накрыт стол к ужину и злополучный коньяк
пришелся кстати. Пока я мыла руки, Борис потешал аудиторию:
- Выскакиваю - у сугроба топчется какой-то хмырь. И тоже рот разинул -
с чего это я примчался к Чайковскому раздетым в пургу? А я этак строго гляжу
- мол, не иначе ты, мужик, что-то нехорошее хочешь со всенародной реликвией
сотворить. Под шумок, пока культурные люди Баху внимают...В общем, кто кого
переглядит. А мужику уже видать невтерпеж, он все норовит к памятнику
поближе, где потемнее, и в аккурат к сугробу с коньяком. И мне знаки подает
относительно своего намерения. А я: - Ты что, гад, надумал? То-то я еще из
окна понял...Осквернять храм музыки! Здесь классик, всенародное достояние
зарыто, ему весь мир поклоняется, а ты...Знаешь, что за это полагается?
Мужик штаны подтянул, и бегом на ту сторону. Я руку в сугроб - нет
бутылки! Шарю, шарю - нет. Неужто спер, подлец? Полбутылки враз охобачил и
решил место в мочевом пузыре освободить...
А тут шум, фары... Прямо на меня снегоочиститель прет, слепит, сигналит
- мой сугроб ему помешал, тварюге... Я машу, ору - стой! - Что такое? - Тут,
- объясняю, - только что делегация из братской Армении была, коньяк к
памятнику возлагали. - Какой еще коньяк? - Четыре звездочки. Целый ящик по
сугробам рассовали - у них обычай такой, там это все копейки. Мы цветы, а
они - коньяк... Вижу, не верят, сигналят, сейчас милицию позовут. А сам
руками шарю, шарю, окоченели по локоть. Есть! Метра на два левее лежала,
мамочка. Может, снег подтаял. Поднял над головой, у водилы аж глаза
повыскакивали. Мотор враз заглушил: - Давай лопаты, Васька, у памятника надо
вручную. - Ты что, обалдел, знаешь, сколько тут кубов? - Плевать на кубы!
Это ж всенародная реликвия, дурья башка, к нему вон из самой братской
Армении...
До сих пор в ушах их хохот - вальяжного Александра Аркадьевича,
изысканной Нюси и грубовато-желчной Галки, которая не слишком жаловала песни
знаменитого отчима-диссидента, предпочитая после "пары рюмок" - "пару
гнедых" или "Прощай, мой табор" в исполнении моего бесшабашного супруга.
"Не забывайте, цыгана Борьку!"...
Судьба этой семьи сложилась ужасно - будто какое-то общее проклятие.
Погибли они порознь, но все трагично, нелепо и случайно.
Лишенная привычных командировок из-за необходимости сидеть с Викой, с
дипломом в кармане, но не у дел, я стала вести светский образ жизни и
вечерами зачастила в ЦДЛ, когда свекровь возвращалась с работы и подменяла
меня. Было самое начало шестидесятых, разгар "оттепели". Всякие "интересные
встречи и мероприятия" вскоре сменились простым сидением в том самом
знаменитом кафе с исписанными афоризмами посетителей стенами, где зимой все
дымили как паровозы и поглощали кофе с коньяком и без, а летом открывалась
дверь в небольшой садик со столиками - нечто вроде спасательной кислородной
подушки. В кафе все время велись групповые писательские разборки, в сути
которых я не разбиралась - с бойкотами, индивидуальными и коллективными,
порой с мордобоем и драками. Столики то сдвигались, то раздвигались. За
одними - Аксенов, Гладилин, Ахмадуллина, Евтушенко (который пил только
шампанское), Роберт Рождественский, литовский график и пловец Стасис
Красаускас, который славился способностью никогда не пьянеть. Однажды он на
моих глазах осушил бутылку коньяка, потом ополовинил другую, предназначенную
нам с Гладилиным. После чего мы с ним транспортировали "тепленького"
Гладилина домой, а Стасис, лишь чуть-чуть порозовевший, вытащил на прощанье
из папки свой рисунок и начертал твердой рукой: "Юле от литовского графика".
В противоположном лагере были Стасик Куняев, Володя Цыбин и, кажется,
Володя Фирсов...Еще помню Егора Радова с Риммой Казаковой, Виктора
Драгунского, Женю Храмова, Юру Казакова, Михаила Аркадьевича Светлова,
который видимо за мои пламенные, совсем не модные тогда антибуржуазные речи,
называл меня "старой большевичкой" и однажды презентовал спичечный коробок,
на котором нацарапал: "По старой привычке дарю только спички". Но в
раздевалке подошли непредсказуемые Гена Снегирев с Колей Глазковым,
попросили для кого-то прикурить, да так и сгинули с раритетным коробком.
Иногда захаживали актеры и прочие знаменитости из соседнего Дома Кино,
а также композиторы и художники, космонавты и герои труда, восходящие и
заходящие звезды разных величин. Помню себя то в гостях в мастерской Ильи
Глазунова, то у Андрея Эшпая, где был еще и Гарик Эль-Регистан, фамилия
которого мне что-то смутно напоминала. То в чьей-то мастерской, сплошь
завешанной изображениями апельсинов, то у художника Георгия Мазурина,